Что хочет автор. Литературные конкурсы

ЛОНГРЕН. Она так же просила тебя! Моя Мери! Что ты предложил ей вместо хлеба? Думай об этом, пока ещё жив, Меннерс, и не забудь! (Крики Менерса становятся всё глуше и, наконец, затихают. Лонгрен поёт).

На суше я о море тосковал,

А в море о тебе тоска сжигала.

И нет тебя, остался лишь оскал

Рыбацкого посёлка среди скал,

Где Мери одиноко умирала.

О, Мери! О, Мери! О, Мери!

Как жить без тебя мне теперь?

И люди вокруг, словно звери,

И сам я, как загнанный зверь.

Кораблики-игрушки мастерю,

Трудом тоску о море отгоняя.

Когда же я на дочь свою смотрю,

Как будто снова с Мери говорю,

И в сердце вновь горит тоска такая!..

О, Мери! О, Мери! О, Мери!

Как жить без тебя мне теперь?

И люди вокруг, словно звери,

И сам я, как загнанный зверь.

Сцена погружается в темноту. Высвечивается уголок комнаты, где на сундучке сидит Ассоль. В руках разноцветные лоскутки, на коленях миниатюрная яхта без парусов. Входит Лонгрен.

ЛОНГРЕН. Ты ещё не спишь, Ассоль? Уже поздно.

АССОЛЬ. Где ты был так долго? (Показала яхту без парусов.) И почему ты не доделал эту игрушку?

ЛОНГРЕН. Чёрную игрушку я сделал, Ассоль. Ложись-ка спать. А для этого судна мне не хватило белого материала. Не ставить же на гоночную яхту паруса с цветочками.

АССОЛЬ. Да, белых лоскуточков больше нет. Я везде искала, даже в твоём сундучке.

ЛОНГРЕН. Ничего, утром что-нибудь придумаем.

АССОЛЬ. Там у тебя только бумаги, морские штучки и красный платок. Такой большой и красивый. Откуда он у тебя?

ЛОНГРЕН. Не красный, Ассоль, не красный… алый. А откуда… это странная история.

АССОЛЬ. Расскажи.

ЛОНГРЕН. Завтра, завтра… Тебе пора в пастель.

АССОЛЬ. Ты же знаешь, я не могу заснуть без твоих историй. А теперь и совсем не засну.

ЛОНГРЕН. Ну, тогда слушай… (пристроившись на сундук рядом с дочерью) Тот день вообще был необычный. Матросы валились с ног от усталости, хотя работы не было никакой. Часть разбрелась по кубрикам, остальные осели в кают-компании. В дальнем углу пристроился боцман. Обычно громкий и придирчивый, в этот раз он был неприлично молчаливый и внимательный только к одному предмету: к полупустой кружке прохладного эля. Я вышел на палубу выкурить трубочку. Штиль и яркое солнце в тех широтах дело обычное, но тишина была такой глубокой, а небо таким синим и высоким, что кружилась голова и охватывала тревога. Единственное облако, непонятно откуда появившееся, застыло прямо на до мной. Поначалу оно казалось мне чистым и белым, как твой носовой платок, но чем дольше я смотрел, тем тревожнее становилось у меня на душе, мне чудилось, что оно хочет что-то сказать мне, что-то очень важное. Вглядевшись пристальней, я заметил, как оно покраснело и вдруг преобразовалось в живую картинку. Я отчётливо увидел уютный закуток, увешенный пёстрыми коврами.

АССОЛЬ. Прямо на облаке?

ЛОНГРЕН. Ну да. Я ведь рассказывал тебе, что на морских облаках порой можно увидеть незнакомые города и даже целые битвы. В этот раз оно показало восточный базар.

АССОЛЬ. И что там продавали?

ЛОНГРЕН. Я не успел рассмотреть, потому что вперёд выступил какой-то индус, а в руках у него сверкнул алый женский платок. В этот же момент из моря вынырнула стайка летучих рыб, и одна из них, пролетев совсем рядом со мной, прошептала одно единственное слово: «Платок!»

АССОЛЬ. Говорящая рыба?

ЛОНГРЕН. Есть такие рыбы. Они вылетают из моря и указывают направление. Если их не послушаться, то корабль может сбиться с курса. Но вот что странно: моя рыба ничего не сказала о направлении, а только одно слово…

АССОЛЬ. «Платок»

ЛОНГРЕН. И исчезла, как будто прилетала именно ко мне. Вместе с ней исчезло и облако. Но самое странное произошло в Мумбаи, куда через день прибыл наш корабль. После погрузки нас отпустили на несколько часов пошляться по городу. Матросы, само собой, отправились в кабак, а я, сам не понимая почему, пошёл прямо на рынок. Каково же было моё удивление, когда ноги привели меня к той самой лавке с коврами, и навстречу мне вышел тот самый индус, а в руках у него сверкал тот самый алый платок. Индус улыбнулся мне, как старому знакомому, и сказал: «Купите, не пожалеете, он принесёт вам счастье!» Платок так радостно переливался, что напомнил мне улыбку моей Мери. Я купил его, не торгуясь.

АССОЛЬ. Так это мамин платок?

ЛОНГРЕН. Только вот Мери так и не смогла его увидеть… Ложись спать, Ассоль, а с парусами для нашей яхты я кое-что придумал. Небольшой кусочек счастья никому не принесёт вреда, не прятаться же ему в сундуке…

Они уходят.

Затемнение. Звучит песня. Таверна.

Когда, переполненный гневом

К штормам, небесам и судьбе,

Примчусь непристойным припевом

С надеждой на груди к тебе,

Примчусь через бездну – по кромке

Судьбы под названьем «Авось»

И вдруг обнаружу обломки

Того, что любовью звалось…

Тогда, искорёжив закаты,

Мечты разметав в дребадан,

Умчусь, как мальчишкой когда-то,

Из дома – назад, в океан!

Нам жизнь от таверны до моря,

От моря – до новых портов.

Мы топим налипшее горе

У залитых водкой столов.

Матросы заходят в таверну, рассаживаются. Гольц стоит у афишной тумбы с тросточкой и нервно ожидает кого-то. На тумбе - большой портрет Гольца и надпись:

«ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ!

ФОКУСНИК-ИЛЛЮЗИОНИСТ!

АЛЕКСАНДР ГОЛЬЦ!».

Появляется Элоиз. Она идёт в танце, но без музыки – только в ритме каблучков.

ЭЛОИЗ. Здравствуй!

ГОЛЬЦ (напряжённым голосом). Милая… я… позволь мне… Итак, между нами все кончено?

