ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ

Им. А.М. ГОРЬКОГО

 

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком...

А.Тарковский

 

Контрольная работа по дисциплине

 

«СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

«Арсений Александрович ТАРКОВСКИЙ как переводчик и как поэт».

 

Выполнил студент 1 курса Карелин Алексей Анатольевич.

 

Москва 2004 г

 

(1907-1989)

 

Поэт, переводчик

В последний месяц осени,

На склоне

Горчайшей жизни...

 

(Фотография снята в сентябре 1987 г. А.Н.Кривомазовым)

 

“Поэт Арсений Александрович Тарковский является одним из немногих мастеров стиха, о котором мне на протяжении последних лет не приходилось слышать противоречивых мнений. Для всех, кто знает работы А.Тарковского, ясно, что это человек, в руки которого можно с полным спокойствием передать самую сложную, самую ответственную стихотворную работу. Я имею в виду стихотворный перевод. Но Арсений Тарковский — не только мастер стихотворного перевода, он поэт и если бы он не был таковым, то он не был бы и таким значительным переводчиком. Он не известен широко как поэт оригинальный, и это объясняется тем, что он не печатал своих стихотворений. Он их пишет давно, пишет по сей день, и стихи эти, по-моему, замечательные. Он настолько строг к себе как оригинальный поэт, что все, что пишет, не считает нужным печатать...”

Поэт и переводчик Марк Тарловский, (из его рекомендации А.Тарковского в Союз Писателей СССР)

 

ВСТУПЛЕНИЕ

 

Работая над этой контрольной работой, еще на стадии сбора рабочего материала, я столкнулся с поразительной и банальной трудностью, а именно, как разделить вехи биографии Арсения Тарковского от разбора сути его творчества, как переводчика и поэта. Живи Тарковский в нашей свободной России, с её демократическими взглядами (хотя история и не терпит сослагательных наклонений) скорее всего переводчика Тарковского и не было, как не было бы его блистательных переводов с армянского, грузинского… Уникальность Арсения Тарковского в том, что этот удивительный поэт жил своими творениями, вынашивал их автономно от читателя, не поэтому ли его стихи, как хорошее выдержанное вино, которое хочется пить маленькими глотками, растягивая удовольствие. Я заранее знаю, что нарушил все каноны построения контрольной работы, где должны быть и вступление, и основная часть и заключение и выводы и ссылки на литературу. Разумеется, всё это будет, но я не удержался от соблазна построить всю эту работу не как контрольную, а как творческий психоанализ всего творчества Тарковского, который время от времени прерывается выдержками из его биографии. Надеюсь эту мою вольность руководители простят. Надеюсь, потому как учусь я в Литературном институте им. Максима Горького. С уважением Алексей Карелин.

P.S. Основную часть я назвал «Переводчик от Бога, поэт от рождения», потому как уверен, что действительно древние были правы: «POETA NASCITUR, NON FIT», а как переводчик Арсений Александрович – был блистательный!

 

ПЕРЕВОДЧИК ОТ БОГА,

ПОЭТ ОТ РОЖДЕНИЯ

Серебряный век стал попыткой плодотворного выпрямления русской культуры, правда, с большими издержками, обусловленными мировым декадансом. Но революционный катаклизм вместе с жизнью взорвал и культуру. И те немногочисленные честные стихотворцы, кто, рискуя свободой, отстаивал свой независимый творческий мир и метод уже при советской власти, вынуждены были чуть не на ощупь и строго конспиративно разрабатывать отечественную поэтическую традицию.

Арсений Тарковский - поэт как раз такого закала. Да, следует констатировать, что этот талантливый и в меру благополучный переводчик, переводчик советский, ибо переводил не из потребности, а для заработка, и на деле, быть может, сам того не осознавая, был настоящим литературным подпольщиком, десятилетиями неуклонно творящим свой несравненный лирический микрокосмос, который не прейдет, покуда существует словесность. С органическим мастерством и упорством он выбирал он из хаоса лирически совершенную речь, существующую, кажется, изначально, но по-новому фокусируемую в реальность каждым настоящим поэтом. Ведь стихотворчество не столько рождение, сколько высвобождение организованной речи: как скульптор, убирая лишнее, организует породу каменной глыбы - в форму, так стихотворец очищает слово от наносов небытия.

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

По словам самого Тарковского, писать стихи он начал “с горшка”. Всерьез к его первым опытам относился из окружающих лишь друг отца доктор А.И.Михалевич, который познакомил Арсения с творчеством Григория Сковороды.

 

...Как поэт, Тарковский формировался во второй половине 20-x годов, в суровое время симбиоза нэпмановской пошлости с новой идеологией, относительной свободы предпринимательства с застенками ГПУ, в «самый двусмысленный и фальшивый из советских периодов» (В. Пастернак). Формировался в тихом, но твердом противостоянии кипящему социальному аду.

Авангардизм, конструктивизм, социальный заказ, наигранно бодрая и болтливая публицистическая натуга, наконец, имитирующая реализм эклектика - все это было чуждо музе Тарковского изначально. На таком фоне возмужание лирического героя Тарковского удивляет своим достоинством, благородством.

Своеобразие поэтического мира Тарковского определило еще и то обстоятельство, что с одной стороны, дореволюционная пора жизни его явственно пустила свои ростки и токи в грядущее, а с другой - не была достаточно долгой, чтобы определить духовный путь автора полностью. «Все детство мое, По-блаженному жалкое. В горящей спиртовке и пармской фиалке...»

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Арсений Александрович Тарковский родился 25 июня 1907 года в Елисаветграде — уездном городе Херсонской губернии. Его отец, служащий Елисаветградского Общественного банка, был воспитанником Ивана Карповича Тобилевича (Карпенко-Карого), одного из корифеев украинского национального театра, мужа его сестры Надежды Карловны. Александр Карлович находился под гласным надзором полиции за участие в восьмидесятых годах в организации народовольческого кружка. Три года он провел в тюрьмах Воронежа, Елисаветграда, Одессы и Москвы и был выслан на пять лет в Восточную Сибирь. В ссылке он начал заниматься журналистикой, сотрудничая с иркутскими газетами. Первая жена Александра Карловича умерла молодой, оставив малолетнюю дочь.

 

Вторая жена Александра Карловича, Мария Даниловна (урожд. Рачковская) была учительницей. Арсений был вторым ребенком. Старший его брат, Валерий, погиб в бою против атамана Григорьева в мае 1919 года. Наверняка большевики, установившие свою диктатуру, его бы не пощадили — Валерий принимал участие в революционном движении как анархист.

 

В семье преклонялись перед литературой и театром , все домашние писали стихи и пьесы для “внутреннего употребления”, а глава семьи, Александр Карлович, помимо занятий журналистикой (он сотрудничал в одесских и елисаветградских газетах), писал стихи, рассказы и переводил для себя Данте, Леопарди, Гюго и других поэтов.

