Говорят, не все любят сны. А я их просто обожаю! Да и как сны не любить, если почти каждую ночь попадаю в новое, неожиданное кино, иногда такое интересное, что смотрела бы и смотрела. Казалось бы, мелочь — запомнить сон, ведь не яму копать, а, попробуй-ка, связно перескажи. Но я стараюсь. Есть во мне устойчивое ощущение, что сны — далеко не безделица, что через них попадаешь в неведомое измерение, на таинственную тропинку в непроходимом лесу. И, быть может, именно мне и повезет пройти этот лес! А там, глядишь, откроется что-то доселе неведомое и совершенно необыкновенное!

Приснилась мне однажды молочная река с кисельными берегами. Красиво въется, среди гор теряясь, и кушать того киселя — не перекушать. Но в приближении оказалось попроще: долина полна тумана, а берега поросли цветущим багульником. Потому и похожи на крахмальное варево: из чернильного фиолета по склону всплывают розовые пузыри, матово растекаясь беловатыми куполами, вот-вот готовые лопнуть. Вкусный, наверное, кисель. Брусничный? Черничный? Нежный, когда остынет, тающий на языке, чуть-чуть с кислинкой, и даже с недозволенным наслаждением. Серебряной ложечкой пробую, сначала на кончик языка, быстро вхожу во вкус... Ложечка за ложечкой... Вдруг на зубах отвратительно чиркает... Камень? Уголек? Что это?! Меня аж передернуло...

Удивительно, как незаметно из одного сна выпала в другой: в молочную чашку с ягодным десертом. Едва не утонула. Но, выплюнув твердую крошку, глотая слюни, вновь вернулась в туманы, бесцветное небо, горы с цветущим багульником. Утро...

Над сиреневым поясом виднелись глыбы и осыпи, выше — скалы, огромные зеркала, уложенные остроконечными обломками в небо. А что там, за ними? Заимка среди тайги? Теремок? Даже во сне хочется узнать, что же там, где ничего не видно. Но не успела озаботиться потаенной окраиной, как спустилась с вершин в долину, на мокрый луг. И у сна, получается, есть границы, как у картины рама.

Вдоль реки волочился туман, стлалась морось — обычный пейзаж. Но диск в тусклом небе отчего-то казался не шаром, а раскаленным яйцом, уверенно набиравшим высоту и силу.

Первым полыхнул сланцевый гребень, точеный, точно зубья огромной пилы. Окатил себя солнцем, расхохотался, да быстро успокоился и застыл, сбросив с плеч морок.

Густая тень недовольно скользнула по осыпям, а в сиреневых зарослях устроила переполох: цеплялась, пряталась, хотела остаться. Кусты бурно вскипали росой, меняли очертания, пузырились, отчаянно освобождались, гоня липкий мрак.

Мелькнуло странное видение: будто багульник не рос на каменных склонах, а был стремительно нарисован на обломках кучи зеркал ...губной помадой, разными тюбиками розовых цветов, жирной, ароматной, мерцающей. И теперь ее жадно слизывало солнце.

Но первые лучи, продырявив утренний сплин, настойчиво и осторожно тянулись к воде, словно что-то хотели ей прошептать. И тут же, обожженные холодом, стыли, крошились и летели ко дну блестящими льдинками. А река, пытаясь стряхнуть колкую пыль, лениво поворачивалась с боку на бок, потягивалась под своим покрывалом, не желая, как и я, просыпаться.

Становилось ярче. Вдоль долины потянул настойчивый ветерок, собирая лохмотья тумана. И тут же подернулась рябь, пошла росчерками и бликами. Похоже, кто-то спешно писал ослепительными чернилами, и тут же письмена исчезали. Интересно, доставлялись ли они адресату?

Теперь долина стремительно наполнялась теплом, словно в небесах распахнули печную дверь. Опалило жаром: что-то неуловимо изменилось. Что... Остановилась река? Раскаленное яйцо задело острые скалы? Перехватило дыхание — откуда опасность?.. Наконец, поняла: в звенящей тишине отовсюду накатывал нарастающий гул, острый, тонкий, надрывный. Он втекал в уши, проникал внутрь, раскачивая, заполнял тело, казалось, сейчас разорвет... И вдруг ухнуло: взметнулась золотым и черным река, как не вода в ней текла, а бензин. Все смешалось — таинственный мир исчез.

Очнулась я на песке, вернее, в ощущении, что меня нет как не было, продолжаю оставаться за кадром. Какое-то время приходила в себя, глядя на безмятежный берег с пучками трав и галечками, отмечая вокруг следы куличков на влажной земле, перламутровую половинку беззубки. Тишь и покой... Вокруг никого. Странно... Как не было никакого катаклизма. И тут из-за кустика осоки деловито вышагнула крупная птица, что-то клюнула в воздухе, и долина сразу наполнилась стрекотанием, щебетом, шелестом, плеском. Река посветела, сразу оказалась прозрачной и быстрой. Лучи смело купались, ныряли, играя на полупрозрачном дне с серебряными кабошонами.

Так впервые, во сне, шагнул мне навстречу живой фазан. Необыкновенно нарядная птица: огненное, в крапинку, тело, темно-изумрудная, переливчатая до густого индиго, шея с белой оторочкой, точеная голова, вокруг клюва алые пятна. И длинный, слегка изогнутый роскошный хвост. Красавец по-хозяйски осматривал угодья, по пути что-то в земле собирал. По хвосту я его и узнала.

Давненько, в юности, сразу после свадьбы, довелось купить мне на блошином рынке рыжее полосатое перо. Среди развалов древней посуды, домотканых половиков, мотков каких-то проволок, веревок и разной хозяйственной всячины я искала необычные предметы для натюрмортов. Перо было длинное, совершенно мне ни к чему — никогда птичьими перьями не увлекалась. Но продавец уловил интерес, со знанием дела сказал, что перо непростое, от хвоста охотничьего фазана из царской охоты, и непременно когда-нибудь пригодится. Пригодится... Мне?! Для чего, скажите на милость? Да кто его знает! Быть может, наведет на какую-нибудь историю, а то и спасет. От кого? О! Это никому не ведомо. Но раз взяла его в руки — перо хозяйку признало, и лучше бы забрать, добавил он с улыбкой.