ЭЛОИЗ (как эхо). Все кончено… И зачем вы ещё хотели видеть меня?

ГОЛЬЦ (с усилием). Больше... ни зачем. (Делает шаг вперёд, неожиданно для себя берет тонкую, презрительно-послушную руку Элоиз и тотчас её выпускает.)

ГОЛЬЦ (поёт).

Ты прости, что я живу мечтой,

Будто я один волшебник твой.

Понимаю, рядом есть другой,

Он богаче телом и сумой.

Как не можешь ты уразуметь:

Ярче золота сверкает медь,

Ярче жемчуга – речная бредь,

Ну а я – колдун, дурак, медведь…

Неужели он лучше и круче?

Неужели он чуда могуче?

Неужели он выше небес –

Тот мошенник, что в сердце,

Что в сердце твоё залез!

ЭЛОИЗ.

Ты в своё так веришь колдовство?

В то, что выше дух, чем естество?

Что раз в год и то под Рождество

Мне любви доступно торжество?!

Тот, к кому сегодня я иду,

Не артист, не клоун, не колдун,

Да, он стар, богат и на виду,

С ним забуду горе и нужду.

Неужели ты лучше и круче?

Неужели ты денег могуче?

Неужели ты выше небес?

Ты мошенник, что в сердце,

Что в сердце моё залез.

ГОЛЬЦ. Вы скоро уезжаете?

ЭЛОИЗ. Завтра.

ГОЛЬЦ. У меня остался Ваш зонтик…

ЭЛОИЗ. Я купила себе другой. Прощайте.

Опять возникает гулкая тишина и удаляющийся стук каблучков. Гольц в гневе ударяет о тумбу тростью, трость ломается. Он заходит в таверну, усаживается за столик. Шансонье поёт песенку о неслучившейся любви. На маленькой эстрадке танцует пара. Дальнейшее происходит на фоне этой песенки.

Я к тебе прихожу незаметно и тихо, как полночь,

Неуверенный шаг моих ног вроде боя часов.

Ты дрожишь, ты ждёшь, может, явится чудо на помощь,

Чуда нет – только я, бледный призрак мечтательных снов.

Ты не любишь меня, я, в общем, случаен как мачта,

Заплетённая в волны и в судорогу твоих рук…

Я тебя не люблю, я курю, раздражённость за пазухой пряча…

Ты покорно молчишь, продолжая немую игру.

Ты все знаешь, я – тоже, слова и поступки иссякли,

Безысходность и скука тоскливо сжимают сердца.

Все идёт как в бреду, как в плохом детективном спектакле:

Зритель понял давно, только нет почему-то конца.

Закричать бы, рвануть, прервать эту пошлую ноту,

Отряхнуться от этого странного тусклого сна!

За окном, обезумевших птиц призывая к полёту,

Не дождавшись конца, аплодирует бурно весна.

ГОЛЬЦ. Гарсон!

МЕННЕРС (подскочив и изогнувшись). Что изволите?

ГОЛЬЦ. Бутылку водки!

Приносят бутылку. Гольц наливает стакан, пробует и плюёт.

ГОЛЬЦ (орёт). Гарсон! Я требовал не воды, черт возьми! Возьмите эту жидкость, которой много в любой водосточной кадке, и дайте мне водки! Живо!

Посетители вскакивают со своих мест, окружают Гольца. Каждый отпивает из его стакана. Меннерс приносит новую нераспечатанную бутылку. Дрожащими руками открывает и наливает, потом с сомневающимся выражением лица пробует и тоже плюёт. Приносят следующую бутылку. Все повторяется.

ГОЛЬЦ (хохочет). Я требую напитка, а не воды!

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ресторатор – жулик! Надо бы пригласить полицию.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Да нет, жулик этот прохвост! Выделывает черт-те что!

МЕННЕРС (растерянно). Простите... честное слово, ума не приложу! Не знаю, ничего не знаю; оставьте меня в покое! Пресвятая матерь божия! Десять лет торговал, десять лет!..

ГОЛЬЦ (встаёт и ударяет хозяина по плечу). Любезный, я не в претензии. У вас бутылки, должно быть, из тюля,– немудрено, что спирт выдыхается. Прощайте!

Дальнейшее – это дикий танец и последнее представление Гольца. Он выходит и направляется к лоточнице, торгующей пирожками. За ним следует толпа любопытных. Он оборачивается к толпе и плюёт в неё огнём. Все в испуге отступают. Он покупает пирожок, разламывает его, вытаскивает оттуда золотую монету, кладёт её в карман, а испорченный пирожок подбрасывает вверх. Вокруг волнуется толпа, которая поёт:

На нашей тихой улице,

Простой, уютной улице,

Приморской чудной улице

Сегодня чудеса.

Вся улица волнуется,

Здесь чародей беснуется,

Наверное, безумец он,

Вот вам и правда вся.

Безумец он, безумец он,

Вот вам и правда вся.

Между тем, Гольц подходит к авансцене, садится на край сцены, спустив ноги в зал, достаёт пистолет и приставляет его к виску. К нему подходит Ассоль. Протягивает игрушку – деревянный корабль с алыми парусами. Гольц, ничего не соображая, берет игрушку, смотрит на неё невидящими глазами. Постепенно взгляд его становится осмысленным, он как бы возвращается откуда-то издалека.

ГОЛЬЦ. Как зовут тебя, крошка?

АССОЛЬ. Ассоль.

ГОЛЬЦ. Мне, собственно, не надо было спрашивать твоё имя. Хорошо, что оно так странно, как свист стрелы или шум морской раковины. Что у тебя в корзинке?

АССОЛЬ. Лодочки, потом пароход, да ещё три таких домика с флагами. Там солдаты живут.

ГОЛЬЦ. Отлично! Тебя послали продать. Вместо этого ты даришь чудесную яхту незнакомому человеку и оставляешь своего отца, старого моряка, без хлеба!

АССОЛЬ. Откуда ты знаешь? Тебе кто-то сказал? Или ты угадал? Ты волшебник?

ГОЛЬЦ. Да, но тебе нечего бояться меня. (Он поднялся, подошел к толпе, которая шарахнулась от него в сторону.) В вашем городе живут скучные люди. Любовь обошла их стороной. У вас не рассказывают сказок! Не поют песен! А если поют, то грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом и бесконечными повторами… (Ассоль собирается уйти, но Гольц её останавливает.) Постой! Не знаю, сколько пройдёт лет, только в городе вашем расцветёт одна сказка. Ты будешь большая, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнёт алый парус. (Поёт).

