Вчера схоронили Стыку. В криминальном мире города он пользовался определённым авторитетом. Последний срок Стыка «тянул» вместе с Зимой. Зима вышел раньше, сразу оказался «при делах», стал смотрящим по району. А когда «откинулся» Стыка, не забыл старого кореша, поставил смотреть за небольшим рынком, «Хитрушкой».

О том, что Стыка умирает, знали все. Долгое и упорное употребление спиртного сказалось на печени. Врачи давно вынесли приговор: цирроз.

Проводить в последний путь пришли и братва, и местная шпана. Иван, как и многие любители дармовой выпивки, не мог пропустить такого мероприятия. Он поработал и «копачём», благо родные решили похоронить Стыку на сельском кладбище, и выносил гроб, и поливал после кладбища гостям воду на руки. Казалось, его громкий, грубоватый голос, звучит одновременно в нескольких местах. Мать Стыки, известная самогонщица Лариска, даже всплакнула: «Спасибо, Ваня! Что бы я без тебя делала?». Основную работу делал Зима. И в морг смотаться, и на кладбище договориться, и в похоронном бюро документы взять. Но, такая работа малозаметна. А вот Ивану подфартило, всё время на виду, вроде при деле. За это и наливали!

А когда Лариска протянула сотенную: «Возьми, Вань! Помяни!», Иван, замахав руками, отказался: «Что ты, мать! Мы ж с ним друзья были!»

Друзья. В свои двадцать четыре года Иван был крепким, высоким парнем. И на лицо пригож. Но трусоват. Стырить что-нибудь, по мелочам, не стеснялся, а вот «пойти на дело» - нет, извините! Стыка давал ему работы «по рынку»: то ряды подмести, то ящики вывезти на мусорку, то погрузить, то разгрузить. Если ловил на кражах, бил морду, давал пинка: «Что б я тебя, падла, здесь близко не видел!». Через некоторое время Иван приходил опустив глаза: «Слышь, начальник, работы не найдётся?» Находилось. А что делать? Лучше платить копейки алкашам, терпя их «закидоны», чем взять нормального мужика. Да и где ж его возьмёшь, нормального? Нормальные лезли в рубщики мяса, в продавцы, в охрану. А некоторым везло – брали в элиту рынка - в контролёры. Иван о таком и мечтать не смел. Слава Богу, дворником да грузчиком дают подработать. На «выпить и закусить» хватает, вот и ладно.

Но переспорить Лариску невозможно: «Не обижай, Ваня! Возьми! Вон ты как с похоронами крутился!». И заплакав, пошла на кухню. А Ивану и самому показалось, что человек он деловой, значимый. И без него не было бы ни похорон, ни поминок.

Утром он встал с головной болью. С трудом открыв глаза прохрипел: «Ба! Чаю!» На кухне было тихо. Значит, баба Катя ушла на рынок. Шлепая босыми ногами, Иван дошёл до умывальника, включил воду и стал пить прямо из-под крана. Вода, теплая и отдающая хлоркой провалилась в желудок, вступила в реакцию со вчерашним угощением и водопадом хлынула обратно в раковину.

Нет! Вода здесь не поможет. Старый рецепт, чуть не каждое утро, повторялся в кругу «дружбанов»: - От чего заболел, тем и лечись! Трясущимися руками Иван залез в карман штанов – пусто!

- Обокрали, гады! – От негодования Иван ударил кулаком по стене. – Твою ж мать! – затряс кистью. Боль в пальцах отрезвила, занавес спал с памяти. Вчера, после поминок, они с Макаром зашли в магазин.

- Хватит жрать самогон! – от громкого голоса Грозного Макар испугано оглядывался по сторонам. Взяли, невиданное дело! чекушку водки, бутылку пива и пачку сигарет с фильтром.

А он-то представлял, как утром швырнёт сотенную на стол, небрежно скажет бабке: - На, старая, заплати за квартиру!