Что ж, тайны завораживают, и перо я унесла как диковину, тут же, впрочем, забыв о разговоре.

Поселось оно в вазе среди сухоцветов и ничем себя не проявляло. Затаилось... Букеты я всякую осень собирала новые. Впрочем, наступило время, когда и этому пришел конец, а вазу с пером, не потерявшим блеска, убрала в кладовку. Зато теперь, увидев птицу во сне, тут же поняла: передо мной тот самый охотничий фазан. Никогда не пробовала на вкус. И не хочется — уж очень красив.

Настолько великолепен, что теперь каждое утро я начинала с припоминания загадочного сна. Картина преображалась, добавлялись детали, свет и яркие краски. Будь я художник, могла бы запросто ее писать. Гурманские наслаждения, метаморфозы подсознания и таинственный взрыв успешно канули, зато приключение в таежной долине обрело желанную резкость и концентрацию. В нем, зацепившись за острый зубец, по скале и цветущему склону катилось в реку золотое солнце-яйцо, падало камнем вниз, раскалывалось, а река, расступившись, как в сказке, являла на берег чудесного фазана! Ради этой красоты, конечно, сон и приснился, запросто решила я. Наверное, потому, что люблю птиц. И теперь у меня есть свой фазан!

Вот и сегодня утром, под легчайшим одеялом, я наслаждалась, не открывая глаз, свежестью луга, прекрасной птицей, чистой рекой и цветущими склонами. Утром?..

Когда я легла? Наверняка ночь за окном уже растворилась, потому что из темноты приоткрытого окна долетали задорные птичьи трели. Но зато я закончила записывать и тщательно переводить разбросанные мысли. Осталось свести текст в небольшой рассказ, оформить, и сегодня-завтра я это непременно сделаю! Кстати, что у меня на завтрак? Что, вообще, осталось на кухне за последние дни, ведь даже не помню, когда выходила из дома! Но не успела подумать о еде — зазвонил телефон. Нащупала его под ворохом распечатанных листков и, включив громкую связь, удобно расположилась среди подушек в просторной своей кровати.

— Лена, привет! Это Таня. Дорогая, можно к тебе? Через пару часов? Нет, не могу по телефону, надо поговорить. Ну, пожалуйста! — энергичный голос подруги, вернее, приятной знакомой, нетерперпеливо тормошил и вытряхивал из лоскутков сна. За окном прогремела пушка — полдень.

— А если завтра?

Как она некстати! Столько было передумано в эти дни, которым потеряла счет. Послезавтра очередная встреча и хотелось бы сделать решающий шаг, внести ясность в подвешенное мое состояние, ясность, от которой уклонялась так долго.

— Нет, до завтра помру! Никак не могу до завтра! Вопрос жизни и смерти, — затараторила Таня. — Не могу, умираю! Ты же не хочешь видеть меня на дне пруда? — наивно пыталась она шантажировать. Избитый трюк — разве только ради ее маленьких детей.

— Это которого? В парке, что ли?

— Да хотя бы и в парке! — уверенно парировала Таня. Похоже, настроена она по-боевому, и увидеться нам придется. Но попробую оттянуть неизбежность.

— Уже вижу, как босая и в длинной прозрачной сорочке без рукавов уныло бредешь от печального берега. В камышах деловито с приплодом возятся утки. Жаль, нет у нас лебедей: они бы тоскливо тянули шеи, крыльями бы махали, призывая вернуться... Но помни, в твоих силах все оформить красиво... — медленно, чтобы подруга зримо представила прелесть картины, начала я описывать сценарий ее утопления. — Посреди водоема, если как следует распластаешься, затылок твой потонувший, быть может, и скроет. Но прежде покушаешь тины, восьмиглазых пиявок и упитанных головастиков. Они, кстати, уже подросли: дракончики с лапками, проворные, светлопузые, как игрушечки! Тебе непременно понравятся!.. — на другом конце связи раздался то ли визг, то ли всхлип... — Да шучу я, шучу! Таня, тебе воздастся! Русалочкой станешь, волосы длинные отрастут, густые, зеленые — колорит сумасшедший! Ногти...

— Лена...

— Хорошо, для тебя — голубые! Будешь прудовой русалкой с голубыми волосами! И улиточки мелконькие, как живые жемчужинки, пряди облепят. Разве сила твоей страсти не достойна легенды, пусть даже и местной?! Поэты напишут стихи, художники вынут кисти... А там, глядишь, Голливуд...

— Ты совершенно невозможна! Издеваешься! Смеешься! — на выдохе выплеснула Таня, тоже давясь от смеха. — Серьезно с тобой говорю: третьи сутки схожу с ума. Еще немного, и в больницу, ту самую, что навечно со справкой. Мои разъехались, а я после отчета впала в маразм от невозможности дотянуться... Боюсь глупости налепить, ведь остался последний шаг! Лена, ты такая здравомыслящая! Спасешь и поможешь!

— Ты все-таки жить решила? — похоже, с ее появлением придется смириться. Тончайшее воздушное одеяло мягко перетекало между пальцами, ощущение — прелесть! Буду слушать Татьяну в подробностях, кто знает, может это и мне очень нужно... — Тогда, конечно. Приезжай под вечер, часов через шесть. К тому времени, глядишь, остынешь и связно споешь о беде. А пока погуляй по парку, пруд проверь, подходы, уток покорми, мальков, еще посети бутики — пригляди наряд для финала. Пока, дорогая, до вечера!

С выдохом отложила я телефон. Надо ж так, не разрядился, а ведь в руках почти не держала, так возле кровати он и лежал все это время. С другой стороны, вдруг у Тани и в самом деле что серьезное! Ну, мало ли! Молодая, впечатлительная, едва за тридцать, отправила мужа с двумя ребятишками на море к свекрови, а сама обещала доехать, как только освободится от срочной работы. Что ее так взбудоражило?! Понятно, от любви умирает, раз не уехала. Интересно, к кому? Вроде, на предпоследнем занятии ничего особенного не наблюдалось. Может, пока меня не было, что-то произошло?

