До 1991 года мы с вами жили – хорошо ли, плохо ли – в одной стране.

В СССРе.

Помогали друг другу. Ездили друг к другу – в гости, на курорты или в санатории, по делам, по распределениям с институтов. Создавали семьи, где только в паспорте в графе «национальность» значилось: «Украинец (украинка)» и «Русская (русский)», а сами себя позиционировали как советские.

За границей – в Польше, Болгарии, ГДР, Чехословакии или Югославии нас всех воспринимали как «Русских», будь ты хоть трижды татарином или марийцем, стоило только заговорить на русском языке, пусть с примесью «мовы» или с акцентом.

Да, знаю, не везде нас таких любили.

В Польше, бывало, злобно шипели вслед кучке советских туристов из Башкирии, в Болгарии бесились от собственного же подобострастия, жалея порою о временах османского ига или царя Михаила, румыны подначивали одиноких советских гражданок, задержавшихся в каком-либо магазинчике и отставших от своей группы – ходит, мол, тут деревенщина у нас в Европах. Да что там говорить – внутри Союза в тех же странах Балтии с русским, украинцем или белорусом разговаривали сквозь зубы, а в автобусах или в магазинах демонстративно отворачивались и пожимали презрительно плечами на любой вопрос – мол, не знаем русского, не понимаем…

 

В начале августа 1971 года приехал с родителями в Нововолынск – в гости к дальним маминым родственникам.

До этого гостили в родном селе мамы – в Монастырище, где до Войны жила со своей мамой, а моей бабушкой, и двумя маленькими братишками. Бабушка до Войны преподавала в школе города Ичня украинский и русский языки.

Милые добрые люди встретили нас, совсем незнакомых, выделили целую половину хаты. По утрам было парное молоко, рыбалка с кампанейскими сельскими ребятами в недалёком ручье, невыносимо сладкие сахарные арбузы, виноград, лезший своими напоенными солнцем гроздями прямо в распахнутое окно и груши, которые кусались одними только губами, и вокруг которых постоянно кружили осы, норовя залезть вместе со спелой мякотью в рот.

Вечером взрослые сидели за большим столом под той же грушей и вспоминали прошлые годы, знакомых и близких, делились своими радостями и горестями…

В Нововолынске же тётя Нина – мамина троюродная сестра – сразу же предупредила меня и мою 10-летнюю сестрёнку: «Особо по улицам не шастайте. Рта лучше не раскрывать. Ничего ни у кого не спрашивать. И, вообще – сидите-ка лучше в квартире. Книжки почитайте…»

Но – у детей шило всегда в наличии в одном месте. И от этого никуда не денешься.

Часа через три, когда взрослые забыли о нас, увлечённые разговорами и подготовкой стола, мы выскочили на улицу.

Всё было во дворе как везде. Небольшая клумба с красивыми цветами. Невдалеке пара качелей на цепочках, деревянная горка, отполированная до блеска детскими задами, скрипучая каруселька и песочница.

Детей почти не было. На одной качели лениво покачивалась девочка примерно моего возраста, пара пацанов лет 9-10 что-то увлечённо обсуждало у горки, да какой-то совсем маленький карапуз возился с пластмассовым автомобильчиком в песочнице.

Мы сделали несколько кругов на карусели, попробовали скатиться с горки – не очень скользило, и я полетел кувырком. Сестрёнка весело засмеялась, потом подошла ко мне, взяла за руку и спросила: «Братик, не ушибся?»

Всё это время дети, что были во дворе, даже не сделали попыток подойти и познакомиться.

Мы же, весело переговариваясь друг с другом, направились к качелям. И тут мальчик лет 12-13, который вышел через пару минут после нас во двор, и тоже начал, как и девочка, качаться на качелях, встал и как-то быстро подскочил к нам.

Сначала мы не поняли, что он спросил, хотя на слух запросто понимали украинский. Потом до меня дошло, что он спрашивает, не из Москвы ли мы. И я бодро и с некоторой гордостью ответил, что мы из Башкирии, в гости приехали.

На нормальном русском языке.

Паренёк слушал внимательно, а потом утвердительно качнул головой, ещё раз сказал с каким-то презрительным оттенком в голосе «москали». Плюнул нам под ноги. И, повернувшись спиной, быстрым шагом направился в подъезд соседнего дома.