О том, что квартплата вместе с коммуналкой стоят гораздо больше ста рублей, Иван не знал. Его интересовали только цены на спиртное и курево. Всё хозяйство вела бабка. Матери своей он не помнил, видел только на старых чёрно-белых фотографиях. Баба Катя ругала свою беспутную дочь, которая родила неизвестно от кого сына, а через полгода оставив его на попечение матери, укатила с приезжим ухажёром. Хорошо хоть работала тогда Катя штукатуром в СМУ города, пользовалась уважением и у начальства, и у профкома. Ей выхлопотали место для внука в яслях, а потом в садике. Иногда получала от дочери письма, время от времени разговаривали по телефону. Все разговоры сводились к одному: - Мам! Вышли деньги, скоро приеду. Но адреса менялись, по ним можно было изучать географию, а дочь всё не возвращалась. Больше всего расстраивало Катю то, что ни разу не поинтересовалась дочь, как живёт Иван, как растёт, как учится… А потом и письма перестали приходить.

После девятого класса Катя устроила Ваньку в ПТУ, хотела, что бы он приобрёл рабочую специальность, стал отделочником, штукатуром. Она сама, выйдя на пенсию, продолжала работать, да плюс подработки. Люди стали жить лучше, покупали новые квартиры, «расширялись». Специалистам строительных профессий работа находилась круглый год, только успевай! Но Иван к учёбе и работе не тянулся – курил, пил, прогуливал занятия. И после нескольких выговоров его отчислили из училища.

Куда только не пробовала бабка устроить внука: и слесарем в автосервис, и на пилораму, и установщиком пластиковых окон – нигде он долго не задерживался. Так и жили на её пенсию и подработки, называемые в народе «шабашками».

- Дура старая! Ушла хрен знает куда, а я здесь помирай! – Иван почём зря ругал бабку. - А ведь и, правда, помру! От этой мысли тело покрылось холодным, липким потом, в глазах потемнело.

Грозный натянул свитер, еле попал головой в горловину. Скорее на улицу, там люди, не дадут кончиться, помогут. Лифт ждать не стал, сбежал по лестнице, ногой шибанул по входной двери.

- Что, гады! Смерти моей ждёте? – заорал, неизвестно к кому обращаясь, - Да я вас всех…

- А в лоб не хочешь?

На ступеньках, прикрыв глаза, стоял Мутный.

О каждом знакомом у Ивана было своё мнение. Каждый был понятен. А Мутный он был каким-то… мутным. И это было не только мнение Ивана, но и всех соседей. Пухленький, круглолицый, с редкой растительностью на голове, на носу очки с круглыми стекляшками, такие никто не носил, только артисты в старых фильмах. Соседки, крестясь, говорили, что он копия Берии. А приехавший в гости из деревни девяностолетний отец Валентины, щуря подслеповато глаза, однажды поздоровался с Мутным: - Здрав будьте, Лаврентий Павлович!

Где, кем работал Мутный никто не знал. У него была старенькая «пятёрка», чистенькая, аккуратная, но за руль он садился редко. По делам ездил или на «маршрутках», или, привозили и увозили его разные авто. С виду вроде ханурик дешёвый, но Иван видел как однажды Мутный выговаривал Зиме, и тот послушно кивал головой: - Хорошо, сделаем! Не волнуйся, брат, всё будет в порядке. Я обещаю!

- Слышь! Вчера Стыку хоронили – Иван ко всем обращался на ты, - Башка раскалывается, а на похмелку нету. Бабка дура в магазин ушла, а я помираю…

Мутный, вынув руку из кармана, щелчком подбросил две монеты. Грозный подставил ладонь. Монеты, опустились, словно баскетбольный мяч в корзину после броска форварда.

- Я отдам! Обязательно отдам!

Благодетель укатил в грязном УАЗике, а Иван, открыв ладонь, увидел две новенькие, блестящие десятки.

- Живут же люди!

Крепко зажав монеты в кулак, Грозный задумался.

Одна проблема: где взять деньги? решена. Теперь встала другая: где купить? Лариска поедет на кладбище, раньше вечера не вернётся. У Хромой Клавки самый дешёвый – пять рублей стакан. Но она, зараза, добавляет куриный помёт. Самогон крепкий забористый, но воняет, а после употребления раскалывается башка. Конечно, на безрыбье и рак вобла, но пить с утра Клавкину гадость Ивану не хотелось.