 

Разница в возрасте у Тарковского и его старших великих собратьев была не так уж и велика, но в свете последующего - любой дореволюционный год на вес золота; им было, попросту, гораздо больше «что вспомнить», чем Тарковскому. Потому, при всей своей традиционности, даже и каноничности, при том, что сам он считал себя поэтом «связей корневых» (да и был им по сути), все же творческий и даже, во многом, мироощущенческий «этнос» Тарковского в существенной степени принадлежит уже принципиально иной, то бишь пореволюционной поре.

Пантеистическая органика - доминанта лирики А. Тарковского, таково его пронесенное сквозь всю жизнь мирочувствование. Так своеобразно преломился в душе поэта материализм эпохи, наложившись на первородную творческую метафизику. Не только время, но - шире - все бытие воспринимал и ощущал он в нерасторжимом единстве, а личность своего лирического героя - как микромир, вмещающий в себя все элементы: от космических до глубинно кровных иродовых...

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Маленьким мальчиком Асик Тарковский вместе с отцом и братом посещает поэтические вечера столичных знаменитостей — И.Северянина, К.Бальмонта, Ф.Сологуба. Тогда же, в 1913 году, родители дарят сыну томик стихов М.Лермонтова.

 

Двадцатые годы не только объективно уродливы и отвратны, но и конкретно удивительны и причудливы; материалистическая доктрина наряду с техницизмом - в качестве какого-то побочного ответвления - давала, точнее, вселяла в души именно пантеистическое упоение миром. Очевидно, связано это было с утопией покорения природы, но порой – в качестве ереси - вместо агрессивной воли к покорению в некоторых душах возникало желание единения (вспомните Платонова, Заболоцкого). Сам миф философии, например, Николая Федорова (причудливо влиявший на тогдашнее умонастроение) амбивалентен, неоднозначен: покорение природы у него не большевистское, но - пусть и еретическое - связанное с Новым Заветом...

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Компания молодых людей, друзей Тарковского, из которых он был самым младшим, бредит поэзией. Все пишут стихи, читают их друг другу. Когда после братоубийственной гражданской войны на Украине была установлена советская власть, Арсений и его друзья публикуют в газете акростих, первые буквы которого нелестно характеризуют главу советского правительства Ленина. Молодых людей, почти мальчишек, арестовывают и везут в Николаев, который в те годы был административным центром области. Там их помещают в подвал, где они ждут своей участи. Арсению Тарковскому удалось убежать с поезда по дороге. Было это, судя по его стихам, в 1921 году.

 

Мальчик, росший “в вате”, избалованный любовью родителей, скитался по Украине и Крыму “без копейки в кармане”, узнал, что такое настоящий голод (голодать он начал еще в 1917 году), перепробовал несколько профессий (благо природа наградила его “талантливыми” руками) — был учеником сапожника, работал в рыболовецкой артели.

 

В 1923 году судьба привела его в Москву, где в то время уже жила его сестра по отцу. До поступления в 1925 году на Высшие литературные курсы, возникшие на руинах закрытого после смерти В.Брюсова его Литературного института, Тарковский живет на случайные заработки (одно время был распространителем книг).

 

О Творчестве Тарковского отдельно от эпохи говорить трудно. Он был боковым течением в потоке того, что создавалось в первой четверти XX века. В большей степени это было связано с акмеизмом. У всех приверженцев этого течения был культ Мандельштама. Ахматова и Мандельштам были боги. Разумеется, это увлечение было попыткой подсластить пилюлю. В плохой жизни выпить красоты из тончайшего и редчайшего по звонкости бокала. Арсений Тарковский на это шел, может быть, сознательно. С этим связано, наверное, неприятие действительности. И он этим был очень похож на Шенгели, учеником которого он был.

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

 

Примерно с 1933 года Тарковский начинает заниматься художественным переводом. Г.А.Шенгели, тогда сотрудник Отдела литературы народов СССР Государственного литературного издательства, привлекает к переводческому делу таких поэтов, как В.Звягинцева, М.Петровых, М.Тарловский, АШтейнберг, А.Тарковского и других.

 

Работа над переводами национальных поэтов была связана с творческими командировками (Киргизия, Крым, Кавказ). Вместе с близким другом Аркадием Акимовичем Штейнбергом, поэт Тарковский работает над переводами поэм и стихов сербского поэта-эмигранта Радуле Марковича, пишущего под псевдонимом Стийенский.

 

Хотя Шенгели не примыкал к акмеистам, он был в эгофутуристах. Он был близким другом и учеником Игоря Северянина. У него невероятно трогательные стихи есть на смерть Игоря Северянина. Он просто плачет:

Вы не были, друг мой, гением,

А были вы просто Игорем...

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

На собеседовании при поступлении на Курсы Тарковский знакомится с поэтом и теоретиком стиха Георгием Аркадьевичем Шенгели, который становится его учителем и старшим другом. Вместе с Тарковским на курсе учились Мария Петровых, Юлия Нейман, Даниил Андреев. В том же, 1925 году, на подготовительный курс поступает Мария Вишнякова, ставшая в феврале 1928 года женой Арсения Тарковского.

 

Два года, начиная с 1929, Тарковский получает ежемесячную стипендию Фонда помощи начинающим писателям при Государственном издательстве, которая помогает существовать молодой семье. (К заявлению в Фонд Тарковский прилагает четыре стихотворения: “Диккенс”, “Макферсон”, “Хлеб”, “Я научился добрый суп варить...”, а также справку с места жительства о том, что “заработка не имеет и нуждается в денежных средствах”).

 

Первые публикации Тарковского — четверостишие “Свеча” (сборник “Две зари”, 1927 год) и стихотворение “Хлеб” (журнал “Прожектор”, № 37, 1928 год).

 

Не имеющая замкнутых контуров и неподвижных философских границ органика неожиданно и оригинально сочетается в поэтике Тарковского как раз с повышенной стройностью, строгостью, завершенностью, совершенством, а порой, надо признать, и нехваткой спонтанности лирического потока, дефицитом непринужденности, о которых ему, быть может, мечталось, жившего до 40-x годов аналогичной органикой Пастернака - соответственно, - как было кем-то точно замечено, «не успевали просохнуть чернила» не остывающего стихового движения, у Tapковского всегда: упорядоченная строфика, лаконизм и ясная членораздельная речь. Недаром мерещится скрытое недовольство в стихах, обращенных поэтом к Марине Цветаевой: «Как Я боюсь тебя забыть!.. …и в твоем стихотворенье! Тебя опять похоронить». Ведь в смысле внешних эмоций и средств выражения муза Тарковского скуповата: во всем его творчестве не больше восклицаний и ритмических диссонансов, чем в одном лирическом стихе Цветаевой, как правило, густо забомбардированном знаками восклицания.

