Что хочет автор. Литературные конкурсы

Замысел романа « Приглашение на казнь » возник у Набокова в самый разгар работы над романом «Дар» — летом 1934 года, когда он жил в Берлине (годом раньше к власти в Германии пришел Гитлер). Отложив на время еще недописанную главу о Чернышевском (будущую четвертую главу «Дара»), писатель необыкновенно быстро — за две недели — создает черновой вариант романа, а в сентябре — декабре дорабатывает его для журнальной публикации. Роман был впервые напечатан в парижском журнале русской эмиграции «Современные записки» в 1935—1936 годах, а отдельное издание появилось на свет в Париже в 1938 году. В 1959 году роман был опубликован на английском языке (перевод сделан Набоковым совместно с сыном Дмитрием). Этому изданию автор предпослал предисловие, важное для понимания произведения. Отметая как беспочвенные суждения о возможных литературных влияниях, сказавшихся в его произведении, Набоков указывает на единственного творца, чье влияние готов с благодарностью признать,— на «восхитительного Пьера Делаланда». Автор «Рассуждения о тенях» Делаланд — вымышленный Набоковым писатель, цитата из которого служит эпиграфом к роману « Приглашение на казнь ». Таинственный Делаланд был придуман в процессе работы над романом «Дар» (его труд «цитируется» в пятой главе «Дара»). Неудивительно в этой связи, что эпиграфы к двум романам отчетливо перекликаются: последнее предложение из эпиграфа к «Дару» - «Смерть неизбежна», в то время как эпиграф к « Приглашению на казнь » утверждает противоположное: «Как сумасшедший мнит себя Богом, так мы считаем себя смертными». Первое утверждение взято из учебника грамматики, второе принадлежит набоковскому Делаланду.

На вопрос критика, «которое из своих творческих дитятей автор больше всего любит и почитает», Набоков ответил: «Люблю — «Лолиту»; почитаю — «Приглашение на казнь». Несмотря на атеистические намеки ряда набоковских работ, критики сразу определили тему «Приглашения на казнь» как метафизическую, или даже религиозную. Поэт Владислав Ходасевич охарактеризовал искусство Набокова каламбуром: «поэтическое уродство-юродство».

О чем же это произведение, что стоит за рамками описываемого и что скрывается за сюжетной линией что читается между строчками?

Я это представляю себе так: Отдалённое будущее. Человечество в своем развитии дошло до критической отметки и, после некого катаклизма вызванного неудержимым, необузданным прогрессом, чуть не уничтожило себя. Выжившие люди переосмыслили прогресс и сделали вывод. Все их беды от изобретателей, гениев, безумцев изобретающих различные вещи, которые в конечном счете рано или поздно оборачиваются против самих же изобретателей! И вот на земле наступила эра интеллектуальной инквизиции. Все изобретатели были просто-напросто физически уничтожены. Их изобретения похоронены. Остались в моде лишь такие бестолковые изобретения, как Нетки, о которых рассказывала Цинциннату его мать. Безобразные вещи с приложением к ним зеркал в которых то и виделось подлинный смысл Нетки.

Само общество стало искать среди себя тех, кто мыслит по иному не по шаблону, а значит опасен.

Цинциннат Ц., тридцатитрехлетний, в возрасте Христа, обвинен в «страшнейшем из преступлений» и приговорен к смерти. Преступление Цинцинната «столь редко и неудобосказуемо, что приходится пользоваться обиняками», названо оно «гносеологической гнусностью".

В своем собственном переводе на английский Набоков называет это преступление «гностическим» («gnostikal turpitude».) Поскольку этот эпитет применяется иногда к работам Набокова, необходимо уточнить конкретный смысл этого термина.

Гностицизм — эклектическое религиозное направление, получившее развитие в эпоху позднего эллинизма и раннего христианства. Как подсказывает само название, в основе этого учения лежит мистическое познание, «гносис».

«Гносис, отличный от рационального типа знания, означает знание, само по себе приносящее исцеление и спасение. Гностик может получить его в акте божественного откровения, главным образом через посредника — Спасителя или Посланника. Такой гносис — знание милосердного внекосмического Божества; его эманации ;...... Царства Света;... и одновревременно знание личного божественного независимого духа человека, заключенного (в Тибиле, или Доме Смерти) миром демонов (архонов) и творцом всего этого создания (демиургом).

Зов, из Царства Света идущий к гностику, заброшенному в самозабвении силами, создавшими этот мир. Но этот зов пробуждает в гностике воспоминание о его прежнем состоянии и позволяет осознать и его истинное положение в мире, и предысторию его существования, и путь восхождения в Царство Света. Само содержание этого знания, составляющее «Гностический миф».»

И вот за свое преступление — «гносеологическую гнусность» — Цинциннат Ц. заточен в каменную крепость. «Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину». «Змея»

— центральный гностический символ, царь тьмы и зла, «владеющий всем созданным под небесами,... окружающий сферу,... лежащий снаружи,... чей хвост покоится в собственной пасти» Крепость, в которой каждый коридор приводит Цинцинната обратно в камеру, построена наподобие гностического лабиринта.

« — Какое недоразумение! — сказал Цинциннат и вдруг рассмеялся. Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял,как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги снял и бросил руки, как рукавицы в угол. То, что оставалось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух».