Там, где небо сливается с морем,

Где зари золотой камертон,

В изумрудном весёлом узоре

Вдруг появится алый бутон.

Вспыхнет радостной детской улыбкой,

Засияет лучистой звездой…

Заиграют волшебные скрипки,

Станет сказка твоею судьбой.

Алый парус, корабль белоснежный,

И загадочный принц-капитан…

Он возьмёт тебя на руки нежно,

Он обнимет твой девичий стан.

А у моря толпой молчаливой,

Искривив недоверчиво рот,

Пусть завидует сказке счастливой

Неумеющий верить народ.

«Здравствуй, Ассоль! – скажет он. – Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в своё царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали». Прекрасный принц посадит тебя в лодку и привезёт на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом.

АССОЛЬ. И это все мне? Может быть, он уже пришёл… тот корабль?

ГОЛЬЦ. Не так скоро! Сначала ты вырастешь. Потом… Что говорить? – это будет, и кончено! Что бы ты тогда сделала?

АССОЛЬ. Я? Я бы его любила… если он не дерётся.

ГОЛЬЦ. Нет, не будет драться, не будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и не забудь того, что сказал тебе волшебник на границе жизни и смерти!

Ассоль собирается уходить, но Гольц останавливает её. Поднимает руку кверху и из воздуха вытаскивает золотую монету, кладёт её в маленькую ручку девочки, потом достаёт ещё одну монету, и ещё одну.

ПЕРВЫЙ ИЗ ТОЛПЫ. «Тебе, – говорит, – исполнится совершеннолетний год, а тогда, – говорит, – специальный красный корабль… за тобой! Так как твоя участь – выйти за принца!

ТЁТКА. Что? Кто? О чем толкуете?

ВТОРОЙ ИЗ ТОЛПЫ. Ассоль совсем одичала, а может, повредилась в рассудке.

ТРЕТИЙ. Колдун тут был.

ЧЕТВЕРТЫЙ. Она ждёт – тётки, вам бы не прозевать! – заморского принца, да ещё под красными парусами!

Из таверны выходит Филипп, он цыкает на толпу, подходит к Ассоль.

АССОЛЬ. Скажи, почему они меня так не любят?

ФИЛИПП. Э, Ассоль! Разве они умеют любить?

АССОЛЬ. А как надо любить?

ФИЛИПП. Крепко-крепко! Пойдём, Ассоль. Где твоя корзинка? Сегодня уже не продашь свои кораблики,

АССОЛЬ. Идём, Филипп. Крепко любить… Это как? (Сжимает руки на груди.) Вот так, что ли?

ФИЛИПП. Для того чтобы крепко любить, Ассоль, в сердце должен гореть огонь, как в хорошей печи, и угля должно быть достаточно… пойдём к моей телеге, а то папка твой, небось, заждался…

АССОЛЬ. А кораблики у меня уже купили… вместе с корзинкой.

Уходят.

На сцене дом Грэя. Таверна превращается в кухню, в которой священнодействуют люди в белоснежных халатах и снуют судомойки. Смех переходит в торжественный гимн Его Величеству Желудку.

Зачем торопиться на риск свой и страх?

Как лава в вулкане, огонь полыхает,

Бульон кипятится в чугунных котлах.

В пару, как в тумане, на ощупь шагаем.

Слава тебе, наш огонь негасимый!

Слава горячим котлам и горшкам!

Соусам слава! Приправам, подливам!

Слава желудкам и толстым кишкам!

Разделаны туши коров и свиней…

В серебряных блюдах лежат поросята.

Висят натюрморты фламандских парней,

Под ними снуют без конца поварята.

Слава тебе, наш огонь негасимый!

Слава горячим котлам и горшкам!

Соусам слава! Приправам, подливам!

Слава желудкам и толстым кишкам!

Артур Грэй ходит по кухне, заглядывает в кипящие котлы, хотя это ему строго настрого запрещено. Главный повар берет его за руку и выводит к авансцене.

ПОВАР. Уйдите, ваше высочество. Вы же знаете: вам категорически запрещено появляться на кухне. (Поет.)

Здесь всё кипит,

Огонь горит,

Острейшие ножи!

А вдруг на вас

При мне сейчас

Кипящий капнет жир!

Вам это смех,

На мне же грех,

Хозяин не простит.

Разгонит всех!

Уволит всех!

И вас не пощадит.

В нашем замке кухня – это святая святых!

ГРЭЙ (возмущенно). Здесь всё – святая святых! Кухня! Погреб, где хранятся бочки с вином! Галерея предков! Библиотека! Скажите, в этом замке есть место для обычных, нормальных людей?!

Внезапно раздаётся крик. Это одна из служанок обварила руку кипятком. Вокруг неё образовался кружок. Бетси плачет, женщины мажут ей руку маслом. Артур протискивается к ней.

ГРЭЙ. Очень ли тебе больно?

БЕТСИ. Попробуй, так узнаешь.

Грэй подходит к кастрюле, берет половник, набирает в него кипятку, выливает на руку. Молчаливый танец Грэя с половником и ошпаренной рукой. После «болевого» танца Грэй подходит к Бетси.

ГРЭЙ (пряча больную руку за спину). Мне кажется, что тебе очень больно. Пойдём, Бетси, к врачу. Пойдём же!

Они проходят, в танце, через служанок и поваров, пересекают кухню, заходят в комнату со стеллажами. Там сидит Отец Артура - Грэй старший. Он сосредоточенно смотрит в гроссбух. Взбешен.

ГРЭЙ. Папа, ей очень больно! (Показывает руку Бетси.)

ОТЕЦ (готов отругать сына, но сдерживается, доставая из аптечки баночку с мазью и бинт). Не бойтесь, Бетси, сейчас вам станет легче.

Отец смазывает обожжённое место мазью. Боль сразу же стихает. Бетси улыбается сквозь слёзы.

БЕТСИ. Простите, я такая неловкая.

ОТЕЦ. Будьте осмотрительней. Кипящий жир на хорошенькое личико – это лучшее средство для отпугивания женихов, а вам ведь этого не надо. Правда?

БЕТСИ. Да, конечно. Спасибо, ваша светлость.

Бетси убегает. Отец в бешенстве резко поворачивается к сыну.

ОТЕЦ (сыну). Как ты посмел привести в библиотеку кухарку! В святая святых!..

Вместо ответа Артур протягивает ошпаренную руку. Отец бледнеет.

ОТЕЦ. И ты терпел все это время?