Другие дети так же быстро отошли к тому же подъезду.

Не прошло и пары минут, как из подъезда выбежала толпа мальчишек и девчонок от 10 до 15 лет…

Пара ссадин, разбитый нос, вопли незнакомой женщины «Дытятко вбывали!», когда я локтём заехал в глаз допрашивавшему нас до этого пареньку. Трубный голос выскочившего из подъезда отца: «Убью гадов!». Плачущая сестрёнка, придерживающая оторванный рукав платьица. Причитания тёти Нины «ну, я кож бачива – ховайтэс до дому…»

И отъезд на следующий день. Хотя, по словам родителей, погостить намеревались дней пять…

 

Это, тогда ещё совершенно незнакомое слово «москали» применительно с воплем одного из тех пареньков «Бей москалей!», всплыло в памяти моей совсем не в 1991 году…

Когда одну большую Страну раздербанили на несколько государств…

И не в 1983 году, когда приехала к нам в Башкирию Ирка Пономарёва, подруга детсадовского детства, которая вместе с родителями в 1968 году уехала во Львов – дяде Толе, Иркиному папе, там предложили хорошую работу на одном из предприятий города. Ирка, уже молодая красивая мама с дочкой четырёх лет, в модных кроссовках, джинсе и тягучим, сквозь губу, малопонятным русско-украинским говорком совсем не походила на ту, из далёкого детства, кампанейскую боевую девчонку. Про жизнь в Украине говорила с чуть ощутимым превосходством её новой родины над нашей глухоманью. И только раз проговорилась на замечание своего деда, оставшегося в Башкирии: «Что русский-то коверкаешь?» - «Нельзя. Отвыкну от украинского сразу. И не дай бог во Львове по-русски что скажу – сразу «бандеровцы» набегут…» Тогда в первый раз узнал о живых и здравствующих бандеровцах… И дед Серёжа, Иркин дед, который воевал с ними и потерял в 1947 году в тех местах, подо Львовом, ногу, тоже об этом узнал. И заплакал…

Не в 1993, когда ко мне приехал двоюродный брат – он был старше меня на 15 лет – Виктор с женой. Приехали они в город Дмитров на заработки. Из Тернополя. С Украины. Они почти полгода жили в нашей тесной квартирке, с виноватыми лицами обещая моему тестю: «Ещё трохи – и уедем», понимая, что нам самим тогда жилось несладко… А тесть смущался и всё говорил: «Ничего-ничего – в тесноте, да не в обиде…»

Не в 2001 году, когда вдруг мама позвонила и рассказала, плача в трубку, что прислал ей племянник Виктор страшное своей несуразностью письмо, в котором проклинал «зажравшихся русских, что довели украинский народ до нищеты», и что он сам и его семья «отрекаются от таких отвратительных и беспринципных родственников»…

И не в 2006 году в январе, когда мама получила «поздравительную» открытку с Новым годом, где был изображён Санта-Клаус, дающий пинка человеку в телогрейке, валенках с поломанной балалайкой в волосатой руке. Надпись через всю открытку: «В 2006 год – Украина без русских». И без обратного адреса. Открытка пришла на старый наш адрес в Башкирию в конверте. Соседка тетя Нила, не зная, что внутри, переслала конверт маме в город Высоковск, что недалеко от Клина…

 

Всплыло это слово в моей основательно уже замусоренной памяти от тех самых факельных плясок на Майдане Незалежности и радостного дружного скандирования: «Москаляку – на гиляку!..» в 2014 году.

 

Между тем «москалём» из 1971 и этими воплями прошло – по меркам Истории – совсем немного. Каких-то 43 года. По человечьим же меркам – чуть меньше двух третей жизни. Моей жизни. И жизни тех мальчишек и девчонок, с которыми я чуток успел подраться в том далёком и почти забытом Нововолынске. Из-за незнакомого слова. Мне незнакомого.

 

И, если сейчас в сознании украинцев русский – или говорящий на русском – москаль, то да, я – москаль. Человек, не предающий той Родины, в которой родился, той Страны, в которой вырос, того Государства, в котором живёт и трудится сейчас. Не смотря ни на что…

 

А мама через год после той «поздравительной» открытки умерла.

И вот этого «тем украинцам» не замолить никогда.