Дед Федор сидел на табурете у печки и пыхтел в ее поддувало «Примой». Семиградусный морозец покрыл стекла окошек снаружи замысловатыми виньетками. В печи озорно потрескивали дрова, выдавая в хату тепловые волны, способствующие предновогоднему восприятию жизни. Однако никакого веселого настроения у деда не присутствовало. Хотя до праздника и оставалось всего ничего – каких-то пару дней. Объяснялась, однако, хандра весьма прозаически – вечор с кумом Василием, старинным корешем и годком, выкушали литр отменного «первача», самогона. Который кумовья добыли самым, что ни на есть, незаконным способом – вскрыв сундук бабки Анюты, законной супружницы деда Федора. Они, естественно, по-честному тут же долили десятилитровую бутыль до прежней отметки чистейшей водой из артезианской скважины. Справедливо рассудив, что некоторым из гостей выдержанное шестидесятиградусное­ пойло запросто может стать костью в горле.

Бабка Анюта, однако, не до конца поняла их добрые побуждения. Вернувшись с бабьих посиделок, она поймала обоих дедов на месте преступления… но поздновато - когда от «доказательств» оставалось едва граммов сто, а кумовья уже вовсю горланили «Ой ты, Галю…».

С порога оценив обстановку, Анюта засветила в лоб любезному супругу сброшенным с ноги валенком. А деда Василя запросто выпроводила пинком ноги под пятую точку - за дверь. Благо жил он через дорогу…

К чувству обиды за довесок валенком примешивалась еще и частица вины за содеянное вчерашнее – самогон ведь бабка для новогоднего стола запаривала.

- Эх, рановато начали отмечать Новый год, явно рановато,- сокрушался в уме дед Федор.

Хлопнула входная дверь и в хату вкатилась дородная бабка Анюта, потирая озябшие на морозце ладони.

- Ну, чего сидим, кого ждем?- сходу накинулась она на деда.- Свинью кто резать будет? А ну, бегом за Васькой, а то мы с евонной Фроськой колбас к празднику начинить не успеем.

Это означало прощение за вчерашний вечер!

Ибо что-что, а не разговаривать с супругом после очередной ссоры бабка могла неделями. Враз повеселевший дед Федор, накинув полушубок и нахлобучив шапку, заспешил к куму через дорогу.

- Я к свахе сбегаю, за машинкой для начинки колбас!- вдогонку закричала его дородная половинка.- Глядите мне, ежли что…

А навстречу деду из калитки напротив уже спешил кум, как-то странно-часто моргая правым глазом. За его спиной грозной тенью вырастала Евфросинья – жена.

- Ты чего, Васька, гляделку вывихнул?- поинтересовался у кума дед Федор.

- Федька, ты скажи, нет, ну ты скажи – говорила твоя, что надо сегодня свинью резать?- издали зачастил кум.

- Ну, говорила,- ошеломлённо признался кум,- тольки не вчера, а сегодня…

- Етта у него похмельный синдром девствующий,- туманно, по-научному объяснил бабе Фросе супруг.- Да какая нафиг разница – вчера, сегодня. Главное – сполнять надо. Так, Федя?

Обалдевший кум неопределенно мотнул головой.

- А где Анюта?- спросила баба Фрося.

- За ентой… хреновиной пошла… ну, которой начинять…

- Ага, ясно, тогда пойду столы под мясо готовить,- враз успокоилась Васина супружница.

- Дык ты, Фрось, того… плеснула бы там чего-нито,- засуетился дед Василий.- Для сугреву,тэ сказать.

-Цыть, нишкни!- шикнула на него жена.- Вчера нагрелись, поверх «не могу». Под свежатину налью – когда свинку заколете. Пока же – беритесь за дело.

А дело было не совсем простым. Свинье Машке, предназначенной на закланье, пошел второй год. Кормили ее на совесть, так что вымахала свинюка весом под два центнера. Поэтому сажок, в котором она выращивалась, был уже явно тесноват. Покумекав, кумовья решили попросту выпереть из него свинью, а уж там, на подворье, и произвести экзекуцию.

- Давай, Федька, залазь и вышибай ее оттель,- предложил дед Василь.

- А почему это я?- взвился кум.- У тебя вон, морда поширше моей раза в полтора. Да и в плечах опять же…- пытался он польстить.

- Хто в этом доме хозяин?- не принял лести дед Василь.- Свинья твоя, ты и доставай ее из закутка. А я нож покуда найду.

И он поспешно скрылся за дверью хаты.

Крякнув с досады, дед Федор сложился вдвое, еле протиснувшись в узкую дверь сажка. Машка встревожено хрюкнула и скакнула в противоположный от него угол.

- А ну, пошла отсель, квартирантка недорезанная,- прохрипел согнутый в три погибели дед, пихая свинью обеими руками в направлении дверцы. Затем, обозлившись, изловчился-таки двинуть ее ногой в жирный зад.

