И поставили у гроба стражу,

и приложили к камню печать.

(Мф. 27.66)

 

Старый воин Лонгин, центурион Италийского легиона, расквартированного в Кесарии, в числе нескольких римских когорт был призван прокуратором Пилатом в Иерусалим для поддержания порядка на время весенних иудейских праздников. Солдатам, бывшим в подчинении Лонгина, было приказано сопроводить Иисуса, именуемого некоторыми Христом, к месту казни, произвести распятие, пресекая любые возможные попытки выступлений его сообщников, а позднее пришло повеление выделить ещё нескольких воинов для охраны гробницы учителя.

«Крепко же насолил он евреям!» – удивился необычному распоряжению центурион. Но приказ есть приказ, долго размышлять над ним у римлян не принято.

– Будь бдителен, центурион! – в усталых глазах прокуратора виднелась плохо скрытая тревога. – Как бы это ни показалось тебе чрезмерным, используй стражу из четырёх лучших воинов, по ночам проверяй пост или – для верности – побудь ночью у той гробницы сам. Чует моё сердце: евреи здесь затевают что-то нечистое.

– Глаз не сомкну, будь уверен! – Лонгин отсалютовал Пилату по римскому обыкновению и направился к своим воинам. Он хорошо знал, что прокуратор отнюдь не всегда идёт на уступки мятежным иудеям. Сотни крестов и могил в Палестине красноречивые тому свидетели.

 

…Наступила вторая ночь после погребения Иисуса. На печальном погосте было тихо. Небо необыкновенно ярко светилось мириадами мерцающих звёзд, как будто готовясь к какому-то неведомому людям торжеству. Недавно разбуженные воины Квинта, протерев сонные глаза, нехотя сменили на посту усталых легионеров силача Кварта. Пошёл отсчёт ещё одной ночной стражи. Изрядно измотанный последними событиями, центурион Лонгин, тем не менее, как и велел ему Пилат, с наступлением темноты бессменно пребывал среди гробовых камней.

Хотя Лонгин выбрал для этой службы самых надёжных воинов, но и они временами робели в кладбищенской ночной тиши.

– Вот всегда так, – проворчал сурового вида начальник стражи Квинт, поправляя палкой угли в костре, – «за сумасбродства царей спины трещат у ахейцев»... (1)

В прежние времена Квинт тоже служил центурионом, имел состояние, посещал театры, но однажды попал в немилость префекту Иудеи Валерию Грату, предшественнику Пилата, и был публично разжалован в рядовые легионеры. Однако, из уважения к его прошлому и отчаянной смелости в бою, Квинта всегда назначали старшим над солдатами.

– Да, мертвецов охранять мне ещё никогда не приходилось, – добродушно подтвердил ветеран Северин, родом из Галлии, прослуживший в легионе уже почти двадцать пять лет (в связи с готовящейся ему почётной отставкой он недавно получил римское гражданство). – Надеюсь, они у евреев не слишком далеко разбегаются по ночам!

Северин рассчитывал, что молодые солдаты посмеются над его шуткой, однако ни Целий, ни Сервий, могучие италийские парни, даже не улыбнулись. Они то и дело озирались по сторонам, робели от совиных криков и явно чувствовали себя неуютно на этом посту. Тогда Северин, игриво переглянувшись с Квинтом, продолжил:

– А что, ведь выходят же тени умерших римлян из преисподней в мае, чтобы пугать и мучить живых, это всем известно… (2) Может быть, и духи почивших иудеев занимаются тем же самым, особенно во время их весенних праздников?..

– Замолчи, Северин! – взмолился впечатлительный Целий. – У меня и так зуб на зуб не попадает. – В честном бою я готов сразиться с любым врагом, но только не с духами и привидениями.

– А вот я ещё вам скажу, – вновь заговорил, сверкая чёрными глазами Северин, – что случается с телами недавно умерших людей. Ими весьма интересуются чародеи и ведьмы… Рассказывал один наш родственник, сын моей двоюродной сестры Фульвии, живущей ныне в Иллирии, как его однажды наняли в богатую семью быть могильным караульщиком…

– Значит, не мы первые, бывают и такие? – несмело спросил Сервий, чтобы как-то поддержать разговор.