Впрочем, а что помню с той встречи? Ну да... Его глаза... Смотревшие на меня особенно долго, внимательно... Его проникновенный, уверенный голос, помню, несколько раз он мягко поправил произношение, помог красивее построить фразу. Как он играл... Пел... Умопомрачительную свою балладу...

Еще немного, и я бы опять упала в постель и уснула в прекрасных видениях. Потому что, вспоминая голос нашего Николая Ринглера, редкая женщина не взволнуется.

Но тут же спохватилась, вспомнив свою писанину! Хорошо, не поленилась распечатать и теперь разложу, все как есть, перед глазами. Подскочила, мигом управилась с утренними хлопотами и, кушая сыр с кофе, больше-то ничего и не осталось на кухонных полках, вернулась к рабочему столу в интересные свои мысли, разложив веером их полет.

Как это, вообще, могло случиться? Что неожиданно ловлю себя на самых пылких чувствах и ...к кому? К мужчине невысокому, толстенькому, едва не квадратному, белобрысому, почти бритому, голова в пучках, вроде барашка... Хотя, надо отметить, ему к лицу... Розовому... Ох... Это еще не все... Он вечно в светлых джинсах, клетчатой рубашке, охотничей безрукавке, спортивных туфлях и… В тирольской шляпе! Как из лесу вышел... Только ружья за спиной не хватает (впрочем, вместо него — гитара в чехле на заплечных ремнях) и любопытного сеттера, мятущегося от избытка энергии. Совершенно не мой тип!

Кто он, в конце концов, рядом с моим Аполлоном, сохранившим превосходную стать в свои пятьдесят пять! Костя — стройный, высокий мужчина, в юности мастер спорта по спортивной гимнастике, в городе одет всегда в классике, женщины, его только завидя, выправляют походку! И этот привлекательный представитель сильной половины человечества уже четверть века — мой, мой супруг!

Но! Какие у Николая глаза! Сине-зеленые, необыкновенно цепкие, словно ястреб взглядом впился, и хоть ты затрепыхайся! А что с ними случается, когда он начинает петь... Там колышется море, и дельфины, и айсберги, и всякие штормы свирепствуют... По тексту. А еще около Николая всегда удивительно свежо... И дело даже не в том, что у него изысканный вкус к ароматам, а, действительно, над ним словно опахало колышится. Звучит, конечно, нелепо, но никак не могу понять, откуда такой эффект... Может, новое парфюмерное чудо — мужская вода с таинственным шлейфом... Не знаю, что думать. И возраст... Неясно, сколько ему лет. Вроде, ровесник Константина, но когда начинает петь, не верю глазам: от силы, лет тридцать и даже худеет. Наверное, это его парфюмерия так на меня влияет... И голос...

Впрочем, при своей комплекции Николай силен необычайно: однажды переставил книжный шкаф в библиотеке со всеми книгами. Что же тогда под него закатилось... Ах, да! Знаменитый аксессуар Тани неудачно выпал из ее руки! Она вся извелась, начала по-русски причитать, что это ручка с золотым пером, конечно же Паркер. Николай извинился по-немецки, обратившись к Татьяне. Тут же она замолчала... Снял свою шляпу, положил на стол, встал, подошел к шкафу, обнял его, чуть присел, приподнял и переставил. Поднял ручку, отдал Тане. Мы смотрели завороженно: поднять такое — все-равно что бычка. Затем аккуратно, будто стульчик, поставил на место шкаф, сел, опять одел шляпу и спокойно продолжил чтение отрывка из критической статьи. Мы были потрясены...

В конце каждого занятия наступает пленительный ритуал. Николай расчехляет гитару и садится у окна. Начинает он с проигрышей темы, неизменно виртуозных, затем исполняет очередную свою балладу, всякий раз новую... Поет он, конечно, на немецком, поставленным, глубоким, каким-то морским, пьянящим баритоном, глядя на меня или вдаль, за окно... В его голосе сквозит тоска и шальный ветер свободы, именно такие голоса и поют о любви, о вечном ее зове... О тех, кто потерял и не может, конечно, найти... И хочется броситься, обнять и утешить. Но, единожды поймав его взгляд, я улетаю в романтические дали; комната, в которой мы занимаемся, растворяется; и уже не струн гитары касается Николай, а я отзываюсь всякому аккорду, легчайшему щипку... А когда он исполняет то осторожный, то стремительный бой по деке и боковине гитары, я вся трепещу, слов, понятно, не различая, да и зачем здесь слова...

Никто не знает, где работает Николай, ничего, кроме немецкого языка и литературы на наших занятиях его не интересует. С нами он говорит только на немецком. Скорее всего, он известен в определенных музыкальных кругах, потому что новый нашумевший переводной сериал озвучен как раз его саундтреком и исполняется им же на немецком языке — никто из наших женщин, а нас девять дам, в этом не сомневается. Сериал с вызывающим названием «В погоне за ведьмой», о сумасшедшей любви к женщине мужчин, можно сказать, от мала до велика, всех взбудоражил!

Где они отыскали такую артистку?! Невероятно, но, говорят, это ее дебют! В ее-то возрасте! Конечно, грим делает чудеса, но чудо шарма ему не создать. Редко, но встречаются поразительные женщины: на первый взгляд, ничего особенного, но все как-то на месте и очень, очень живое и светлое...

Все, кто видел загадочную даму — ее героиню — видели по-своему. Одному она казалась благородной наследницей, временно проживающей вдали от родового замка; другому — оставившей карьеру известной в прошлом оперной певицей; третьему — бесстрашной журналисткой; четвертому — адвокатом-криминалистом; пятому — опытной наездницей и охотницей, собравшей все трофеи сафари и даже «большой шлем», и так далее и тому подобные мифы...

Артистка воплощала, действительно, необыкновенный типаж: виделась в ней не маска, но личность, насквозь спокойная в своей уверенности. Была в облике, в движениях некая энергия, текла сквозь нее, как река... Каждый замороченный отыскивал в архивах и всемирной паутине какую-то информацию об ее карьере, успехах. И всякий раз она заканчивала свое интервью ответом на вопрос о том, чего больше всего хотела бы достичь в жизни: «Любви!» Просто «Любви!», одним словом, никак его не объясняя.

