На улице весна, начало мая, преддверие общенародного праздника – Дня Победы. Прохладно, на небе облака в их просветах иногда показывается солнце.

Купчино – спальный район Санкт-Петербурга, его южная окраина, сплошь застроенная двенадцатиэтажными безликими монстрами-коробками, вытеснившими из своей среды живую природу деревья и даже траву, поэтому здесь радость пробуждения от зимы не так заметна. Середина дня, нарядные школьники, весело гомоня, возвращаются из школы.

По тротуару медленно идет коренастый сгорбленный старик с лыжной палочкой в правой руке. Палочка потому, что ходить стало трудно, а лыжная оттого, что не желает он выглядеть инвалидом. Хоть кровь в его жилах и не так быстра, как у детей, но весну он чувствует все же острее их. Дело в том, что родился старик первого мая и только что отпраздновал свое девяностолетие, а еще девятое мая совсем не однозначный день в его жизни поскольку встретил он его в далеком 1945 в советском концлагере. Восприятие этого дня и войны в целом менялось у него всю жизнь. К этому мы еще вернемся, а сейчас продолжим описание его внешнего вида. Так вот, одет он несуразно, но аккуратно. Все элементы одежды никак не вяжутся между собой. На ногах кроссовки, черные брюки, темно серая куртка и коричневая фетровая шляпа. Лыжная палочка как раз добавляет несуразности в этот ансамбль. Глядя на него трудно себе представить, что совсем недавно этот человек затмевал своим внешним видом всех мужчин. Носил он только костюмы, любил серые, всегда галстук в тон и шляпы, обязательно шляпы. Прибавьте к этому высокий рост, широкие плечи и вы поймете, как он воспринимался женщинами, например. Сейчас же на нем то, что удобно и привычно, а внешний вид отошел на второй план.

Май – это был месяц, когда он традиционно подводил итоги жизни. В этом осмыслении оптимизма с каждым годом оставалось все меньше. Он уже не понимал, зачем так долго живет. Часто глубоко вздохнув, говорит одну и ту же фразу: «Как же долго я живу на белом свете!».

В этом времени старик казался сам себе каким-то инопланетянином. Мир, в котором он привык жить, как-то очень быстро исчез вместе с его обитателями понятными ему, родными и близкими. Он откровенно не понимал современной молодежи. Ее примитивный язык с большим количеством иностранных слов вызывал в нем разочарование и недоумение. Особенно старик страдал, когда слышал мат из уст девочек или женщин. В такие мгновения на глазах его тут же появлялись слезы. Обидно было ему за страну, людей, а главное мучило чувство безысходности, ведь изменить он уже ничего не мог. Казалось старику, что жизнь прожита напрасно и не делал он в ней самого главного, не отстаивал правила жизни, которые усвоил в своей семье, а все силы отдавал на усиление мощи государства. Теперь сил уже нет, страна ослабла, а завод, на котором работал, больше не существует. Только недавно он понял, что сила и мощь государства в первую очередь зависит от качества людей, а они-то лучше никак не стали.

Его война, о которой старик вынужденно вспоминал в мае, была так тягостна, что память о ней была загнана на самое дно души. Он не только старался не вспоминать о войне, но и ничего в своей жизни о ней не читал и даже не смотрел фильмов.

Однако случилось так, что два года назад, по настоянию сына он все же прочитал роман о войне Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Читал тихо, не торопясь, целый месяц, узнавал в нем и свою войну, и то время. После этой книги проникся он почтением к Виктору Петровичу. Именно Астафьев заставил старика иначе отнестись к собственной войне и вспоминать ее. Ведь и сам Астафьев начал писать о войне только на закате жизни. Старик за прошедший год много чего вспомнил и готов был рассказать, но никто не спрашивал и он продолжал молчать.

Маршрут его проходит вдоль фасадов трех домов и дороги, окружающей микрорайон. За дорогой высоковольтная линия и пустырь местами до неприличия загаженный. Для старика это было лучшее место для прогулок, здесь он видел небо, горизонт, траву, кусты и невысокие свободно выросшие деревца. Свобода и природа даже в таком жалком виде затушевывали для него корявые следы деятельности человека. Между этими тремя домами нужно было пересекать дороги с насыщенным потоком людей и машин втекающих и вытекающих во дворы домов.