– А вот ты слушай, – Северин нахмурил седые брови и в дрожащем свете, при тревожном потрескивании костра поведал друзьям следующую историю. – Уж не знаю, как в других местах, но ведьмы в Иллирии (и, думаю, не только там) всячески стремятся проникнуть в дом, где появился знатный покойник. При этом они могут обернуться птицей или каким-то малым зверьком, чтобы вернее достичь своей цели. И если только мертвеца никто не охраняет, они моментально отгрызают у него нос или уши, а то и выцарапывают когтями свои колдовские знаки на челе… Хоронить в таком виде покойника – позор для родственников, и ведьмы сразу же обретают власть над несчастной семьёй. К ним униженно идут, молят о помощи, платят выкуп, только чтобы вернуть похищенные части тела и похороны прошли пристойно. Вот поэтому в некоторых местах и нанимают специальных караульщиков, расходуя на то немалые деньги...

После этих слов Целий взволнованно вскочил на ноги и, напряжённо глядя в сторону гробницы, сказал:

– Схожу... проверю печати!

– Сходи, – согласился Северин, улыбаясь уголками глаз, – мало ли чего от этих ведьм можно ожидать…

Целий ненадолго отлучился. Даже новобранцы знали, что за сорванную без уважительной причины римскую печать страже полагалось суровое наказание.

– Всё в порядке! – бодро доложил Целий, вернувшись к костру, и уже почти бесстрашно спросил: – Как же твой родственник справился с охраной мертвеца?

– Сейчас расскажу, – Северин выдержал паузу, его глаза заблестели, как у хищника, подбиравшегося к добыче... – Мой бедный Публий в тот год был согласен на любую работу, лишь бы прокормить своих детишек, необыкновенно щедро подаренных ему богами. Сколько милых малышей у него было, он не всегда умел и сосчитать. Его заперли на ночь в комнате с почившим накануне городским квестором, имевшим при жизни, по слухам, тесное общение с нечистой силой. Надо сказать, что для Публия бессонные ночи не были редкостью, ведь он зачастую засиживался до утра, выполняя срочные заказы (бедняга был вынужден плести дешёвые корзины на продажу). Но тут его уже в третью стражу почему-то неудержимо клонило ко сну. Тогда Публий встал, подлил масла в светильники и несколько раз обошёл вокруг мёртвого тела, лежавшего на столе. Квестор был крупным мужчиной с большим горбатым носом, за сохранность которого караульщик больше всего и опасался. Он не решался ни на минуту отвести глаз в сторону, как будто кто-то действительно мог проникнуть через плотно запертые окна и двери. Между тем запах тления, едва уловимый в начале ночи, постепенно усиливался и становился нестерпимым. «Хотя бы один глоток свежего воздуха!» – подумал Публий, оглянулся вокруг и заметил почти сливавшуюся со стеной дверь, очевидно, ведущую в чулан. С трудом отперев её, он заглянул внутрь. В комнату тут же проник ночной зефир, струившийся через открытое узкое оконце в подсобном помещении. Повеселевший караульщик замурлыкал под нос какой-то греческий мотив. И вдруг в то самое оконце в чулане чёрной стрелой влетел взъерошенный ворон. Шумно размахивая крыльями, он проник в охраняемую комнату и принялся по ней беспорядочно кружить. Непрошенный гость то взлетал к потолку, то садился на дорогую мебель, пока наконец не добрался до стола, где уселся прямо на лоб мертвецу. Публий ужаснулся. Пернатая тварь, казалось, совсем его не боялась. Скорее – наоборот: ворон мрачно косился на него одним глазом и угрожающе приподнимал тяжёлый острый клюв. «А ну, пошёл отсюда, пошёл!» – хотел прикрикнуть на незваного гостя Публий и вспугнуть его, как вдруг почувствовал, что ни голос, ни руки ему больше не повинуются. Последнее, что он запомнил, прежде чем провалился в глубокий сон, – это неподвижно вытаращенный на него вороний глаз…

– Заснуть на посту – последнее дело! – воскликнул Квинт. – И это всех нас касается… Никогда не забуду старого солдата Луция из второго сирийского легиона. Много лет он служил цезарю безупречно, но вот однажды в ночном дозоре встретил первые лучи Авроры, похрапывая, в обнимку со щитом… Беднягу дважды прогнали сквозь строй его центурии. Как ни старались смягчать удары дубинками боевые друзья, Луций в тот же день спустился в мрачное царство Плутона.

