Пусть кто хочет, вспоминает самые пылкие чувства, перебирает в душе трепетные воспоминания, рассказывает о них со снисходительной улыбкой. А мне снова и снова видится во снах непостижимый, недоступный Юра Мережко – наш сельский музыкант, руководитель эстрадного ансамбля. Смотреть на него в то мгновение, когда он исполняет соло на трубе, - высочайшее наслаждение.

 

Вечером на танцплощадке за клубом не протиснешься. Музыкантов видно всем – они размещаются на дощатом пятачке под густолистыми кленами. Ребята подобрались, как говорится, будто с одного яйца: все одинаковы ростом, ровесники и даже работают в одной строительной бригаде.

 

Исключением был только их бригадир – Петр Свитайло – высокий, худой, с непослушной шевелюрой, то и дело спадавшей ему на глаза. Поэтому время от времени парень резко дергал шеей, пытаясь вернуть волосы на место. Он держал свой контрабас заучено-привычно, временами подставляя ему левый бок, будто бы боясь, что он упадет. Дмитрий Краюха играл на гитаре. Мишка Палий усаживался между блестящими барабанчиками и лупил по ним так удачно, что палочки в руках у него будто сами по себе пружинили и отскакивали, чеканя нужный ритм. Можно было бы вспомнить еще и баяниста Гришу Лопатко, тромбониста Сему Чечета, саксофониста Кольку Бокого.

 

Эстрадники отдавали предпочтение ритмичным мелодиям, обменивались музыкальной терминологией, названиями фрагментов: «диксиленд», «самба», «румба»… Почти ежедневно сходились на репетиции в клубном подвале, разучивали расписанные Юрием партии. Забывали обо всем на свете, засиживаясь до утра. А в субботу выносили на суд танцующей молодежи такие новинки, что заставляли всех затаить дыхание и заводиться с полуоборота…

 

Музыка катилась звонким эхом в парковой аллее, качалась в густой листве, завораживала сознание, сосредотачивая его только на ритме. Все знали, что после короткой паузы в центре пятачка поднимется Юра в своей немыслимо белоснежной рубашке с воротником «апаш», плавно выпрямится и прикипит губами к своей сияющей трубе. Над танцплощадкой своевольно, властно, непобедимо зазвенит его соло, поднимая к ночным небесам наши восторженные чувства.

 

Девушки вздыхали, переводя влажные взгляды на фонари и клены. Не влюбиться в этого юношу было бы просто неестественно. Подходы к нему искали через музыкантов. Самым сговорчивым был баянист Гриша Лопатко. С ним шептались, ему доверяли записки. Он всем обещал «разобраться» и «поконтачить». Очень часто угождал самым жаждущим. Юрке не приходилось особо беспокоиться о своем досуге, он никогда не был одиноким – дамского общества хватало. И не без помощи, конечно, Гришки.

 

Иногда «помогали» и другие: Димка-гитарист, Мишка-ударник. В перекурах между репетициями посмеивались: слепнут, что ли, наши девчата, будто и не замечают приличной горбинки на носу у своего кумира, ранних залысин, мешков под глазами. Ведь Юра – далеко не красавец!

 

Родители пытались повлиять на эту популярность сына. Замечали, как утром он выводил из сеновала Варькину Олю, брались стыдить, будить совесть парня. Но все было напрасно.

 

- Она сама пришла, - отмахивался Юрка. – А мне что – отказывать да прогонять?

 

- Жениться тебе надо, - настаивала мать. – Разве так встречаются? Походили бы, присмотрелись друг к другу. А то ни село, ни впало – мигом на сеновал…

 

Жениться так и жениться. Привел Олю – вот вам невестка. А сам – снова в клуб. Стирает жена белье, перебирает гусиные перья для подушек да все на часы поглядывает: нет Юры. Печально идет к постели, плачет в подушку. Так и пошла обратно к себе домой. Хорошо, что не расписывались, не было бумажной волокиты.

 

После Оли была Саня. Не сводила огромных глаз с любимого. Напрасно свекровь учила ее гладить мужские брюки – то прожгла, то не выровняла стрелки… Постепенно погасли огоньки и в Саниных глазах. Тихонечко собрала вещички в узелок и побежала к матери через огороды. Нашлись добрые люди, рассказали, что видели Юру с Катериной.

 

… А он и вправду будто очумел. Ночевал у Гришки по договоренности. Тот занимал под квартирой полдома невдалеке от клуба. Баянист смотался к деду и бабке в соседнее село. Такое обстоятельство было на руку любовникам. Красивая Катя с короткой стрижкой и на минуту не ослабляла своих объятий – спала на груди в отчаянного трубача. Так и застала их Юркина мать – Анна Мережко:

 

- Что ты со мной творишь? – запричитала женщина. – И одна не такая, и другая… Вот эта уже путящая, да? Так бери ее, но только вон из моих глаз!

 

- Ну и возьму! – отозвался Юрка, надевая туфли.

 

Выбрались они с Катей на улицу Молодежную: колхоз предоставлял жилье в кредит для молодых семей. Вот это была пара! Как ни уставала девушка возле коров на ферме, как ни натирал мозолей от кельмы на стройке ее жених – вечером оба спешили стремглав на репетиции: она – в драмкружок, он – к музыкантам. Веселые, празднично одетые, с ароматом приятных парфюмов. Сутки слетали для них как одно мгновение, а за ними – месяц, год…

 

А дальше Кате вдруг понравилось хрустеть сырым луком. Утром очистит луковицу – и почти без хлеба мигом съедает. То же самое в обед и вечером.

