ОКОШКО РАДОСТИ

 

Щедро светило закатное сентябрьское солнце. «Бабье лето - согреет, да ненадолго. А разве только бабьим оно бывает - такое?» - подумал Пётр, как будто спрашивая себя, хотя давно уже знал ответ. В последний раз оглядел подправленную могилку матери.

Желтеющие листья невысоких кладбищенских деревьев шелестели тихо и покаянно - в такт его мыслям — и падали, падали... И каждый, словно на что-то надеясь, цеплялся за своих собратьев, замедляя падение к земле.

- Прости, мама, что последние годы приезжаю нечасто... Царствие тебе Небесное. Дожидай нас - все там будем... - Посмотрел в последний раз и вышел из оградки, не оглядываясь: никак не мог привыкнуть, что мать с портрета на памятнике посмотрит на него грустно и с укором...

Он пошёл к выходу, но прежде свернул в третий ряд могил, чтобы посмотреть в глаза (теперь уже только на черном мраморе) бывшему однокашнику Алешке Дятлову. Всякий раз, бывая здесь, Пётр подходил к могиле своего «злейшего друга» и соперника. Саднила давняя обида, и так хотелось высказаться, выматериться, глядя на довольного Алексея на портрете, а, может, просто надеялся встретить... Талю? Боялся признаться себе в этом, отмахиваясь от всплывающей подспудно навязчивой мысли-желания. Но она не отпускала...

После неожиданной (а так ли уж неожиданной?), не признаваемой разумом догадки, что приходит сюда не только проведать мать, страшно захотелось курить. Дошёл до лавки со столом в ограде у могилы Лёшки, закурил и налил водки в походный стаканчик. Поднял глаза на портрет и зло сказал:

- А тебе не налью, Лёха, ты своё уже выпил! Да и не заслужил от меня, чтобы я тебе ставил! - взглянул на серо-белое лицо на портрете, и выдавил, - Рассказали, что ты от неё — палёной, - Пётр кивнул на бутылку, - и помер. А ведь это я сам стал палёный и дурной после того, как ты мою жену увёл! Мы же, вроде как, друзья были: жили рядом, в один класс ходили, вместе в футбол гоняли, а ты... Как же ты мог? Совесть-то твоя где была?! Молчишь?! А что ты можешь сказать? А я ведь хотел убить вас обоих с Наташкой — так люто ненавидел! В каждом взгляде знакомых и незнакомых усмешку видел, а она во мне - порохом!.. Даже на себя хотел руки наложить. Хорошо, что уехал тогда из посёлка, работал, учился, а потом завербовался в экспедицию... Так и одолел себя. И тебя! За это и выпью. Ну, будь! - сказал по привычке и хотел уже опрокинуть стакан, но резкий удар чем-то мягким в спину огорошил Петра! Он хотел развернуться и дать сдачи,но не успел, услышав знакомый до замирания сердца, а сейчас сердитый, голос:

- Ты что это тут расселся у чужих могил? Пьянку устроил! Бомж, что ли? Тоже мне, нашёл место и компанию — с мёртвыми пить! - И чуть тише: «Или поминаешь, поди?»

Медленно, как бы боясь спугнуть наваждение, Пётр повернулся

- А ты всё такая же смелая... - хотел назвать имя, но давно непроизносимое вслух, оно застряло в горле. - На мужика, да ещё и сзади! - сказал примирительно-насторожённо и посмотрел на женщину, - Ну, здравствуй, что ли?

Наталья вскрикнула, не веря глазам, отпрянула, перекрестилась и прислонилась к ограде, чтобы не упасть: Пётр, её первый муж, про которого вся родня говорила, что сгинул в далёкой Сибири лет пятнадцать назад, стоял перед ней живой и невредимый!

- Ты... ты что тут делаешь? Ведь ты же давно... помер...- сказала нерешительно.