– Тут всё ясно, – вновь вступил в разговор Целий, – но чем закончилась история несчастного Публия? Надеюсь, его не слишком строго наказали родственники квестора?

– Да, над ним тогда сгустились тучи, – согласился Северин, – и дети могли остаться сиротами… Публий пробудился от первых криков петухов, уже светало. Огни в комнате давно погасли. В утреннем полумраке ворона нигде не было видно. Тело квестора лежало на прежнем месте. Публий осторожно ощупал себя, обеспокоенный, не изуродовал ли его зловещий ночной гость. К счастью, с ним всё было в порядке. На какое-то мгновение Публию даже показалось, что встреча с вороном ему приснилась. Поднявшись на ноги, неудачливый караульщик кое-как зажёг один светильник. Затем он несмело подошёл к покойнику, поднёс огонь к его лицу и тут же отшатнулся... Голова квестора была обезображена, превратившись в бесформенное отвратительное месиво. Вне всякого сомнения, пока Публий беспробудно спал, местные ведьмы свели с мертвецом какие-то старые счёты. Караульщик в страхе оглянулся на запертую дверь, через которую его вчера вечером ввели в эту комнату. С минуты на минуту сюда могли войти хозяева… Движимый не столько презренным страхом, сколько благородной заботой о семье, Публий бросился в чулан, где на удивление ловко протиснулся в узкое оконце, доставившее ему накануне столько переживаний. Затем он спрыгнул на землю и столь проворно побежал в сторону своего дома, что, клянусь Аполлоном, ни один олимпийский бегун в то утро не смог бы с ним состязаться! Ещё много месяцев Публий скрывался, опасаясь преследований, однако в их местности было столько бедняков, похожих друг на друга, как родные братья, что найти там кого-то, не зная его полного имени, едва ли представлялось возможным. Да и Публий не успел ещё получить никаких денег от родственников квестора.

Воины у костра зашумели. История произвела на всех впечатление, чему в немалой степени способствовала жутковатая кладбищенская обстановка.

– А ведь Иисус из Назарета, чьё тело мы тут стережём, говорят, тоже был известным чародеем! – с замиранием сердца сказал Сервий. – Как бы и с нами теперь чего не приключилось…

– Главное, чтобы печать легиона осталась цела, – по-военному просто рассудил Квинт, указывая рукой на камень у входа в гробницу, – а остальное нас не касается, в приказах командования про нечистую силу ничего не прописано.

Лонгин с улыбкой его поддержал, а затем тихо отозвал в сторону.

– Это же надо, сколь щедро развесили грозди небесных светильников боги сегодня! – восхитился Квинт, подняв взор к небу. Идя вслед за Лонгином, он продекламировал по-гречески:

 

…Множество дивного Бог по замыслам творческим сделал…

Все прекрасные звёзды, какими венчается небо:

Видны в их сонме Плеяды, Гиады и мощь Ориона… (3)

 

– Тебе бы быть поэтом, – сказал Лонгин.

– Я и так в душе поэт, – охотно согласился Квинт, – никакие военные кампании для меня не сравнятся с милым сердцу свитком Вергилия или Овидия!

– За что же тебя разжаловал старик Грат? Я ведь так и не знаю подробностей.

Воины присели на землю в некотором отдалении от костра, но и оттуда продолжали присматривать за подчинёнными.

– Об этом я никому не рассказываю, – голос Квинта в темноте чуть дрогнул, хотя прежние душевные раны уже не столь сильно его беспокоили.

– Может, хотя бы в общих чертах?

