ЗАГАДКА СМЕРТИ

 

Утром, как всегда, позвонила Люда. Отчиталась о дежурстве:

- Сейчас давление нормальное. Таблетки дала. Ходила мало. Ночью спала плохо: всё время кого-то звала, причитала, что хочет помереть, но не может.

- Почему не может, не сказала? - почти пошутила Анна.

- Сказала: прОклятая я, не прощёная. Но я в эту мистику не верю, ты же знаешь. Навязчивая идея старого больного человека. Я ухожу. Когда ты приедешь?

- В районе 11 часов, мне нужно в банк зайти, пенсию снять.

 

Когда Аня приехала, мать сидела на диване и часто-часто вытирала глаза платком. Бросив сумки на кухне, дочь быстро подошла к дивану, но утешать больную не стала: знала, что, если начать жалеть - ручей слез превратится в море.

- Привет, ма! - И, намеренно не замечая слёз, негромко пропела приятным грудным голосом, - Как мы ели, как мы спали, как ходили, что видали?

- Плохо. Я всю ночь не спала. Видела отца во сне. Он сказал, что не простил меня и не ждет ТАМ.

- Ма, это тебе привиделось от бессонницы. Сегодня дам тебе на ночь четвертушку феназепама и будешь спать, как убитая.

- И не проснусь, как отец?

- А что: ты ему феназепам вечером того дня давала?- спросила Анна ровно, спокойно, обычным голосом, как бы без интереса.

- Ничего я ему не давала. - ответила мать с надрывом. - Он перед тем днем, как помереть, пил почти месяц. Сначала за 1-е Мая, потом за День Победы, потом ещё за что-то... Наверное, водка паленая была — ребята принесли. А в субботу прекратил это дело, искупался и лёг спать довольный.

- А вы не ругались в тот день, как обычно?

- Так, почитай, весь месяц ругались: разве можно выдерживать такую пьянку?!

- Ты рассказывала, что он встал утром и пришел к тебе на кухню завтракать, но каша ещё была не готова, и он пошел спать дальше...

- Да, всё так и было. Только я его потом не смогла разбудить. Позвонила твоей тетке — Зойке, и она вызвала Скорую. Врач с медсестрой приехали, посмотрели и сказали, что умер. А дальше ты всё знаешь — тётка же тебе позвонила, и вы приехали. - И мать снова поднесла платок к глазам.

 

Анна успокоила её, дала таблетку глицина «для подъема настроения», как говорила Люда, и погладив по руке, попросила:

- Мам, когда таблетка растворится, постарайся заснуть. Если не заснёшь, почитай молитву — вот на столике «Отче наш...», я тебе её большими буквами уже давно написала, а ты не читаешь... Очки тут рядом. Хорошо?

 

Мать ничего не ответила и легла на диван.

 

Анна выгрузила в холодильник всё, что привезла, и пошла на балкон — на свой «стул раздумий».

 

Отец умер семнадцать лет назад в День святых Кирилла и Мефодия, придумавших русскую азбуку. в воскресенье. Умер с улыбкой на лице, что было непривычно и загадочно. Впрочем, одну из его загадок Анна разгадала почти сразу. Отец был журналистом без диплома, но со справкой об окончании факультета журналистики ЦКШ*, и в рудничном поселке имел прозвище «Корреспондент». Он писал жалобы и заявления шахтерам, а они расплачивались «магарычом» - бутылками с горькой. А ещё - фельетоны в местные газеты. Так что, днем своей смерти он закономерно выбрал именно этот день. Хотя, может быть, и не очень скромно, но покойный и по жизни был шутником.

Только сам ли выбрал? Ведь к своим семидесяти двум годам абсолютно ничем не болел и по врачам, как мать, не бегал, не смотря на то, что ещё в шестьдесят пять совсем ослеп. Но и в остатние годы, как и всю жизнь, был бодрым, весёлым, слушал радио, писал стишки к дням рождения родных. близких. И ещё, как встарь (или вмладь?), ругаясь с матерью, пускал своей «луженой глоткой» такие рулады мата, что его слышало, как минимум, полпятиэтажки, в которую расселили бывший шахтерский барак после того, как он три раза горел, и в последнем пожаре угорела бабка Мосолиха, гнавшая самогон.