Нину Васильевну, бывшую «училку», «друганы» уважали. Товар у неё был качественный, «как слеза», без запаха, без сивушного вкуса. Её самогон брали на свадьбы, на торжественные мероприятия. Брали оптом – бутылями, флягами. Но и стоил он дорого – десятку за стакан. Дороже в районе не брал никто.

Оставался Иван Егорович. Его «продукт» стоил семь рублей. По качеству ненамного хуже, чем Нины Васильевны, но гораздо лучше Клавкиного. К тому же, Егорыч не скупился на закуску. Жил он в частном доме, имел огород, и для клиентов всегда находил кусок хлеба с половиной головки лука. К Егорычу ходило много народу. Милиция знала, что дед приторговывает зельем, но сделать ничего не могла. Участковый регулярно составлял акты, деда вызывали на административную комиссию… Старый фронтовик надевал пиджак с наградами, брал для солидности палку, и, прихрамывая, шёл «в бой». Ни администрация, ни милицейское начальство не могло выстоять против напора ветерана. В конце концов, его оставляли в покое.

Жил Егорыч дальше всех, в Слободе.

Добраться до него можно было автобусом, проехав три остановки. Но поездка стоила денег – десять рублей. У Ивана в голове не укладывалось, что за проезд надо платить. Проехал туда - обратно и будь добр, отдай три стакана самогонки. Нет! В автобусах пусть ездят олигархи. У них «бабла» не меряно, вот пусть и раскатывают в общественном транспорте. А он, Иван, человек простой, не гордый, и пешачком пройдётся, не заржавеет.

Добраться до Слободы пешком можно было или низом, между рекой и болотом, или верхом, между болотом и дорогой. Первый путь был короче, но недавние дожди подняли уровень воды и пройти, не замочив ног, вряд ли получиться. Иван глянул вниз. В спешке он выскочил из дома в старых домашних тапочках. Если бы работал лифт, можно было бы переобуться и попробовать проскочить низом. Оставался единственный путь.

Не прошёл Иван и десяток шагов, как темное, мохнатое тело кинулось в ноги. Горячий мягкий язык лизал руки, пасть в улыбке, белоснежные клыки покусывали возле щиколоток…

- Кыш, зараза! – одна монета выскользнула из ладони и покатилась по асфальту.

- Убью, ясен пень! – Грозный огляделся в поисках камня или палки. Взгляд поймал катящуюся монету, и сразу, забыв обо всём, он бросился за ней.

- Что, дура! Хотела меня банкротом сделать?

Псина крутилась рядом, однако близко не подходила.

Несколько лет назад кто-то подбросил во двор двух маленьких щенков. Одного, с короткими лапами, вытянутым телом и мордой, похожей на шакала Табаки из детского мультика «Маугли» дворник Аристарх, по его словам, имевший степень кандидата философских наук, назвал Сэр Тобиаш. Второго, длинноногого, лохматого, словно чёрный барашек, окрестил Тонни Блэром. Сэр Тобиаш так и остался коротконогим уродцем. Но шествовал всегда неторопливо, важно, словно и вправду был английским лордом. Тонни вырос, и оказался размером с ягнёнка. Правда, никто никогда не слыхал его голоса. Случалось, ему наступали на лапы, случалось, кое-кто из жильцов, по пьяни, давал пинка, но Блэр только отбегал, виновато улыбался, и никогда, никогда не лаял, даже не скулил.

- Немой! – решили жильцы.

Несколько лет назад Тонни пропал, а потом появился, да не один, а в сопровождении нескольких щенков, таких же чёрных и лохматых. Щенки пихались, отталкивали друг друга и лезли под тощее брюхо Тонни, стараясь ухватить отвисший сосок.

- Вот так номер! – философ Аристарх присел, разглядывая семейство, - был ты Блэрка Тонни, а стал Тонькой!

Так с тех пор и стала чёрная дворняга Тонькой Блэр.

