СЕРДЦЕ МАТЕРИ

 

Загнанной в нору раненной лисицей металась по квартире Аполлинария Афанасьевна. В сердце будто свищ образовался, постоянно ныл, не давая покоя душе ни днём, ни ночью.

Июньское солнышко, раздвинув макушки деревьев, готовило место для ночлега. Огненные лучики, как растопыренные пальчики, врезались в пышную зелень деревьев. В деревне в это время радостно поют соловьи, и беспокойно считает года кукушка, а в городе слышен только гул машин.

Пожилая женщина несколько минут не отходила от окна, всматривалась в беспорядочное движение улицы, но напрасно – сын лежал в реанимации, а она таяла, как сахар в кипятке, от того что ничем не могла помочь Толику. Телефонный звонок разорвал безмолвие, старушка вздрогнула:

– Алло.

– Тёта Поля, это я, Кира Неказистая, звоню из деревни, у вас рой вылетел, что делать? Мужики посадили его на яблоню. У вас домик подготовлен, чтобы опустить пчёлок?

– Да, милая, Кирочка, узнала тебя. Нет, не успели подготовить. С Захаром приезжали в прошлый раз, только проверили, всё ли ладно в домиках. Рой обирайте себе, когда приедем в деревню, разберёмся, что делать, – не закончив

фразу, всхлипнула в микрофон телефона.

– Тёта Поля, что случилось? – почуяв неладное, спросила соседка.

– Горе, у нас большое горе, Анатолий лежит в больнице, вот уже двенадцатый денёк не приходит в себя, – и понятно стало, что безутешная мать, как сено в валках, ворошит памятные денёчки. – Он – старший из братьев. Первенство сразу отдал Захару, который, как балалаечка, радостно бряцал по дому. Сам Толик, как тополёк – стройный, сдержанный, никогда ни о чём не рассказывал, всё в себе держал. Тут на днях пришёл ко мне, интересовался, болит ли голова при высоком давлении? Я растерялась – иногда бывает большое давление, а голова не чувствует. А бывает и маленькое давление, да в голове шум, как ветер в трубе завывает. Толя ничего не сказал, болела ли у него голова? Он только достал таблетки, запил водой, потом прилёг на диван, немного отдохнуть, попросив, чтобы к пяти вечера разбудила. Они с женой ремонт затеяли, работники должны были управиться к этому времени. Пока он дремал, я сидела, не шелохнувшись, в изголовье, рассматривала, как постарел мой малыш. Что

говорить, пенсию просто так не дают. Внешне он похож на отца. Только с годами у тополёчка появился крупный нарост – животик. Чернёное серебро волос рассыпалось по подушке. Лицо сделалось цвета заката перед дождём. Узкие губы сильно сжаты, может, от боли? На прямом носу будто сеточка

нарисовалась. Он не разрешил закрыть дверь на балкон, тяжело дышал, пот извилистыми змейками сползал вниз. Жалко было будить, – тут она снова начала всхлипывать, но одолев себя, продолжила: – Толюшка ушёл домой, а вечером всё и случилось…

Шмыганье носами прервала Кира:

– Тёта Поля, я где-то читала, что о высоком уровне артериального давления может сигнализировать красный нос с прожилками кровеносных сосудов. И ещё периодически наблюдается покраснение лица, всё это указывает на частое и

резкое повышение давления. В этом случае велика вероятность гипертонического криза.

– Да, так и есть. Мы сначала думали, что у него сердце чечётку бьёт. А оказалось, что тропочку протаптывали вестники инсульта. Ладно, Кирушка, оберите себе рой, если сможем, то приедем, подготовим домик, я тебе потом

перезвоню, не хотела тебя расстраивать, да не получилось. Всю неделю набирала твой номер, нажму кнопку вызова, да снова отключу. У тебя самой жизнь – не извёстка белая. А тут ещё я с проблемами. Давай, до свидания.

Хозяйка прошла на кухню, налила в чашку чай, села за стол и начала штопать заплатки на обрывки памяти. Как всё было хорошо ещё два года назад. Радость активным гейзером выбрасывала горячие струйки из глаз. Она – жительница

деревни, как вдова ветерана Великой Отечественной войны имела право воспользоваться деньгами, которые выделил президент России на приобретение квартиры. Денег не хватило, поэтому пришлось добавить свои трудовые накопления. Купили однокомнатную квартиру в областном центре. Получилось так, что она стала жить ближе к Анатолию. Захар жил на другом конце города.