– Тебе, так и быть, исповедаюсь… – согласился Квинт. – Грат провёл в Иудее долгих одиннадцать лет, прежде чем возвратился в Рим. Я же служил при нём последние три года. И вот как-то перед июньскими календами центурия, сопровождавшая толстяка Марка, племянника Грата, попала в засаду, устроенную зелотами вблизи Кесарии. Сил у евреев оказалось недостаточно, чтобы одолеть римлян, но переполох получился отменный, были убитые и раненые. Марк, известный своей трусостью, умудрился получить лёгкое ранение в щёку, чем сильно гордился. Мне бы помалкивать по этому поводу, но все мы в молодости бываем горячими и несдержанными... И вот когда Грат, преисполненный важности, при общем построении легиона стал восхвалять воинскую доблесть своего пухлого племянника, якобы, как лев, сражавшегося за честь Рима и потому получившего ранение в лицо, я не выдержал и развеселил свою центурию, шепнув стоявшим рядом воинам: «Друзья, вот наглядный пример того, что нельзя оглядываться, когда бежишь с поля боя!» Шутку оказалось невозможно утаить, она мгновенно разошлась по легиону, и на следующий день разъярённый Грат вызвал меня к себе…

Лонгин весело рассмеялся.

– Теперь мне ясно, почему ты у нас ходишь в рядовых. Ревнивые римские патриции насмешек над собой не прощают.

– Это ещё не всё, – тихо сказал Квинт.

– Как, ты натворил что-то ещё? – давясь от смеха, спросил Лонгин.

– Да... У Грата в любимцах ходил один перебежчик из парфян, усердно работавший языком и тем способствовавший нашим славным победам над своими соплеменниками на восточной границе. Надо признать: типичный сребролюбец, личность подлейшая и ничтожнейшая. Так вот, в моей центурии никто его не называл по имени, но только – Продажная шкура. А тот сильно обижался. Пунцовый от гнева Грат, оглашая причины моего разжалования, поставил и этот факт мне в вину…

– А что ответил ты? – поинтересовался Лонгин. – Или у тебя не было возможности защищаться?

– Нет, почему же! Я, насколько мог хладнокровно, ответил префекту, что мои легионеры не научены тонкостям столичной дипломатии, они, как и положено простым солдатам, имеют обыкновение называть вещи своими истинными именами…

Лонгин опять затрясся от смеха, прикрывая рот рукой, чтобы не привлекать внимания сидевших у костра воинов, которые и так уже с любопытством поглядывали в сторону, откуда слышались голоса командиров. Ночная стража больше не казалась Лонгину утомительной.

И тут бдительный Северин, находившийся в тот момент у западной стороны гробницы, сымитировал тревожный крик птицы. Все часовые разом обнажили мечи. По освещённой лунным светом кладбищенской тропе, переговариваясь между собой, шла какая-то группа людей. Лонгин и Квинт поспешили к своим воинам.

 

...– Я точно помню, Симон, что нужно идти в эту сторону! – говорил один из ночных посетителей кладбища, указывая рукой в направлении скалы, за которой укрылась римская стража.

– А мне кажется, что следует взять правее… – убеждал его другой.

Незнакомцы остановились. Лонгину и Квинту не было видно, насколько хорошо вооружены эти люди и сколько их вообще. Открыто выходить к ним у охраняемой гробницы было делом рискованным. Пошептавшись, командиры решили попробовать внезапными громкими звуками напугать незваных гостей и обратить их в бегство. Оставив на посту одного Сервия, воины бесшумно приблизились с разных сторон к топтавшимся на одном месте и о чём-то спорившим ночным гостям. По команде центуриона римляне с воинственными криками одновременно ударили по своим щитам мечами. Ночное кладбище отозвалось устрашающим гулким эхом. Этого оказалось достаточно. Ночные странники тут же бросились наутёк…

– Да ведь это ученики Галилеянина! – воскликнул Лонгин, узнав кого-то из них вблизи. – Пусть бегут, нам нельзя надолго оставлять пост.

И римляне, весело смеясь, вернулись к гробнице.

– Кабы все евреи были столь отважны, как эти смельчаки, нам не нужно было бы держать и одного полного легиона в Иудее! – широко улыбался Квинт, но вскоре, нахмурившись, сказал: – Интересно, что привело их сюда ночью?

– Иисус из Назарета, – задумчиво ответил Лонгин, – он по-прежнему не оставляет их.