ГРЭЙ. Скорей, папа.

ОТЕЦ (держит больную руку сына, но не спешит наложить мазь). Мне нужно поговорить с тобой, Артур.

ГРЭЙ. Да, папа.

ОТЕЦ. Зачем ты испортил картину в гостиной?

ГРЭЙ. Я не испортил.

ОТЕЦ. Это работа знаменитого художника.

ГРЭЙ. Мне все равно. Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу.

ОТЕЦ. Ты получил сильный ожёг. Как это случилось?

ГРЭЙ. Я хотел узнать, больно ли, когда капнет кипящий жир.

ОТЕЦ. Узнал?

ГРЭЙ. Да.

ОТЕЦ (накладывая мазь и повязку). Как ты думаешь, человек на кресте знал, что ему будет больно, когда в руки и ноги забьют гвозди?

ГРЭЙ (помолчал). Наверное, знал.

ОТЕЦ. И он пошёл на это. Почему? (Грэй молчит.) Физическую боль нетрудно успокоить при помощи лекарства. Эту чудесную мазь мне подарил тибетский монах.

ГРЭЙ. Вот почему рука так быстро перестала гореть.

ОТЕЦ. Гораздо труднее обстоит дело с болью душевной. Здесь, в библиотеке, есть очень умные книги. (Поёт.)

Есть мысли, которые не умирают,

Они, словно змеи, тебя обвивают

И жало своё в твою душу вонзают,

Пытают и жгут, и пощады не знают.

И боль не стихает, а только растёт,

Её собирают, как благостный мёд,

Поэты, пророки, посланники звёзд.

Над бездной возводят сияющий мост.

И вечность из книг нам тихонько кивает,

Войти осторожно к себе приглашает…

Ворвёшься и сгинешь, как древние Майя,

Всё зная, но сути тех знаний не зная.

И книги ответов в себе не таят.

Ты слово вкушаешь, как сладостный яд.

Над бездной вопросов сияющий мост

Возводят поэты, посланники звёзд.

Иногда ты споришь с автором, но чаще благодаришь за то, что он заставил тебя думать. Один из них сказал: «Человек стареет не тогда, когда съёживаются его клетки, а тогда, когда съёживаются его мечты». Но душа активно сопротивляется преждевременному старению.

ГРЭЙ. Как?

ОТЕЦ. Она пытается достучаться до человека при помощи боли. Боль, как и смерть, универсальна – она уравнивает всех и причащает к Единому…

ГРЭЙ. Я хочу избавить людей от боли.

ОТЕЦ. Ты хочешь превратить людей в бесчувственных роботов?

ГРЭЙ. Нет, я хочу, чтобы они были счастливы.

ОТЕЦ. Иными словами, ты хочешь либо накормить людей наркотиками, либо вернуть им утраченный рай.

ГРЭЙ. Я верну им рай.

ОТЕЦ (горько). И где же он?

ГРЭЙ. Вот здесь!

Грэй протягивает обожжённую руку, раскрывает ладонь - на неё падает луч света, и ладонь начинает светиться.

ОТЕЦ. Да, счастье, как и несчастье, мы создаём своими руками. Видишь эту картину?

В центре библиотеки, среди фамильных портретов князей и баронов, возникает картина, которая изображает корабль, вздымающийся на гребень морского вала. Струи пены стекают по его склону. Корабль идёт прямо на зрителя. На баке стоит человек, вероятно, капитан. Он стоит спиной к зрителю и что-то кричит.

ГРЭЙ. Это капитан? Что он кричит?

ОТЕЦ. Капитан – судьба, душа и разум корабля. Он обладает знанием, благодаря которому уверенно идёт по необозримым пространствам. Он отражает бурю, убивая панику короткими приказами. Плавает и останавливается, где хочет. Бόльшую власть в живом деле трудно представить. Эта власть замкнутостью и полнотой равняется власти Орфея.

ГРЭЙ. Я хочу быть капитаном.

ОТЕЦ. Но для этого надо испытать унижения юнги, боль четвертованного и безотчётный ужас девятого вала. И еще: надо кое-что знать.

ГРЭЙ. Я испытаю это.

ОТЕЦ. Так зачем же ты замазал гвозди на ногах распятия?

Отец уходит, не дождавшись ответа. Грэй остаётся один. Он бросает взгляд на картину. Картина вдруг оживает: вздрагивают волны, слышен вой ветра и шум волн. Капитан поворачивается к Грэю. И вот мы уже видим не корабль, а лицо капитана, поразительно похожее на лицо Отца.

КАПИТАН. Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовёт нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днём, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?

Возникает новый кадр: Капитан сидит за столиком и поднимает бокал вина.

КАПИТАН. Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.

Грэй берет лист бумаги, ручку и пишет, обдумывая каждую фразу и произнося её вслух, словно взвешивая.

ГРЭЙ. Прощай, отец! Я решил стать капитаном и буду им. Я испытаю унижения, боль и ужас, но без победы не вернусь. И ещё! Я буду знать всё! (Поёт.)

Я слышу зов далёких берегов,

Милей, чем дом, туманная чужбина.

Сквозь бури я к мечте идти готов

На мостике летящей бригантины.

Почуяв силу полных парусов,

И горизонт возможного раздвинув,

Сорву со снов полуночный покров,

Чтоб опуститься в жуткий мир пучины.

Кто знает, что на дне её найду:

Быть может, боль загубленных мечтаний,

Тоску любви – вселенскую беду,

Могилу человеческих желаний.

Но что бы ни нашёл, я вновь и вновь

Спою мечту, надежду и любовь.

Конец первого действия.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Тот же вид, что и в начале первого действия: берег моря. Лес с холмом внутри. На холме сидит Ассоль. Она вглядывается в даль.

Вечер. На море видно тонущее солнце. В таверне – полусонные ночные завсегдатаи. Двое играют в карты. Лонгрен выпивает за одним столиком с угольщиком Филиппом.

Ассоль, босая, идёт вдоль моря, разговаривая с волнами.

АССОЛЬ. Море, тебе тоже не спится. (Шум моря в ответ.) Твои волны бывают такими высокими, может быть, они видели белый корабль на горизонте? (Шум моря в ответ.) Каждый раз, глядя на закат, я вижу корабль с алыми парусами. (Шум моря в ответ.) А сегодня я увидела сон. Он был такой короткий, как бульк от камешка, брошенного в воду, и такой бесконечный, как дорога в никуда. Там обнимались счастье и горе, и я случайно увидела Его лицо. Не то, чтобы он был Тот Самый, но он был Оттуда… Вы меня понимаете? (Шум моря в ответ.) И мне кажется, что я полюбила его. (Поёт.)