 

В 1929 году из-за скандального происшествия — самоубийство одной из служительниц — закрылись Высшие литературные курсы. Многие профессора и слушатели курсов в разные годы были репрессированы и погибли в сталинских тюрьмах и лагерях.

 

Слушатели, не успевшие окончить Курсы, были допущены к экзаменам при МГУ. К тому времени Тарковский уже сотрудник газеты “Гудок” — автор судебных очерков, стихотворных фельетонов и басен (один из его псевдонимов Тарас Подкова). В 1931 году Тарковский работает на Всесоюзном радио “старшим инструктором-консультантом по художественному радиовещанию”. Пишет пьесы для радиопостановок. По заданию литературно-художественного отдела Всесоюзного радио пишет пьесу “Стекло”. Чтобы познакомиться со стекольным производством, едет на стекольный завод под Нижний Новгород. 3 января 1932 года пьеса “Стекло” (с участием актера Осипа Наумовича Абдулова) передается по Всесоюзному радио. Радиопьеса Тарковского подверглась резкой критике за “мистику” — в качестве литературного приема Тарковский ввел голос родоначальника русского стекла Михаила Ломоносова. Призванный в высокий кабинет, Тарковский на все нападки ответил: “Какие вы все скучные!” и навсегда покинул радиовещание.

 

Поэтика Тарковского сурова и лапидарна, но в этом ее особый, своеобычный драматизм, она именно драматична. Вместо, веселости духа Мандельштама, чреватого стремительными срывами в невероятную боль, муза Tapковского преобладает уравновешенностью; даже суховатой серьезностью при умеренном, но прочном, в общем-то, оптимизме. Есть явный «минимализм».

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

В 1932 году Тарковский узнает о смерти М.Г.Фальц, своей юношеской любви (ей посвящено около двадцати стихотворений, в том числе “Первые свидания”).

 

И в средствах выражения, и в жизненных установках лирического героя Тарковского, а в этой имманентной не громкости - величие и четкая мудрость, противостоящие балагану эпохи. «Я посягаю на игрушки внука! Хлеб правнука, праправнуков славу», - писал Тарковский, но это максимум, на что он «посягал», человеческую соразмерность его лирический герой явно предпочитал демонизму.

Такая позиция, точнее, такое природное свойство делало Тарковского в каком-то смысле неуязвимым к соблазнам века сего, помогало укреплению внутреннего достоинства, неуклонному усовершенствованию литературного качества...

И тоже твердое - в невозмутимой скромности своей достоинство его Музы особенно ценно в свете специфики творческой жизни Тарковского: оно ей безусловно споспешествовало и не давало угаснуть.

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

 

В 1936 году Тарковский знакомится с Антониной Александровной Бохоновой, женой критика и литературоведа, друга Маяковского и Бурлюков, В.В.Тренина. Летом 1937 года он окончательно оставляет семью — к тому времени Арсений Александрович был отцом двоих детей, Андрея (1932) и Марины (1934) — и соединяет свою жизнь с Бохоновой. Летом 1939 года Тарковский с Антониной Александровной и с ее дочерью Еленой Трениной по заданию Союза писателей СССР едет в Чечено Ингушетию для работы над переводами местных поэтов. Живут они в Грозном и в поселке Ведено. Осенью того же года приезжает в Ленинград по издательским делам, где заболевает дифтерией и оказывается в инфекционной больнице “Боткинские бараки”, где в то же время находится на лечении композитор Дмитрий Шостакович Выйдя из больницы, Тарковский присутствует на похоронах Л. Д. Менделеевой, жены А. Блока.

 

В 1940 году он разводится с М.И.Тарковской и оформляет брак с А.А.Бохоновой.

 

В том же 1940 году Тарковский был принят в Союз советских писателей. 27 февраля состоялось заседание Президиума Союза советских писателей, на котором присутствовали А.Караваева, А.Фадеев, Л.Леонов, С.Маршак, Н.Погодин, В.Ардов, П.Антокольский, Л.Кассиль, СЩипачев, В.Шкловский, Г.Шенгели, П.Скосырев. Поэт и переводчик Марк Тарловский, рекомендуя Тарковского говорит: “Поэт Арсений Александрович Тарковский является одним из немногих мастеров стиха, о котором мне на протяжении последних лет не приходилось слышать противоречивых мнений. Для всех, кто знает работы А.Тарковского, ясно, что это человек, в руки которого можно с полным спокойствием передать самую сложную, самую ответственную стихотворную работу. Я имею в виду стихотворный перевод. Но Арсений Тарковский — не только мастер стихотворного перевода, он поэт и если бы он не был таковым, то он не был бы и таким значительным переводчиком. Он не известен широко как поэт оригинальный, и это объясняется тем, что он не печатал своих стихотворений. Он их пишет давно, пишет по сей день, и стихи эти, по-моему, замечательные. Он настолько строг к себе как оригинальный поэт, что все, что пишет, не считает нужным печатать...”

 

М.Тарловский обращает внимание собрания на Тарковского как на мастера перевода, перечисляя его работы — переводы киргизской поэзии, грузинских народных песен, трагедии Корнеля “Цинна”, туркменского поэта Кемине.

 

И характерно утверждение «Я пел со всеми вместе» - убеждающее, насколько же, так сказать, общечеловеческое единение поэта с миром превалировало в его сознании над социальной реальностью, в которой поэт не только не «пел со всеми вместе», но «пел» ровно противоположное литературному агитпропу и большинству советских людей.

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Начало войны застает Тарковского в Москве. В августе он провожает в эвакуацию в г. Юрьевец Ивановской области своих детей с их матерью. Вторая жена и ее дочь уезжают в г. Чистополь Татарской АССР, куда эвакуируются члены Союза писателей и их семьи. Оставшись в Москве, — район, в котором жил поэт, нещадно бомбится фашистской авиацией, — Тарковский проходит вместе с московскими писателями военное обучение. (Он был “забракован” медкомиссией и мобилизации в Действующую армию не подлежал). Принимает участие в поэтических встречах, организованных Союзом писателей для москвичей. В первых числах сентября 1941 года А.Тарковский узнает о трагической гибели Марины Цветаевой и отзывается на нее горестными стихами.

 

16 октября 1941 года, “в дикий день эвакуации Москвы”, когда враг стоял у ее окраин, вместе с престарелой матерью, Тарковский покидает столицу. С Казанского вокзала в переполненном беженцами эшелоне он уезжает в Казань, чтобы оттуда добраться до Чистополя. Там, как и многие другие писатели, он с семьей живет в проходной комнате у хозяев; в тридцатиградусные морозы работает на разгрузке дров. В конце октября и в ноябре поэт создает цикл “Чистопольская тетрадь”, состоявший из семи стихотворений.