У Ивана с Тонькой были особые отношения. Однажды осенью, перебрав самогона, Иван забрался под торговый прилавок и заснул. Под утро, проснувшись от холода, он с ужасом обнаружил, что не может говорить – сел голос. Руки, ноги, волосы, одежда – все насквозь промокшее примерзло к земле. Тело сотрясала дрожь, но повернуться, встать, вырваться из ледового плена, Грозный не мог. Так и помер бы, если бы не Тонька. Немая пробегала по каким-то своим собачьим делам. Иван видел её несуразную вихляющую походку, кудлатую, нечесаную шерсть, кость, зажатую в зубах… Выпустив кость, Тонька осмотрела пленника, ухватив бушлат около запястья, стала тянуть, скользя лапами по тонкому, первому льду. Грозный, как мог, старался помочь. Вот одна рука оказалась свободной, вторая. Но примерзшие волосы не давали возможности повернуться.

Блэрка обнюхала Ивана, лизнула мягким языком в нос, повернулась, присела…

Это кобели поднимают заднюю лапу, оставляя метку под деревом или столбом…

Горячая струя ударила в шею, в ухо, и через несколько мгновений Грозный почувствовал, что освободился из ледяного плена. Скрюченными пальцами удалось раздвинуть бушлат, собака скользнула внутрь, стало тепло, язык скользил по щекам, по носу…

Да, такое не забывается!

И пусть потом ругалась на него бабка, обзывая и алкашом, и другими словами, которым не место приличном обществе. Иван трясясь дошел до квартиры, открыл горячую воду, и как был, в одежде и обуви, залез в ванну.

А Тоньке с тех пор всегда приносил угощение: то куриную лапку, то мозговую косточку, а то и пакетик свежих, парующих потрошков.

 

***

Когда-то дорога была в выщерблинах и ямах. Не один водитель поминал её крепкими словами. Но время шло. На ремонт и строительство выделялись средства, к тому же, начальство научилось «распиливать» выделенные из бюджета деньги. Теперь по ровному асфальту мчались и авто, коих развелось несметное множество, и автобусы, и маршрутки.

Ходить по обочине стало опасно. А порой, редких ходоков обдавало грязью из луж. Вот и протоптал народ вдоль дороги тропинку.

Так бы и ходили старым проверенным путём, но на обочину положили глаз коммерсанты.

Придорожная полоса шириной метров десять-пятнадцать круто обрывалась в болото. Раньше, под деревьями, в зарослях, обитали бомжи. Рядом с частным сектором возникали стихийные свалки.

Один умник за копейки выкупил бросовую землю, завез строительный мусор, грунт, нанял бульдозер, выровнял. Засыпал песком, щебнем и на получившейся территории устроил склад строительных материалов. Дело оказалось выгодным. Подтянулись и другие хозяева, стали приобретать землю, расширять за счёт крутого спуска. Кто шиномонтаж устроит, кто автомойку. А кто и вообще отгрохает автосалон. Правда, путникам добираться до слободы стало труднее. Приходилось, обходя заборы, пробираться по узенькой тропинке, по самому краю, стараясь не скатиться по пятнадцатиметровой кручи в болото.

Вот и брёл Иван, скользя по грязи тапочками, цепляясь руками за кусты и редкую траву, матеря и коммерсантов, и бабку, и Егорыча, и свою разнесчастную жизнь. Тонька плелась сзади. Грозный забыл про спутницу, голову ломило, всё плыло как в тумане. Пару раз он упал, но, вставал, и упрямо на «автопилоте» продолжал путь.

***

- Да не стучи ты! Иду! – Егорыч не задавал глупых вопросов: «Кто там?» и «Чего нужно?». Что за нужда – знал и так. А кто стучит? – свои! Чужие к нему не ходят.

- Эк тебя, Вань, прихватило. Давненько ко мне не заходил. Я уж думал, ты, паря, женился, завязал с этим делом…

- Слышь ты, Стыку вчера схоронили. Всё на меня легло: и похороны и поминки. Лариска так и сказала: «Без тебя, Иван, я бы пропала…»

- Ну, так что, помянем раба Божьего? – Егорыч достал темно-зелёную бутылку с этикеткой «Спрайт», поставил на столик тарелку с нарезанным жёлтым салом. На расстеленных газетах уже лежали сорванные пучки укропа, петрушки, базилика.

У Ивана мелькнула мысль: «А может, не возьмёт, старый хрыч, денег? Выпьем, посидим, помянем?»