Я знаю, на свете такое бывает,

Что любишь и ждёшь, а кого – неизвестно.

Я с ним говорю, как воробушков стая –

С лучами весёлого летнего леса.

Я вижу, как он заслонился от солнца,

Глаза от сверкающей пены зажмурив.

Ну как тебе, милый, на море живётся?

Всё плаваешь где-то, всё борешься с бурей?

Порадуйся шторму, поспорь с диким ветром,

Поплавай в обнимку с волною игривой.

А я подожду. И зимою и летом

Я рядышком буду, на этом обрыве.

Я знаю, на свете такое бывает,

Что любишь и ждёшь, а кого – неизвестно.

Я с ним говорю, как воробушков стая –

С лучами весёлого летнего леса.

Ассоль, свернувшись калачиком, засыпает.

Шансонье поёт песенку про сосны у моря.

Бродяга ветер сосны опрокинул,

Пурпурное вино разлив по облакам.

И каждая сосна, свой приподняв бокал

За день прошедший пьёт неторопливо.

А солнце льёт и льёт рекой вино заката,

Склоняется, боясь остатки расплескать.

И сосны, захмелев, качаются слегка

И что-то древнее гудят замысловато.

Лёгкий шум в таверне слегка усиливается. Филипп уже спит за столом. Лонгрен, подвыпивший, выходит из таверны, идёт по набережной, поёт припев из своей песни:

О, Мери, о, Мери, о, Мери!

Куда мне деваться теперь?

И люди вокруг словно звери,

И сам я, как загнанный зверь.

Двое посетителей, проводив взглядом Лонгрена, выпивают и закусывают.

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Я и говорю - страшный человек. Сколько Меннерс ни кричал, он так и не бросил ему канат. Вот он и утонул.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Так может, Меннерс сам виноват, ведь он не дал его жене хлеба, когда она нуждалась, и она умерла от простуды.

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Это неважно. Он все равно паразит.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Кто?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Лонгрен, отец Ассоль.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Почему?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну, так он же не бросил ему канат.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Какой канат?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну, с тобой говорить… Меннерс отвязал лодку, чтобы отвезти ее к берегу…

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Кого?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Лодку?

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Зачем?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Так она билась о сваи. Штормяга бушевал.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну?..

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну, так он лодку отвязал, а мостки упустил из рук, вот его и понесло в открытое море.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ага!

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Не «ага», а так и было! Сколько он ни просил, Лонгрен так и не бросил ему канат, вот он и утонул.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Туда ему и дорога. Говорят, жена Лонгрена из-за него умерла. Дурной был человек.

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ты потише, его сынок за стойкой.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. А мне плевать.

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Сколько ты ему должен?

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ой, не спрашивай!

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. То-то! Потому и потише, не дай Бог, услышит.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Ну и что Лонгрен?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Сам сумасшедший, и дочь свою с ума свёл.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Как это?

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Научил её, будто за ней корабль приплывёт с красными парусами. Вот она и бродит по ночам, все корабль высматривает.

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Бедная девка.

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ. Не бедней остальных. А Лонгрена – на нары. Канат ведь не бросил. И стоял молча, как судья… Нет, если бы тот негодяй так же поступил с моей женой, я бы его сразу на месте зарезал. А Лонгрен молчал… И даже не проклинал его… Просто канат не бросил…

Разговор становится тише, свет в таверне гаснет. Появляются со стороны моря два человека – Грэй и Летика. Грэй изменился, возмужал, появились усы и элегантная бородка, в черном капитанском кителе, грубовато насмешливый и рассеянный. Летика – с удочками, балагур, весельчак и все время говорит в рифму, при этом пританцовывая. Они взбираются на холм с другой стороны, не замечая спящую Ассоль.

ГРЭЙ. Здесь будем ловить рыбу.

Они располагаются. Грей присел, оглядывая местность, достаёт из рюкзака бутылку, закуску, делает глоток. Летика готовит рыболовные снасти.

ЛЕТИКА. Странное место для рыбалки.

ГРЭЙ (протягивает бутылку). Ну-ка, выпей, друг Летика, за здоровье всех трезвенников. Кстати, ты взял не хинную, а имбирную.

ЛЕТИКА. Простите, капитан. (Выпивает, переводит дух.) Разрешите закусить этим… (закусывает). Я знаю, что вы любите хинную. Только было темно, а я торопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда мне нужно подраться, я пью имбирную.

Правду ли, капитан,

говорят, что вроде

Вы из богатой семьи

и из знатного рода?

ГРЭЙ. Это не интересно, Летика. Бери удочку и лови, если хочешь.

ЛЕТИКА. А вы?

ГРЭЙ. Я? Не знаю. Может быть. Но… потом.

ЛЕТИКА (разматывая удочку, поёт).

Из шнурка и деревяшки

Я наладил длинный хлыст

И, крючок к нему приделав,

Испустил протяжный свист.

Этот червь в земле скитался

И своей был жизни рад,

А теперь на крюк попался –

И его сомы съедят.

Ночь тиха, бесшумна лодка,

Трепещите, осетры,

Хлопнись в обморок, селедка, –

Удит Летика с горы.

(Как бы продолжая начатый разговор.) Вот я и говорю. Странный вы человек, капитан. Вы отвергаете выгодный фрахт и готовы плавать с одним балластом, если предложенный груз вам не нравится. А ваши месячные остановки в самых неторговых и безлюдных местах… Знаете, как их называют матросы?

ГРЭЙ. Ну, и как же?

ЛЕТИКА. Грэизмы. От вашей фамилии Грэй.

ГРЭЙ. Это плохо?

ЛЕТИКА. Не знаю. Это напоминает мне моего дядьку. Он никогда не ходил на работу и считал добывание денег скучным и вздорным занятием.

ГРЭЙ. Чем же он жил?

ЛЕТИКА. Он давал советы.

ГРЭЙ. И только?

ЛЕТИКА. Благодаря тому, что, сидя у окна, он мог наблюдать жизнь во всей её неприглядности, мой дядька стал философом и давал отличные советы. Даже самые уважаемые люди в затруднительных ситуациях обращались к нему. Так что он ни в чём не нуждался.

ГРЭЙ (смеясь). И ты считаешь, что я похож на него?