 

За два месяца пребывания в Чистополе Тарковский пишет в Президиум Союза писателей около одиннадцати писем-заявлений с просьбой направить его на фронт. В декабре 1941 года он, наконец, получает вызов в Москву и на подводах, вместе с группой писателей, отправляется в Казань, чтобы оттуда поездом добраться до Москвы. Там он ждет направления в Действующую армию, которое получает в самом конце года. 3 января 1942 года Приказом Народного Комиссариата Обороны за № 0220 он “зачислен на должность писателя армейской газеты” и с января 1942 по декабрь 1943 работает как военный корреспондент газеты 1б-й армии “Боевая тревога”. (Позже 16-я армия будет преобразована в 11-ю Гвардейскую Краснознаменную.) На передовую для сбора информации ходил или ездил через день. Его напарник Леонид Гончаров погиб при исполнении редакционного задания. Военному корреспонденту Тарковскому доводилось не раз участвовать в боевых действиях. Он был награжден орденом Красной Звезды.

 

Писатель фронтовой газеты должен был работать в разных жанрах — на страницах “Боевой тревоги” печатались стихи Тарковского, воспевающие подвиги солдат и командиров, частушки, басни, высмеивающие гитлеровцев. Вот когда пригодился Арсению Александровичу опыт работы в газете “Гудок”. Солдаты вырезали его стихи из газет и носили в нагрудном кармане вместе с документами и фотографиями близких — самая большая награда для поэта.

 

По приказу маршала Баграмяна Тарковский пишет “Гвардейскую застольную” песню, которая пользовалась большой популярностью в армии.

 

Несмотря на труднейшие условия военного быта, повседневную работу для газеты, пишутся и стихи для себя, для будущего читателя — лирические шедевры — “Белый день”, “На полоски несжатого хлеба...”, “Ночной дождь”...

 

В конце сентября 1943 года Тарковский получает кратковременный отпуск как поощрение за боевой подвиг. После долгой разлуки он видится со своими родными, к тому времени вернувшимися из эвакуации. 3 октября, в день рождения дочери, приезжает в Переделкино, где жила его первая семья. По дороге с фронта в Москву им было написано несколько стихотворений (“Хорошо мне в теплушке...”, “Четыре дня мне ехать до Москвы...” и др.)

 

13 декабря 1943 года под г. Городок Витебской области Тарковский был ранен разрывной пулей в ногу. В страшных условиях полевого госпиталя развивается самая тяжелая форма гангрены — газовая. Его жена Антонина Александровна с помощью

 

А. Фадеева и В. Шкловского достает пропуск в прифронтовую полосу и привозит раненого в Москву, где в Институте хирургии, ставшим на время войны госпиталем, Тарковскому производят шестую ампутацию. В 1944 году он выходит из госпиталя. В то время, когда Тарковский находился в госпитале, умирает от рака его мать, которая так и не узнала о несчастье, постигшем ее сына. Для Тарковского наступает новая жизнь, к которой он с трудом приспосабливается. За ним самоотверженно ухаживает его вторая жена, навещают друзья, Мария Ивановна и дети.

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Год 1947 был особенно трудным для Тарковского. Он тяжело переживал расставание со второй женой, которая спасла ему жизнь, приехав за ним во фронтовой госпиталь. Поэта преследуют мысли о самоубийстве, он носит в своем кармане яд. Фируза (1947 год), Ашхабад, разрушенный сильнейшим землетрясением, Нукус (1948) — работа над переводами классика туркменской литературы Махтумкули и каракалпакской эпической поэмы “Сорок девушек”. Его сопровождает в качестве секретаря Т.А.Озерская. В 1948 году Арсений Александрович получает через Литфонд комнату в общей квартире на улице Коровий вал (дом 22, кв. 4). “Коровий вал — вот мой Парнас!” — горько шутит поэт.

 

Как-то понадобилось найти переводчика для поэтических грешков молодости Сосо Джугашвили, (Сталина) и выбор пал на Тарковского. И хотя, к счастью, пронесло, и переводы не состоялись, сам факт этот свидетельствует, сколь легко было тогда запятнать свой «гербовник чести».

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Во время подготовки празднования семидесятилетия Сталина (1949 год) члены ЦК партии поручают Тарковскому, как одному из лучших советских переводчиков, переводы юношеских стихов Сталина-Джугашвили. Вождь не одобрил идеи издания своих стихов, подстрочники и переведенные строки о цветах и ручейках были затребованы обратно. Летом 1950 года поэт отправляется в Азербайджан (Баку, Мардакяны, Алты-Агач) вместе с дочерью Мариной, Т.А.Озерской и ее сыном Алешей Студенецким. Там он работает над переводом поэмы Разула Рзы “Ленин”.

 

Старших современников Тарковского годами не печатали, травили, репрессировали, убивали, но окружающий мир знал, что они поэты и отторгал их, но именно в этом качестве. Смолоду каждый из них познал в той или иной степени известность, а то и славу, видел типографское, изящное в полиграфическом отношении отчуждение творческого продукта, встретился с благодарным читателем - всем этим вплоть до старости был обделен Тарковский (его первая книга лирики «Перед снегом» вышла в 1962 году, когда поэту исполнилось уже пятьдесят пять лет). В этом смысле его поэзия формировалась, крепла, существовала вне диалога со средой: вместо нормального обоюдного взаимодействия - многолетняя односторонняя «любовь без взаимности», ибо, повторяю, несмотря на ужас реальности, Тарковский, как явствует из его лирики, любил жизнь и, по-доброму относился к миру, хотя вполне имел право на, противоположное чувство.

Вот чудное стихотворение! Он вдруг стал писать ностальгические стихи. Из своей юности, о том времени. Он стал тосковать, он сильно затосковал, пошли стихи:

С безымянного пальца кольцо

В третий раз поневоле скатилось,

Из-под каменной маски светилось

Искаженное горем лицо.

 

Никому, никогда, ни при ком

Ни слезы, средь людей, как в пустыне,

Одержимая вдовьей гордыней,

Одиночества смертным грехом.

 

Но стоит над могильным холмом

Выше облака снежной колонной

Царский голос ее, просветленный

Одиночества смертным грехом.

 

Отпусти же и мне этот грех.

Отпусти, как тебе отпустили.

Снег лежит у тебя на могиле.

Снег слетает на землю при всех.

Вы знаете, о ком это стихотворение? О Цветаевой. Здесь есть один ход, который сразу почувствовать надо. Цветаева часто машинально, нервно крутила кольца, снимала с пальца, нанизывала обратно. Мне кажется, что из стихов Тарковского "К Цветаевой" можно было бы составить Реквием, но не "На смерть поэта...", а Реквием "К Жизни Марины Цветаевой...", к вечной Памяти о ней, живой:

А я перед ней в неоплатном долгу.

