Почему Зевик решил, что может играть на скрипке? Когда он брался

за смычок, люди вокруг затыкали уши. Даже мама, по обыкновению всех

мам, считавшая сына гениальным во всем, говорила: «Зев, пожалуйста, не

надо», и соседи недовольно барабанили в стенку: «Прекратите этот

кошачий концерт!».

Два года паренек отучился в музыкальной школе, но так и не набил руку и

не развил слух. И нет бы ему освоить какой-нибудь простой инструмент.

Пианино, например, или синтезатор. Да хоть кларнет. Но влюбленный с

детства в скрипичную тягучую тоску Зевик и слышать не хотел ни о чем

другом.

Сначала он играл у торгового центра, в пестрой, беззаботной толчее, но был

изгнан оттуда, как Адам из рая. «Это место, - объяснили ему, - прибыльное,

потому что мимо ходит много народу и можно неплохо заработать. Ты

отбираешь наш кусок хлеба!» Тогда Зевик, не жадный до чужих грошей,

перебрался в подземный переход. Там было грязно и холодно и тянуло

сквозняком. Прохожие убыстряли шаг и недовольно косились на озябшего

музыканта. А он только и желал, что развлечь их, подарить мимолетную

радость. Выманить улыбки на их угрюмые лица. Не из тщеславия, нет. А

просто потому, что когда ты играешь и тебя слушают — что-то высвобождается в душе, и на сердце становится легко и свободно. Как будто птицу выпускаешь из клетки, и летит она — свободная и вещая — парит над городом, распластав по ветру крылья, твоя птица-тоска.

«Мальчик, ну до чего тоскливо пиликаешь, сколько можно, - ворчали

случайные пешеходы, пряча носы в поднятые воротники, - ведь осень на

дворе, хочется тепла... Сыграй что-нибудь веселенькое, а лучше иди в парк

и музицируй, сколько влезет!»

«Осенью в парке, - думал Зевик, вышагивая по мокрой улице, - гуляют

мечтатели и романтики. Там я найду слушателей».

Скрипка в черном футляре билась о его бедро. Зевику чудилось, что при

каждом ударе она тихонько вздыхает. Он ступал медленно, скользя в

мелких лужах, потому что боялся сделать ей больно.

День хмурый, пасмурный, а ноябрьский лесопарк околдован солнцем.

Только светит оно не в небе, обложенном плотной серостью, а прямо под

ногами. Сияет каждый лист, а их много, очень много, вся земля словно

выстлана закатными бликами. В кустах прячутся редкие солнечные

зайчики. Кое-где из-под желтого ковра проглядывает трогательно-

беззащитная зелень, а деревья стоят голые, черными рогатинами упираясь

в тучи.

Зевик идет по пустой дорожке. Он любуется и грустит, забывая обиды, стыд

и даже музыку. Еще немного — и он осознает, что в мире есть гораздо более

важные вещи, чем трение смычка о струны. Увядание природы. Сон и

смерть. Печальная красота. Цветная мозаика смыслов.

Холодный парк безлюден. Неуютны сырые от дождя скамейки. Но вот из

паутинок мороси, из света и тени соткалась девушка в длинном бежевом

пальто. Она сидела на лавке с раскрытым томиком на коленях. Рыжеватые

волосы, красный шарф, замшевые сапожки. Ее цвета — краски осени.

Взгляд опущен в книгу. Аккуратные столбики на развороте страниц.

Неужели стихи? Стараясь не шелестеть палой листовой, Зевик подкрался

поближе. Нет, не стихи, формулы. Незнакомка, вероятно, читала какой-то

учебник. Она не видела субтильного мальчишку, стоящего совсем рядом, с

черным футляром в руках, но почувствовала его дыхание на своей щеке и

подняла голову.

- Вы что-то сказали?

- Нет, я ничего не сказал.

Если бы она испугалась — отшатнулась или вскрикнула — Зевик наверняка

обратился бы в бегство. Он и так был смущен сверх меры. Но девушка

закрыла книгу и улыбнулась ему — без тени страха, как давнему

знакомому.

Бормоча извинения, Зевик отступил к соседней лавочке и расчехлил

скрипку. Никогда еще смычок не казался ему настолько толстым, а

собственные пальцы — такими грубыми и неуклюжими. Он ошибался и

путал ноты, но мелодия текла, словно река, пробивая себе русло в его

неловкости и смущении. Скрипка обретала собственный голос —

протяжный, чарующий. Голос сильный и смелый, какой и не снился

маленькому жалкому человечку, возомнившему себя ее господином.

Когда стихли последние звуки, девушка смотрела в небо.

- Вам понравилась моя музыка? - робко спросил Зевик, но она не ответила.

Ее взгляд блуждал среди темных ветвей. Лицо освещала мягкая улыбка.

На следующий день он снова пришел в парк. Девушка ждала его на

скамейке под облетевшим кленом. Опять Зевик играл для нее, не ожидая

похвалы. Играл просто так — в подарок, потому что голос его скрипки не

хотел сидеть взаперти. Он рвался наружу, как свет из волшебного фонаря,

облекаясь в прозрачные картинки, движение и образы.

Скрипка ли заколдовала ту аллею, или она с самого начала была

волшебной? Казалось, само время сплелось вокруг них в янтарный кокон.

