ЯНКА

 

Сколько Янка себя помнила, она всё время рисовала: дома, на уроках, на улице. Рисовать было для неё так же естественно как разговаривать, дышать. Это было её единственным увлечением и талантом. Больше девочку ничто так не влекло; литературу и историю она ещё любила за то, что давали ей новые образы для рисунков, а вот математику, физику и химию не могла ни понять, ни полюбить. Учёба в общеобразовательной школе была для неё вынужденным испытанием, после которого она летела в школу художественную, где всё было милым и родным, где можно было спокойно и радостно творить, погружаясь в свой особый мир образов, света и красок.

Одно огорчало Янку - то, что мать её, Людмила Григорьевна, не только не признавала в дочери талант, но и всячески старалась пресечь её занятия живописью: то на краски денег не даст, то запретит посещать художественную школу. Выручали учителя – звонили, просили, и мать смягчалась. Но это не исчерпывало средств борьбы матери – настоящим хобби Людмилы Григорьевны были долгие обличительные речи в адрес дочери. Почти каждый вечер она возникала в проёме Янкиной комнаты, какое-то время смотрела, как дочь усердно что-то рисует, и затем начинала словесную атаку. Янка, и так маленькая и хрупкая девочка (в классе её прозвали «Дюймовочка»), становилась ещё меньше, втягивала голову в плечи, сжимаясь комочком под градом материнских слов. Содержание их всегда было примерно одинаковым: «Рисуешь? Ну, рисуй, рисуй. И что ты в этой мазне нашла? Разве это дело? Ни черта не умеешь делать, кроме этого! И чем, скажи мне, чем ты собираешься на жизнь зарабатывать? У меня на шее собралась всю жизнь сидеть? Талант у неё, тьфу!» И выговорившись, отдохнув, таким образом, мать уходила к себе. Не то, чтобы она не любила дочь, любила, но эта непохожесть на других детей, да и на саму Людмилу Григорьевну, уникальность дочери пугала и раздражала. После ухода матери Янка ещё долгое время так и сидела - вся сжавшись: истерзанная, выжатая. Со временем она научилась представлять мысленно шар вокруг себя, большой и прозрачный, защищающий её, правда, отдельные слова всё же больно задевали и ранили.

Тирады мамы усилились, когда приблизилось окончание школы. Сама Янка даже не думала, куда поступать, это было и так понятно – продолжать учиться живописи. Она уже предвкушала, как сладко будет заниматься любимым делом, не отвлекаясь ни на химию, ни на что иное, чуждое ей. Но мама считала иначе, ещё два месяца после поступления в Художественную Академию Яне пришлось выслушивать восторженные речи про «умных деток» соседей и знакомых, про то, как они, «хорошие дети», поступили в медицинский или на юридический, ну, в общем, куда угодно, и только вот ей выпало несчастье с тупой дочерью, которая не думает о будущем.

Но потом мама поутихла. Учеба была увлекательнейшим временем, всё было интересно и радостно. В академии Яна познакомилась с Костиком, вместе занимались, ходили по музеям, разговаривали. Пролетели годы учебы.

Окончив обучение, Янка поступила в местный театр оперетты художником-оформителем, зарплата была копеечной, но других вариантов работы не было. И вот тут мать прорвало: «Что я тебе, дуре, всю жизнь твердила! Не слушала мать, творила своё. И что? С чем осталась? Делать ничего не умеешь, сидишь на моей шее, да на твою зарплату и колготок не купишь!!! Все приличные девушки замуж повыходили, одна ты со своим волосатиком всё ходишь. Такой же, как и ты! На хлеб заработать не сможет! А одними музеями сыт не будешь…»

В театре почти не платили, Костик действительно ничего серьезного не говорил, ничего не обещал.. мать кричала, кричала, Янка слушала, слушала, да и поверила.

Она ушла из театра и устроилась в магазин рядом. Пусть работа ей была не по душе, но зарплата радовала. За ней начал ухаживать завхоз, рабочий, грубоватый мужик. Они были настолько разными, насколько можно было представить, но Яна решила менять всё в жизни, – « зато Боря крепко стоит на ногах и зарабатывать умеет», – думала она. Когда они поженились, мать ликовала: «Вот и её дочь не какая-нибудь убогая, и замуж вышла, и работу нормальную имеет».

Потекла семейная жизнь, разница между супругами ощущалась очень остро. Видя жену у мольберта, Борис высмеивал её: «О, опять за мазню свою взялась, шла б лучше борщ сварила», и Янка стыдливо, извиняясь, убирала свои краски и шла на кухню. «А жёнушка-то моя – художник!», - хохоча, рассказывал Боря знакомым. И Янка потихоньку начала стыдиться своего мастерства, убрала краски, кисти и мольберт подальше. Старалась зажить «нормальной» жизнью. Ей ужасно скучно было на пьянках с друзьями мужа, пальцы привычно чертили по столу узоры, но она одергивала себя, стараясь быть веселой.