Сказал бы я , кто на поемном лугу,

На том берегу,

За ивой стоит, как русалка над речкой,

И с пальца на палец бросает колечко.

И сколько красоты, скорби, тихой печали в строчках о так любимых им деревьях:

 

Стекали слезы чистые,

Какими

Одни деревья плачут накануне

Всеобесцвечивающей зимы

И, неожиданно, грубовато-реалистично пробиваются страшные, неудержимые слова стихотворения "Песни под пулями":

 

Снег, как на бойне, пахнет сладко,

И ни звезды над степью нет,

Да и тебе, старик, свинчаткой

Еще перешибут хребет.

 

Поэзия Арсения Тарковского очень близка также и стихам Анны Ахматовой. Именно своей тишиной, изысканностью простых коротких строчек:

 

Позднее наследство,

Призрак, звук пустой,

Ложный слепок детства

Бедный город мой...

А иногда, что-то от Бориса Пастернака. Настолько "природен"язык Тарковского:

 

Дышит мята в каждом слове,

И от головы до пят

Шарики зеленой крови

В капиллярах шебуршат...

И очень часто — спокойная жутковатая философия его стихов сопричастна творчеству Осипа Мандельштама:

 

А если это ложь, а если это сказка,

И если не лицо, а гипсовая маска

Глядит из-под земли на каждого из нас

Камнями жесткими своих бесслезных глаз?

И единственное, с чем нет параллели или точек соприкосновения ни по форме, ни по содержанию — это творчество Марины Цветаевой. Слишком они оба разные по сути, разного замеса...

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

1940 год знаменателен для поэта не только как год вступления в Союз советских писателей. Осенью этого года (по мнению автора очерка) он знакомится с Мариной Ивановной Цветаевой.

 

Стихов, обращенных к Цветаевой очень, очень много. Как ни у кого из поэтов.

Вообще цветаевская тема прошла красной нитью через все лучшие его лирические творенья. Что это? Чем объяснить? Любовью, чувством вины, восхищением или тоской по Прекрасной Даме? Или ужасом огромной потери? Встреча с Божеством в лице Женщины, встреча не ко времени и не к месту. Невстреча. Страшный уход из жизни. И лишь позднее осознание этой чудовищной утраты.

Отсюда такой глубокий лиризм с нежно-горьким оттенком, отсюда тоска, ностальгия. Отсюда и лучшие стихи:

 

Как сорок лет тому назад,

Сердцебиение при звуке

Шагов, и дом с окошком в сад

Свеча и близорукий взгляд...

Одна из важных черт творчества Тарковского — наблюдательность, точность детали. И предельной лаконичности оценок. Особенно ярко это ощущение в стихотворении "Поэт" об Осипе Мандельштаме и его творчестве:

 

Говорили, что в обличье

У поэта нечто птичье

И египетское есть.

Было нищее величье

И задерганная честь.

.....................................

Там в стихах пейзажей мало,

Только бестолочь вокзала

И театра кутерьма,

Только люди как попало,

Рынок, очередь, тюрьма.

.....................................

Жизнь, должно быть, наболтала,

Наплела судьба сама.

Чара поэзии Арсения Тарковского еще и в ее волшебности, нереальности, сказке. Как будто на саму жизнь отброшен тонкий смутный свет Луны. Лунные стихи.

 

В последней четверти луна,

И беспокойна и смутна:

Земле принадлежит она.

 

Духовная суть русской поэзии - в гармоническом равновесии служения и свободы. Служение - от понимания стихотворчества как не просто рядовой автономной деятельности, но промыслительного задания свыше. «Дарование есть поручение, нужно исполнить его во что бы то ни стало» - говорил Баратынский. И жизнь и судьба лучших русских поэтов – и Тарковского в их числе - благодарно подчинена выполнению этого поручения.

Поэт отчаянно балансирует между любовью к Земле и тоской по недосягаемому, неземному. Может быть поэтому так таинственно недосказаны многие самые сильные его стихи? Поэт луны...

А сам глядит на лунный рог,

Где сходятся как в средоточье,

Котов египетские очи,

И пьет бессоницы белок.

 

У него еще есть стихотворение:

...Колышется ива на том берегу,

Как белые руки.

Пройти до конца по мосту не могу,

Но лучшего имени влажные звуки

На память я взял при последней разлуке.

Стоит у излуки

И моет в воде свои белые руки,

А я перед ней в неоплатном долгу.

Сказал бы я, кто на поемном лугу,

На том берегу,

За ивой стоит, как русалка над речкой,

И с пальца на палец бросает колечко.

Удивительный поэт Арсений Тарковский. Поздний поэт. Как поздние дети, они, наверное, самые желанные для искусства. Искусству, как любви, все возрасты покорны.

Тарковский... Читаешь его ранние вещи, и как-то не очень захватывает, думаешь — ну хорошо, добротно, красиво — но скоро и он (поток слов) иссякнет.

И вдруг... Проходит время. Поэт становится старше, мудрее. И, чудо! Перед нами истинная прекрасная поэзия! Гармоничная и неуловимая:

Колышется ива на том берегу,

Как белые руки.

.........................................

Стоит у излуки

И моет в воде свои белые руки...

Какая необычная сильная метафора — белые руки ивы. Или другое, немного странное, сказочное:

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете,

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком...

Косяк бессмертья — что это? Жизнь, жизнь! Но каково сравнение! И тоска по необычному, несбывшемуся, бесконечно дорогому:

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала,

Мне и вправду везло

Только этого мало.

А вот другое, нежное, сказочное:

Был домик в три окошка

В такой окрашен цвет,

Что даже в спектре солнца

Такого цвета нет.

Глубокий, тонкий лиризм пронизывает лучшие творения Арсения Тарковского. Особенно щемяще он прорывается в стихотворении "Зуммер", где "Последний связист под обстрелом /Прикрывает расстрелянным телом /Ящик свой на солдатском ремне":

Это старая честь боевая

Говорит:

— Я земля. Я земля —

Под землей провода расправляет

И корнями овсов шевеля.

Вообще, поэзия Тарковского метафорична насквозь, как-то бережно, негромко метафорична. Он не ищет сильных, ярких сравнений, режущих глаз, а берет мягкие, приглушенные тона:

 

Над полосою отчужденья

Фонарь качается в руке,

Как два крыла из сновиденья

В средине ночи на реке.

 

Чем больше вчитываешься в стихи Тарковского, тем больше начинаешь понимать, насколько это русский природный поэт. Сколько родного близкого нам всем в его казалось бы простых строчках:

Давно мои ранние годы прошли

По самому краю,

По самому краю родимой земли,

По скошенной мяте, по синему раю...