- Да нет, живой, как видишь, - усмехнулся Пётр. - Не ожидала? Не думала, что это вы с Лёшкой меня в могилу свели? Как же я вас ненавидел! Но смог, смог одолеть себя и наказал своим, чтобы всем интересующимся говорили, что погиб. Особенно, для вас. Свили гнездо на моём несчастье... - И с нажимом, ехидно продолжал:

- Тебе с Лёшкой не хотел мешать. - Пётр натянуто усмехнулся. - Я сам мёртвым стал после твоей измены и пить-то мне как раз и надо с такими, как я. Или ты по-другому считаешь? - сказал и вздрогнул: а вдруг она слышала его последние слова, обращённые к памятнику? Ещё подумает, что умом тронулся, а быть сумасшедшим в посёлке, где все друг друга знают, ещё хуже, чем неживым.

- Что было, то прошло. Много горя нам выпало... А к Алексею ты что: исповедаться пришёл? Или ждёшь, что прощения у тебя попросит на вашем мертвячьем языке? Не жди — не попросит: не виноватый он. Это я всё сотворила, мне и отвечать перед Богом.

- Неужто, никто не помог натворить?

- А ты не ехидничай, а постарайся понять хотя бы сейчас. Вот при Алексее, как на духу, расскажу, как всё вышло - И Наталья присела на край скамейки. Не глядя на Петра, начала рассказывать:

- С Лёшей мы ещё до тебя дружить начали, мне в то лето девятнадцать исполнилось, и я работала в подсобном хозяйстве рудоуправления, а он пришёл интервью брать у передовиков. Ты же знаешь, что он в местной газете подрабатывал, когда в техникуме учился. Весёлый, заводной, хотя и не очень видный из себя - невысокий и в очках - он понравился всем девчонкам и мне тоже. В конце, видимо, сознавая свой успех, сказал, шутливо: «Я попал в цветник и влюбился во все цветы сразу! Кто из передовичек подойдёт мне по росту, ту и пойду сегодня провожать домой». Подошла я. Всю дорогу он рассказывал весёлые истории, и впервые в жизни я так смеялась - до слёз; там, откуда мы с мамой приехали после гибели отца, чаще бывало не до смеха. Как будто чёрная птица-печаль с острым клювом и колючими перьями, свившая гнездо в сердце, улетела, отпустив меня наконец. И это Лёша открыл мне окошко в радость, в светлое!..

- Это значит, что пока я служил в армии, вы тут «улюблялись», - с просыпающейся вновь обидой бросил Пётр.

- Да какое - улюблялись! Мы с ним просто встречались. Это года два продолжалось. И думаю: не одна я у него была, но для меня он был один.

- А я?

- А ты появился потом, когда я уже в чайной работала, а Алексея отправили в Ленинград (ой, в Питер, по-нынешнему!) учиться. Перед отъездом он сказал, что и мне надо учиться тоже, пока молодая. «А-а-а, такая неучёная тебе не пара? Уходи!» - в сердцах крикнула я ему и проводила с господцем. Окошко радости захлопнулось... А тут ещё сильно заболела мать, и я металась между нею и работой. Не до учёбы было. Так прошло ещё года три. Лёшу я почти не видела: к родным он приезжал редко даже в каникулы. Когда ты вернулся в посёлок после армии и строек, и начал ухаживать за мной, я уже перестарок была...И мы с тобой как-то очень быстро сошлись, видно, срок настал. Да и мама всё болела, и мне её нужно было возить в поликлинику, а ты на машине работал...

- А, так ты за машину замуж вышла? А я думал — за меня! Или Лёхе в отместку? А я-то тебя, не глядя ни на какие годы, любил!

- Понимай, как хочешь. Ты же помнишь, что мама скоро померла, а Лёшка, наоборот, вернулся из Питера домой: его почти отчислили из института и послали в какую-то тьмутаракань отрабатывать за учебу — вот и приехал за вещами. Вечером в пятницу он ждал меня после работы и увязался провожать. Рассказал, за что его чуть не выгнали из института и загнали к чёрту (Господи, прости) на кулички. По пьяной лавочке погиб его друг, с которым они так напились, что Алексей не смог предотвратить несчастье — тоже был почти невменяемый «А у меня умерла мама», - сказала я. И мы принялись друг друга жалеть и так, соскучившись и взахлёб вспоминая, «прожалели» до самого утра. Окошко радости снова открылось!