Подойдя к такой дороге, старик остановился и задумался. Вдруг сзади кто-то положил ему руку на плечо, старик медленно повернулся и встретился глазами с молодой женщиной. «Возьмите дедушка», - она протянула ему пятьдесят рублей. Старик машинально взял, а женщина повернулась и пошла радостно улыбаясь. Вдруг он спохватился: «Дамочка! Милая!» - крикнул ей вслед, - «ведь я обеспеченный!». Но она не обернулась. Он пошел дальше и совсем неожиданно ощутил праздник в душе и почувствовал, что невольно улыбается.

У самого подъезда дома, в котором старик жил был уютный уголок для маленьких детей с песочницей, качелями и другими развлечениями. Но главное там стояли удобные скамейки. Наблюдать за маленькими детьми было любимым его занятием. Дети умиротворяли и успокаивали старика своей правдой и искренностью, которые он постоянно, всю жизнь искал, и чего так не хватало вокруг. Искренность деток особенно проявлялась рядом с их мамами, которые старательно играли друг перед другом свои роли, и это старику тоже было интересно и забавляло его. Неприятный осадок в душе от низкой культуры и агрессивности людей, которые он часто наблюдал во время прогулок, быстро улетучивался, как только он садился на скамейку и переключался на возню малышей.

Старик, предвкушая приятные минуты сидения, немножко добавил ходу. Заходит во двор дома и видит издалека, что на детской площадке никого. Он останавливается, смотрит на часы: «Ого! Четвертый час», - восклицает вслух, - «ну, конечно, попал на обед и дневной сон». Поняв, что праздник сбил его с обычного режима, старик пошел домой. Подходя к подъезду, он решал важную задачу, преодоления ступенек ведущих в подъезд. Перила были сломаны, а лыжная палка плохая помощница при ходьбе по ступеням. У подъезда он приостановился и на мгновение задумался. Вдруг сзади возглас: «Дедушка! Мы поможем! Он оглянулся, от группы нарядных школьников к нему бежали два мальчика. Подхватили под локти и помогли подняться на площадку.

С хорошим настроением, с теплом, разливающимся из души, старик открыл дверь своей квартиры и тут же из комнаты услышал голос внука:

- Дедушка! Это ты?

- Я, дорогой.

- Как погулял?

- Хорошо. И даже очень. Представь, молодая женщина мне пятьдесят рублей подарила. Должно быть, приняла за необеспеченного.

Из комнаты в прихожую вышел молодой человек. Они обнялись:

- Дед, ну какой ты обеспеченный. Достойно живут немецкие ветераны войны, которых ты победил. Раз в пять они имеют больше тебя. Так что не переживай женщина правильно поступила, мы все тебе должны.

- Да ладно внучек, я чужих денег не считаю, мне всегда хватает того, что имею.

- Дедушка, по телику интересная передача идет, «Неизвестные страницы войны» - называется. Пойдешь смотреть?

- Пойду.

Они устраиваются перед телевизором. Старик в свое кресло, а внук рядом на стул.

В это время один из участников передачи эмоционально говорит: «Я хочу сегодня вспомнить о несправедливо забытых защитниках острова Эзель. Острова, о котором принято говорить только в связи с тем, что в ответ на июльскую бомбардировку Москвы, с его аэродрома Кагул 8-го августа 1941 года был совершен первый успешный налет на Берлин наших бомбардировщиков». - Старик, было комфортно расслабившийся, вдруг резко приподнялся и стал внимательно слушать. - «А между тем большая часть гарнизона из-за плохого управления войсками была практически забыта и превратилась в смертников. Мы обязаны отдать должное героическим защитникам Эзеля. Находясь в глубоком тылу немцев, не получая помощи, они больше месяца сковывали армейский корпус, а потом усиленную дивизию противника. Причем в то самое время, когда решалась судьба Ленинграда. Немцам удалось с ними справиться только тогда, когда они взяли обороняющихся в клещи с суши и с моря. Особенно отчаянно сопротивлялись наши береговые батареи. Прошло почти семьдесят лет и думаю, сегодня вряд ли кто-то из защитников еще жив, хотя и было их больше двадцати тысяч. Сколько их погибло, отражая десанты, а потом скрываясь на острове от националистов и фашистов? Сколько попало в плен? Ответа нет. Уже в октябре 1941 года, большинство из них считались пропавшими без вести.