Или здесь:

Мне запомнится таянье снега

Этой горькой и ранней весной,

Пьяный ветер, хлеставший с разбега

По лицу ледяною крупой...

 

Все это убеждает, что у поэта не было маниакального для многих желания «удержать мгновение», печалиться о том, что - по слову Державина - (вечности жерлом пожрется».

В стихотворении «Вещи» (1957) Тарковский с явным ностальгическим удовольствием и точностью перечисляет приметы былого (вещи, "среди которых! Я в детстве жил..."), но характерно признание в предпоследней строфе: «Но только по - грядущему тоскую» - тосковать по грядущему и значит быть оптимистом.

 

...

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

В том же, 1945, году Тарковский готовит к изданию книгу стихов, которая получила одобрение на собрании секции поэтов в Союзе писателей (Присутствовали М.Алигер, П.Антокольский, Л.Ошанин, П.Шубин и др.). Рукопись книги была передана в издательство “Советский писатель” и, несмотря на отрицательную рецензию критика Евгении Книпович, была подписана издательством к печати и дошла в производстве до стадии “чистых листов” и сигнального экземпляра.

 

Книга, в которой было только одно стихотворение с упоминанием имени Ленина (по словам Тарковского — “стихотворение-паровоз, которое должно было вытянуть всю книгу”) и ни одного стихотворения во славу “вождя народов” Сталина. И это в 1945 году, когда имя Сталина было обязательно для любого печатного издания. Но судьба все-таки догнала книжку Тарковского. После Постановления ЦК ВКП(б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград” 1946 года печать книги была остановлена. У автора сохранился экземпляр “чистых листов”, переплетенный его другом, поэтом Львом Владимировичем Горнунгом. Для Арсения Тарковского начались годы, когда даже мечта о диалоге с читателем казалась невозможной. Талантливый поэт, которому симпатизировал А.Фадеев, известный среди литераторов, с легкостью мог бы войти в обойму печатающихся авторов. Несколько стихотворений о “ведущей роли партии в жизни страны”, несколько стихотворений о “великом вожде” — и он автоматически становится поэтом, “нужным массам”. Некоторые друзья советовали Тарковскому опубликовать свои стихи под видом переводов. Но ни первый путь, ни второй не подходили Тарковскому. Для него важнее всего было оставаться честным перед самим собой, перед своим призванием.

 

Чтобы существовать, приходилось заниматься поэтическим переводом, что для зрелого поэта с ярко выраженной творческой индивидуальностью было тягчайшем бременем, почти самоубийством.

 

Знакомясь с переводами Тарковского, чувствуешь первородную, прелесть и своеобразие арабского, туркменского, грузинского или армянского стихосложения, мастерски передаваемые поэтом. В давнем споре о принципах переводческого искусства Тарковский неизменно стоит на позициях точного, «буквального» воспроизведения всех - ритмических, графических, интонационных - особенностей подлинника, избегая, насколько это возможно, модного «осовременивания.

В его переводах пряную, несколько саркастическую элегичность Абу-ль-Аля аль-Маарри не спутаешь с напористой, словно бег скакуна, повествовательной интонацией каракалпакского эпоса «Сорок девушек), так же как напряженную метафоричность Саят-Новы всегда отличишь от благородно-сдержанного лирического рисунка стихов Симона Чиковани.

Не соблазняясь поверхностной, стилизованной «экзотичностью» в передаче национального поэтического опыта, национальной образной системы и одновременно страшась того, что на его родном языке речь подлинника потеряет свои особые, неповторимые черты, Тарковский всегда придерживается чувства меры, подсказываемого великолепным знанием предмета и безупречным вкусом; он не соперничает с переводимым поэтом,- как это иной раз случается, а помогает его новому рождению - на русском язьше, в русской литературной традиции;

Сосредоточенное, самозабвенное углубление в мир подлинника еще и еще раз доказывает: сколь бы разными путями ни шли поэты разных эпох и народов, движутся они и единой для каждого честного и талантливого художника цели - к постановке и решению насущных гражданских, социальных задач, к разгадыванию великих тайн человеческой личности, к постижению вечных проблем жизни, смерти, бессмертия, любви, творчества.

Голоса великих поэтов, достойно представляющих свои народы и свои литературы в пантеоне мировой культуры, звучат в переводах Арсения Тарковского столь же современно, как и голос самого переводчика. Они и сегодня вмешиваются в споры о смысле человеческого существования, о предназначении искусства и сегодня властно воздействуют на формирование гражданской и творческой позиции наших современников.

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

 

В 1945 году поэт по направлению Союза писателей едет в творческую командировку в Тбилиси, где работает над переводами грузинских поэтов, в частности Симона Чиковани. В Тбилиси он знакомится с поэтами, писателями, актерами. (В записной книжке Тарковского можно увидеть номер телефона Наты Вачнадзе и ее мужа, кинорежиссера Николая Шенгелая).

 

В Тбилиси Арсений Александрович встречается с молодой женщиной — известно лишь ее имя — Кетевана, посвящает ей стихи. Родители Кетеваны возражают против возможного союза их дочери с приезжим поэтом.

 

Дело поэта, по убеждению Тарковского, сродни подвигу. Эту же мысль о подвиге, заключающемся в беззаветном служении истине, красоте, человечности мы находим, например, у переведенного Тарковским армянского поэта Амо Сагияна:

 

Пускай меня, согнет работа,

Годам забот не будет счета,

Но только бы в часы полета

Не тяжелеть, не тяжелеть.

И жить веками, жить веками,

Сшибаться грудь о грудь с горами,

Дышать ветрами, встретить пламя,

Гореть, и крепнуть, и сгореть.

(«Тап жить»)

 

И В оригинальных стихах и в переводах Арсения Тарковского явственно ощутима вся полнота его творческой и гражданской самоотдачи, стремление своим поэтическим - пророческим! - словом раздвинуть горизонты привычного мировосприятия, поведать людям знание о человеке - творящем и чудотворящем. И поэтому никогда не мыслились им стихи как необходимый источник материального существования, каковым и является собственно советская поэзия, представляющая собой странную смесь натуги с болтливостью и погрязшая в словесной неряшливости. Натуга - от насильственности стихового потока, болтливость - ради большего количества строк. В этом отношении Тарковский избежал капкана существования стихотворца тоталитарных времен: переводы в данном случае наименьшее зло; поэзия Тарковского, свободна от этого!