ЛЕТИКА. Нет, вы другой. Тот был понятен, а у вас есть тайна. Наш галиот пропах чаем и пряностями. Матросы, загружая фарфор и шёлк, чувствуют себя аристократами и свысока смотрят на прочие торговые суда. Вы никогда не повышаете голос, но все ваши команды выполняются сразу и безоговорочно. Я повидал немало капитанов, вы не похожи ни на одного из них. Ваши действия невозможно объяснить. Вот и сейчас. Мы приплыли на рыбалку, хотя рыбой здесь и не пахнет, да вы и не собираетесь рыбачить…

ГРЭЙ. Да, Летика. Я не всегда могу объяснить свои поступки. Весь день меня мучила тревога. Как будто кто-то позвал, а кто и куда, я забыл. Пожалуй, я прогуляюсь. А ты лови. Думаю, рыбы для тебя здесь будет достаточно. Случай привёл меня на этот берег, и я должен понять, что за этим кроется. Пройдусь… (Отходит.)

Звучит тема Грэя. Он то ли танцует, то ли ищет что-то. Поет.

Зачем закат пронзителен и ал?

И знойная тоска взялась откуда?

Как будто кто-то с берега позвал,

И вот я здесь и ожидаю чуда.

Я долго ощупью во тьме блуждал,

Предчувствие меня носило всюду:

Тонул в морях, срывался с диких скал…

И вот я здесь и ожидаю чуда.

Здесь чудно все: и берег, и причал…

Листва в лесу прозрачней изумруда.

Тут я найду, что так давно искал.

Я вижу, знаю: тут случится чудо.

Грэй обходит холм и замирает, заметив спящую Ассоль. Пауза длится столько, сколько нужно, чтобы понять, что произошла встреча. Грэй снимает с пальца кольцо, надевает его на мизинец спящей девушки и отходит за деревья. За ним наблюдает появившийся Летика.

ГРЭЙ (шепотом). А, это ты, Летика! Посмотри-ка на неё. Что, хороша?

ЛЕТИКА (восхищённо). Дивное художественное полотно! В соображении обстоятельств есть нечто располагающее. Я поймал четыре мурены и ещё какую-то толстую, как пузырь.

ГРЭЙ. Тише, Летика! Уберёмся отсюда.

Они отходят от холма, на котором спит девушка.

ГРЭЙ. Не определишь ли ты, Летика, твоим опытным глазом, где здесь таверна?

ЛЕТИКА. Должно быть, та дверь,

Вон та, что облезла,

А, впрочем, быть может, и нет.

Хошь – верь, хошь – не верь,

А правил железных

В таких ситуациях нет.

ГРЭЙ. Что же в этой двери приметного?

ЛЕТИКА. Сам не знаю, капитан,

Сам не знаю.

Голос сердца, капитан,

Или плоти.

ГРЭЙ. Перестань ёрничать, шут, и войдем.

Они заходят в таверну. Меннерс приглашает гостей за стол.

ГРЭЙ. Бутылку рома, немного рыбы и хлеба.

Пока гости усаживаются, Меннерс приносит ром и поднос с закусками. Ставит на стол, хочет отойти, но Грэй останавливает его.

ГРЭЙ. Вы, разумеется, знаете здесь всех жителей. Меня интересует имя молодой девушки в косынке, в платье с розовыми цветочками. Я встретил её неподалеку отсюда.

МЕННЕРС (смеётся). Должно быть, это «Корабельная Ассоль», больше быть некому. Она полоумная.

ГРЭЙ (с напускным равнодушием). В самом дела? Как же это случилось?

МЕННЕРС (сел за стол). Когда так, извольте послушать. (Поёт.)

У нас, в городишке, полно бесноватых:

Матросы, бездельники, прочая рать.

Приходят и просят: кто в долг до зарплаты,

Кто только до завтра. Ну как им не дать.

Я всем наливаю, будь трезв он иль пьян,

Бандиту, мошеннику, просто – рванью…

И будь он больной, идиот, наркоман,

Спасительных «сто» завсегда я налью.

Я добрый, но только однажды в таверну

Зашёл и уселся один господин.

Он был абсолютно безумен, наверно,

А может быть, просто колдун, Алладин.

А может, мошенник, бродяга, корсар,

Давно по нём плачет острог и тюрьма.

Про алые девке наплёл паруса,

И девка тихонечко сходит с ума.

И теперь эта «Корабельная Ассоль» каждое утро бегает к морю и ждет корабль с алыми парусами. Она не ходит на танцы, не смотрит на парней, всё ждет своего принца-капитана. А ещё могу сообщить вам, что ее отец сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, как кошку какую-нибудь, прости Господи.

ФИЛИПП (за соседним столом, вдруг запел).

Корзинщик, корзинщик,

Дери с нас за корзины,

Но только бойся попадать

В наши палестины.

МЕННЕРС. Опять нагрузился, вельбот проклятый! Дрянь, а не человек. Каждый раз такая история.

ГРЭЙ. Более вы ничего не можете рассказать?

МЕННЕРС. Я-то? Я же вам говорю, что отец ее мерзавец. Через него я, ваша милость, осиротел и еще дитёй должен был самостоятельно поддерживать бренное пропитание…

ФИЛИПП. Ты врешь! Ты врешь так гнусно и ненатурально, что я протрезвел. (Грэю.) Он врет! Его отец тоже врал. Такая порода. Можете быть покойны, она так же здорова, как мы с вами. Я с ней разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза, или немного меньше. Она говорит, как большая. Но причудливый её разговор. Прислушиваешься – как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы, а у нее то же, да не совсем так. «Ты, – сказала она мне вчера, – ты, верно, когда наваливаешь углем корзину, то думаешь, что она зацветёт». Вот какое слово она сказала! В ту же минуту дёрнуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину. И так мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки; брызнуло по корзине листом и пропало. Я малость протрезвел даже! А Меннерс врет и денег не берёт, я его знаю!

МЕННЕРС (оскорблённый встает и уходит за стойку). Прикажете подать что-нибудь?

ГРЭЙ (вставая). Нет. Мы уходим.

Они выходят. Проститутки поют:

Красотка Керри, как всегда,

Торчала у причала

И моряков из дальних стран

С улыбкою встречала.

Один бежал к жене домой,

Другой спешил в таверну,

А третий, самый молодой,

Курил у трапа нервно.

К нему красотка подошла,

Цигарку попросила.

Достал он пачку, не спеша,

И улыбнулся мило.

Мужское было всё при нём,

Всё женское – у Керри.

Что было дальше, мы замнём,

Закроем тихо двери.