Ремонт сыновья сделали быстро, и опять Толику больше досталось, он вёл переговоры с работниками, и рассчитывался сам. Ему и по должности положено было всё время заниматься переговорами. Если работаешь начальником, ты обязан быть дипломантом! Иначе любая работа в штопор сможет встать, не начавшись. Только сейчас Аполлинария Афанасьевна задумалась, как тяжело приходилось немногословному сыну находить компромисс в делах. Она сама была женой начальника.

Старушка смотрела сквозь чай на дно чашки, а перед глазами встала картина военного времени. В семье она была старшей, после неё ещё три брата, копеечку пришлось научиться зарабатывать рано. Мама Поли договорилась с

портнихой, чтобы та взяла дочку обучать портняжному ремеслу. До посёлка пять километров. Весна в тот год выдалась затяжная, девочка торопилась на работу. Подтаявшая вода вместе с многочисленными льдинками забиралась в дырки старых сапожек и обжигала ноги. Когда она добралась до места, то ноги уже ничего не чувствовали. Зайдя в избу, скинула у порога обувку и на цыпочках проследовала к окну. Там под столом были обрезки ткани, она тихонечко спрятала туда свои ледышки. Начала шить рубаху, кто-то вчера принёс отрез. Мерки снимала сама хозяйка, и кроить не дозволила ученице,

а вот смётывать и строчить кинула Полине. А та и рада: довоенный ситец – мягкий, покладистый. Только управилась девочка с заданием, как в дверь постучали, на пороге появился строгий военный, приехавший в отпуск. Красавец обвёл избу взглядом, задержался на Полине, словно первый раз видел. Она вежливо поздоровалась. Из кухни выскочила портниха, увлекла его за собой. Через несколько минут они вышли вместе. Парень держал в руках свёрнутую обновку. Портниха подошла к Поле, объяснить, что ткани ещё осталось, но ей на платье не хватит, только на рубаху младшему брату. Ученица кивнула, поблагодарила военного.

Она искренне обрадовалась, потому что такого дорогого вознаграждения за свою работу в жизни не получала. Портниха – скупая, бывало, поставит к порогу чугунок с горячей картошкой остывать, а у голодной девчушки от запаха белые круги перед глазами плавают. Но ни разу не посмела Полина даже

маленькую картошину взять.

Победа! А как жить дальше? Отец с фронта не вернулся, младший брат уши застудил, перестал слышать. Мать возила его в город, обследовали, но, видно, поздно спохватились: он сначала перестал слышать, а потом и говорить совсем

перестал, только мычал. Славика определили учиться плотницкому делу, мальчик хоть и не слышал, но всё понимал. Другие братья уехали в город на заработки.

Однажды вечером Полина сидела за машинкой, шила соседке платье. В дом постучались, на пороге появился тот самый военный, оказалось, что пришёл свататься. Девушка была в смятении, что делать? Мать увела её на повит, уговаривала согласиться, потому что хорошо знала его родителей:

– Доченька, соглашайся, родители у жениха тороватые, будешь кренделями в мёд макать да молоком прихлёбывать.

– Мам, я что, мёда не едала? Сначала бабушка, а теперь и мы пчеловодством занимаемся…

Но потом сдалась, согласилась, пожалела маму.

После того как расписались, муж захватил молодую жену в охапку и увёз жить к себе в деревню. У Добротиных дом хоть и небольшой, но семья справная: скотины полный двор, пасека своя. Ульи после приезда молодожёнов сразу разделили поровну: Герману, его брату и родителям. Только никак не могла

Полина взять в толк – почему, когда мёд качали, так получалось, что у деверя урожая всегда было больше всех?

Но прожив несколько лет, догадалась, как всё делалось, но не смела говорить вслух. А дело было так: днём, пока все работали, свекровь совершала грандиозный обмен, а проще сказать – кражу. Запакованные рамочки с мёдом брала у них в домиках и ставила деверю, а им подставляла пустые. Через год Германа назначили начальником леспромхоза, супругу он устроил работать поваром в детский сад.