 

Но специфика судьбы, конечно, не могла не сказаться и на своеобразии творческого развития, на -собственном лирическом стиле. Лишенный внешне ясно выраженной поэтической биографии: жизненных вех, определяемых выходом книг, должной критики, читательского эха и спроса, - Тарковский, может статься, и своё творчество и само время ощущал не в линейном развитии, но в некоем... монолите. Отсюда и отсутствие ярко контрастных и духовно разнящихся один от другого творческих периодов, и резкой разницы в самой манере письма, и даже - дат под стихами. Сколь скрупулезно датировали свои лирические пьесы Мандельштам и Ахматова (вплоть до дня написания), не забывали зафиксировать год создания Заболоцкий и Пастернак - и эти временные отметины суть еще одна дополнительная стихотворная строчка, безусловно (как и название, посвящение и эпиграф) несущая на себе смысловую и художественную нагрузку.

 

В 1957 году он, наконец, получает квартиру в кооперативном писательском доме у станции метро “Аэропорт” (теперь ул. Черняховского). А заветные рукописные тетради пополняются новыми стихами. Особенно продуктивным был для поэта 1958 год, когда им было написано около сорока стихотворений, в том числе “Оливы”, “Вечерний, сизокрылый...”, “Пускай меня простит Винсент Ван-Гог...” и другие.

 

Трагические неудачи с публикацией первой книги надолго отбили у Тарковского желание предлагать свои стихи к изданию. Даже с наступлением хрущевской “оттепели” он не хотел нарушать свой принцип — не предлагаться. Жена поэта и его друг, В.С.Виткович, понимавшие, что в новых условиях книга Тарковского может “пройти”, подготовили подборку стихов, которую поэт назвал “Перед снегом”, и отнесли ее в редакцию поэзии издательства “Советский писатель”.

 

В 1962 году, когда А.А.Тарковскому было уже пятьдесят пять лет, вышла его первая книга. В конце августа того же года его сын кинорежиссер Андрей Тарковский получает Большой приз Венецианского международного кинофестиваля. Таким образом, отец и сын дебютировали в одном году. Книга “Перед снегом”, вышедшая небольшим по тому времени тиражом в 6000 экземпляров, мгновенно разошлась, стала открытием для читателя и подтвердила репутацию поэта среди братьев по цеху. А.А.Ахматова отозвалась на нее хвалебной рецензией.

 

В шестидесятые годы выходят еще две книги Тарковского: в 1966 году - “Земле — земное”, в 1969 — “Вестник”. Тарковского приглашают с выступлениями на ставшие тогда популярными вечера поэзии. В 1966—1967 годах он ведет поэтическую студию при Московском отделении Союза писателей. Наконец появилась возможность в составе писательской делегации — советская форма туризма для деятелей культуры — посетить Францию и Англию (1966 и 1967 годы). В Лондоне Тарковские встречаются с профессором Лондонского университета, знатоком русской литературы Питером Норманом и его женой, дочерью известного религиозного философа С Л. Франка, высланного Лениным из России в 1922 году, Натальей Семеновной Франк. (Знакомство с П.Норманом произошло несколько раньше, в Москве.)

 

5 марта 1966 года умирает Анна Андреевна Ахматова; эта смерть явилась для поэта большим личным горем. 9 марта вместе с В.А.Кавериным Тарковский сопровождает гроб с телом Анны Андреевны в Ленинград, выступает на гражданской панихиде по ней. Памяти А.А.Ахматовой поэт посвятит цикл стихотворений.

 

В 1971 году Тарковскому присуждается Государственная премия Туркменской ССР им. Махтумкули. В 1974 в издательстве “Художественная литература” выходит книга “Стихотворения”. В связи с семидесятилетием (1977) советское правительство награждает Тарковского орденом Дружбы народов. В следующем году в Тбилиси в издательстве “Мерани” выходит книга “Волшебные горы”, в которую наряду с оригинальными стихами включены переводы грузинских поэтов.

 

5 октября 1979 года умирает Мария Ивановна Вишнякова, первая жена поэта, мать его детей, Андрея и Марины, женщина, с которой были связаны годы становления Тарковского как поэта и как личности, которая воспитала детей в духе любви к отцу и к его поэзии. Арсений Александрович присутствует на ее похоронах на Востряковском кладбище.

 

Тарковскому подобный временной педантизм чужд совершенно, время для него едино, непреходяще, автобиография целокупна. (Правда, рукописи поэт датировал, но это, верно, была чисто рабочая датировка, личная памятка, нейтральная по отношению к читательскому сознанию: при обнародовании стихов он чаще всего ее ликвидировал, очевидно, считая, что тем самым никакого ущерба стихотворению не наносит.)

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Начало восьмидесятых годов знаменуется выходом трех книг поэта: 1980 — “Зимний день” (изд. “Советский писатель”), 1982 — “Избранное” (изд. “Художественная литература”), 1983 — “Стихи разных лет” (изд. “Современник”). Самое значительное из этих изданий — книга “Избранное” (Стихотворения, поэмы, переводы) — наиболее полная книга поэта, вышедшая при его жизни.

 

Драматическая сложность творческой созидательности Тарковского еще и в том, что по натуре он - в отличие от распространенных представлений - вовсе не был стихотворцем камерным, частным, лириком только. И если в нигилистическую пору прошлого века задыхался без подобающего, должного отклика Афанасий Фет (которому, впрочем, принадлежат одни из самых страшных и резких именно гражданских строк о нашем отечестве (1880): (Где здравый русский смысл примолк как сирота, Всех громогласней тать, убийца и безбожник»), - то насколько же тяжелее было жить без читателей Арсению Тарковскому, всегда тяготевшему, если угодно, к пике - несмотря на небольшие стиховые объемы. Ибо одна из феноменальных черт творчества этого замечательного поэта то, что лирическую миниатюру в четыре-семь, как правило, строф он умел насытить содержанием и суровой преображенной гражданственностью - и в этом, пожалуй, основная родовая связь его лирики как с поэзией XIX столетия, так и с поздними стихами родственных ему акмеистов.

 

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

6 марта 1982 года уезжает в Италию для работы над фильмом “Ностальгия” Андрей Арсеньевич Тарковский. 10 июля 1984 года на пресс-конференции в Милане он заявляет о своем невозвращении в Советский Союз. Это решение сына Тарковский принял, уважая гражданскую позицию сына. В письме к нему, написанному по настоянию чиновников Госкино, он выразил свое убеждение в том, что русский художник должен жить и работать на родине, вместе со своим народом переносить все тяготы, выпавшие ему на долю. Так же, как и Ахматова, Тарковский отделяет Россию подлинную от России советской с ее лицемерным и жестоким руководством. Радикальные перемены в стране еще не наступили, и Арсений Александрович тяжело переживает разлуку с сыном. Смерть Андрея 29 декабря 1986 года явилась для отца неожиданным и страшным ударом. Болезнь Арсения Александровича стала стремительно прогрессировать.