- Неправда твоя, - вдруг сказал старик, - я жив!

- Дедушка! Так ты там воевал? Я что-то слышал про оборону Моонзундских островов, это же там?

- Хороший мальчик, знаешь. Да, Мишенька, Эзель - самый крупный из Моонзундских островов.

- А почему же ты нам ничего не рассказывал?

Старый человек прикрыл глаза и надолго задумался. Миша спокойно ждал ответа, эти паузы при общении с дедом были естественны, и он к ним привык.

Наконец старик открыл глаза.

- Видишь ли, внучек, говорить об этом совсем не хочется. Объяснить трудно, может потому, что нет желания вспоминать время, когда ты был хуже раба…. Хорошо, я расскажу о своем участии в войне, но только до момента, когда попал в плен.

- Дедушка я выключу телевизор? Лучше буду слушать тебя.

- Что ж, выключай... В январе 1940 года меня с последнего курса техникума призвали в армию. Под Ленинградом, в поселке Лебяжьем, в экипаже Балтийского флота, я проходил подготовку для участия в финской компании. Однако война с Финляндией завершилась, и меня в марте этого же года, в составе 35-го отдельного инженерного батальона Балтийского флота направили по договору с Латвийской республикой в город Виндава, сейчас кажется Вентспилс, с целью создания береговых укрепрайонов. Командовал нами контр-адмирал Трибуц. В Виндаве я девять месяцев учился в школе младших командиров.

Кстати, Миша, с этим временем связан забавный случай. За хорошую учебу я был премирован увольнением в город. Возвращаясь в часть, купил пакетик красивых шоколадных конфет. Конфеты были такие вкусные, что, подходя к КПП, съел последнюю. На КПП был признан пьяным, арестован и отправлен на гауптвахту. Спасли меня сохранившийся фантик и офицер, не поленившийся сходить с этим фантиком в магазин.

Конфеты оказались с ромом, случай признали недоразумением и меня отпустили.

Летом на территорию Латвии вступили советские оккупационные войска. Опасаясь агрессивной реакции Латвии, мой батальон две недели просидел в окопах.

- Ну, дедушка! Ты говоришь как настоящий латыш.

- Я правильно говорю, Миша. Сначала я был там по приглашению правительства Латвии, а когда наши ввели свои войска насильно, все мы превратились в оккупантов.

Школу я закончил с отличием и здесь же, в Виндаве, 22 июня 1941 года встретил войну. Через шесть дней моя часть была уже в окружении.

- Дедушка, а какое звание ты получил после окончания школы?

- Старшиной первой статьи я был, внучек.

Получили мы приказ командования, грузиться на транспорт и идти на остров Эзель. Царила некоторая паника, поскольку положение на фронте было непонятным. Еще во время погрузки над нашим кораблем пролетел немецкий самолет-разведчик. Все понимали, что это неспроста, но надеялись на то, что нас будут прикрывать. На транспорт погрузилось не менее семисот военных - в основном со стрелковым оружием, правда, было два сдвоенных зенитных пулемета. Море немного штормило. Вышли в море, и выяснилось, что прикрытия никакого не будет. Два часа хода и над нами появился немецкий торпедоносец. Спокойно пролетел, видимо, оценивая обстановку, развернулся и пошел в атаку. Командование бойцами на палубе взял на себя командир роты Бабченко. В это время политрук Качурян забрался в штурманскую рубку и кричал оттуда командиру роты, чтобы он бросал все и шел в рубку, мол, все равно всем крышка. Были и такие политруки, Миша. Вот и у Астафьева в романе такой, а он писал правду. К счастью, большая часть из нас была настроена сопротивляться до последнего.

