ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

— ...Признать подсудимого виновным в преступлении, предусмотренным статьёй сто пять Уголовного Кодекса Российской Федерации, и назначить приговор в виде пятнадцати лет лишения свободы в колонии строгого режима, — слова с трудом протиснулись в мозг, словно зазевавшийся пассажир в салон переполненного автобуса.

Обвинение в убийстве любимой девушки было столь нелепым и чудовищным, что я не особо-то сопротивлялся на допросах, а только недоуменно смотрел на следователя, отвечая на вопросы односложно и неохотно. По сути, я спокойно дал себя посадить, и только после прозвучавших как гром среди ясного неба словах приговора, вся необратимость ситуации навалилась на меня, ошеломила, будто ненасытная горная лавина, и уволокла в мутные водовороты непредсказуемых жизненных перипетий.

Ноги не то, чтобы сделались ватными, а просто из них как будто разом пропали все кости, и я мягко осел на скамью подсудимых, не дожидаясь позволения садиться.

Как в тумане, всплывает в памяти картина переполненного людьми автозака, трясущегося и прыгающего на ухабах давно не знающей ремонта автотрассы. Возможно, я кое-как заснул в душной, воняющей разнообразными «ароматами» тесноте.

— Тикайте, хлопцы! — хриплый голос вывел меня из забытья.

Машина стояла. Щуплый пожилой зек держал в руке какую-то проволочку и тускло улыбался золотыми зубами. Дверь из камеры для заключённых в закуток охраны была открыта, конвоиры куда-то запропастились. Часть осужденных шустро и бесшумно выпрыгивала наружу через выломанный вентиляционный люк, несколько человек продолжало сидеть на обитых металлом скамейках, не решаясь сделать отчаянный шаг. Свобода! Это слово кипятком обожгло сонный мозг и взвило пружины расслабленных мышц. Не задумываясь я выскочил следом за самыми смелыми. Давящее, словно могильная плита, чувство обиды, лишающее воли и притупляющее инстинкт самосохранения, исчезло.

Автозак стоял у какого-то придорожного кафе. Конвоиры по халатности все покинули машину, что дало заключённым шанс уйти от правосудия. Точно мыши, разбегались те по окрестным кустам. Я бросился в лес, петляя как заяц и каждый миг ожидая автоматную очередь в спину.

Ветки больно хлестали по лицу, ноги то и дело проваливались в какие-то ямы и цеплялись за торчащие корни деревьев. Солнце вот-вот готово было закатиться за краешек планеты. Апрель, только что слизнувший снег с городских улиц, ещё не успел добраться до этого захолустья, и я по пояс проваливался в рыхлые, слежавшиеся сугробы.

Сумерки немного умерили мой пыл. Я перешёл на шаг и отдышался. Тайга не пугала. Родина моя далеко от здешних мест, в Карелии, но отец был заядлым охотником и многому успел меня научить, пока не замёрз в лесу по неизвестной причине. Мать умерла, когда я был маленьким, и ничто не держало меня больше в родных местах. После окончания института я с радостью поехал по распределению в эти далёкие прекрасные края.

Я устроился на судостроительный завод, получил комнату и влюбился сначала в эти потрясающие дикие и изобильные просторы, а потом уже в Надю — девушку, в убийстве которой меня обвинили.

Боль от утраты любимой уже немного поутихла. Я всё реже вспоминал её рыжие мягкие волосы, пахнущие ромашкой, и дивную бархатистую кожу. Но если бы попался мне истинный убийца, разорвал бы в клочья, не задумываясь!

 

С приходом чарующе-звёздной ночи температура резко упала. Чтобы не замёрзнуть, я шёл, не останавливаясь, почти на ощупь и ориентируясь по звёздам, в направлении от китайской границы. К утру силы иссякли, желудок свело от голода, а лицо горело царапинами, оставленными бесчисленными хлёсткими ветками. Нужно было идти, двигаться, бороться за свою жизнь. Разбуженная моей ногой, из снега прямо в лицо вспорхнула стайка из четырёх-пяти рябчиков. Инстинктивно растопырив руки, я сумел схватить одного из них и тут же, повинуясь звериному порыву, откусил крошечную голову и подставил рот под тёплый поток солоноватой крови. Огонь разводить я побоялся и съел птицу сырой, разрывая тонкую кожу руками и отплёвываясь от перьев.

