Загадочный рассказ. Первая глава — сплошная интрига. Эдварда контузило во сне. Описание тяжелого сна сквозь амальгамную щель в занавеске. Не успел герой вернуться из ночного морока, как во дворе его дома начались беспорядки — таинственные «призраки прошлого» устроили перфоманс «Французская революция». Группа ускользнула от полиции, но девушка Селина, похожая на ангела, оказалась брошена и укрылась в квартире Эдварда. Он сетует, что читать нечего. Бульварные романчики да дебильные сказки для взрослых. Я бы хотел почитать настоящие, по истории, например, только где их сейчас достанешь? Оказывается, «настоящие» книги хранятся в архиве, доступ в который практически невозможен.

Интрига продолжается. Родители Селины и Мари странно «утонули». У нас мама золото по плаванию имела. Говорили даже, что они сами того... убили себя. Только я не пойму, зачем? Все хорошо было. Странно, правда?

Далее выясняется, зачем и какие устраиваются уличные представления. Мари сказала, «о хорошем люди и так помнят, а о плохом приходится напоминать». Мы каждую акцию долго планируем, по книжкам из архива, чтобы как на самом деле получилось.

Селина думает с трудом (переболела мозговой горячкой), но, оказывается, одарена талантом художника!

Во второй главе мы попадаем в святая святых «призраков прошлого» - в библиотеку. Обитель знаний и мудрости превращается в оплот инакомыслия. На собрании каждый участник тайного общества поведал о то, что их связывает с прошлым. А у Эдварда не было никаких артефактов, но зато были галлюцинации в зеркале. Он видел не себя, а другого человека.

Провожая домой Мари и Селину, Эдварда вдруг потянуло не на откровенность даже – на детскую искренность. Как в наивные дошкольные годы, когда готов выболтать маме любую ерунду, потому что не в силах держать в себе, потому что больше некому и потому что уверен – уж кто-кто, а мама поймет. А когда не понимает – мир в одночасье перестает казаться правильным и безопасным. Вроде такой же, но по сути – иной, ибо в нем убито доверие.

Эдварда мучит страх. Знаешь, чего боюсь? Что меня, то есть его, Фердинанда, там убьют – и я здесь тоже умру. Чепуха, наверное. Ведь это все уже сто лет, как закончилось, а то и больше.

Оказывается, Мари знала человека с подобными кошмарами. «Мы как цветы в оранжерее, не ведаем, на какой почве растем. А там, внизу, где наши корни – эдакая гнусь. От одного представления можно сойти с ума» Тот человек покончил с собой, не выдержав участия в жутких картинках. Мари советует Эдварду постараться понять, что Фердинанд – не ты. Никто не обязан помнить то, что было не с ним.

После разговора с Мари Эдварду стало легче. Теперь ему снится мать с дочерью — Ребекка и Анна.

На дне рождения Айзека Эдвард развернул пыльную тряпку. Кончиками пальцев провел по ствольной коробке, погладил магазин. То, что он ощущал в тот миг, было даже не пресловутым дежавю, а ясным и уверенным узнаванием. Эдвард неожиданно для себя на шутливые подначки Айзека наставил на него автомат. Вроде и не случилось ничего, ну, пошутил глупо... а ощущение, как будто что-то жуткое и непоправимое сотворил. Точно занавеску порвал неловким движением, а за ней – окно в ад, которое ничем теперь не заслонить.

Мари вручает ему пропуск в архив на неделю.

Мы узнаем, что компьютерный век — в прошлом. Из-за неконтролируемого потока информации компьютеры используются лишь в специализированных учреждениях. Населению они недоступны.

Читая в архиве книгу, Эдвард незаметно погрузился в мир Ребекки и Анечки, которые заперты немцами с другими людьми в подвале и ждут своей участи. Но хлопнувшая дверь возвращает его обратно.

На следующий день Эдвард по вызову приходит в полицейское управление, где инспектор проводит «профилактический» опрос молодого человека, проявляющего интерес к мировой истории. Их короткий диалог — сердце рассказа, его идейное содержание.

– Счастливее – нет... – он вдруг понял, что чиновник спорит не с ним, а с самим собой, и от этого на душе сделалось безнадежно-тоскливо.

(...)Эдвард шагал и думал, что минут какие-нибудь полвека, и автомобиль станет анахронизмом, как и компьютеры и книги по истории. Прошлое и будущее стягивались в кольцо – плотное, точно удавка, в которой билось, задыхаясь, неприкаянное и бессильное настоящее. Билась его, Эдварда Кристофердина, жизнь.

Здесь же мы узнаем, что события в рассказе происходят в двадцать втором веке.

Эдвард вновь воплощается в Фердинанда, который убивает Ребекку и ее маленькую дочку.

Эдвард изо всех сил пытается не нажать на спусковой крючок – и все-таки нажимает. Вдавливает его плавно, как в масло. Голову пронзает боль, такая нестерпимая и яркая, что все исчезает, рвется на куски, сминается – березы, дома вдалеке, овраг, солнце, чернильные росчерки теней на снегу. В последнюю секунду он успевает подумать, что убийство, по сути своей, мало отличается от самоубийства. Тот, кто стреляет в другого, стреляет в самого себя, ведь люди связаны друг с другом на глубинном каком-то уровне... Темнота, крики...