Да... Тяжело в мире с любовью, если даже такие женщины встретить ее лишь мечтают! Ходят слухи: она сама написала сценарий и предложила себя на главную роль. Впрочем, скорее всего, это пиар. Вокруг сериала кипит индустрия рекламных акций. Ведь известно, что женщины среднего возраста — одна из самых платежеспособных групп населения.

Но что-то я увлеклась выдуманной киношной ведьмой, ведь таких, все-равно, не бывает, а все потому, что саундтрек к этому сериалу написал мужчина, который, который... Все, конечно, думают, что он мой любовник! Но... Люди что только не думают, а думают они незатейливо. Ведьмой этой заболели все городские дамочки, уверовав, что именно теперь, в осени своей жизни, ждет их самая упоительная любовь, наконец, они ей открылись. Салоны красоты нарасхват продают колдовские спа-процедуры, пластическая хирургия очнулась от штиля, а самые популярные занятия в фитнес-залах рассчитаны как раз на солидных дам, желающих выглядеть, самое меньшее, на четверть века моложе! Йога популярна как никогда. Эзотерические коллекции одежды «ля ведьма» в классическом стиле заполняют в магазинах прет-а-порте лучшие площадки — конец сериала не виден. Автокурсы экстремального вождения в тренде. Конные прогулки проданы на лето вперед.

Мысли мои тоже скачут.

А муж... Помню, однажды, в сердцах ему кинула: «Думала, ты кем-нибудь станешь, я ты все забросил, забыл свой талант...» Сказала и забыла... Мы прожили вместе четверть века, тем не менее, забыла... Ведь Николай забрасывает меня знаками внимания — своими балладами, распалив сначала восторг, но как-то подспудно я начала думать о нем чаще и чаще, а потом и вовсе обнаружила, что пропала!

Однако вместе с этой любовью мир раскрасился, засиял, как сон про фазана! И жизнь моя изменилась тоже. Я, словно экзотическая птица, являю себя миру, понимая, сколь желанна! Наконец, вернулся тот самый, хорошо мне известный с юности, вкус к жизни. Впрочем, в оттенках еще предстоит разобраться, но желание жить тут как тут и это немало. Ну да, именно с тех пор, как начала посещать общество любителей немецкой литературы. Гете, Гофман, Гессе, Цвейг, Кафка, Ремарк, Ницше, Зюскинд, Шиллер… Мы не просто читаем на языке оригинала, но только на нем и беседуем на встречах! Такое могло лишь присниться! А случилось вполне наяву. В школе я изучала французский. Но, кроме учительницы, беседовать по-французски так ни с кем и не довелось. Зная способности к языкам, в институте смело освоила английский, но и на нем поговорить оказалось не с кем и не о чем.

Всегда и во всем любила классику, однажды, увлекшись Гете, прочла на последнем курсе на спор за неделю «Фауста». Сама удивилась, сколь оказалось увлекательно! Еще подумала, что неплохо бы выучить немецкий ради удовольствия насладиться произведением в подлиннике! И, что вы думаете? Вскоре вышла замуж за этнического немца — Константина Шепса! Из русской Елены Михайловой стала Еленой Шепс! Впрочем, Костя, хотя и неплохо знает немецкий, но в его семье все говорят только на русском. Ему тоже не с кем перемолвиться словом. А поскольку нас вполне устраивало общение на родном языке, восторг от «Фауста» как-то сам собой растворился.

Удивительно, как иногда быстро в клубок собираются, казалось бы, совершенно несвязанные события! Потому что не просто так я попала в общество любителей немецкой литературы, пусть и не сразу. Однажды увидела в местных новостях во весь экран колоритного мужчину в темно-зеленой тирольской шляпе, щегольски украшенной фазаньими перьями. Тут же вспомнив птицу из сна, припала к экрану. Шел сюжет о кружке любителей немецкого чтения. В уютном помещении отдела мировой литературы в нашей библиотеке по субботам два раза в месяц собираются любители немецкого языка и говорят о книгах. Но не язык меня привлек, а перья! Те самые, золотые, полосатые, на шляпе изящно подрезанные в виде ласточкиного хвоста. Как оперение стрелы, сразу подумалось мне. Попала! Где-то за месяц до той передачи как раз и приснился памятный сон, с которого до сих пор начинаю всякое утро.

Думала я неделю. Вернее, не думала, а соображала: как быстрее выучить незнакомый язык, чтобы на нем не только читать, а запросто спорить! Почему-то попасть на эти занятия стало не просто важным, а необходимым, словно в них скрывалось спасение... От чего? О... Это еще предстоит понять... А еще, еще мне настойчиво казалось, что этих занятий в библиотеке никогда раньше не было, что появились они неслучайно, и так же исчезнут, но я должна, просто обязана — успеть... Через три месяца усиленных уроков с преподавателем и домашних заданий на восемь часов ежедневного исполнения я уже сносно читала и переводила тексты, а еще через три месяца смело пришла в библиотеку со своим, пусть неуверенным, но, все-таки, разговорным языком! Там-то и начался мой странный роман с музыкантом. Странный, потому что все вокруг убеждены, что мы давно любовники и я появилась лишь ради более частых встреч.

И вот... Я уже видела Николая во сне, вся моя жизнь была наполнена им, его музыкой, немецким языком, но... И только! На наших встречах он приветливо улыбался, старался продлить диалоги, именно мне предлагал зачитывать интересные отрывки из книг, о которых шла речь, но никогда не пытался ни проводить до дома, ни даже просто погулять по парку, что тянется своими аллеями до самой реки! Неизменно он растворялся в недрах библиотеки, как снег под весенним солнцем, я к этому даже успела привыкнуть. Удивительно, но ни разу Николай не встретился мне на улице!

События этого месяца вошли со мной в странный резонанс. Супруг, как всегда, в длительной командировке, за последние семь лет его отъезды стали делом обычным. А я, заглядевшись на небо, вспоминая балладу о ведьме, неудачно подскользнулась на ступеньках парапета на открытии новой набережной, под фейерверки украсившей наш город. Как раз туда, на праздник, к людям, я и отправилась, надеясь развеять элегическое одиночество, нахлынувшее после библиотеки. Хорошо, не сломала ногу, но растянула так сильно, что та серьезно опухла. Врач даже рекомендовал гипс, но я, прикинув, что оный не будет радовать взор, решила на пару с модными костылями провести месяц в покое, заодно и подумать... Само собой, пропустила занятие и вынужденно пребываю дома.