***

Бутылка почти опустела. На душе стало спокойно, боль исчезла, в голове сначала прояснилось, а потом снова наступило приятное опьянение.

- Слышь, Егорыч, а я не пойму, Мутный, это что за фрукт? - Иван положил на хлебную корку кусочек сальца, обложил вокруг стрелками лука…

- Мутный, это брат, мутный. Серёгой его зовут. В советское время он бригаду сбил, ездили по колхозам шабашили. То коровник построить, то свинарник, то школу отремонтировать, то здравпункт. Умненький, и с предами вопросы решал и с ментами. Конечно, получал больше, чем работяги на заводе. Не скупился, не жмотничал, ко всем с уважением.

А однажды, в ресторане, нарвался на пьяного мента. Тот в уголовке работал, выходной был, решил «расслабиться», «оттянуться». А ствол не сдал, при себе держал. Как менты расслабляются, сам знаешь. «На халявку» перебрал, стал к посетителям приставать, девушек тащил танцевать, в общем, почувствовал, что он здесь царь и бог. Мутного зацепил, тот его послал. Слово за слово, завязалась драка. Мент выхватил пистоль, заорал: «Убью!», ну, а Мутный схватил со стола нож и саданул в шею. Мента схоронили, Серёгу в тюрягу. Правда, срок не максимальный, но всё равно тянул от звонка до звонка. Там на него один хамок наехал «по серьёзному», но вскоре его в «прачке» мёртвым нашли. Из уха столовая ложка торчит, даже капли крови не вытекло. Мутного крутили, вертели, но доказать ничего не смогли.

Давай-ка, Вань по глотку сделаем.

Так вот, после этого, Мутный сразу авторитетом стал. Он сейчас также, шабашит, благо время изменилось, всё можно официально делать. Но думаю я, - Егорыч понизил голос и оглянулся, не подслушивает ли кто? – Это не основной его бизнес!

- Объясни, – Иван плеснул самогон по стопкам.

- Сам думай! – Егорыч глотком опустошил стопку и затянулся папиросным дымком.

- Ты, старый, не темни, ясен пень! Говори как есть!

- Всё, Иван, хватит! Засиделись мы с тобой. А у меня дела… - Егорыч начал собираться.

- Ну и хрен с тобой! – Иван обижено встал. Но выпитое сказалось. Его повело в сторону. Тонька вскочила, завиляла хвостом.

- Пойдём, дура! А ты, старый хрыч, оставайся со своими секретами!

 

***

- Па-а-думаешь! Нужны мне ваши тайны! – Иван чуть не упал, поскользнувшись на глиняном склоне. – Да в гробу я вас видал с вашими загадками! А это что за хрень?

Поперёк тропинки лежали сваленные куски бетонных блоков, плит. Из них, словно рёбра, торчали арматурины. Когда шли к Егорычу, этого не было. Значит, высыпали совсем недавно.

- Ну, и что мне теперь делать?

Тонька внимательно смотрела на обломки, нюхала воздух.

- Что смотришь, дура! Пошли!

Иван только успел поставить ногу на плиту. Блэрка ухватила его за другую, крепко сжала, чуть не прокусывая кожу, и потянула назад.

- Ты что? Я чуть не навернулся…

Собака, не отпуская лодыжки, пятилась назад.

- Вот я тебя! – Иван замахнулся, но псина не ослабила хватку. Схватив обломок бетона кинул, целясь в лохматый бок.

Взвизгнув, Тонька отскочила в сторону.

- Убью, зараза! – Грозный шагнул на плиту. Громадный пласт глины, набравший за время дождей воды, скользнул и рухнул вниз. Весь строительный мусор пришел в движение.

- А-а-а!

Чудом ухватившись за кусок проволоки Иван распластался на сыром бетоне.

- А-а-а! Помогите!

Внизу смачно плюхнуло. Совсем рядом, чуть-чуть протяни руку и вот он, вросший в землю ржавый штырь. Крепкий, в палец толщиной, стоит только немного подпрыгнуть, ухватиться и никакая сила не оторвёт, не даст рухнуть вниз. Грозный попытался упереться ногами в плиту.

- А-а-а! - Босые ступни пронзила боль. Скосив глаза, увидел сварную сетку из проволоки толщиной со спичку. Дернувшись, освободил ступню, всем телом рванулся вверх. – А-а-а!