Этот отрывок можно рассматривать как полную реализацию гностической метафоры, в которой «одеяние» означает «плоть», а человек, освобожденный от тела, достигает подобия бесплотного божества.

Весь роман буквально нашпигован как слоенный пирог различными ассоциациями и символами. Например, когда Цинциннат по туннелю возвращается ползком в камеру, дно неожиданно проваливается под ним, и он оказывается на воле. Здесь ждет его директорская дочка Эммочка. Она берет Цинцинната за руку и ведет через ряд дверей прямиком в столовую директора, где за чайным столом вокруг самовара расположились ее родители и м-сье Пьер. Цинцинната посадили в угол, не предложив ему ничего.

Банальность? Нет. Цинциннат так надеялся на эту девочку которая шептала ему о спасении, и вот в тот самый миг когда он вырвался на свободу, она же и привела его обратно к мучителям.

Вспомнив слова Набокова-переводчика «Alice in Wonderland», (chp. «A Mad Tea-Party»), можно сказать, что «это был самый глупый чай», на котором кто-либо когда-либо присутствовал. Да, в этом страшном будущем обман и издевательство обычны, и дети в этом будущем не рождены для прогресса. С самого рождения они обречены выживать и скрывать свою удивительность и неповторимость, как это делал сам Цинциннат, когда был мальчиком.

Но Ц. иной, он не смог сдержать свои устремления к осмыслению всего того что он видел.

Может поэтому он такой худенький и маленький если ребенок его носит на ручках и купает в ванной! А мать Цинцинната?

Цецилия Ц. Появляется неожиданно и зрелище это жалко!

Наученный горьким опытом, Цинциннат не сразу поверил в ее подлинность, подозревая, что над ним опять издеваются и «угощают ловкой пародией на мать». Мать повторяет сыну предание о его отце, «безвестном прохожем». Цинциннат спрашивает мать:

— Неужели он так-таки исчез в темноте ночи, и вы никогда не узнали, ни кто он, ни откуда — это странно...

— Только голос, — лица не видала, — ответила она все так же тихо.

От нее Цинциннат узнает и о своем сходстве с безвестным отцом. Безликий отец, исчезнувший во мраке ночи.

Сын похож на отца вынужденного скрываться из-за постоянного гонения.

Многочисленные образы персонажей ярко показывают общество без стержня. Где стержень есть постоянное развитие человечесвта к совершенству. Совершенства нет! Ибо совершенство это не физические упражнения Палача, его виртуозное владение телом, но сила духа Ц.

Вспомним как Ц и Палач играли в шахматы? Вот тут то и скрестились мир уничтожаемого Ц и мир наползающей серости Палача. Цинциннат играет в шахматы со смертью (в данном случае в лице палача) — и выигрывает. Цинциннат борется со смертью, а точнее — со своим страхом смерти. Тюрьма — материализированная метафора, а тюремщики — аллегорические карнавальные персонификации этого страха. Но, начиная с Восьмой главы, все отчетливее звучат намеки на призрачность смерти. В Тринадцатой главе, как в средневековой аллегории, Но только к концу романа приходит к Цинциннату полное познание смерти. К этому моменту ему кажется, что «ужас смерти это только так, безвредное, — может быть даже здоровое для души, — содрогание, захлебывающийся вопль новорожденного». И Цинциннат знает, что «живали некогда...смерторадостные мудрецы». Смерть представлена здесь как радостное событие — новое рождение, освобождающее душу из заточения.

В предпоследней главе снимается последняя оболочка страха. Накануне казни тюремщик Родион приносит камерному пауку на съедение замечательную бабочку. Но на этот раз прожорливый паук не получил свой гостинец. «Великолепное насекомое» сорвалось и неожиданно исчезло, словно самый воздух поглотил ее». Смерть представляется Цинциннату радостным пробуждением от дурного сна действительности, окончательным освобождением души из этого мира, где победила серость. Но победила ли она?

«Я сам… сам….» Постоянно говорит Ц. на протяжении всего романа. Лучше уйти из этого мира пошлости чем жить в нем! Листы написанные Ц его мысли выкидываются, камера начинает рушится, самоликвидироваться.

Сама казнь это шоу…. Страшна своей театральностью. Но щуплый похожий телом на ребенка Цинциннат всё-таки выходит победителем.

«Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли... Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позолоченного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат прошел среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему».

Это душа несломленного духом Человека покидает земную жизнь и возвращается к своему небесному отцу, обитающему за пределами материального мира, в который упал герой в начале романа. Цинциннат, подобно блудному сыну, возвращается к своему безвестному и безликому отцу, передавшему сыну божественную искру. Отказом от "Приглашения на казнь" и опровержением смерти кончается роман Набокова. Описав круг, роман возвращается к своей отправной точке, к эпиграфу из несуществующей книги несуществующего автора, с которого он и начинается. Игра и философия переплелись в Гордеев узел. Живой мертвец Цинциннат и Мёртвые живые те, кто окружал его, начиная от духовно и нравственно павшей жены и до блюющего около отрубленной головы Ц библиотекаря. Жизнь и Смерть стали неразделимы. Жизнь как смерть, смерть как жизнь.

Литература:

1. С. Давыдов «Метафизика и поэтика в романе "Приглашение на казнь". М., 1995.

2. В. Руднев «Прочь от реальности. Исследования по философии текста.» М., 2000.

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 29.02.2016 19:44

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.