У меня не было особой цели, отсутствовал план действий. Я был измучен, подавлен, растерян. Меня трясло от холода, силы истончались с каждым часом. К исходу третьего дня я уже почти не мог идти и бесцельно ковылял, потеряв всякое направление, только чтобы не упасть и не замёрзнуть в этом безлюдном диком месте.

Вдруг мне почудился запах дыма. Чаща кончилась, и перед моим взором предстал небольшой аккуратный деревенский домик, обитый выкрашенными в синий цвет досками. Чуть дальше, на возвышении, виднелась огороженная невысоким заборчиком из жердей метеорологическая площадка, утыканная диковинными измерительными приборами.

Желание жить пересилило жажду свободы. Я готов был уже снова вернуться в тюрьму, лишь бы прекратилось это нечеловеческое испытание. Из-под крыльца выскочила небольшая кудлатая собака и залаяла громко, но не злобно, виляя хвостом.

— Боже мой! — на пороге появилась довольно-таки молодая, небольшого роста женщина в накинутом на голову сером пуховом платке.

— Помогите... — прошептали мои растрескавшиеся губы.

— Бедненький мой! — её широко раскрытые глаза смотрели с жалостью, в них блеснула слеза, — Сейчас, сейчас, миленький, потерпи!

В единственной просторной комнате было чисто и уютно. От печи ощутимо пахнуло теплом. Женщина сняла платок, и я обмер: по плечам рассыпались длинные рыжие волосы, точно такие же, как запомнились у моей Надежды.

Мягкие ласковые руки сняли с меня одежду, промыли раны и ссадины. На столе появились чугунок с тёплым борщом и половина круглого каравая. Я жадно накинулся на еду, не говоря при этом ни слова. Женщина не отрываясь смотрела на моё лицо, руки, провожала взглядом движения и тоже молчала.

Когда я наконец насытился, постель на одной из кроватей оказалась разобранной. Я упал лицом вниз на подушку и тут же уснул.

Неимоверно хотелось пить, и я открыл глаза. За окном уже было темно, а рыжеволосая женщина сидела за столом возле мерцающего тусклыми огоньками громоздкого ящика радиостанции и сосредоточенно диктовала в микрофон какие-то цифры, поглядывая на освещённую керосиновой лампой бумажку.

— Проснулся, миленький? — женщина сняла наушники и повернулась ко мне.

— О! Да у тебя жар! — добавила она, подойдя к кровати и положив руку мне на лоб. Действительно, меня морозило, и перед глазами всё струилось, как в летнем мареве.

— Я приготовила отвар, — губ моих коснулся край стакана. Я жадно проглотил терпкую жидкость.

— Сейчас я согрею тебя! — тёплое тело прильнуло ко мне под одеялом. — Ты так на моего покойного мужа похож! Он пропал в тайге три года назад. Я как тебя увидела, чуть не свихнулась, думала, Мишка вернулся.

Мягкая ладонь ласково гладила меня по затылку. Её волосы! Они пахли ромашкой! На секунду, словно наваждение, я увидел рядом свою Надю. Мои губы коснулись тёплых ждущих губ... Лишь к утру я узнал её имя — Вера.

 

К спине прилип простой холщовый мешок с необходимым набором вещей и продуктов и прощальный взгляд Веры, который я ощущал буквально физически. Если я оглянусь, то не смогу уйти, но остаться не могу, не имею права, чтобы не подвергать свою женщину опасности.

Несколько недель я бродил по диким таёжным просторам, чураясь даже звука людского присутствия. Где-то в начале лета ноги неожиданно вывели меня к тихому лесному озеру. Небольшой ручеёк, который можно перепрыгнуть, хорошо разбежавшись, весело журча, покидал тёмные озёрные воды. С северной стороны почти вплотную к берегу неприступным полукольцом подступали отвесные гранитные скалы, а далеко на западе из отрога пологого хребта неожиданно высоко торчал белый мраморный останец, похожий на гигантский клык тигра.

Оглядевшись, я понял, что нашёл, наконец, своё пристанище.

Первую зиму пришлось кое-как пережить в сырой полуземлянке, где дым из выложенного камнями очага выходил через закопчённую дыру, служащую одновременно окном. Но время и упорство постепенно помогли мне превратить ареал своего обитания во вполне обжитой и уютный уголок планеты. Из нескольких принесённых за пазухой клубней картофеля разросся небольшой, но вполне обеспечивающий меня пропитанием огородик. Убогая землянка, как по велению золотой рыбки, превратилась, если не в царские хоромы, то уж точно во вполне удобный и тёплый бревенчатый домик с добротной печкой и двумя небольшими окошками.