Почему Анну так интересовало всё, что связано со смертью отца? Был ещё один знак в этом печальном событии. Отец умер в день 14-летия её младшего сына Коли. Все решили, что он писал поздравительные стихи на день рождения внуку, приходилось всё запоминать, править в уме (слепой же!), вот и перенапрягся до инсульта...

Николай после института работал программистом-айтишником, стал вегетарианцем и увлекся астрологией.

После предыдущего дежурства сын спросил у матери:

- Как бабушка?

- Да, ничего в общем. Речь восстановилась полностью, ходит с ходунками, ест хорошо, давление нормальное. - По-прежнему у нас жить отказывается, а Люда с ней жить не хочет: убеждена, что в этих стенах у неё никакой личной жизни не получится.

- А что говорит?

- Да, по-разному. Жизнь вспоминает, а то, что вчера с ней было, не помнит. Иногда нас с Людой другими именами называет... В июле ей будет 90 лет.

Сын слушал очень внимательно.

- Я хотел тебе ещё раньше сказать: когда человек идёт в Дом Смерти, его устами говорит Высший Разум, или Бог, по-твоему.

- Да? А как узнать: когда - Бог, а когда - сам идущий?

- По серьёзности слов и интонации.

 

Время близилось к часу. Глянув через окно в комнату, Анна увидела, что мать уснула. Значит, пока рано разогревать содержимое банок к обеду. Она тихонько вытащила телефон из сумки и, неслышно закрыв балконную дверь, позвонила Николаю.

- Привет! Я хотела посоветоваться с тобой. Бабушка сказала Люде ночью, а мне сегодня утром, что она прОклятая. Совершенно серьёзно. Верить ли в это, что это значит и как с этим быть?

- Проклятие — это чёрная тяжесть внутри, придавливающая человека. Он не может разогнуться, чтобы увидеть позитив жизни, а значит, насладиться ею.

- Коля, а может, это просто старость?

- У пожилых бывает похоже на старость. Но с проклятьем тлеют, и живут довольно долго, а старость долго не мучает...

- И что делать?

- Понять, кто проклял и, думаю, загладить вину - покаяться, попросить прощения.

- Так мы её уже соборовали и причащали в апреле. Батюшка два часа читал молитвы, а она сидела отрешенно на диване и молиться не хотела.

- Ждите знак. Привет бабушке. - Телефон сына отключился.

 

Анна позвонила сестре.

- Люда, может, позовём батюшку ещё раз, чтобы причастить и исповедовать мать? Ведь и мне она сказала, что прОклята...

- Глупости! На каждое проявление мар... деменции батюшек вызывать? Я занята, позвони вечером.

Ну что ж, ей виднее: она родная дочь, а Анна вроде как не совсем...

 

Отца она увидела впервые, когда ей было 7 лет. Он приехал из «длительной командировки», как говорила мать. Аню удочерил почти в 8 лет, прямо перед школой. В её свидетельстве о рождении есть печать, что оно повторное. А потом родилась Люда — дни рождения у них рядом, только с разницей в восемь лет.

О том, что она неродная, Аня узнала лет в одиннадцать. На всю жизнь запомнила то зимнее воскресное утро...

Утром мать пошла разжигать печку на крохотной кухоньке. Вскоре туда пришёл отец и начал собираться на улицу.

- Лен, дай три рубля.

- У меня нет.

- Так ты же в пятницу получку получила!

- Да, но нужно ещё месяц жить, да и договорились ведь с тобой Анютке обувку купить — в школу в худых сапожках ходит. Иди работать. Сколько можно сидеть на моей шее?!

- А-а-а, - закричал отец. - в бога мать! Иди у Петьки проси, чтобы он ей купил, а мне она неродная!

И пошло-поехало: мать-перемать на весь дом!

Проснулась Люда и прибежала на кухню.

- Вот эта — родная, - отец указал на неё, - а та — нет!

- Окстись, скотина, обе — твои!

Аня взяла сестренку на руки, принесла на кровать, прижала к себе и стала гладить по головке, успокаивая, стараясь, чтобы маленькая не заметила её слез...