С этим надо что-то делать — всерьез озаботилась я на второй день после коварной подсечки. Конечно, чтение немецких книг, попытка повторно увлечься «Фаустом» похвальны, но реальность явно продолжает ускользать: видится мне одно, а наяву совершенно другое! Вот, даже ногу повредила под любимую песню!

Чем она так приворожила? В ней Николай поет о женщине неотразимой и таинственной, словно экзотический аромат недоступных желаний (понятно, это, не иначе, как я!), дразнящий и ускользающий, о женщине, которая бы составила счастье любому мужчине, лишь взгляни на него благосклонно. Вроде, ничего нового он не сказал, но всякий раз слушаешь, словно заново! И никогда не надоедает!

Поймав себя на том, что подпеваю балладе, наверное, седьмой раз подряд, я, наконец, выпала из ее морока, отключила музыку и уставилась на больную ногу как на огонь. Через некоторое время мой расфокусированный взгляд переместился на костыли. Белоснежные, графические, напоминающие позой изящный иероглиф, они элегантно облокотились на соседний стул. А я, глядя на мерцающий силуэт, в тишине пыталась подманить из тумана подсознания ускользающее содержание. И тут на меня скакнула идея! Я даже опешила... Мысленно отодвинулась чуть в сторонку, потрясенная свежестью пируэта... (Уже читаю только немецкие книжки, да что там! Давно думаю исключительно на-немецком, фантазийно беседуя с моим музыкантом дни напролет.) Напишу-ка я Николаю на немецком языке! Тем более, на русском я с ним никогда и не говорила! В самом деле, почему бы не написать письмо любимому мужчине пером и чернилами, на красивой бумаге? Запечатать в конверт ручной работы, как раз недавно видела такие в салоне подарков, и отправить через почту с курьером. Это, как минимум, небанально!

Но... О чем же писать? Пригласить на свидание? Нет, это мужчина должен сделать сам. Однако упорно этого не происходит, сколько я на него не гляжу! Нет, пригласить на свидание — скучно невыносимо, и давно апробировано в литературе. Мое письмо будет другим! Напишу о себе, расскажу, какая я интересная женщина, чем увлекаюсь, о чем мечтаю...

Но что-то я, действительно, размечталась. Как раз писать по-немецки совсем не умею — только читаю, говорю и думаю, а потому решила сначала создать электронный текст, переправить на сто рядов, а потом аккуратно переписать пером вручную.

Когда-то в старших классах довелось мне посетить экзотические курсы каллиграфического письма. Юноша, который меня увлек, имел романтический блуждающий взгляд, немного писал стихи, бредил морем, гравюрами и парусами, но особенно, как оказалось, каллиграфией. Потому что, выводя виньетки, он забывался напрочь, и за своими веточками и завитушками так и не обратил на меня ни на йоту внимания. А ведь я пришла на эти курсы следом за ним, надеясь найти общую тему для более близкого знакомства! Но вскоре тоже увлеклась, только буквицами. О юноше совершенно забыла, оказавшись весьма способна и к чистописанию, и к волнительным загогулинам, расписывая всем на диво любой, подвернувшийся под руку, клочок бумаги. А потому, будучи востребована вниманием окружающих (всем хотелось получить от меня оригинальную букву — и кто бы только мог подумать, что это столь желанно!), о потраченном времени нисколько не пожалела. Не успев встретиться, наши пути разминулись, зато почти через тридцать лет опыт несвершившейся грезы оказался как нельзя кстати! К тому же, всегда я откуда-то знала, что рукописи не горят. Нет, не уверовала, услышав расхожее выражение, а именно знала как бы изначально, что если человек пишет, рисует, значит, это кому-нибудь нужно! Значит, после его письма что-то меняется в мире, пусть и не сразу.

Взглянув с благодарностью на находчивую ногу, я поняла, что иду верным и кратчайшим путем к здоровью физическому и духовному. А также к счастью!

Но не бывает легких путей — незамедлительно навалились тернии технических сложностей. Мало того, что каждую букву на клавиатуре приходилось искать, так еще стараться без ошибок набирать слова, располагая их красиво и в безупречном порядке. Зато было, чем заняться! Неожиданно сочинение на немецком языке о своей жизни нешуточно увлекло. К тому же я решила утром и вечером по часу заниматься каллиграфией, чтобы к созданному содержанию уверенно овладеть формой: роскошными прописными и оригинальными строчными буквами, а также оформить письмо виньетками-минипейзажами в стиле горы-воды... О-о-о... Вдохновение подхватило и понесло! Мое любовное послание обещало воплотиться в эстетически цельное произведение искусства! Сама мысль об этом захватывала необыкновенно!

Про ногу я просто забыла. Энтузиазм разве что не испепелял! Сделаю и посмотрю, что из этого выйдет! И я стала писать обо всем, что приходило мне в голову, вернее, о том, о чем хотелось писать! Сама не заметила, как рассказала о первой встрече с Костей. Как мы поженились и незаметно вырастили детей, и они также незаметно разъехались. Но это нормально, поскольку дети нас особо не занимали, они замечательно дружили между собой, а нам всегда было интересно именно друг с другом, у нас был свой волшебный мир на двоих. Свое окно в природу...

С этого дня, не успевало начаться утро с выходом фазана, как наступала ночь, но я нисколько не беспокоилась — жизнь взахлеб неизменно меня завораживает. Так что первичное письмо заняло три недели, пролетевшие незаметно.

Рассказ вырос в маленькую повесть — чего не сделаешь ради любви!

Ради любви?!

Неожиданно я споткнулась... Как на парапете... Странная мысль поразила меня.

Чьей любви? Кого — к кому?

Писала я потенциальному любовнику, как выяснилось ...о нашей с мужем любви! По меньшей мере, оригинально... Интересно, зачем я это делала? Непрерывно переписывая письмо так и этак, в результате не сокращала его, а дополняла, ведь в моей жизни оказалось так много достойного упоминания! Четвертая неделя сочинительства подходила к концу. А я постоянно возвращалась в начало, пробегая петлями текст, что-то упорно пытаясь понять.