А на второе лето ко мне неожиданно пришла невесть откуда взявшаяся в этой глуши заблудшая коза. Моя Машка, как я её назвал, иногда пропадала на целую неделю, после чего неизменно приносила одного или двух козлят. Так у меня появились молоко и сыр!

Поначалу я пытался вести счёт дням, но очень быстро сбился и забросил эту затею. Здесь не имело смысла следить за временем. Я знал, что картошку нужно садить, когда зацветёт черёмуха, а убирать — с первыми заморозками. Точно также в своё определённое время начинались и другие неотложные крестьянские работы. Скучать было некогда, потому что я всегда был чем-то занят: собирал лесные дары, заготавливал сено или наперегонки с самим хозяином тайги вылавливал в ручье идущего на нерест раздутого от обилия икры лосося.

Молчун по натуре, я почти разучился разговаривать, зато стал понимать язык природы: внимать словам ветра, наслаждаться музыкой переката или радоваться щебету птиц, очнувшихся после долгой зимы. Каждый мой неторопливый день приносил умиротворение и наслаждение. Я был счастлив в своём мире! Щедрая дальневосточная тайга неплохо снабжала продовольствием: грибы, кедровые орехи, ягоды, папоротник, дичь, рыба — сплошное изобилие! За все годы своего отшельничества я не встретил ни одного человека, лишь только далёкий рокот вертолётного двигателя да расползающиеся в небе трассы от реактивных самолётов изредка напоминали о существовании цивилизации.

 

Волк заскулил и заёрзал под лавкой. Я встал, открыл дверь и выпустил его на улицу. Волк появился у меня пять или шесть лет назад. Однажды во время очередного разведывательного похода по лесу внимание моё случайно привлёк странный протяжный звук, как будто где-то под землёй плакал ребёнок. Это оказался пушистый, еле вставший на ноги маленький комочек в брошенной волчьей норе. Совсем подсосыш ещё, не больше трёх недель от роду. Я принёс волчонка домой и принялся выкармливать, давая сосать тряпочку, смоченную в козьем молоке.

Был предрассветный час. Восток начинал сереть, и в бархатной глубине бесконечного летнего неба одна за другой растворялись безразличные звёзды. Потом расцвели дивными розовыми бутонами немногочисленные кучерявые облачка. Сигналом к началу разноголосого птичьего песнопения всегда служит вершина белого мраморного клыка, на много десятков метров раньше встречающая солнце. Вот и сейчас она вдруг вспыхнула яркой розовой искрой, с каждой секундой разгораясь всё шире и гуще, словно уверенное пламя на сухих сосновых поленьях. Сколько лет подряд это зрелище завораживает меня и ничуть не надоедает!

Вдруг привычный сценарий нарушил резкий воющий звук, и тот миг же широкая дымная полоса, возглавляемая реактивным истребителем, перечеркнула розовый клык и исчезла за поросшей кедрачом грядой. Через томительные несколько секунд земля содрогнулась от далёкого глухого взрыва, который заставил испуганно умолкнуть пробудившийся хор птичьих голосов. В небе повисла розовая запятая парашюта, которая слишком быстро исчезла в тени, так и не успев превратиться в надутый ветром купол.

Волк, сидевший рядом со мной, неожиданно задрал к небу серую морду и завыл протяжно и тоскливо, до мурашек по спине.

Так и не успевший полностью раскрыться парашют застрял в ветвях кряжистого кедра, а сам пилот, опутанный стропами, лежал не шевелясь на мятом черничнике. Был он жив, но без сознания. Беглый осмотр показал, что у него сломаны обе ноги. Первым делом пришлось не очень умело наложить шины из подручных материалов, используя вместо бинтов нарезанный полосками парашютный шёлк. Потом я быстро соорудил волокушу из берёзовых жердей и как мог осторожно погрузил туда тяжёлое тело лётчика.

Пилот несколько раз открывал глаза, но плохо понимал, что происходит, и снова проваливался в забытье. Я понял, что без квалифицированной медицинской помощи он долго не протянет.

Путь до ближайшей знакомой мне деревни занял три дня. Уже в сумерках мы вышли на просёлочную дорогу, которая полого, с широким разворотом, спускалась к реке и превращалась в единственную улицу с несколькими разбросанными по сторонам домишками. Лётчик на волокуше снова потерял сознание.