 

Кто был её «первым отцом», Аня узнала уже в 9-м классе от сестры отца — тёти Зои, Та терпеть не могла жену брата и поэтому, не стесняясь, рассказывала Анютке всё, как взрослой.

- Лёня работал корреспондентом областной газеты по Руднику и пришел в подсобное хозяйство брать интервью. Там они и встретились с твоей матерью. Встречались-не встречались, не знаю, но вскоре Лёню послали в ЦКШ* в Москву учиться на журналиста. Но когда учился, произошла ужасная история. Лёня и два его друга напились после экзамена и решили ещё добавить пива. За пивом пошли в буфет на станцию Вишняки или Вишняково, не помню. Выпили пива, и тут один из них захотел по малой нужде... Ну и, чтобы хоть как-то спрятаться от людских глаз, спрыгнул под перрон на железнодорожные пути. А тут — электричка из Москвы, несётся, гудит: человек на путях! Ему отступить бы за рельсы назад, пропустить электричку, но друзья спьяну начали тащить его на перрон, но вытащить не успели, а электричка не остановилась...

По партийной линии Лёне влепили строгий выговор с занесением и предупреждением (тут наш старший брат Митя помог, чтобы не исключили - он тогда уже в «Правде» работал), а ректорат ЦКШ поставил условие: либо исключение, либо — работа со справкой без диплома на окраинах Родины.

И выпала Лёне по судьбе какая-то районная газетенка в городе Хорог Таджикской ССР, на Памире. Он сразу туда и поехал. Твоя мать ехать с ним отказалась, это я потом узнала.

Когда наша мама, а твоя бабушка Таня плакала: «Ох, Лёнькя, что ж так далеко тебя заслали-то?», - шутил: «Партия послала меня на Пик Коммунизма!».

А твоя мать вышла замуж за Петьку Сошнина — они с тётей Глашей напротив нас, в одиннадцатом доме жили. И вдруг, перед очередным отъездом в Таджикистан, Леня привел Ленку, уже беременную тобой, к нам и сказал: «Это Ленуся. Она будет жить здесь, а я скоро вернусь». Теснотища жуткая! Твоя бабушка Таня спит на кухоньке в закутке у печки, брат Володя - на полу, мы с мужем и «Ленуся» - в четырнадцатиметровке. Но самое ужасное было то, что бабушка твоя и я на глаза тёте Глаше боялась показаться: ведь мы приняли беременную жену её сына! Пожила она у нас с месяц, и я её проводила (мать потом говорила: выгнала) домой, к своей матери. Что у них там с Петром получилось, не знаю.

Когда мать родила тебя и ещё лежала в роддоме, приехал Лёня, купил кулёк груш и пошёл в роддом. «Ленуся» швырнула ему эти груши назад в окно.

Он уехал назад в Таджикистан, а тебя в свидетельстве записали как Сошнину Анну Петровну. Бабушка сходила тайком от твоей матери к женщине, сидевшей с тобой, когда Ленка была на работе — она в магазине уже работала. Посмотрела и сказала: «Наша порода: светленькая, личико длинненькое, глазки серо-голубые». Ну а уж когда ты начинала смеяться, когда подросла, то повторяла: «Анютка-то - наша, погляди, как смеётся! Как Лёнька и вся наша порода - во весь голос».

Тебе было уже лет пять, когда Лёня меня вызвал на переговорный пункт.

- Ленка написала заявление в обком партии, что я двоеженец и требует вернуть мужа и отца в семью. Пишет, что я должен платить алименты.

- А ты что?

- Живу тут с одной — машинисткой у нас в газете работает, зовут Катя, а дочь — Делярка.

- От Кати - и Делярка?

- Ну, вообще-то, её Хатиджа зовут, а я Катей кличу.

- А дочь — от тебя?

Но тут пошло «пи-пи-пи...», и связь оборвалась.

«Ленуся» почти год писала жалобы на Лёню в обком, и ему прислали бумагу: либо партбилет на стол, либо возвращаешься в семью. Если учесть, что у него уже был строгач за случай во время учёбы, то ещё один грозил исключением из партии. На работу его точно никуда бы уже не взяли: он же ещё инвалид был - у него правого глаза с детства нет.