Едва центурион произнёс эти слова, как случилось нечто странное. С противоположной стороны скалы, где находился вход в гробницу Иисуса, вдруг вспыхнул яркий свет, осиявший округу. Возвращавшиеся на свой пост римляне замерли на месте. Навстречу им, размахивая руками, бежал насмерть перепуганный Сервий.

– Там… там!.. – прокричал он и очертил в воздухе чей-то огромный силуэт.

– Почему ты оставил пост?! – заорал на него Квинт. – Я тебе отрублю голову!

– Там… привидение... белое!.. – не слушая его, орал Сервий. – Идите, сами поглядите!

– Да хоть Юпитер сошёл с неба со всеми олимпийцами, ты должен стоять на посту! – Квинт решительно схватился за меч и бросился вперёд, увлекая за собой легионеров.

Лонгин не препятствовал бывшему центуриону командовать и, запинаясь о старые могильные камни, тоже поспешил за своими воинами. Даже Сервий, устыдившийся собственной трусости, хотя и продолжавший дрожать всем телом, пошёл вслед за ними. Обогнув скалу, первое, что увидели римляне, – большой камень, прежде закрывавший вход в гробницу, был сдвинут в сторону чей-то неведомой силой. Свет, исходивший из пещеры, слепил глаза.

– Кто здесь?! – гневно закричал Квинт, от волнения забыв, что говорит на непонятной для евреев латыни.

Ответа не последовало.

– Оно боится! – ободряюще воскликнул Северин.

Воины осторожно приблизились к узкому входу в гробницу. Сердце Лонгина сжалось при виде валявшихся на земле поломанных римских печатей с орлами. Необъяснимый страх парализовал центуриона. Квинт первым заглянул внутрь и тут же отшатнулся, закрыв лицо руками.

– Что? Что там?! – схватил его за плечи Лонгин.

– Посмотри сам, – упавшим голосом ответил Квинт, вытирая слезящиеся глаза. – Теперь нас всех казнят...

Потрясённый Лонгин оттолкнул Квинта и стал осторожно спускаться по ступеням в неглубокую гробницу. За ним, затаив дыхание, шли другие воины. Их глаза вскоре приспособились к яркому свету, и на том месте, где ещё недавно лежал Иисус, они увидели только скомканные иудейские погребальные полотна. Тела нигде не было…

– О, боги! – вскричал Лонгин. – Его всё-таки украли!

– И сделал это кто-то более расторопный, чем его ученики, – добавил Северин, хищно щуря глаза.

– Что делать?! – Лонгин в отчаянии схватился за голову.

– Интересно, откуда исходит свет? – Северин кончиками пальцев коснулся шершавой стены.

Будто десятки факелов горели в одной пещере… Воины вяло начали искать источник таинственного света, почему-то заранее чувствуя бесперспективность этого занятия.

И тут снаружи раздался пугающе-громкий звук – словно кто-то провёл рукой по туго натянутым струнам огромной арфы.

– Что это? – римляне растерянно переглянулись и, звеня доспехами, бросились наружу.

Там, в утренних сумерках, они наткнулись на мертвенно бледного Сервия, который вновь что-то увидел первым. Часовой, боясь сдвинуться с места, дрожащей рукой с растопыренными пальцами молча указывал куда-то поверх их голов. Изумленные воины, повернув головы, увидели рядом с собой, на большом гробовом камне, в столпе простиравшегося к облакам света, небесного посланника, сидевшего в царственно-неподвижной позе. Иудеи назвали бы его Ангелом.

– Привидение! – вскричали римляне и бросились врассыпную.

Однако ещё больший страх перед наказанием за оставленный пост не позволил им далеко уйти. Квинт, терзаемый чувством долга, остановился первым. Немного помедлив, он окинул друзей прощальным взглядом, для собственного ободрения неуверенно взмахнул над головой мечом и на ватных ногах двинулся к Ангелу. Другие римляне, глядя на бывшего центуриона, тоже остановились и на несколько шагов приблизились к гробнице.

– Где Галилеянин? – срывающимся хриплым голосом закричал Квинт, мрачно взирая на посланника неба снизу вверх и с ужасом чувствуя, как весь покрывается холодным потом.