 

- Что? Пахнет? – переспрашивала у мужа, когда тот начинал уклоняться от ее поцелуев. – Так ешь и ты, тогда не будет слышно.

 

- Не хочу, - хмуро отвечал Юрка.

 

Отворачивался к стенке, открывал форточку. А пакостный лук все продолжал вонять и вонять.

Эту Катину страсть свекровь быстро приметила. Она хоть и редко, но навещала молодых.

 

- А не подкинет ли нам аист кого-нибудь маленького? – моргала невестке Анна.

 

У молодой жены и луковица вывалилась изо рта:

 

- Разве так бывает?

 

- А как же! Кому – лук, кому – кислое яблочко, кому – соленые огурчики…

 

В зиму родила Катя сынишку. Но из роддома на Молодежную уже не вернулась – стала ненужной…

 

Сладкий омут закружил Юрку с городской блондинкой Настей. Она прибыла в сельский клуб из театрального училища на практику. Выходила на сцену и проникновенным взглядом обводила зрителей, выискивая среди них того, кому дошли бы ее жаркие, страстные слова:

 

Ти не журися за тіло!

Ясним вогнем засвітилось воно…

 

И будто вправду вспыхивала вся под лучами софитов: стройная, будто выточенная из вербовой веточки, с длинной распущенной косой. Юрке эти слова не то, что дошли, - запали в душу так, что в голове путались мысли. Поднимал к губам блестящую трубу, посылал свое соло к звездам, а руки предательски дрожали, становились слабыми. Настя, Настенька…

 

Не сразу она ответила взаимностью. И не потому, что участницы драмкружка наперебой торочили ей о Юркиной нравственности. Она мечтала о большой сцене, именитых режиссерах, которые оценили бы ее талант, открыли бы путь к признанию зрителей, к славе.

 

Кто он, этот горбоносый сельский трубач с ранними залысинами? Тоже мне личность… Но после спектакля за кулисами не отмахнулась от его приветствий, преувеличенного восхищения, шутливых объятий.

 

Из домика, где квартировалась у старенькой бабки, вскоре перебралась на Молодежную. Утром выходили вдвоем с Юрием по-городскому: она – на высоченных шпильках, он – в широкополой шляпе «под Боярского».

 

Мережко стал учиться в институте культуры в Харькове, забросил ежедневные выпивки в клубном подвальчике. Они с Настей расписались в сельсовете, и уже ожидалось пополнение семьи. Родились двое мальчиков-близнецов. Жена настаивала на переезде в город. Теща бы там нянчила детей, а потом – детсад. Хотелось вернуться на сцену. Мережко не соглашался, ревновал и злился:

 

- Хочешь нарастить себе ногти, а мне – рога?

 

Не послушала. Тайком наняла машину и поступила по-своему. В доме на Молодежной стало пусто и холодно. Без ее голубого взгляда, без детских пеленок и распашонок.

 

Разозлившись, Юрка поддался на уговоры однокурсника из Алушты – там нужен был директор музыкальной школы. Анна долго не знала, как там, на юге, сложилась судьба ее сына. Пока не появился он на майские праздники. И не сам, а с девчонкой. Волосики у нее собраны в игривый пучочек, сама она – как юла, не усидит.

 

- Сынок… А это кто? – не поверила своим глазам Анна Мережко. – Неужели новая жена?

 

- К тому же, законная, мам! Живем в ее квартире, все о’кей, не сомневайся!

 

- Какой же это о’кей, когда она совсем ребенок?

 

- Мам, а разве я – старик?

 

Мать проглотила тугой клубок:

 

- Да уже и не мальчик, скоро пятьдесят… А ей?

 

- Восемнадцать есть, не переживай!

 

Носился с ней, как с писаной торбой по всему селу. Уселись на велосипеды – и вперед! Проведали Мишку, Димку, Петра. Остановились у Гришки. Тот пригласил к столу. А сам достал баян:

 

- Помнишь, друг, наши танцевальные вечера? Вот этот проигрыш после твоей трубы…

 

И забегали пальцы, поплыла мечтательная мелодия. Сладким воспоминанием заволокло взгляд.

Девчоночка подступилась ближе к баянисту:

 

- Сыграй еще что-нибудь, пожалуйста! «Малиновку» знаешь? А «Вологду»?

 

Вечерело. Юрка устал, да еще и выпил прилично, прилег в соседней комнате, а его юная жена прикипела взглядом к Григорию. Тот чувствовал себя неуверенно, все время поправлял ремень баяна на плече, покашливал, опускал глаза.

 

- А давай спустимся к реке! – решительно взмахнула игривым хвостиком на голове гостья.

 

- С баяном?

 

- Зачем? Поехали на велосипеде!

 

… Юрка проснулся почти под утро. Он был в доме один. Посидел, что-то припоминая, и вышел на улицу. По росистой траве к реке вели два следа. Возле забора блестел руль велосипеда. Где-то квакали лягушки, коротко всхлипывала ночная птица. Юрке послышалось сладкое воркование парочки – его жены и Гришки, звуки пылких поцелуев…

 

Он рванул велосипед, не разбирая дороги, помчался улицей к родительскому дому.