Ты не думай, что твой отец — пьяница. Старший наш брат , а твой дядя Митя говорил мне и нашей маме: «Лёня талантливее меня. Просто ему не повезло в жизни». Вот такая история.

 

Аня очнулась от воспоминаний, потому что кто-то постучал дверь.

- Кто там?

- Почта. Пенсия.

Вошла почтальонка. В полумраке прихожей Анна разглядела черноту волос и большие глаза. Женщина наклонилась к сумке, вытаскивая ведомость, а Анна пошла в зал за паспортом матери. Вернулась, расписалась, вписала данные паспорта и подняла глаза. Почтальонка тоже смотрела на Анну, причем, её же глазами! Этот редкий оттенок серого цвета лучиками от зрачка в голубом ореоле Анна каждый день видела в зеркале и очень редко у окружающих и просто прохожих.

- Как вас зовут? - спросила она, чтобы скрыть своё удивление.

- Айна. Я из Таджикистана. Приехали в Россию, чтобы сделать сыну операцию. Наши врачи не смогли. А здесь за деньги, но могут помочь. Мы сейчас ждем разрешение на временное проживание, я работаю, и диаспора помогает собрать нам деньги на операцию Латифу...

- А где вы живете в Таджикистане? - спросила Анна, уже зная ответ и боясь его.

- В Хороге.

Хорошо, что в прихожей есть кресло - так её качнуло!

- У тебя есть фотография твоей матери или бабушки? - Недавно, разбирая завалы в отцовской комнате, на шифоньере у самой стены Анна нашла небольшую коробку. В ней лежали партбилет отца, удостоверение к ордену Отечественной войны 2-й степени и трудовая книжка. Открыла партбилет и на пол упала маленькая фотография черноволосой женщины с девочкой...

- Да. А зачем вам? - ответила Айна, доставая паспорт.

- Я одно время жила в Ташкенте и однажды на курсах по экономике познакомилась с таджичкой Дилярой из Хорога... - Аня врала наугад, интуитивно выбирая верный путь.

- Это моя мама! Вот фото всей нашей семьи. Только бабушки здесь уже нет с нами... Она умерла 17 лет назад.

- Диляра говорила, что её маму зовут... Катя?

- Да, по-русски — Катя, а по-таджикски — Хатиджа. Я могу передать маме привет от вас. Мне пора идти к другим, - сказала Айна. — Всего вам доброго!

 

- А-а-а-ня! Ты получила пенсию? Что так долго? О чем вы с почтальонкой так долго говорили?

- Да. Наши на почте не держатся - мало платят, вот теперь уже мигранты пенсию разносят, - сказала Анна нарочито недовольно.

- А что у неё с мальчиком?

- Мам, но ты же слышала — что-то с кровью сказала она, чтобы что-то сказать.

Да, видно, не зря мать всегда говорила: «Я буду спать только в зале на диване, чтобы видеть и слышать всё!». Похоже, что всё слышала и поняла...

Анна померила давление. Дала метопролол для снижения, а у самой сердце колотилось о рёбра, как дикая птица в клетке. Разогретый обед мать ела плохо: только немного попробовала борщ и выпила чай. Легла и снова погрузилась то ли в сон, то ли в явь... Вечером рано попросила выключить телевизор - лежала и смотрела в потолок. От ужина совсем отказалась.

Около пяти часов утра позвала дочь и тихо, но внушительно сказала:

- Там, внизу гардероба под бязью лежат 300 тысяч рублей. Отдай их ей на операцию сыну, ведь это правнук твоего отца... Хотя бы деньги... А я не верила, что у него там есть дети. Надо же: в один год он с той Катей помер. - И заплакала.

- Да, она позвала его, поэтому он и умер с улыбкой, - прошептала Анна и тоже заплакала. - А мы сломали ему жизнь, затоптали любовь...

И сидели ранним утром в огромной квартире две плачущие женщины, мысленно прося прощения за то, что когда-то порушили счастливую судьбу человека, бывшего им родным только по бумажкам... Господи, хотя бы ты, услышь!..