Высокий Ангел со строгим юношеским лицом ответил смельчаку громовым голосом, от которого все римляне в страхе пригнулись к земле:

– ЕГО НЕТ ЗДЕСЬ, ОН ВОСКРЕС!

– Воскрес? – совсем по-детски возмутился Квинт, снова дерзко поднимая лицо кверху. – И что нам теперь прикажешь делать, как объясняться с Пилатом? Да он нас разорвет на части…

– СКАЖИТЕ, ЧТО ВИДЕЛИ И СЛЫШАЛИ! – Ангел легко поднялся над землёй и, на мгновение ослепив глаза, подобно молнии, исчез в начинающем светлеть небе.

Тяжёлая пауза повисла в воздухе. Квинт повернулся к остальным воинам.

– Вы его видели? – зачем-то спросил он.

– Мы его видели! – подтвердили все, энергично кивая.

– Пилат нам всё равно не поверит… и правильно сделает, что не поверит! – Квинт сделал яростный выпад вперёд и в приступе беспомощной злости, высекая искры, со всей силы ударил мечом по камню, на котором ещё недавно находился Ангел, и затем, всхлипывая, сказал: – Потому что… потому что, клянусь Юпитером, так… не должно быть!

Римляне стояли, понурив головы.

– Раз уж мы все вместе это видели, значит, иногда случается и такое, – философски заметил Лонгин.

– Как хотите, а я к Пилату не вернусь! Я не самоубийца, лучше побегу к дикарям или к тем же парфянам… – Квинт озирался по сторонам, словно ища уже направление на Парфию.

– Тогда я буду вынужден арестовать тебя, мой друг! – вдруг вспомнив, что он здесь главный, сурово проговорил Лонгин и приблизил холодное лезвие меча к незащищённому горлу Квинта, – советую не делать глупостей!

– То существо дало понять, что Пилат никого не казнит! – с душевным подъёмом воскликнул Северин, становясь между своими командирами. – К тому же, вместо того чтобы сразу явиться к прокуратору, почему бы нам по дороге не зайти к этим хитрым лисам – еврейским первосвященникам? Если я что-нибудь смыслю в местной религии, Синедрион весьма заинтересуется нашим рапортом об исчезновении Галилеянина, но едва ли захочет огласки. Если эта странная история о воскресении распространится по Иерусалиму, она взбудоражит простой народ. Полагаю, что первосвященники выслушают нас очень внимательно и сами придумают, как теперь быть… О, в подобных делах они необыкновенно смышлёны! И сдаётся мне, что они нас будут ещё выгораживать перед Пилатом, а может быть, и озолотят, лишь бы мы помалкивали о событиях сегодняшней ночи…

– Ты возвращаешь меня к жизни, – лицо Квинта просветлело, он втолкнул зазубренный меч в ножны. – У нас ещё есть шанс...

– Пойдёмте прямо сейчас к Каиафе! – Лонгин опустил оружие и дружески положил руку на плечо Квинта.

Они пошли по дороге, ведущей в город, ободряя и поддерживая друг друга. Остальные воины последовали за ними. Квинт шёл с лицом отчаянного человека, готового ко всему. Лонгин поначалу выглядел подавленным, но затем вдруг улыбнулся. При тех обстоятельствах это было странным, но центурион не мог ничего с собой поделать: в его сердце уже звучал неясный, тихий, но вызывавший истинную радость гимн хвалы неведомому Богу – Тому, Кто таинственным образом воскресил преданного смерти Учителя из Назарета.

Отверстая гробница, подножие которой укутывал стелившийся по земле лёгкий утренний туман, победно взирала на удалявшихся римлян и уже ждала верных учениц Галилеянина, поднявшихся сегодня затемно и теперь спешивших сюда с ароматами в руках – по другой, едва различимой для глаз тропинке.

 

«Христос умер за грехи наши… и воскрес в третий день, по Писанию» (1 Кор. 15.3–4).

 

_________________________________

1. Из «Посланий» знаменитого римского поэта Горация (65–8 гг. до Р. Х.).

2. Древнее римское поверье.

3. Цитата из «Илиады» Гомера (XVIII, 482–486).