Что? Уже год посещаю литературные встречи... Свободно говорю на немецком литературным языком — это хорошо. Месяцев семь как влюбленная, последние полгода — влюбленная безнадежно, тоже неплохо. А Николай общается со мной только глазами и песнями! Ни разу не попытался встретиться наедине. Да любит ли он меня? Мысль была неожиданная...

Потому что мы с мужем общались много лет ежедневно, и нам вместе никогда не было скучно! Никогда! Мы всегда тянулись друг к другу, до тех пор... До каких пор?! Куда же оно делось, куда пропало?! Когда это случилось? Где?..

 

Познакомились мы на студенческом пикнике, перед защитой дипломных проектов — выехали группой на природу, быть может, в последний раз вместе, да так оно и случилось. Пели всю ночь под гитару, а на следующий день устроили прощальную фотосессию. Долго закрепляли фотоаппарат на суку березы, в надежде всем попасть в один кадр, как вдруг увидели спасение: едет чудак с рюкзаком на велосипеде. Один! Попросили сделать общую фотографию — конечно, какие проблемы! Костя, так звали велотуриста, отснял нас во всех ракурсах, непринужденно присоединился к прощальному ужину, а потом, когда мы начали собирать бивуак, неожиданно ...увлекся кострищем!

Очистил пространство от мусора, вынул обгоревшие консервные банки. Подправил бревнышки: одни выкинул, другие перевернул. Принес немного сухих сучьев, красиво подмел и подсыпал золу, и со знанием дела, наслаждаясь созданной композицией, разжег угли. Я смотрела во все глаза... Какой интересный юноша! Непохожий на остальных! А он достал из рюкзака треногу, установил планшет, складной стульчик, тщательно наколол бумагу. Приготовил палитры, второй стульчик для красок и кисточек, принес в стаканчике воду и начал писать. Неспеша догорал костер, остывали угли, но оживали на его ватмане. Запомнила навсегда: в тот день он работал с гуашью.

И я осталась с ним: хотелось смотреть, как рисует художник. Было еще достаточно светло, но на белоснежной бумаге на моих глазах из костра рождалась ослепительная ночь. Синели и мерцали трещинки в бархатных угольках; стрелялись искрами, вскипая смолой, толстые сосновые ветки; обгоревшие березовые полешки алели лохмотьями, из-под которых вырывались язычки пламени в золотых каемках, втекая в звезды фиолетового неба... Костя написал тогда около десятка этюдов.

— Смотри, Огневушка! — кивнул он мне.

— Точно, Огневушка!

Из почти прогоревшего кострища с треском и искрами вырвался стройный факелок и гибко затанцевал в струях вечерней прохлады, то присаживаясь, то подскакивая над сосновым поленцем. Лопнула смоляная пазуха, освободив духа уральских сказов.

— Сейчас загадаю желание! Хочу, хочу, хочу... Чего? Любви!!! На всю жизнь! А если она вдруг прогорит, то пусть неожиданно вспыхнет, как эта красавица! — не растерялась я.

— Хорошее желание. Чтобы исполнилось, сейчас ее нарисую.

Огневушка получилась живая, веселая, в оранжевой многослойной юбочке и рубашке под пояском. По синим уголькам, размахивая над головой платочком, лихо отплясывала молоденькая девчонка. Искры разлетались от ее танца и вспыхивали на небе звездами!

В тот момент я поняла: вот оно, счастье! То самое, которое можно встретить, узнать, нарисовать — запечатлить навсегда! Восторг неожиданности, подарок, которого не ждешь. Счастье всегда летит, как падающая звезда, и надо успеть подставить ладошки.

В город мы вернулись под утро, пешком, ведя за руль велосипед с рюкзаком, рассказывая друг другу истории своей юности.

Сколько было потом этюдов на пленере, рассветов, закатов... Горизонтов, пейзажей, одиноких деревьев, речных долин, причудливых скал... Я всегда была рядом, и никогда нам не было скучно. Ощущала себя частью реки, земли, ветра, неба, солнца и далеких звезд. Погружалась в природу, в его картины, как бы... Становилась кисточкой, все забывая! И не было более восторженного почитателя его картин, чем я! Если Костя писал небо, я в нем летала, если воду — в ней растворялась, если землю — из нее росла, а в огне, конечно, в его огне я сгорала до пепла и заново возрождалась.

Костя любил работать акварелью, гуашью, мелками, карандашом. Любил соус с сангиной. А я любила его любовь к творчеству. Нет, он не был художником, это оказалось хобби. Учась в школе, он успешно занимался спортивной гимнастикой, но неожиданно, выполнив мастера, бросил зал. Потом поступил в политехнический институт, вдруг увлекся живописью с таким же упорством, как в прошлом гимнастикой. Учеба в институте совместилась с художественной школой, знаний которой вполне хватило для его занятий. Но, мне кажется, в глубине души он... Почему-то не верил, что может стать настоящим художником. Почему... Скорее всего, он и сам этого не знал.

Рисовал Костя много, почти каждый день, в полное свое удовольствие. После работы дома мы ставили натюрморты: фрукты, цветы, статуэтки, различные предметы. Я справлялась и с работой, и с хозяйством, и с детьми, которые не болели, учились прилежно. Конечно, спасибо бабушкам и дедушкам. Дети часто гостили у них, а мы с Костей любили друг друга, наш пленер, наши вечера у мольберта.

Костины работы расходились по знакомым, не залеживались в местном салоне искусств. Да, совсем недорого: на краски, кисти, холсты, рамки, да на уголь для пикника на пленере. Мы радовались, что наши картины покупают. Я так их и называла — наши картины. От них было много, очень много радости. Кто-то смотрел телевизор, делал что-то другое, а мы рисовали. Конечно, рисовал Костя, а я, если получалось, садилась рядом и восхищенно смотрела на рождение еще одного отражения счастья.

Лет через десять Костя начал осваивать масло и осторожно приступил к портрету, к обнаженной натуре. Моделью я была идеальной и позировать могла сколько угодно. Вот тут-то и возникла потребность в дальнейшем образовании. Я всячески поддерживала эту идею и Костя решил готовиться к поступлению.