(…) «Может, она и права, – подумал, – вот так и надо: разговаривать, принимать помощь от друзей, есть, двигаться, ощущать вкус жизни. Забыть о том, что причинило боль. Да и боль-то эта – фантомная. Ребекки нет, она исчезла, отсечена, выкинута из потока бытия, как ампутированная рука. Она не появится больше, а если и появится, что ж... К тому, что случилось, ничего не добавится, но ничего и не убудет».

Оказывается, это отец Марии и Селины тоже попал в прошлое, и, не выдержав, покончил с собой. И с ним погибла его жена. «Как может быть, – недоумевал он (Эдвард), – что война, отгрохотавшая двести лет назад, сделала сиротой эту девочку?»

«Призраки прошлого» устраивают «расстрел» возле памятника канцлеру и городской ратуши.

На него то накатывали стыд и неловкость, то – неизвестно почему – тошнотворный ужас. Эта публичная акция – что она такое по сути своей? Честность или глупость? А может быть, святотатство? Кто дал им право вытаскивать на свет Божий то, что оплакано и похоронено? Лучше бы поехали на загородное кладбище и возложили букет цветов к обелиску, пристойно и тихо, а не устраивали балаган...

Оказывается, инспектор тоже «по ту сторону зеркала», но у него свой взгляд на происходящее.

Нет. Зубодером, в лагере. Выдираю у заключенных зубы с золотыми коронками, а тех потом отправляют на смерть. Такая вот ерунда. Поэтому я тебя очень хорошо понимаю... – затянулся, выпустил сизое колечко дыма, – и вот что скажу. Было все на самом деле или не было – а только не надо туда смотреть. Это не зеркало, а чудовищное зазеркалье, в которое нормальному человеку заглядывать не следует, если он хочет сохранить рассудок. Пусть сны остаются снами, а что прошло, то прошло. Теперь иди.

Финал открытый. Эдвард, исполняя судебный приговор, сгребает опавшие листья — на месяц у него есть работа... Но не это наполняет радостью все его существо.

Проблема рассказа — память о прошлом, о том, что вспоминать бы не хотелось, ибо оно не есть героическое - витает в воздухе. Как заставить почувствовать чужую боль бессилия и насилия над личностью, ведь то, что не испытано, этого для человека не существует, хотим мы того или нет... Просто слова — это просто слова. И как заставить испытать... Испытать, чтобы не повторялось. Об этом думали многие великие умы: Ницше, Антонен Арто с его метафизическим театром...

Мистерии, ритуалы, произведения искусства... Человечество всегда было озабочено тем, как передать и сохранить память о важном. Проблема усложняется тем, что у всех людей разный уровень восприятия, впечатлительности, реакции на информацию. Есть те, кого «не прошибешь», есть те, кто, едва помыслив о возможном, лишаются сна и покоя до конца дней... Ясно одно — как только память народа о прошлом предается забвению, оно возвращается.

Жанр рассказа, конечно, антиутопия. Запрещаются «вредные» чувства, якобы из благостных побуждений — чтобы люди не испытывали ущербность «за деяния родины», нации... Вместе с тем, однако, ограничивается информационная доступность к материалам тех людей, которые хотят знать, как оно было и любить и гордиться не лубком и иконой, а принять, как есть.

В повествовании запрещена историческая правда, информационные сети. Но как отдача этого процесса — погружение людей в «исторические галлюцинации», где они — и убийцы, и жертвы одновременно. Несчастные невольные участники становятся заложниками текущей социальной модели. Эдварт разорвал этот порочный круг, участвуя в движении «призраков прошлого», именно потому он и ощущал себя самым важным человеком в городе.

Любое движение любой души принадлежит любому человеку в полной мере. И каждый возьмет столько, сколько взять может, сколько ему нужно, сколько выдержит. Это как раз и есть гармония. Если она нарушается насильственными ограничениями к доступу информации, это не проходит бесследно и может проявляться в обществе самыми изощренными и непредсказуемыми психическими реакциями. Но в конечном итоге неизбежно приведет к войне, потому что население, огражденное от сильных эмоциональных потрясений реальности, конечно, слабо и не будет иметь силы противостоять своей гражданской позицией, волей сильным мира сего, которые и развязывают войны ради рынков сырья и сбыта, ради прибыли.

Свобода слова и доступ к информации — не новая тема. Наверное, она всегда будет актуальной, поскольку это один из краеугольных камней социальной мировой политики.

Рассказ интересный, описания, как всегда, неординарные, высокохудожественные, что делает героев живыми, позволяет принимать их близко к сердцу и чувствать так, словно ты сам участвуешь в описанных событиях. Произведения искусства — один из сильнейших источников памяти о прошлом, поскольку вызывают в душе читателя эмоциональный отклик и глубокие переживания, побуждают к осмыслению действительности.