- Тебе не стыдно мне всё это рассказывать, терзать душу? Ведь подло же, больно и несправедливо... А ты женщина, с которой я жил, любил... И сейчас...

- Сейчас тебе станет легче, Петя, потому что дальше я расскажу тебе, как потом «подло, больно и несправедливо» жизнь поступила со мной. Может, это тебе поможет.

И Наталья продолжила свой рассказ:

- Я ушла от тебя тогда жить к матери. Лёша уехал в свою тьмутаракань, звал меня с собой, но я побоялась бросить квартиру. Сначала он довольно-таки часто писал письма, приезжал, но однажды после очередной нашей встречи сказал, что, наверное, останется насовсем там, куда его «послала Родина». А я уже чувствовала, что забеременела. Да, вот так получилось: с тобой ещё не развелась — ты же уехал - а от Алексея затяжелела... Суди, как хочешь. Намекнула ему только, но он сразу догадался. Сказать, что не обрадовался, это ничего не сказать. Видимо, там, где он платил «долг Родине», у него уже была другая семья. Но привёл меня к матери и сестре, сказал, что я его жена, и попросил их меня «любить и жаловать» до его скорого приезда, а сам уехал в Душанбе. «Любили и жаловали» меня ровно месяц, а потом выставили за дверь: «Иди к законному мужу, а у нас тут и так тесно!» А Лёши всё не было...

- Есть всё-таки справедливость на свете!

- А ты не радуйся чужому горю - я же нашему с тобой не радовалась. Будешь слушать дальше? Так вот. Родила я сына. Алексей приезжал на него посмотреть, но отцовскими чувствами и ответственностью его не прошибло. Снова уехал. И так семь долгих лет. Как щас вижу: утром везу закутанного сына в дальний садик на санках, снег метёт навстречу, а у меня слёзы и растаявшие снежинки все глаза залили, по лицу текут...- Наталья заплакала, и Пётр налил ей водки в стаканчик, но она не стала пить, а вытерла глаза концом платка. - Недолгим было моё счастье... Я, как будто, потянулась за ним в своё окошко радости, да и выпала на холодную землю... Кое-как собрала костОчки и снова оказалась в плену колючей печали, но теперь уже не одна..,

- Так говорят же: на чужом несчастье своего не построишь! Ты что - не знала?

- Знала, за что мне это, и молилась, чтобы Господь простил за всё то, что натворила,. И у тебя прощения просила... Но так хотелось, чтобы хоть сыну было лучше, чем мне, ведь к тому времени я уже точно знала, что есть оно — счастье. Ведь мало кто его видел...

- Потому что все женщины — такие, как ты, большего не заслужили

- Так Господь мне хоть маленький огонёчек его дал, значит, по праву. А тебе?

Пётр снова закурил, и Наталья, не дождавшись ответа, продолжала:

- А тут уже сына в школу пора собирать, да не на что. Да и на работе все бабы, нас с ним жалеючи будто, твердят, что сыну нужен отец, словно я сама не знаю. И написала я письмо Алексею: так и так, мол, сыну нужен отец и денежная помощь. Он мне ответил, что я не его законная жена, а Петра Сонина, да и ребёнок носит твою фамилию, и посоветовал подать на тебя на алименты. Прости, но так я и сделала, хотя и знала, что Николка не твой сын. Это от безвыходности было. Надеялась, что простил, что помнишь, поймёшь, может быть, ещё любишь и не откажешь... И ты даже платил нам сколько-то месяцев, но я понимала, что это нечестно и мучилась этим и хотела вернуть Алексея. «Добрые» люди снова подсказали написать, куда надо о том, что у него растёт сын, а он от него отказался и ведёт где-то аморальный образ жизни. Ну, написала. Алексей вернулся. Помнишь, как я с Николкой приезжала к тебе в город за разводом? Ты так на него смотрел тогда и всё пытался разговорить...

- Да, я всё-таки надеялся, что он может быть моим сыном... Но не срослось — он был копией Лёшки. Потому и дал развод сразу. Тебя пожалел.