По дорожке прыгали воробьи, шелестя разноцветной листвой. Пухлые

облака, похожие на большие, давно не стиранные подушки, кое-где

лопнули, зацепившись за острые сучья, и оттуда полезли белая с просинью

вата и золотые солнечные перья.

На этот раз девушка сама заговорила с Зевиком.

- Ваша музыка прекрасна, как осень, - сказала она и, видя, что он не

находит слов, представилась. - Меня зовут Петра.

Неторопливо, словно вышивая на белом холсте горячий ноябрьский узор,

она рассказывала о себе, в то время, как Зевик едва проронил пару фраз. И

то, отвечая на ее вопросы. Что интересного мог он поведать? Глупый

пятнадцатилетний мальчик, живущий с родителями. Лишенный каких бы то

ни было талантов, кроме — как он искренне надеялся — музыкального.

Зевик чувствовал себя гусеницей, еще не знающей, какой бабочкой она

хочет стать.

Петра оказалась студенткой политехнического института, отличницей и

поэтессой. Ведь угадал все-таки насчет стихов! На просьбу почитать что-

нибудь собственного сочинения ответила просто:

- Они очень личные. Может быть, потом... когда-нибудь. Лучше сыграйте

еще.

А Зевик и рад был стараться. В сущности, для него ничто не имело

значения: ни ее красота — а Петра была даже больше, чем красавицей, она

была сама нежность — ни ум, ни обаяние, ни трогательная манера смотреть

ему в рот, ни слегка монотонная, но мелодичная речь. Хотя внимание такой

девушки польстило бы любому мужчине, но главное заключалось в другом.

Судьба подарила ему слушательницу. И какую! Наверное, Петра сочиняла

стихи, пока он исполнял свои скрипичные кунстштюки, таким

одухотворенным становилось ее лицо. Так блестели глаза. Так взволнованно

сжимались и разжимались скрещенные на коленях тонкие пальцы.

Он чувствовал себя почти любимым, и сам — почти любил. Ведь что такое,

по сути, любовь, как не отражение себя в другом? Она бывает разной.

Плотной и сочной, как наливное яблоко, чувственной, земной. А бывает

наоборот — возвышенной. Легкой, словно тополиный пух на ветру.

Шесть дней Зевик и Петра встречались в осеннем парке, озаренные

призрачным солнцем. Шесть дней, за которые можно сотворить мир. Но они

творили всего лишь иллюзии — любви, дружбы, восхищения и

благодарности. В театре одного слушателя шел бесконечный спектакль.

Только музыка была настоящей. Она казалась Зевику чем-то вроде

эсперанто, на котором они двое могли говорить и понимать друг друга.

А на седьмой день погода окончательно испортилась. Дождь хлестал с

самого утра, линуя оконные стекла, как тетрадку первоклассника. Зевик

едва досидел до конца уроков, а после школы, перехватив наспех

бутерброд, побежал в парк. С собой он взял большой красный зонт.

«Она не придет», - думал Зевик, шагая по лужам. Его брюки и носки

промокли, в ботинках хлюпала вода. Полотнище зонта обратилось в птицу,

махало крыльями и рвалось в полет.

«Только ненормальный отправится гулять в такой ливень. Куда я прусь, что

я стану делать в этом парке? Играть для воробьев и синиц?» - корил он себя

и почти бежал вперед, сквозь серую пелену и мельтешение капель.

Он прошел аллею до конца, до грильного домика и столов под навесом. Вот

и все, можно идти домой. Но Зевик вернулся и сел на мокрую скамейку.

Вокруг журчали ручьи, текло с деревьев и прямо с неба, а ему чудилось, что

это скрипка плачет в душной темноте.

- Привет! - раздался над ним бодрый голос.

Зевик вскинул голову.

- Петра?

- Убери, пожалуйста, зонтик. Я не вижу, что ты говоришь.

- Не видишь?

Она не ответила.

- Слова надо не видеть, а слышать, - возразил он, сдвигая зонт в сторону.

Дождь брызнул ему в лицо.

- Но я не слышу, - сказала Петра. - Я уже три года, как ничего не слышу, а

только читаю по губам.

- Но...

- Ты не догадывался, правда?

Зевик молчал, ошеломленный. А потом его захлестнула обида.

- Но ты хвалила мою игру! Как ты могла?

Она покачала головой. Недоуменно, как будто он не понимал что-то очень

простое.

- Зевик, но я тебя не обманывала. Ты играл замечательно. Я видела, как

слушали тебя облака. Как воробьи танцевали у наших ног. Как солнечные

зайчики прыгали в лужах и как обычная вода становилась радугой. Я

смотрела и видела, как менялся мир, стоило твоему смычку коснуться струн.

Человек слышит не только ушами, но и сердцем. Мое сердце стучало по-

другому, когда ты играл. Твоя музыка чудесна, даже не сомневайся.

Наверное, это странно, а может быть, и глупо, но Зевик ей поверил. Обида

таяла, как снег под дождем, и в душе воцарялась тихая радость. Его

единственная слушательница оказалась глухой, но он отчего-то совсем не

горевал, а по-детски изумлялся. Словно посреди осеннего парка наткнулся

на поляну цветущих ландышей.