Через год у них родился сын. Боря не занимался ребенком, вся радость его по поводу рождения вылилась в грандиозное отмечание - пьянку на несколько дней. Оставив весь дом и ребёнка на плечи Яны, он всё реже появлялся дома. Когда сыну исполнилось полтора года, Борис отправил его в ясли, не слушая просьб и слёз жены. «Пусть идёт, ему там лучше будет, мужиком вырастет, а то эти нюни твои, да и чему он от тебя-то, дуры, научиться может? Картинки раскрашивать? А ты давай на работу иди. Что я должен всех содержать что ли?»

Янка вышла на работу, скучала по сыну до слёз. Вечерами всё время проводила с ним. С мужем почти перестали общаться, почти, потому что тот перенял хобби у тещи и часто изводил жену своими речами. Он обвинял жену в отсутствии денег и в её неумении их зарабатывать, в том, что они разные. Муж явно чувствовал её духовное превосходство над ним, и это его бесило. Яростно изрыгивал он обидные слова и уходил, хлопая дверью, а она оставалась рыдать. Жизнь её стала серой. Работа безрадостная и неинтересная, нелюбимый и не понимающий муж. Лишь островки счастья – общение с сыном. Янка не понимала - для чего она живёт, зачем всё это? Чувство покоя и радости, знакомые ей с детства, забылись вместе с картинами. С каждым днём она становилась всё грустней, горько ощущая свою негодность.

Однажды на работе чувство тошнотворности существования стало настолько сильным, что Яна, не замечая этого, нарушила свой собственный запрет - взяла карандаш и начала рисовать, стоя за прилавком. Она рисовала волшебных птиц и раскидистые деревья. Свет и покой полились в её душу.

- Как красиво! – услышала вдруг она и вздрогнула. Подняв глаза, она увидела Костика, длинные каштановые волосы, нежные ореховые глаза…

- Что ты ЗДЕСЬ делаешь, Яночка? – ласково спросил он. Она смущенно опустила глаза.

Помолчали.

- Знаешь, мы с приятелями открыли студию: рисуем, оформляем, иллюстрируем – интересно. Даже выставки свои устраиваем. Вот тебе моя визитка, звони, я буду ждать.

 

Этим вечером Яна играла с сыном, рисовала ему разных животных, он радостно смеялся, было хорошо. Тут на пороге возник муж:

- Нам поговорить надо, - сказал он.

Пошли на кухню. Борис на удивление ласково начал говорить, как давно они вместе, что у них семья и ребёнок, и что как-то нехорошо, что в квартире он, законный муж, не прописан. Они жили в квартире Яны, доставшейся ей от отца, и этот разговор начинался уже не в первый раз. Что-то останавливало Яну прописать мужа. Его это сначала обижало, а потом начало раздражать. Начавшись мирно, разговор превратился в яростный крик Бориса, обвинения, упреки, оскорбления. Ярость перехлестнула, и он начал бить жену.

Яну нашла её мать. Она увидела лежащую в беспамятстве, избитую дочь и рыдающего над ней внука. Пока ждали скорую, мать, держа Яну на руках, с чувством огромной вины перед своим ребёнком, раскаивалась, плакала, гладила лицо дочери, упрашивая её жить: « Я куплю тебе лучшие краски, ты будешь рисовать, мы всё забудем, ты прости меня, доченька, прости…»

Полтора месяца Яна провела в больнице. За это время выяснилось, что Борис давно изменял ей, с той самой Лариской, чью хваткость и умение заработать он всегда ей ставил в пример, что собирался подавать на развод, но перед этим хотел ещё и квартиру переписать на себя. Больно Янке не было, было лишь ощущение пустоты. Суд развел их быстро, ребенок Борю не интересовал.

Дома ждали мама и сын, радостные и с яблочным пирогом. Яну поразила пустая квартира, в жадности Боря вывез всё, что смог, не поленился даже снять шторы и люстры. После чая Яна проводила маму, уверив, что всё будет хорошо. Уложила спать сына. Стояла в пустой квартире одна и прислушивалась к себе: боль, но не боль потери, а боль очищения, пронзила её. Она не сопротивлялась ей. В ней не было обиды на бывшего мужа, только благодарность, что всё прошло. Взгляд её упал на мольберт и ящик с красками. Осторожно и нежно взяла их, провела рукой, открыла. Взяв кисть, начала рисовать. С каждым мазком, с каждым движением руки она оживала, чувствовала себя молодой и живой, до боли живой. Всё будет хорошо. Она больше не станет ломать и предавать себя. Яна рисовала и рисовала. Уже под утро, отставив холст, улыбнулась своему творению и пошла спать. Легла рядом с сынишкой, взяла его за ручку.

Луч солнца, первый, проникший в комнату, осветил Яну, она спала по-детски крепко и сладко и улыбалась во сне. Это была улыбка человека, сбросившего оковы и вернувшегося к себе!