ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ

 

В курилке было тесно, дым окутывал безвкусно и ярко одетых женщин и разжиревших мужчин в белых штанах. Пьяный смех разливался, оглушал, вызывая отвращение. Лица, раскрасневшиеся от спиртного и разудалых танцев, выражали лишь животные инстинкты. Самые пагубные мысли сейчас прочитывались во взглядах и жестах. Еще не было и девяти вечера, а одна пара уже состоялась: кривыми пальцами толстый лысый мужик лет пятидесяти поглаживал по спине молодую девушку с ярко накрашенным красным ртом, напоминавшем губы обезьяны. Илья смотрел сквозь табачный туман на эту пару, печальное грустное лицо его выражало невыносимую тоску. «Дешево же ты продаешься, дура!», - думал он.

За год работы в ресторане Илья привык к тому, что в пьяном угаре женщины со сверкающими пошлостью глазами в конце вечера пересаживаются за столики к мужчинам, готовым оплатить еду и алкоголь, и эти, пардон, самки и самцы уезжают на такси, чтобы продолжать выпивать и между перерывами совокупляться. Грустно. Как грустно смотреть на веселье этих людей. А что же сам Илья? Разве он не таков?

Илья жил один в своей небольшой квартире неподалеку от ресторана, в котором работал музыкантом. После ночной смены он как правило просыпался к часу дня. Голова его гудела от шумной ресторанной музыки, глаза совсем выцвели от неумеренного потребления спиртного. Он включал телевизор на большую громкость, пил кофе и выжидающе смотрел на часы. К вечеру Илья приходил в ресторан, садился за фортепиано и извлекал грустные печальные звуки. К девяти часам зал наполнялся, и уже изрядно выпившие люди требовали танцев. Клиенты были его единственными собеседниками. В разгар веселья они клали руку ему на плечо и говорили: «Ну, Илюха, исполни что-нибудь наше, мужское». Чаще всего это был шансон – пустые песни о зэковской доле, тоске и несчастной любви. Слова и музыка песен были настолько уродливыми, что производили на Илью угнетающее впечатление. Его напарница, жилистая, хваткая баба, торговалась с клиентами и часто произносила ненавистную Илье фразу: «Любой каприз за ваши деньги».

В этот вечер традиционные сто грамм водки не взбодрили Илью, как обычно, а скорее нагнали тоски. Сейчас ему придется играть на фортепиано «Владимирский централ», а душа щемящей грустью молила мелодию Шопена. Но публика требовала «быковские» песни, чтобы под них думать о жизни.

Илья уже собрался было затушить сигарету, как в дверях курилки появился седой бедно одетый пожилой человек. Он протянул кепку:

- Подайте на хлеб. Жена больна, всю пенсию на лекарства тратим.

Женщины отошли в сторону, снисходительно посмотрев на старика, а пузатые мужики покопались в карманах пиджаков, побросали в кепку мелочь и отвернулись. Пожилой человек шел вдоль курилки, направляясь к Илье. Смяв кепку, дедушка обратился к нему:

- Милок, глаза-то у тебя какие грустные. Печаль-тоска тебя одолевает. Мне денег не надо от тебя. Не радуешься жизни на земле. Да разве в нашей стране хорошему человеку может счастливо житься?! Послушай мою историю, времени много не займу.

- Ну, давай, дед, рассказывай.

- Когда началась война, мне было два года. Я военное время помню мало. Но было у меня три брата и две сестры. А голод, говорила мать, был страшный. Всех мышей в округе поели. Весной 1942 года пошли мои братья и сестры по только что растаявшим проталинам на посевных полях собирать, если попадутся семечки, которые остались с прошлого года. Они ели их тут же на поле, чтобы заморить голод. А я маленький был, мне они ничего не дали: сами уж больно есть хотели. Только потравились они от тех семечек: умерли все пятеро один за другим. А я выжил. Довелось и в лаптях ходить, и трактор водить. Всю жизнь отдал государству, работал как вол. И жена моя не лежебока была. Как придет со стройки, маляром она работала, – такой мне ужин из ничего приготовит, что просто пальчики оближешь! А что с нами теперь? Отдали вместе с женой жизнь стране, а на старости лет приходится собирать мелочь на хлеб у пузатых генералов. Эх, Россия, Россия! В России кто честен, тот мученической жизнью живет, а кто нагл да нахрапист, тот и в козырях ходит. Вон они, ожиревшие трутни, мне, трудяге, мелочь подают. А ты что же тут грустишь?

- Музыкант я здесь, дедушка, - ответил Илья.

- Свой талант им продаешь. И зачем? Чтобы выжить, чтобы как-то существовать. А им, этим трутням, все сладости жизни достаются. Оба мы для их сытого живота существуем. Ну, хватит рассусоливать, исполни-ка мне песню, если ты тут музыкант.

- Какую тебе, дед?

- А давай нашу, «Прощание славянки».

- Пойдем, я тебя у входа посажу, чтоб послушал. В зал тебя охранник не пустит.

Дедушка сел у входа на огромный дубовый стул и со стороны выглядел в нем маленьким хиленьким человечком. Илья тем временем направился к фортепиано и заиграл «Прощание славянки». Все в зале удивленно повернулись в его сторону. Мужик, сидевший поблизости, закричал Илье:

- Слышь, музыкант. Смени музон.

Илья продолжал играть. Мужик встал и неторопливой вальяжной походкой направился к Илье.

- Я тебе сказал, смени музон. Есть не могу под это фуфло.

Но Илья стал играть еще усерднее как будто назло мужику. Тогда тот схватил его за шиворот и поднял со стула. Илья тут же развернулся и ударил обидчика по лицу. Мужик никак не ожидал такой прыти от музыканта и закричал своим друзьям:

- Эй, пацаны, давайте проучим эту падлу.

На Илью со всех сторон навалились. Он, зажмурив глаза, бил куда придется. Только глупо музыканту тягаться с мужиками, у которых бычья шея уверенно держит хамскую голову. Так бы и замяли его эти бугаи. Спасибо испуганным официанткам, которым удалось нажать тревожную кнопку. Через несколько минут приехали омон с дубинками и разняли дерущихся. Мужик, с которым сцепился Илья, сунул в карманы охранников по пятьсот рублей, подошел к администратору на несколько секунд. Бросив ему на ходу несколько слов, он вышел, сел в новенькую «Ауди» и уехал.

Илью подняли официантки, посадили на стул. Его рубашка была изорвана, кулаки сбиты, а лицо с каждой секундой отекало сильнее и сильнее. Администратор ресторана с высокомерным лицом подошел к Илье:

- Ты уволен! С этого дня ты больше здесь не работаешь!

- Ну и катитесь к чертям, - равнодушно сказал Илья и, пошатываясь, направился вон из вертепа, в котором погибает все самое достойное, что есть в человеке.

Он вышел на улицу. Пожилого человека, попросившего его сыграть, Илья с того момента, как началась драка, больше не видел. Домой ему идти не хотелось. Илья торжественно, словно солдат на параде, шагал под светом городских фонарей; в душе его играл марш «Прощание славянки», и он гордо поднял голову с распухшим от побоев лицом.