А вот этого ему делать не следовало.

Машка, утробно взвыв свинячьим визгом, заметалась в темном и тесном пространстве сажка, придавив, наконец, этим самым задом деда Федора так, что у того в глазах помутилось…Очухавшис­ь,­ он почувствовал, что сидит… в корыте со свинячьим хлебовом, а самой Машки уже и след простыл. Она весело носилась по двору, напрочь забыв обиду, нанесенную его ногой в валенке. Зато теперь обозлился дед.

- Ах ты, полуфабрикат ходячий! Меня, кавалера двух орденов «Славы» и медали «За Отвагу» - задницей в отходы? Да я из тебя счас без всякой машинки колбас понаделаю!

Подобрав валявшийся неподалеку внушительный кол из ограды, он решительно пошел в атаку. Свинья, углядев жердь, поняла, видимо, что шутки закончились, едва начавшись. Поэтому, всхрапнув почти по лошадиному, она рысью понеслась по периметру хоздвора, отгороженного глухим забором.

Как раз в это время в приоткрытую калитку занесло деда Василия, весело помахивающего огромным немецким тесаком времен Великой Отечественной. В другой руке у него была зажата поллитровка, заткнутая кукрузной кочерыжкой.

Двухсоткилограммовый­ таран со вздыбленной щетиной подсек его как раз под самые коленки. Тесак полетел в одну сторону, поллитровка, блеснув на солнышке стеклом – через забор. А сам дед, прокатившись на Машкиной спине пару метров, благополучно зарылся носом в огромную кучу навоза, оставленную посреди двора до весны.

На пару минут замерли все трое: свинья – в углу хоздвора, а деды кто где. Вытряхнувшись, наконец, из навозной кучи, дед Василий взвыл не своим голосом.

- Федька, ты знаешь, какую свинью подложила нам ента тварь? Я ведь бутылку самогонки еле-еле у зятька выклянчил. Ну, хвашистка проклятая, счас я тебя уделаю!

Скрывшись на пару минут в сарае, он появился оттуда, держа в руках киянку – трехкилограммовый деревянный молоток для жестяных и кровельных работ.

- А ну, лови ее за ухи, я ей в лоб закатаю. Оглоушим, а потом спокойно дорежем.

- Нет уж, лови сам… ты поздоровше будешь,- отказался дед Федор, забирая у него молоток.- Я уже один раз в сажке попробовал…

Зажав Машку в углу двора, дед Василий молодецки ухватил ее за огромные уши-лопухи.

- Лупи!

Кум отчаянно взмахнул деревянной кувалдой, свинья дернулась в сторону… и тут же раздался отчаянный вопль деда Василя.

- Та шо ж ты, гад, по рукам !- он, подвывая, рванулся к калитке, впопыхах дернув ее на себя не подбитой конечностью. Калитка, естественно, захлопнулась, а с другой стороны раздался звонкий щелчок – щеколда упала в паз. И кумовья остались с глазу на глаз, взаперти, в обществе очумевшей от удара киянкой хавроньи.

Дед Федор сориентировался первым и подхватил отлетевший в сторону немецкий тесак.

- Не боись, Васька, я на войне метров с двадцати вот такими ножичками в живую мишень попадал.

Просвистев в воздухе, грозное оружие отсекло у Машки кончик уха-лопуха и мягко, по рукоять, вошло в саманную стену сарая.

- Промазал, надо же,- огорчился дед Федор,- старость не ра…- и тут же осекся.

Взбесившаяся от двойной боли свинья уже не убегала. Опустив голову к земле, она рыла передним копытцем землю, а налитые кровью глаза с ненавистью были устремлены на кумовьев…

Злобно хрюкнув, Машка пошла на кумовьев, с каждым шагом убыстряя ход.

Первым оценил ситуацию дед Василий. Метнувшись к сажку, он взлетел на его крышу, словно наскипидаренный. А дед Федор не успел…

Поэтому пришлось ему поменяться ролями с бывшей жертвой – теперь уже он молодецкими прыжками измерял периметр хоздвора, спасаясь от свинского возмездия.

Наконец, улучив момент, он кузнечиком скакнул через глухую ограду…

Когда бабка Анюта с машинкой для выделки колбас вошла в хату, кумовья приканчивали чудом не разбившуюся бутылку. Анна открыла было рот, но дед Федор опередил ее.

- Ты знаешь, Анют, я тебя давно не просил о чем-нито важном. А счас попрошу – давай Машку на приплод оставим. А на Новый год сварим холодца из птицы – вон сколько глупых утей и кур по двору без дела шастают.

Дед Василий в знак солидарности задрал к белёному потолку хаты незабинтованную руку.

И свинье Машке была объявлена новогодняя амнистия.