Она ушла из детства навсегда, И бросила меня, и не простилась. Она ушла. Так падает звезда, Когда ты веришь — это божья милость. И смотришь вслед. И чёрен небосвод. И россыпи из звёзд чужих на небе. Она ушла. И ни при чём развод. И ни при чём слова в упрёк о хлебе. Она ушла. До срока подросла. Забыты годы, где мы были вместе. Её герой разжалован в осла. Отцу ли думать за плевок о мести? Она ушла, как мать её, точь-в-точь. Чужая. Взрослая. Моя кровинка дочь. 1 Она ушла из детства навсегда, Ты там, остался с ней, где карусели, Где «Баскин Робинс» вкусная еда, Когда мы на него семьёй подсели, Когда принцессу выше головы Поднял и нёс на шее, как пушинку, Когда и в зоопарке даже львы Боялись проронить её слезинку, Когда болезнь её — разрыв души, И сердце вырывалось и стонало, Когда её точил карандаши, Когда на «много» думал — это «мало», Когда, у непоседливой в плену, Готов достать был для неё луну. 2 И бросила меня, и не простилась. Бывает так — я знал, но не со мной. Как быстро её детство закатилось. Когда же стал я порванной струной? Когда же я не смог найти ответа, И удобреньем стал я для цветка? Мне не раскрыть извечного секрета, У этой жизни нового витка, Когда я потерял её обиды, И слёзы, и мечты её поля, Наверно, так же житель Атлантиды Не мог поверить, что ушла земля. И не покинул в страхе караул. И чуда ждал, и в боли утонул. 3 Она ушла. Так падает звезда, И заставляет всех смотреть на это. Она ушла. Ведь кончилась еда, И лишь стихи остались у поэта. Она ушла во взрослость без мечты, Той синей птицы, что поймал для дочки, И все её обиды сочтены, И каждая не терпит рифмы строчки, И каждая готова растерзать Отца за то, что пуст его бумажник, Лишь вдохновения полна его тетрадь, Он любит, и любви он этой стражник. Она ушла. Обида не простит, Отец любим. И любит. И пиит. 4 Когда ты веришь — это Божья милость, И милостью ты Бога одержим, Живёшь ты так, как будто всё приснилось, У счастья тоже строгий есть режим. В нём всё размерено до головокруженья, В нём есть неудержимость высоты, Когда под двести двадцать напряженье, Когда ты даришь свет, тепло, и ты Лишь только отдаёшь — не замечая, Что только инструмент, что лишь мишень, И не дождёшься даже чашки чая, И приближенья даже на сажень. Когда, чтоб встретиться, несёшь оброк, И разбиваешь сердце о порог. 5 И смотришь вслед. И чёрен небосвод. И ты слепец. Не веришь в перемены, И правил алиментов душит свод, И ты, как гладиатор средь арены, Где жаждут крови — вот он, беспредел, И где предел у тех, кто взял и бросил? Когда твоих надежд строй поредел, По горной так реке плывёшь без вёсел И плот твой от порогов весь разбит, А ты, наглец, мечтаешь плыть и верить, По-прежнему отец и Айболит, Любовь деньгами можно ли измерить? Когда кругом из чувства круговерть, То в материальном разве скрыта твердь? 6 И россыпи из звёзд чужих на небе. И ты один. За что и почему? И что теперь у дочери в потребе? Любви какую предпочла чуму? Нет времени. Желания? Чего же? Что заставляет не сказать: «Привет!» Я не раздет. Я будто бы без кожи. И звёзд чужих меня изжарил свет. Я вывернут, как будто, наизнанку, И всё во мне, как будто, замерло. Быть может, я её завысил планку, И об неё сломал своё крыло. И сердце ноет. Я любви подранок. Калека от камней и перебранок. 7 Она ушла. И ни при чём развод. И ни при чём разрыв на половинки. И кто же он, тот самый кукловод, Кто знает все ответы без запинки? Губами дочери даёт на всё ответ, И превращает дочь мою в гориллу, Которая горланит сущий бред, Лишь только в полушаге от перил у Той роковой, чудовищной черты, Когда сорвусь и кану в пропасть боли, И там, на дне, увижу рыбьи рты, Немых упрёков, что нас раскололи. Отец. Дочь. Мама. Мама. Дочь. Отец. Шампур развода. Он из трёх сердец. 