Позади послышалось урчание мотора, и моя тень заплясала по дороге в свете фар. Фыркнув, рядом остановился большой военный «Урал», и я вмиг оказался окружён взводом вооружённых солдат во главе с лейтенантом. Борода до пояса, длинные, ставшие уже седыми, волосы, нелепая одежда, кое-как сшитая из старых тряпок и кусков шкур — не удивительно, что вид мой вызвал подозрение, а отсутствие документов усугубило его.

В просторном кабинете меня ждал молодой капитан с располагающим к себе лицом. Он предложил стул и несколько секунд с любопытством изучал меня взглядом внимательных серых глаз. Потом он назвал мою фамилию, имя и отчество. Я вздрогнул. Столько лет я не слышал звуков собственного имени, что и сам уже почти не помнил, как меня зовут. Капитан улыбнулся.

— Я попросил привести вас сюда, чтобы сказать, что вы свободны, — слова капитана не сразу дошли до моего сознания.

— Почему? — голос не слушался меня, а губы, разомкнувшиеся впервые за последние сутки, с трудом произносили хриплые звуки.

— В тот момент, когда вы бежали с этапа, настоящий убийца уже давал признательные показания. С вас сняли все обвинения и должны были отпустить из тюрьмы, до которой вы не доехали.

— Это что же... — горло сжалось, а на глаза навернулись слёзы, — всё зря?

— Выходит, так, — глаза капитана смотрели с сочувствием, — вы сами себя заточили, только вместо положенных пятнадцати лет провели в бегах почти вдвое больше — двадцать семь.

— Двадцать семь! Двадцать семь лет?

Я не мог поверить. Я не считал года, но не думал, что прошло так много времени.

— Да, вы свободны, но вас кое-кто ищет и очень ждёт, — капитан взял со стола чёрную плоскую коробочку со стеклянной крышкой, тыкнул в стекло пальцем и что-то сказал, поднеся её к уху.

— Честно говоря, я сам удивлён не меньше вашего, — добавил он, обращаясь уже ко мне, — давайте я отвезу вас, и там, на месте, всё выясним..

Дверь квартиры открыла молодая рыжеволосая девушка, облик которой напомнил мне что-то неуловимое и давно забытое. Сердце ёкнуло в груди.

— Андрюша! — девушка повисла на шее у капитана, а потом удивлённо посмотрела на меня.— А кто это с тобой?

— Ну, об этом, наверное, нужно спросить Веру Васильевну, — ответил капитан, освободившись, наконец, от её объятий.

— Мама! — позвала девушка.

Из коридора вышла, вытирая руки о фартук, пожилая женщина. Она внимательно и чуть сощурившись вглядывалась в моё лицо, наполовину скрытое седой клочковатой бородой. Женщина, охнув, прислонилась к стене, в глазах её заблестели слёзы. Думаю, и я в тот момент выглядел аналогично.

— Надя, познакомься... это твой отец.

 

Проведя в добровольном изгнании целых двадцать семь лет, я неожиданно обрёл свободу и семью. Но жизнь не стояла на месте и далеко обогнала меня, застрявшего в трясине конца восьмидесятых. Прогресс поражал воображение и одновременно вызывал неприятие.

Но больнее всего было узнать, что страна, в которой я родился и вырос, больше не существует. Для меня, советского человека, очутиться без подготовки в этом оголтелом капитализме оказалось слишком тяжёлым испытанием.

Моя семья с радостью приняла меня в свой дом, а будущий зять Андрей помог быстро восстановить паспорт и получить какой-то полис. Идущий на поправку лётчик звонил прямо из госпиталя и горячо благодарил за спасение, а командир его части привёз приличную премию и обещал устроить на работу.

Я вернулся, я свободен, но отчего же такое чувство, что меня лишили чего-то главного, чего-то важного и неотъемлемого для меня, как сердце, почки или душа? Почему мне кажется, что по-настоящему свободен я был только там, в своём вынужденном заточении?

 

Вот он — белый мраморный клык, торчащий из невысокого, поросшего кедрачом, увала. Вот моё озеро и камень на берегу, с которого я каждое утро, с мая по октябрь, нырял в спокойную воду, чтобы разом сбросить остатки ночного оцепенения. Вот мои козы, пасущиеся на огороде. Как всегда, бесшумно вышел из зарослей Волк и утробно заворчал, оскалясь, глядя на моё безбородое лицо и чуя незнакомый запах новой одежды, но, услышав мой голос, тут же завилял хвостом, совсем как собака, и принялся скакать и прыгать вокруг.

Я вернулся!