- Дедушка, а было страшно?

- Было, и даже очень. Некоторые бойцы находились, видимо, совсем в шоковом состоянии, смотрели, не отрываясь на приближающийся с воем немецкий самолет, и стреляли, не поднимая оружия. Пули шли в воду.

Старый человек перестал рассказывать и, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла, должно быть снова переживал этот страшный эпизод в своей жизни. Миша терпеливо ждал. Наконец дед посмотрел на внука и улыбнулся:

- А ведь мне тогда было столько же лет, сколько тебе сейчас, двадцать два. И ты знаешь, нам тогда сильно повезло, что на корабле была команда опытных российских моряков во главе с капитаном, которые сразу же по выходе в море отстранили эстонский экипаж и взяли управление транспортом на себя.

Это был поединок немецкого летчика с капитаном транспорта и, конечно, изначально преимущество было на стороне немца. Однако капитан просчитал действия пилота и в нужный момент скомандовал «стоп машина», а через некоторое время «полный назад». Торпеды прошли в пяти - десяти метрах перед носом транспорта. Торпедоносец пролетел над палубой, расстреливая нас из пулемета, а мы все, кто не потерял голову, стреляли по самолету. Вдруг он стал снижаться и сел на море. Следующие два часа хода прошли в ожидании немецких самолетов, но они не появились. Через некоторое время буксир притащил самолет к острову. Стрелок-радист был убит, а пилот ранен. Видимо, радист не успел передать информацию на базу, что и спасло нас.

Мы подошли к причалу Курисаари. Остров имел населенные пункты городского типа Курисаари и Ревансаари, было на нем и несколько деревень. На острове находился гарнизон наших войск под командованием генерала Елисеева. Был там свой аэродром, плавсредства и береговые батареи. Встретили нас как героев – в первые дни войны было не так много побед над немцами. Меня определили в мобильную группу по борьбе с десантниками и парашютистами. Военные власти забрали у местных жителей все велосипеды и радиоприемники. Члены мобильной группы и я, конечно, выбрали себе по велосипеду, а остальное добро раздавил трактор, на глазах у собранных на площади у церкви жителей города.

В июле часть войск гарнизона ушла на защиту Ленинграда. Мы, оставшиеся, получили приказ биться до последнего патрона.

Видно, остров этот для немцев был как бельмо в глазу. Их войска уже с июля стояли под Ленинградом, а Эзель взять не удавалось. За 2,5 месяца немцы трижды пытались высадить десант, и только третий оказался удачным. По нам ежедневно били с моря, с суши и с воздуха.

- А с суши-то как, дедушка? Остров же был ваш.

- Да очень просто, Мишенька, немцы планерами засылали на территорию острова группы диверсантов. Ночью немецкие самолеты тащили к острову планеры, в каждом из которых находилось по десять - двенадцать диверсантов. На подходе к острову самолеты разворачивались, а планеры продолжали бесшумное движение на нашу территорию. Попытка диверсантов проводить военные операции в дневное время не была успешной, поскольку проигрывали они нам в живой силе, хотя вооружены были значительно лучше. Тогда немцы изменили тактику, и стали проводить их ночью, а утром отплывали от острова на надувных лодках и прятались за каменными грядами до следующей ночи.

Их тактику мы разгадали, и наша мобильная группа осталась поздним вечером на берегу. Фашисты высадились, и здесь мы завязали бой. Диверсантов уничтожили, а шесть человек взяли в плен. Командование распорядилось пленных расстрелять. И тут, ты знаешь, возникли трудности, большинство, в том числе и я, отказались участвовать в расстреле. Добровольцы нашлись, но не сразу. Немцы были расстреляны из пулемета Максим, нашелся и красноармеец, который штыком добил раненых.