8 И ни при чём слова в упрёк о хлебе. Слова. Слова. Слова. Слова. Слова. Они живые — это не молебен. От этих слов, как бомба голова. За что же так, словами рвать на части, И части слов, как бомбы, разрывать! И каждый день пинать словами счастье, И слёзы вытравлять из них в кровать. Я не могу всё это слышать снова, И пульс держать на боли до утра. Дочь выросла. И это ведь не ново, Взрослеет и уходит детвора. Она ушла. Взросла для трёх потреб И нужен ли отца ей чёрствый хлеб? 9 Она ушла. До срока подросла. В семнадцать, будто двадцать ей и боле. Её купал. Осталась лишь зола. Её катал. Перекати стал поле. И жизнь и смерть отведал я не раз. И умирал и воскрешался счастьем. Меня всегда влекла гора Парнас, И жизнь пугала близких безучастьем. Я выжил. Пережил. Преодолел. Отдал я кровь и землю ей насытил. Из миллиона очень важных дел, Я выбрал верность, непрактичный житель. А верность, видно, нынче не в чести. Предательством, хоть каждый день, части. 10 Забыты годы, где мы были вместе. Где Африка казалась нам мала. Свидания, как будто при аресте, Преодоление, когда меня гнала И загоняла жизнь в вонючий угол, Я вырывался и рубаху рвал. Чтоб заработать и побольше кукол Купить для дочки. И девятый вал Не страшен был, когда меня кромсало, Я снова выжил, выжил неспроста. И пусть не нарастил на пузе сало, Не отошёл на шаг я от моста И рвался к дочке я по выходным... Но мост тот оказался разводным. 11 Её герой разжалован в осла. Как больно ощущать свою ненужность. Она с собой надежду унесла, И у надежды даже есть окружность. Я закруглён и, списанный на лом, Ржаветь оставлен, словом искалечен, Как часто в жизни шёл я напролом, Как свято верил — я для дочки вечен. Но нет. Увы. Заброшен и забыт. И наша с дочкой разошлась дорога, За верность, за любовь мою, за быт, За то, что не Рокфеллер я от Бога. А я от Бога только лишь поэт, Который любит, но всегда раздет. 12 Отцу ли думать за плевок о мести? Я всё стерплю. Лети, малыш, лети. Пускай молва несёт дурные вести, Не замечай обид ты на пути. Пусть для толпы всегда твоя улыбка, И ангел мой тебя, дитя, хранит, Лети, малыш. Не залетай. И шибко Не бейся головой. Судьба — гранит. Я бился головой и я повержен, Но только я не сломлен и не труп. Меня хранит десятилетья стержень, Моей любви. Из пересохших губ Я вырываю возглас — "Улетай!" Как принято у перелётных стай. 13 Она ушла, как мать её, точь-в-точь. И сумасшествие, рождённое пороком, Сорвало стыд. Лишь так уходят в ночь, Когда луна следит и светит оком. Так мать её сказала — есть другой, И на руках оставила малютку. Мир рухнул, и тогда я стал изгой, И первый час надеялся на шутку. А после месяца блуждания — возврат. И дочь отобрана. И ультиматум наглый. Когда в законе царствует разврат, Когда отец, размазанный, не главный И хмуро смотрит старый прокурор И взгляд его, как истине укор. 14 Чужая. Взрослая. Моя кровинка дочь. Семнадцать лет я был с тобою вместе. Ты плакала — тебе не смог помочь. Семнадцать лет, как будто при аресте. О, сколько для тебя преодолел? И стыд, и гордость, боль и униженья. Шантаж и разведённой беспредел, Когда беспомощность в груди твоей до жженья. Когда на месяц вырывал в юга, И задыхался от прилива счастья, И с каждым годом дальше берега, И каждый оставлял надежду в пасти, И каждый год в душе такой надрыв. И вот ушла, главу свою закрыв. 15 Она ушла из детства навсегда, И бросила меня, и не простилась. Она ушла. Так падает звезда, Когда ты веришь — это божья милость. И смотришь вслед. И чёрен небосвод. И россыпи из звёзд чужих на небе. Она ушла. И ни при чём развод. И ни при чём слова в упрёк о хлебе. Она ушла. До срока подросла. Забыты годы, где мы были вместе. Её герой разжалован в осла. Отцу ли думать за плевок о мести? Она ушла, как мать её, точь-в-точь. Чужая. Взрослая. Моя кровинка дочь. 04.01.2014 16:14 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