Но... Что же тогда случилось? Да-да, наступил... Он, экономический кризис — нагрянул. Мы оба потеряли работу. Неожиданно заболели родители. Что на нас тогда только не свалилось... Костя прекратил рисовать. Не продавались картины, ни на что не хватало денег. Заработки стали случайными, все время уходило на их поиск. Я устроилась в магазин рядом с домом. Подобная работа не приснилась бы мне и в страшном сне, но было не до перебора. Собрала в коробку краски, кисточки, предметы для натюрмортов, все убрала в кладовку. А однажды зимой туда же унесла вазочку с фазаньим пером, выбросив позапрошлогодний букет из сухих колосков, который, вместе с сухими бабочками, часто рисовал Костя. Мы переживали безвременье, так я называла этот период без творчества. Оно затянулось на долгих семь лет и как раз совпало с образованием троих наших детей. Конечно, не плата бы за учебу, мы бы и выкрутились, столь много бы не работали, но иногда выбирать не приходится.

На природу мы больше не выезжали.

Когда жизнь хоть немного вошло в какое-то устойчивое русло, Костя начал по выходным вновь посещать спортзал, а я читала книги, много книг, благо, от родителей досталась огромная библиотека. Казалось, в нашей жизни происходят естественные для возраста изменения, но на самом деле из нее ушла радость. Радость вместе быть на пленере, вместе радоваться картинам, что появляются на белом листе. Какое-то время я еще привычно носила с собой фотоальбомчик с работами Кости, но он, конечно, не пополнялся, так что скоро мне показывать было и нечего. И теперь о том, кто мой муж, я препочитала молчать.

Но, наконец, и в мире что-то наладилось. Неожиданно Костя через знакомых по спортзалу нашел интересную работу по специальности, связанную с командировками, высокооплачиваемую. Я, наконец, оставила магазин, занялась домом и собой. Дети всегда были самостоятельными, теперь они разъехались. Мы опять жили вдвоем.

Вот и время у нас появилось, и средства для живописи, но... Рисовать Косте уже не хотелось. Как будто нечем было держать кисть — ушла из руки та сила, что направляет. Вдруг возникли вопросы — раньше и в голову не приходили: зачем? Кому это надо? Кто ждет эти картины? Что от них изменится?

Оказывается, немногим дано вернуться к творчеству. Вдохновение... В юности оно присутствует как бы само собой... Тогда Костя рисовал, потому что не мог не рисовать — ему хотелось. Кисточка была продолжением его руки, его души, моим продолжением... Я шутила, что пришла к нему на кончике колонковых ворсинок, по уголькам, как Огневушка-Поскакушка. На этих же угольках родились наши дети. Жизнь сломалась, потом наладилась. Но наладилось как-то не в том ключе: теперь муж мой стал как все, как многие, такой же успешный. Что значит, как все? А ...никак. А раньше он был ...другим, не как все. Для меня — незаурядной индивидуальностью.

Да, Костя у себя на фирме специалист, но мне это ни о чем не говорит: не разбираюсь я в его станкостроении, в модернизации технического парка. Быть может, таких специалистов много, а вот художником он был для меня — неповторимым! Я не могла забыть, как вместе искали вид для этюда, как выставляли для натюрмортов фоны, композицию, свет, как ждали времени года, чтобы написать изменившийся пейзаж. Каждая картина была историей нашей семьи, нашей любви.

У нас! Была! История! Каждую картину я фотографировала, печатала карточку и вставляла в альбом, помечая датой. Таких альбомов у меня много.

Я увлеклась. Писала простыми, короткими предложениями, словно пробивала пунктиры через нашу с Костей жизнь. Подбирая каждое слово, сверяясь со словарем, до меня потихоньку доходил смысл случившегося. Конечно, я... Нет, не разлюбила, просто забыла своего мужа. Вернее, помнила, но того, с кисточкой в руке, на пленере, когда нам было интересно вместе, когда позади были поездки, походы, впереди — планы новых путешествий. Когда всюду, где бы не появлялась, могла сообщить, что муж мой — художник! И все проникались, как мне казалось, пусть не завистью и восхищением, но уважением, это уж точно! Мой муж — человек творческий! А это значит, и я, его подруга, жена, чего-нибудь, да рядом с ним стою! А теперь я его словно ...не узнавала. Он был тот и не тот одновременно. Имя его исчезло с моего языка, потерялось для души... Нам давно не о чем говорить... И мы уже не радуемся встрече...

Только теперь, написав письмо человеку, неожиданно ворвавшемуся в мою жизнь, совершенно чужому, незнакомому, с которым говорю лишь на иностранном языке, я увидела, что случилось в нашей, когда-то счастливой, семье.

Я перебирала исписанные листочки, словно тасовала в руках свою жизнь и вдруг вспомнила улыбку Николая и его загадочную балладу о том, что если позвала новая любовь, то было бы неплохо, отправляясь в желанное плавание, вернуться хоть ненадолго назад, в море прошлых странствий. Вспомнить штили, мели, может, девятый вал, а может, увидеть Летучий Голландец, огни Святого Эльма... Не побояться...

И я подумала: за что мы любим? Казалось бы, как это, за что? Тайна божественная, не поддающаяся... Но именно теперь стало ясно, что Костю я любила за то, что он особенный, что он — художник, творец!

 

Видимо, пролетели те шесть часов, потому что ворвалась Таня. Ей надо было говорить, и она говорила. О том, что сходит с ума от любви к Николаю, ведь он написал ей столько баллад! А саундтрек, ну да, я, конечно же, в курсе, в новом сериале «В погоне за ведьмой», он списал, конечно, с нее! Откуда ей это известно? Да кто же того не знает! А как часто Николай просит именно ее прочесть понравившиеся отрывки, терпеливо поправляет произношение, помогает красиво построить фразу! Как он на нее смотрит, когда поет... Но вот беда, ему никак не удается с ней встретиться! Необыкновенная занятость его, и вечно после занятий он куда-то спешит, исчезает, просто проклятье какое-то! Но она изобретательна и придумала написать ему письмо на немецком языке! Как я думаю, о чем писать, с чего начать?