ЛЕТИКА. Капитан, доверять слухам – последнее дело, но всё же… Что за кольцо вы надели на палец нашей нимфы? Неужели вы решили разыграть бедную девушку?

ГРЭЙ. Разыграть… (помолчав). Веришь ли ты в чудо, Летика? И в счастливый случай?

ЛЕТИКА (импровизирует под чечётку).

Один чудак мне как-то врал,

Что ночью он на крыше спал.

И – чудо! – с крыши он упал,

Но даже палец не сломал.

«Ну, это случай» ¬– я сказал

И долго, долго хохотал.

Он был здоров, как тот амбал,

И мне, конечно, возражал.

Сказал: «Вчера я тоже спал

И с крыши снова я упал,

Но целым на ноги я встал».

«А тут привычка» – я сказал.

ГРЭЙ. Ах, Летика, ты даже не представляешь, как ты прав! Случай кажется нам самой чудесной и непонятной вещью на свете! Но привычка, хотя и легко объяснима серым мозговым веществом, является более загадочным явлением. Привычка владеет нашей физикой и нашими мыслями. Несбывшееся манит нас, но по привычке в каждодневной суете, мы проплываем мимо, не замечая его туманных берегов.

ЛЕТИКА. Капитан, в Зурбагане живёт одна девушка. Язык у неё такой острый, что ни один парень не решался обнять её. Я – тоже, хотя мне ужасно этого хотелось. Однажды мы сидели рядом у моря и болтали о разной ерунде: о чайках, о волнах. И я вдруг почувствовал, что больше не могу, что либо обниму её сейчас, либо умру. Понимаете, я почувствовал, что она тоже этого ждёт. Но я испугался. Я подумал по привычке, что она меня так отбреет, что я больше не смогу рядом с ней находиться. Наверно, в такие моменты нельзя думать… а я подумал… по привычке…

ГРЭЙ. Ну, и чем же закончилось?

ЛЕТИКА. Я ушёл в море. И вот до сих пор…

ГРЭЙ. Она ждёт тебя.

ЛЕТИКА (усмехнулся).

На воде от капли вдруг

Разбежался дивный круг!

ГРЭЙ. Привычка, как плесень, разъедает душу и вынуждает тебя пройти мимо Твоего Случая, заставив через много лет глубоко переживать о том, что могло бы случиться, но так и не произошло.

(поют).

ЛЕТИКА (поёт).

Я ведь парень заводной,

Был крещён морской волной,

Спорил с бурей и судьбой.

Что ж теперь со мной?

ГРЭЙ.

Ты

Наверх смотри,

Тот блеск зари?

Меня зовёт.

Идём вперёд

К парусам облаков,

Там мечта и любовь.

ЛЕТИКА.

Я готов идти с тобой

За любовью и мечтой.

Ради алых парусов

Я на всё готов.

ВМЕСТЕ.

Вместе мы пойдём с тобой

За любовью и мечтой.

Будем ставить паруса,

Делать чудеса.

ГРЭЙ. А кольцо мне досталось от матери. Перед смертью она повесила его на цепочку, надела на меня и сказала: «Это кольцо поможет тебе найти своё счастье. В нужный момент оно даст знак». Когда я увидел Ассоль, оно обожгло мою грудь. Пойдем, Летика! Скоро утро, и кажется мне, что много интересных дел ожидает нас на этом полуострове.

Они уходят. Солнце уже встало. Ассоль просыпается. Потом сбегает с горки, схватив левой рукой правую руку, на которой кольцо.

АССОЛЬ. Чья это шутка? Чья шутка? Разве я сплю? Может быть, нашла и забыла?

Ассоль, дрожа, сдергивает кольцо с пальца, держит в пригоршне, как воду, рассматривает, затем прячет за лиф. Потом прячет лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвется улыбка. Возникает из ниоткуда мелодия, под которую Она танцует. Из таверны выходит слегка протрезвевший Филипп.

АССОЛЬ. Здравствуй, Филипп! Что ты здесь делаешь?

ФИЛИПП. Ничего, муха! Что делать старому? Стаканчик, другой – вполне нормальное занятие после работы.

АССОЛЬ. Знаешь, Филипп, я тебя очень люблю, и потому скажу только тебе. Я скоро уеду: наверное, уеду совсем. Ты не говори никому об этом.

ФИЛИПП. Это ты хочешь уехать? Куда же ты собралась?

АССОЛЬ. Не знаю. Все это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и даже не знаю, куда. (Поёт.)

Я знаю, на свете такое бывает,

Что любишь и ждёшь, а кого – неизвестно.

Но сердце, как крылья, меня поднимает

Всё выше и выше, в само поднебесье.

Я вижу лицо капитана, он рядом,

Он строен, как мачта, он добр и сердечен.

Ему подчиняются волны, как стадо

Причудливых, белых и мягких овечек.

Я знаю, он тоже мечтает о встрече,

Я вижу, как он паруса поднимает.

Во сне он надел мне на палец колечко,

Оно от любви всё горит и сверкает.

Ассоль подхватывает Филиппа, они танцуют вместе.

ФИЛИПП (поёт).

Старик сумасшедший, я красен от водки,

Я чёрен от угля, тебе я не пара.

Лет сорок назад я бы взял свою лодку

И алый туда пришпандорил бы парус.

Я чёрен от угля, но вовсе не грязен.

Мой уголь и любит, и светит, и греет.

Я чище любого заморского князя,

И сердце моё всех учёных умнее.

Оно понимает любовь и страданья,

Всего понемногу в душе человечьей.

Лети же, голубка, навстречу мечтаньям,

Пусть хватит огня в твоём детском сердечке.

Плыви, моя крошка! Пусть хватит угля в топке твоего корабля на пути к Мечте, пусть хватит тепла в сердце твоего друга, а в твоем сердце у меня сомнений нет.

Они уходят, сразу же на авансцену выходят трое: Летика, Грэй и Торговец. Торговец нагружен свитками шелка.

ГРЭЙ. Мы обошли все рынки, облазили все лавки. Запасники лучших магазинов оказались бесплодны. Базарные цвета: оранжевый, розовый, каштановый, малиновый… Все оттенки красного не годились даже на то, чтобы украсить каюту моего кока, а уж он-то знает, что такое цвет пламени. Мне нужен алый, понимаете? – алый цвет.

ТОРГОВЕЦ. Прекрасно вас понимаю, капитан. Алый – это совсем не красный и не багровый.