Ты знаешь, Миша, прошло уже столько лет, а я не перестаю удивляться, как же много было среди нас отчаянных парней! Вокруг море и враги, фронт далеко на востоке, перспективы пробиться нет, и в это время мы высаживаем свой десант из добровольцев, практически смертников, в Виртсу, куда немцы подвозили боеприпасы и где собирали силы для десанта. Эта операция так перепутала им карты, что следующий десант был только через два месяца.

Время шло, и в середине сентября, используя мощную огневую поддержку с моря и воздуха, фашистам удалось высадиться сначала на маленький остров Муху, а потом по дамбе перейти на Эзель. Мы пытались сдерживать их натиск, но силы были неравны, и пришлось отступить.

Командир батареи капитан Букоткин приказал нашей роте встретить передовые немецкие части на подходе к батарее. Маленькая группа бойцов с трехлинейными винтовками до темноты сдерживала натиск передовых немецких частей, вооруженных автоматами, пулеметами, минометами и поддерживаемых авиацией. Большое количество крупных камней в поле спасло жизнь многим бойцам. Однако почти у всех, оставшихся в живых, были ранения. Фашисты, чувствуя свою безнаказанность, применяли разрывные пули. Достаточно такой пуле задеть ветку дерева, как она разрывается на большое количество осколков. Нас только с наступлением темноты пустили на территорию укрепрайона. Там я сразу попал в руки санитаров, плащ-палатка на спине была изодрана мелкими осколками и намокла от крови. К счастью, глубоких ран не было, кровь остановили и, сделав перевязку, меня отпустили.

Ночью командир батареи приказал разделиться на три группы и прорываться на территорию острова. Все надели чистое белье, бушлаты. А белье, Миша, у нас было отличное, тонкое, шерстяное, со складов аэродрома, потом оно помогло мне выжить.

Я попал в первую группу, и это обстоятельство спасло мне жизнь. Немцы были готовы к прорыву, но к моей группе сработал элемент неожиданности, небольшая часть прорвалась, и я в том числе. Остальные почти все погибли. Немцы запустили осветительные ракеты и практически в упор расстреливали прорывающихся.

В лесу я встретил еще двух таких же «счастливчиков». Куда идти, что делать? Боеприпасов нет, еды нет.

На нас немцы открыли охоту с земли и с воздуха, как на зайцев. Восемь дней удавалось уходить. Ночами шли, днем прятались, а питаться приходилось ягодами и корой деревьев. На девятый день ночью, отупевшие и обессиленные, укладываясь спать под копну сена, мы не заметили, что она была рядом с дорогой. Утром проснулся от сильного удара в бок, открываю глаза: перед лицом дуло автомата.

- А дальше что, дедушка?

- Но мы же договорились…. Ну ладно, дальше плен.

Оба молчали некоторое время.

- Дедушка, а где ты был в плену?

- В Латвии.

- А бежать не пытался?

- До середины 1944 года было бессмысленно. Фронт далеко на востоке, а ты под охраной немцев, собак и латышей. Местное население было почти все на стороне немцев. В августе при подходе фронта ситуация изменилась и удалось бежать. К своим вышел с оружием и надеждой воевать. А получил до июля 1945 концлагерь советский.

- А за что?

- Не верили, Миша. Искали измену, каждую неделю унизительные допросы, чуть не повесился, спас случай. Первый месяц, еще там, в Латвии, допрашивали ежедневно, обращались хуже чем со скотом. В Союз везли на открытой платформе в летней одежде. Привезли с двусторонним воспалением легких, временами терял сознание, но выжил…. Измены не нашли, но потом еще двадцать лет жил с меткой, ограничивающей права, «был в плену»….

Старик замолчал, и некоторое время о чем-то думал, потом поднял глаза на внука и продолжил:

- Остерегайся внучек радикалов и всего что кончается на «изм». Мир он не черно-белый, он в полутонах. Ты знаешь, над входом лагеря висел транспарант – «СССР – самое демократическое государство мира». Похожего нигде не встречал?

- Нет, дедушка.

- На воротах Освенцима висел транспарант «Труд освобождает».

- А где же, дедушка, справедливость?

- Наверное, дорогой, на небе. На земле ее точно нет.