Часа через три Таня ушла, а я, потрясенная открытиями, легла в постель. Нога практически здорова. С утра набросаю план генеральной уборки, пополню запасы продуктов. Достану из кладовки фазанье перо. Куплю ему новую вазочку. Да, надо еще оформить холсты, что столько лет хранятся в рулонах. Закажу рамки, приглашу дизайнера, пусть поможет развесить картины. Сделаю к приезду мужа выставочную галерею.

Кстати, где «Огневушка»? Устрою ее на кухне, над обеденным столом, в окружении натюрмортов. Впрочем, надо подумать... Может, пора заняться капитальным ремонтом? Подумать над проектом и вместе с дизайнером создать натуральный уютный интерьер в стиле «охотничий домик»! И еще: как хочется на пикник! С настоящими бревнами, сучьями, и пусть они прогорают ночь напролет.

Совсем засыпая, подумала: бывает любовь-синица, и счастье ее в очаге, а бывает — журавль в небе, тоже бывает. А моя любовь — фазан! Яркий, неутомимый бегун по заливным травянистым лугам! Видно, такое счастье и было даровано мне, да чуть не сбежало. Но мое письмо, которое так долго писала, заставило перечитать и задуматься.

Неизвестно, что будет дальше, зато знаю, в чем моя любовь, и знаю, что любить могу долго, жизнь напролет! И вновь хочу жить, как в юности, с восторгом, с открытиями каждого дня, с неизвестным, но желанным завтрашним днем! Надо только отправить Косте письмо-повесть о нашей любви, переписанное каллиграфическим почерком, с виньетками горы-воды... На немецком языке! Завтра же и приступлю...

 

***

Мягко потрескивает жаркий камин, облицованный диким камнем. Мерцают по краям полупрозрачные угли, алые всполохи жадно набросились на недавно подброшенные поленья. Из темноты видна кованая высокая дровница, рядом на металлическом листе валяется кочерга. Густая, как сажа, тень скрадывает очертания комнаты, но что-то вполне различимо.

Сбоку от камина за массивным деревянным столом сидит крепкий босой мужчина с обнаженным торсом. Спинка стула кажется узкой на фоне бычьей его спины. На коленях пледом наброшен длинный халат, складками синего шелка стекающий на пол.

Толстая витая свеча в старинном подсвечнике-блюдце освещает стол. Справа белеет вскрытая пачка офисной бумаги. Мужчина увлеченно пишет, не глядя макая полосатое перо в граненую чернильницу. Перо послушно поскрипывает. По столу разбросаны листки, исписанные аккуратным почерком.

Слева от стола свисает пышная золотая кисть на плетеном шнуре. Им подхвачено полотнище многослойной изумрудной портьеры. Ткани, напитываясь полумраком, кажутся объемными, возможно, пушистыми. Бархат или даже плюш, такой же, как и обивка стула. По недрапированной шторе, наглухо закрывшей окно, полощутся отсветы пламени и мигают атласные звезды набивных виньеток.

Напротив камина узким зеркалом бликует золотистый шкаф на ножках, намертво привинченных к полу, украшенный тонкой резьбой. В огне стеклянной дверцы хорошо различим современный спортивный лук классического образца. Шкафчик лишь кажется ажурным и легким, кажется, прикоснись к дверке, она и откроется. На самом деле далеко не так. Откуда-то знаю, что это сейф с пуленепробиваемым стеклом.

По сторонам шкафа на брусчатой стене развешены небольшие старинные гравюры со сценами охоты.

Поперек светлых досок пола лежит тканый половик. Зеленые, рыжие, черные, белые, алые, синие разновеликие полосы замысловато чередуются. Широкая дорожка, нарядная, как фазан, тянется от стола через всю комнату.

Другие предметы интерьера потонули в теплом уютном мареве.

Наконец, мужчина закончил писать, откинулся на спинку стула, неспеша прогнул спину, вытянул и напряг спину и шею — по телу волной прокатились мускулы... Вывернул над головой руки, гибко потянулся... Затем, полуразвернувшись, облокотился на правую руку, и стал смотреть на огонь.

...Николай?!

Прошло сколько-то времени, наконец, он встал. Враз занялись и полыхнули поленья — комната резко осветилась, даже вспыхнула. Будто в театре теней, на стене показались четкие контуры коренастого мужчины. Но что это? Крылья?! Высокие, с лебяжим изгибом. Вот напряженно они устремились вверх, легко сомкнулись кончиками, упруго махнули и...

Пропал Николай, камин, стены, шкаф, стул, пол. Картина поплыла бурыми пятнами, рыжими струями, зелеными разводьями... Послышался перестук камней, шум реки как после сильного ливня, наползающий туман на глазах пожирал пространство домика. А я, ворвавшись, кинулась к листочкам, лихорадочно читая попавшиеся строки, исчезающие на глазах.

«Дорогой Меркурий! Не замолвишь ли за меня словечко перед патроном? С удовольствием перебрался бы к морю. И семилетний мой срок вот-вот истекает — скоро получу шифр, достану свой лук...»

«...с другой стороны, среди людей я стал поэтом более, чем на Олимпе. Иногда грешным делом думаю, что именно среди них я и счастлив, потому что смертным мое искусство...»

«...любит душа. И стрелы мои заставляют ее немедленно пробуждаться. Знаю, знаю, за то и в опале. Зевс не сильно-то хочет в себя заглянуть. А здесь меня любят любым, особенно женщины...»

«...надоело, просто хочу быть собой — искренним...»

«...любовными письмами закидали. А что в них? Ничего нового. Думают, все, что от них...»

«...увидела бы во мне не мифического менестреля, наследника чего-то там...»

«...поразила бы женщина, способная дарить души... Да-да, это должна быть земная женщина. И где же ее искать... Конечно, ты спросишь, что значит — дарить души, одухотворять...»

«Как скучаю по тебе, дружище... Считаю дни... Но ничего, скоро вернусь, и опять пойдем на охоту, за фазанами. Посидим у костра, полюбуемся на созвездия, помечтаем о женщинах, о настоящих женщинах, как простые смертные. Всегда твой, Амур.»

 

2015