ГРЭЙ. Я видел густые закипи вишневых, ржавых, карминовых тонов, оттенки всех сил и значений, различных в своем мнимом родстве… Они были достойны оценок: прекрасно, великолепно, совершенно! В их складках таились намеки, недоступные языку зрения, но алого цвета там не было. Мне посоветовали обратиться к вам, к единственному специалисту, который понимает, что такое алость.

ТОРГОВЕЦ. Капитан! В природе не существует чистого алого цвета, как не существует чистого железа. Примеси, оттенки, переливы… Посмотрите на огонь: даже он разноцветен, а вам, как я понимаю, нужен алый абсолют. Я принес пурпурный, сделанный из цветка Фуксия, который растет в Новой Зеландии; а этот кусок из чистейшего кардинала, гордость высшего света; в этом же свёртке - шокирующий розовый, тот самый, который был использован дизайнером Леонором Фини, а позже стал торговой маркой Эльзы Скиапарелли… Но это, разумеется, не то, что вам нужно…

ЛЕТИКА. Это не просто «не то», это совсем НЕ ТО!

ГРЭЙ (Торговцу). Покажите четвертый свиток.

ТОРГОВЕЦ (разворачивая). Царственный цвет, полный благородного веселья, чистый, как алая утренняя струя… Гордый цвет! В нем нет смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намёков. Он рдеет, как улыбка, прелестью духовного отражения.

ГРЭЙ. Этот шёлк я беру.

ТОРГОВЕЦ. Сколько?

ГРЭЙ. Две тысячи.

ТОРГОВЕЦ. Метров??!!!

ЛЕТИКА. Нет, сантиметров. Но не две, а двести тысяч! А лучше – миллиметрами!

ТОРГОВЕЦ. Вы не похожи на контрабандистов.

ГРЭЙ. Вы верите в мечту?

ТОРГОВЕЦ. Нет… Уже давно… хотя теперь… (Поёт.)

«Торговец, романтик, мальчишка!»,-¬¬

Смеялись коллеги-купцы,-

«Ты в первый же день разоришься!

С концами не свяжешь концы!»

Привез я, немало затратив,

Прекрасный китайский фарфор…

Увы! Ни один покупатель

То чудо не видел в упор.

А рядом, ругая друг дружку,

Толпа раскупала, толкаясь,

Дешевые пестрые кружки

Из этого же Китая.

Я должен гордиться товаром:

Дешевки так много у нас.

Я в Турцию съездил недаром,

Привез и шелка, и атлас.

Конечно, немало потратил:

Тончайший, нежнейший узор.

Увы! Ни один покупатель

То чудо не видел в упор.

А рядом, друг друга толкая,

Толпа покупала дороже

Крикливые пестрые ткани

Из Турции той же.

Вы одним ходом исправили мое бедственное материальное положение и вернули веру в Мечту. Цена, которую я назову, мизерна по сравнению с тем, что вы задумали…

ГРЭЙ. Мы сделаем из вашего шелка паруса, и вы будете гордиться вашим товаром.

ТОРГОВЕЦ (рассмеялся). Счастливого полёта!

Торговец уходит.

ЛЕТИКА. Что вы задумали, капитан?

ГРЭЙ. Ты видишь, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждет и может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме нее, может быть именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками.

Появляется группа моряков.

БОЦМАН. Капитан, вы исчезли два дня назад, и мы не могли оставаться безучастными к вашей судьбе. Мы прочесали все берега в округе, нашли людей, которые вас видели, и вот мы здесь. Если вы решили податься в отшельники, предупредите нас за полгода, чтобы мы успели расплатиться с долгами и уйти на заслуженный отдых, потому что плавать с другим капитаном теперь мы не сможем никогда.

ГРЭЙ. Сумасшедшие! Почему вы ослушались? Я же сказал: ждать меня, и ничего не предпринимать, пока не вернусь. Кто нарушил приказ?

БОЦМАН. Если я и нарушил, капитан, то только потому, что испугался за вас. Контрабанда – дело опасное, мы готовы за вас в огонь и воду, но вы ведь никогда не пойдете на сговор с торговцами наркотиков. Поэтому мы здесь, чтобы защитить вас от тех, кто требует от вас невозможного.

ГРЭЙ. Я подбирал каждого из вас по одному: всю команду – человека за человеком… Вы те, кому я могу доверить свою судьбу.

БОЦМАН. Поэтому мы и сошли на берег.

ГРЭЙ. Вам надо срочно вернуться. Потому что скоро привезут на корабль две тысячи метров алого шёлка.

БОЦМАН. Какая изысканная контрабанда.

ГРЭЙ. Я делаю то, что существует, как старинное представление о прекрасном-несбыточном, и что, по существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка. Скоро вы увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти замуж, как только таким способом, какой я разовью на ваших глазах. (Поёт.)

Там, где небо сливается с морем,

Где зари золотой камертон,

В изумрудном весёлом узоре

Вдруг появится алый бутон.

Он распустится чудной улыбкой,

Алым парусом детской мечты.

Заиграют волшебные скрипки,

Будут звуки просты и чисты.

Мы, спустившись, как ангелы с неба –

В белоснежных своих кителях,

Оживим величайшую небыль

О прекрасных любовных мечтах.

Я возьму её на руки нежно,

Обниму её девичий стан.

Будут наши объятья безбрежны,

В поцелуе сольются уста.

Когда для человека главное – получить дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя.

И, спустившись, как ангелы с неба,

В белоснежных одеждах своих

Оживим величайшую небыль

О девичьем желаньи любви.

Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение, и – вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим – значит владеть всем. Что до меня, то наше начало – мое и Ассоль – останется нам навсегда в алом отблеске парусов, созданных глубиной сердца, знающего, что такое любовь. Поняли вы меня?

БОЦМАН. Конечно, капитан. (Одному из матросов.) Никс, поди сюда. Прости, что я ругал тебя за то, что ты вчера утопил ведро. Возьми табаку, ведь свой ты проиграл в карты.

ГРЭЙ. Вернемся на борт корабля, и пусть финал этой истории будет не менее чудесным, чем начало.

Грэй и команда уходят. Затемнение. Музыка. На горизонте появляется алое пятно, расплывается, становится все больше - растет на глазах. Из таверны, из леса – отовсюду появляются люди, которые не понимают, что происходит.

Появляется Ассоль. На заднем плане – Грэй.

АССОЛЬ. Это ты?

ГРЭЙ. Это я.

Они поют.

АССОЛЬ.

Ты!..

ГРЭЙ.

К тебе одной

Всю жизнь я плыл,

Одну тебя

Всю жизнь любил.

Ты – судьба, дар небес,