Не хватило капельки, ладонь ощутила пустоту.

- Гр-р-р! – чёрное лохматое тело медленно сползало по плите. Острые зубы, прокусив свитер, намертво вцепились в запястье. Тонька могла в любой момент отпустить руку и прыгнуть вверх, прочь от страшной кучи. Но она, упираясь лапами, пятясь, пыталась вытащить друга.

- Уходи, беги, дура!

Немая продолжала скользить вниз, только хватка на запястье стала крепче.

- Беги, дура, уходи! – уже не кричал – шептал Иван, – Уходи!

В каком-то прозрении он ясно увидел, как скользя, падает вниз сломанная в нескольких местах плита. Как, словно в книжке-гармошке, которую читала ему в детстве баба Катя, складываются бетонные листочки, словно мух, накрывая и его и Блэрку, а сверху осыпается куча мусора, мокрой глины, и всё! Нет ни его, бедолаги Ваньки, ни кудлатой Тоньки. Комерсант подгонит ещё десяток самосвалов с мусором, заровняет, заасфальтирует площадку, и никто не узнает, что там, внизу, покоятся две грешные души. Поплачёт бабка, вспомнят друганы, возьмут в аптеке дешёвой настойки, выпьют, и через пару дней забудут, что был на свете такой парень – Иван Грозный…

- Нет!

Змеиным движение, вывернув запястье, Иван вырвал руку из пасти, ухватив Тоньку за загривок, сдёрнул с плиты и не глядя бросил её вниз, под ноги, на острые проволочные зубья.

- Не-е-т! – кровоточащими ступнями наступил на лохматую спину. Почувствовал, как погружаются в Тонькин живот с отвислыми сосками ржавые штыри. Оттолкнулся изо всех сил, подпрыгнул, намертво вцепился в спасительный штырь. И только потом, почувствовал, как лизнула его в ногу, прощаясь, кудлатая дура.

А потом было всё как в прозрении: скользнула мимо плита, с грохотом рухнула вниз, следом упали обломки бетона и кирпичей, а сверху сползли пласты влажной глины.

Прикосновение мягкого языка не отпускало всё время, пока он, спотыкаясь и падая, брёл домой.

- Что ж я наделал, – такие непривычные слёзы катились по щекам – как же я теперь без тебя? Как?

***

Толкнув входную дверь так, что та распахнулась, сорвав язычок замка, как был, в разорванном свитере, с кровоточащими ступнями, с ободранной, саднящей рукой, Иван забрался в ванну, трясущимися руками открыл горячую воду.

Во сне или в бреду, проносились картины похорон Стыки, поминки у Егорыча, кошмарный обрыв, и черная, кудлатая псина по имени Тонька Блэр.

Сбросив в ванну одежду, оставляя на полу мокрые следы, Грозный поплёлся к старому дивану.

Что-то толкнулось в ногах. Иван опустил глаза – и не поверил!

- Тонька! Вернулась, дура! Я, уж, думал всё, кранты тебе! – Иван гладил грязную собачью спину, горячие слёзы капали из глаз. Тонька крутилась, норовила лизнуть в лицо…

- Ну, хватит, хватит, дура! – Не выдержав, Иван поцеловал Тоньку в кудлатую башку, прижал к груди, - Я, Тонька работать пойду, ну его, этот рынок! Пить брошу. Попрошу Мутного, он меня на стройку устроит. Будем курятину каждый день есть, ошейник тебе купим, бабке платок тёплый, все соседки завидовать будут!

***

- Господи! Да за что ж мне такое! – баба Катя утирала слёзы, губы дрожали, на душе была пустота. Трясущимися пальцами, еле удерживая разбитый, перемотанный лейкопластырем телефон, с трудом попадая в отверстия диска, набрала номер.

- Девушка, милая! Вышлите бригаду. Что случилось? Внук, зараза, опять допился… Сидит, сволочь, посреди комнаты, гладит пустую бутылку, целует и разговаривает с ней! Да, я и сама знаю, что это…

И не выдержав, заревела, размазывая солёные ручейки по морщинистым щекам…

Ноябрь 2012 года