В шестидесятые годы выделили место под строительство дома, и молодая чета затосковала, где взять денег на строительство? Неожиданно благодать божия спустилась с небес на их пасеку. Накачали янтарного золота столько, что заполнили все ёмкости. Пришлось даже наливать в оцинкованные корыта и ванны. Супруг несколько раз просил у председателя колхоза лошадь. Полина сама запрягала Белоблюшку. Одной пришлось ехать в город, самой стоять на

базаре – превращать янтарное золото в советские рубли. Герман привёз тёс, но сам допоздна задерживался на работе, поэтому Полине с братом пришлось вдвоём строить дом. Вместе корили брёвна, вместе укладывали в сруб. Вместе окна конопатили. Вячеслав к тому времени женился на такой же глухонемой, как он. Жили они в посёлке. Брат часто показывал руками, будто вспоминал ту красивую новую рубаху военного времени, на которую остаток ситца отдал Герман.

Муж трепетно относился к Аполлинарии Афанасьевне, словно забрал цветущую герань из родительской деревянной кадочки да пересадил в хрустальный горшочек. Правда, иногда забывал поливать цветочек нежностью, заботой и лаской. Как бывший военный – был требовательный, но справедливый.

Семейная жизнь понеслась, как грузовая машина по просёлочным ухабам. То бугорок, то ямка, а то лужа глубокая. Не успели достроить дом, как мама у Полины ослепла. Взяли к себе жить. Скоропостижно скончался свёкр, а потом вдруг свекровь парализовало, пришлось ухаживать.

Хорошо, что сыновья росли послушными, помогали во всём. Окончили школу, Анатолий институт. Оба отслужили в армии, женились. Безропотно отдала жёнам сыновей Аполлинария Афанасьевна, но сначала было такое впечатление,

будто обеих рук лишилась. Долго не могла свыкнуться с мыслью, что её ангелочки живут не дома. Каждый свою жизнь устраивал: у старшего сейчас оба сына женаты, подрастают два внука. У младшего – три дочери, есть две внучки и ещё пополнение ждут. Захару родители помогли кооперативную квартиру купить, а Толик всего сам добился.

– Вот ведь, как отец, всё сам, и так же, как у отца когда-то, развился инсульт, – еле шевелила губами старушка, она встала, подошла к окну.

Память опять возвратила её в деревню, в их просторный, уютный дом с раскидистыми яблонями и сиренью под окнами.

Тогда они оба уже были на пенсии. Она задержалась на сенокосе, а у Германа в это время гипертонический криз случился. Позвонила сыновьям. На следующий день Анатолий привёз бригаду врачей из области, следом привезли аппарат

искусственного дыхания. Тогда тоже ядрёный перец беды на губах жёгся, да она была бойчее, не то, что теперь в восемьдесят два года. Тогда Герман Макарович цепко за лучик жизни ухватился. Выкарабкался из преисподней. Встал, начал

ходить, вот только с головой проблемы начались – забывал, что делал. Однажды надел рейтузы Аполлинарии Афанасьевны (видно, со своими спортивками перепутал) и ушёл в другую деревню. Она до вечера искала его. Привела домой,

наплакалась. Восемь лет за мужем ухаживала. Ни одного плохого слова не проронила, хоть и трудно ей достались эти годы.

Но муж – это не сын, не должны родители детей хоронить, это против закона природы. Перед глазами всплыл образ Анатолия, лежачего в реанимации. Глаза у него плотно закрыты, лицо пунцового цвета. Аполлинария Афанасьевна каждый раз, когда приходила, брала сына за руку. Первые дни он сжимал

руку, будто отвечал на вопросы мамы, а последние два дня – совсем не реагировал. Значит, дело было плохо.

А Захар? Как переживал за брата? Он рыдал, не стесняясь никого, громко голосил, выходя из реанимации. Захар не представлял жизни без брата, который, как щит, ограждал его от всех напастей.

Грозно прорычал телефон, Аполлинария Афанасьевна нажала на кнопку:

– Мама, это я, мне позвонили, что Толик пришёл в себя, хочет трели соловья послушать, просит, чтобы его отвезли на родину, в деревню. Я еду за тобой…

Повидавшая много на своём веку, женщина верила, что материнская любовь и молитва спасёт сына!