 

Усилиями Секретариата Союза кинематографистов имя Андрея Тарковского возвращается на родину. Это снимает опалу и с отца. В связи с восьмидесятилетием его награждают орденом Трудового Красного Знамени. В юбилейном, 1987 году выходят сборники Тарковского “От юности до старости” (изд. “Советский писатель”) и “Быть самим собой” (изд. “Советская Россия”). В подготовке этих книг к изданию Тарковский уже не участвует из-за тяжелого физического состояния. В книги попадают стихи, ранее не включенные автором в свои сборники — известно, что поэт был очень строг к отбору стихотворений для публикаций.

 

Поразительно, как удалось Тарковскому сохранить свое творческое сознание не поврежденным, свободным... Речь идет, разумеется, не о свободе от пропаганды, но о свободе главной, внутренней, по определению Блока - тайной. Кажется, ни разу не поддался он соблазну угождения - не только разбойной власти, но и более тонкому обольщению: нравиться читающей публике и при создании стихотворения полубессознательно ориентироваться на ее спрос.

Тарковский думал лишь о наилучшем выполнении собственных, поставленных им перед собою задач и никогда чтобы кому-то потрафить; в тоталитарное время он, в целом, состоялся как поэт не советский – но русский!!!

И это - при минимальных уступках: поведенческая лояльность - вот, собственно, и вся плата, дань, которую ему пришлось заплатить режиму за возможность творчески воплотиться.

 

«Для чего я лучшие годы! Продал за чужие слова?» Жалуется Тарковский в стихотворении «Переводчик» на житейскую необходимость тянуть переводческую лямку, зксплуатируя свои версификаторские возможности в ущерб оригинальному творчеству.

 

Меркнет зрение, сила моя –

Два незримых алмазных копья,

Глохнет слух, полный давнего грома

И дыхания отчего дома

Все дороже становятся воспоминания младенчества и отрочества. Все понятнее таинственная, словно бы из полутонов сотканная, библейская символика, Несколько оттесняющая в сторону соблазнительно яркие, скульптурные образцы античных мифов. Все роднее, милее каждый миг из прожитых на белом свете, каждый миг, уводящий в дальнюю даль...

И как же теперь не собирать

всего, что напела мне птица,

Белый день наболтал, наморгала звезда,

Намигала вода, накислила кислица...

Как не помянуть добрым и лукавым словом веселую проказницу Йоту из «поселковой повести» «Чудо со щеглом» И дни, когда

…весна была, как Боттичелли,

И лиловата и смутна…

 

Как не вглядеться сквозь слезы, туманящие взор:

 

Красный фонарик стоит на снегу,

Что-то я вспомнить его не могу

 

Ведь только здесь, в этой прекрасной, исчезающей яви, можно осуществить себя с такой полнотой и несомненностью, когда не будет страшен путь «В аорту, неведомо чью, наугад», когда исполнится сказанное с торжественной, пророческой верою:

Я - свеча, я сгорел на пиру.

Соберите мой воск поутру,

И подскажет вам эта страница,

Как вам плакать и чем вам гордиться,

Как веселья последнюю треть

Раздарить и легко умереть

И под сенью случайного крова

Загореться посмертно, как слово.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Всё творчество Арсения Тарковского — настоящий Феномен. Феномен позднего поэта. Своей творческой судьбой он напоминает другого замечательного русского поэта — Иннокентия Анненского.

Ведь как часто у поэтов бывает наоборот! И какое наоборот! Начал за здравие, а кончил, сами знаете чем...

Феномен этот объяснить трудно. Но попробую предположить следующее: во-первых, внешние обстоятельства. Тарковский — дитя XX века. Начало творчества пало на тридцатые годы. "Кровавые годы"... "Уход" в переводы, стихи для "узкого круга".

Страх (как и у всех настоящих поэтов) за себя и своих близких из-за "крамольных строчек". А они — все крамольные, если не "во славу..." Страшное постановление 1946 года — очередной удар не только по Ахматовой и Зощенко, но и по всей лучшей русской поэзии. Опять на долгие годы — андеграунд, переводы...

И лишь во время "оттепели" — первые публикации и первое широкое признание.

Чем дальше — тем больше.

Поздний период (условно) стихи 1960 года и почти до конца вообще изобилует настоящими шедеврами, поэтическими откровениями.

Долгое молчание его, по-моему, объяснимо и еще с одной стороны. Знакомство и дружба с такими великими поэтами как Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева — не прошли бесследно. Здесь и плюсы, и минусы. Наверно он немного комплектовал, чувствовал, что "дар неравен". Но впоследствии его талант преодолел этот барьер.

Тарковский ни в коем случае и никогда не был эпигоном своих кумиров. Чувствуется лишь сильное поэтическое влияние. А это прекрасно. Это школа, шлифовка поэтического дара.

В любом случае, чудо состоялось — "Дай эту нить связать и раздвоить, / Ты помнишь рифмы влажное биенье?"

И если совсем молоденькая Цветаева писала: "Моим стихам, написанным так рано...", то зрелый Тарковский мог написать и так: "Моим стихам, написанным так поздно..."

И закончить э хочется небольшим цитированием из эссе Марины Цветаевой: "Может или не может существовать... поэт? Но он — уже существует. Язык? Родной, детский, сохраненный семьей и русской школой, углубленный и изощренный творческой работой. Корни? Те чудесные корни поэта, впивающиеся как когти — в малейшую прослойку земли, чтобы на неправдоподобии отвеса утвердиться неправдоподобием березы,... берущие землю там, где она есть, и создающие ее там, где ее нет... Корни поэта — в самой поэзии, суть, корни самой поэзии. Всеместные, всевременные, бессмертные.»

Я — вселенной гость,

Мне повсюду пир,

И мне дан в удел

Весь подлунный мир!

(ИЗ БИОГРАФИИ А. ТАРКОВСКОГО)

Последние годы А.А.Тарковский проводит в Доме ветеранов кино. К ноябрю 1988 года его состояние настолько ухудшилось, что он был направлен на лечение в Центральную клиническую больницу. Вышедшая в апреле 1989 года книга “Звезды над Арагацем” (Ереван, изд. “Советакан Грох”) была последним прижизненным изданием поэта.

 

Он скончался в больнице вечером 27 мая 1989 года. Деятели из Союза писателей, согласно своей “табели о рангах”, предложили провести гражданскую панихиду в Малом зале Дома литераторов, и только после указания свыше для прощания с поэтом был предоставлен Большой зал. Похороны состоялись 1 июня на кладбище в Переделкине после отпевания в храме Преображения Господня. Знаменательно, что крестили Арсения Александровича в храме Преображения в Елисаветграде.

 

ПОЭМА "Я ГИТЛЕР (ИЛЛЮСТРАЦИЯ БЕЗУМИЯ)"