- Алексей усыновил сына и вместо твоей фамилии Николка получил фамилию своего родителя, но настоящим отцом он ему так и не стал и всегда считал неродным. Пил, гулял, не работал, потому что стал слепнуть, просил у меня деньги, пропивал часы... Да что — часы! Имя своё пропивал!! Вместо одного ребёнка у меня теперь было два. - Наталья снова всхлипнула.

- Я как-то приезжал в посёлок к матери и видел его в буфете возле клуба — еле на ногах держался. Потому и не стал бить, а так хотелось рожу расквасить за всё «хорошее»! Хотел ему отомстить, чтобы запомнил, но рук марать не хотел. Нашёл двух городских ребят, чтобы за тыщу рублей встретили Лёху и проучили, как следует, а что добудут, то себе возьмут.

Наталья всплеснула руками:

- Да ты что?! На инвалида отморозков натравил?! На крохи позарился?!

- Это не я, а ты позарилась! А мне куда было свою ненависть и обиду девать, скажи!

- Что-то я не помню, чтобы он избитый приходил - его всегда жалели.

- Да и у моих наймитов ничего не вышло. Встретили они его между сараями (я там за углом крайнего стоял и всё видел). «Закурить не найдётся?» - «Я не курю». - «А что-нибудь найдётся?» - «Плащ могу отдать, правда, не новый и рубль мелочью».- «Тю, да он пьяный.» - сказал один и ткнул Лёху в грудь. Тот упал, очки потерял - ребята его бросили и пошли. А Лёха кричит им вслед: «Ребята, вернитесь, я забыл: у меня ещё часы в кармане есть — хорошие, но не ходят.» Они вернулись, а он и вправду им часы протягивает. «Мужик, ты что — того или прикалываешься?» - спрашивает тот, что ударил. «Не-а, я тут недавно прочитал, что больше всех в любви нуждается тот, кого мы не любим, и решил проверить». - «Мужик понимает толк в любви и ненависти!» - засмеялся другой, забирая часы. Затем нашёл очки и подал Лёхе.

- Это на него похоже. Он, вообще, был добрый и безобидный, - и Наталья посмотрела на портрет мужа в мраморе. - И людям всегда помогал всякие заявления, жалобы писать, а ходоки расплачивались бутылками, вот и совсем сгубила его эта пьянка — палёнкой отравился. А ты как — не пьёшь? Не пей, Петя, и так горя много, а с нею, проклятой просто потоп! Расскажи хоть немного про себя, пожалуйста, раз уж встретились.

- Жил, работал. Женился пару раз, но не везло, как и с тобой. Считал всех баб стервами — твоя прививка - где уж тут до твоих «окошек радости»? Детей не завёл, а добро нажил — только для кого теперь? Вот и остался фактически бобылём до пятидесяти лет и решил в посёлок вернуться. Когда к матери и сестре иногда приезжал на пару дней, тебя высматривал - мать же напротив вас жила. Видел, как тебе трудно и иногда даже злорадствовал, но потом, в Сибири, всё плохое про тебя проходило и винил я только Лёшку. А ему я теперь даже благодарен: выучился заочно в горном техникуме, чтобы быть не хуже, чем он.

- А зачем приходишь к нему на могилку ругаться?

- Я тебя хотел тут встретить, да не совпадало.

- Ну, вот теперь совпало и что?- И вдруг, как запричитала в голос: - Прости меня, Петя!.. - Повернулась к нему, обхватила руками и со слезами начала биться головой в грудь.- Прости-и-и!!!

- Ну, что ты, Таля?! - сказал он, поднимая её и целуя мокрые глаза. - Я уже давно простил. Квиты мы... всё, - добавил и посмотрел на портрет.. Алексей улыбался. - Успокойся, сядь, помянем Алексея, прошлую жизнь, наши грехи и пойдём...

 

И пошли двое немолодых людей в сторону посёлка, поддерживая друг друга на неровной дороге. Вослед им тихо звенели листья деревьев, сквозь ещё редкие окошки которых тихо просвечивали последние лучи осеннего солнца.