1.

Небольшой уютный Зеленодольск, окружённый с трёх сторон лесом, раскинулся вдоль живописного левого берега Волги. Громада правобережья, чёрной кручей нависая над тёмными водами, ограничивала свободное движение великой русской реки, заметно сближая её берега. Ещё со времён Петра Первого люди государевы запретили в этих местах вырубать высокие корабельные сосны и мощные дубы в три обхвата, объявив богатства эти собственностью Российской Империи. А в начале двадцатого века здесь, в самом узком месте течения Волги, был построен знаменитый Романовский мост – по тем временам чудо инженерной мысли, хотя строили его местные крестьяне-лапотники с помощью своих экипажей, мощность каждого из которых составляла всего одну лошадиную силу. В годы Гражданской войны Красная Армия во главе с самим наркомвоенмором Троцким отбивала здесь атаки бригады полковника Каппеля, взявшего тогда Казань. А в 1932-м разросшийся посёлок был переименован в город.

 

К концу 1941-го Зеленодольск принял более двадцати тысяч беженцев из Киева, Минска, Ленинграда… Мужчины отправились воевать, оставив свои дома и близких. Но заводы работали, выполняя и перевыполняя оборонный заказ. У станков стояли жёны и дети тех, кому сейчас крайне необходимо было оружие, производившееся здесь, в глубоком тылу.

 

Муж Александры ушёл добровольцем на фронт в июле, когда всё только начиналось. Ещё гремели из репродукторов довоенные песни и марши, ещё свежи были в памяти кадры кинохроники с бравыми кавалеристами, с армадами советских танков и самолётов, легко уничтожавшими на киноэкранах условного противника, ещё верили люди, что война будет где-то там, на чужой территории. Но вот она пришла, и всё оказалось совсем не так, как рассказывали недавно партийные агитаторы и пропагандисты.

 

Шура работала воспитательницей в детском саду, дети учились в школе. Старшей Лидии было тринадцать, Володе - одиннадцать. Поначалу трудно было без отца, но привыкли понемногу. К концу осени поток беженцев уменьшился. Надо было как-то зимовать, и партийные власти распорядились взять на учёт каждый дом, каждую комнату. Подсчитали, что на одного жителя с учётом приезжих приходится около двух с половиной квадратных метров жилья. Из этого расчёта и стали распределять несчастных, перепуганных войной людей, продолжавших прибывать с запада.

 

В большой бревенчатый дом-пятистенок Александры вселили две семьи. Ещё летом хозяева приняли четверых киевлян – женщину с двумя детьми и старенькую бабульку. Пятерых ленинградцев участковый милиционер привёл перед Октябрьскими праздниками, когда волжские затоны начали покрываться тонким непрочным ледком.

Дед Василий, глава питерского семейства, был потомственным рабочим с Путиловского. В первый же день по прибытии он отправился устраиваться на завод. С тех пор дома его видели редко. Придёт, бывало, поздним вечером, перекусит, чем Бог послал, упадёт на койку и спит, как убитый, до утреннего заводского гудка. Шестнадцатилетний внук его Павел с младшей сестрой Мариной поначалу решили учиться в школе. Дома было тесно, а потому уроки делали по очереди. Хорошо ещё, что Василий с ребятами сколотили двухъярусные нары вдоль стены, а то ведь поначалу приходилось спать вповалку на полу.

 

В начале осени ввели карточную систему, но иждивенцам хлеба выдавали мало – не выжить. Чуть лучше снабжались рабочие оборонных предприятий. Однако тоже не жировали, понимая, что провиант нужен фронту. Хозяйка Шура немного подкармливала жильцов, со страхом наблюдая, как таяли запасы картошки в погребе. Гроздья рябины в тот достопамятный год алели, будто пятна крови, привлекая к себе внимание приезжих. Деревья были буквально усыпаны ярко-красными ягодами. Павлуша первый начал их собирать – какая-никакая, а еда. Ребята последовали его примеру. С тех пор миска рябины стала обычным украшением стола в их доме. Правда, лакомство это не утоляло голод, а всего лишь заглушало его своим терпким вяжущим вкусом.

 

Но тут появились у добытчиков конкуренты – красногрудые прожорливые снегири, оставлявшие после себя лишь голые ветки и расплывчатые розовые пятна на белом предновогоднем снегу. Голь на выдумку хитра, и ребята научились ставить ловушки на птиц. Попробовали их жарить – оказалось вкусно. И всю зиму оголодавшие пацаны изводили снегирей, диких сизых голубей, стаями гнездившихся на тёплых чердаках, а также прочую пернатую живность.

 

2.

Голод гнал жителей окрестных деревень в города. Они надеялись найти здесь хоть какое-то пропитание, но всё было тщетно. Часто приходилось наблюдать измождённые фигуры стариков и детей, рывшихся в мусорных баках. Не брезговали отходами и городские жители. Однажды секретарь комсомольской организации Артём, застав Павла за этим неприглядным занятием, окликнул его. Они оказались сверстниками. Познакомились, разговорились, зашли в гости к Артёму. Напоив нового товарища морковным чаем, хозяин рассказал ему о главном:

 

- У нас очень сильная комсомольская организация. И мы, сознательная молодёжь, решили построить здесь город будущего - город-сказку, город-сад – чтобы цвёл на радость людям. Для начала поставили на берегу Волги вот этот дом, назвали его Домом Коммуны и решили жить здесь все вместе по новым коммунистическим законам. Война только помешала, проклятая. На фронт ушли многие наши ребята.

- Да, - глухо ответил Павел. – Война. Наш Ленинград в осаде, немцы под Москвой. Кто бы мог подумать, что такое случится?

 

- Ничего-ничего, – ободрил нового знакомого Артём. – Всё равно мы победим фашистов, и вот тогда… Ты только представь себе: абсолютно новый город, отстроенный с нуля! И главное – люди. Они будут жить здесь свободно, весело, просторно, не угнетая друг друга. Наши ребята, коммунары – все до одного комсомольцы, убеждённые борцы за светлое будущее, строители Коммунизма. Отбросив мелкобуржуазную обывательскую психологию, мы живём прямо здесь, сейчас, сегодня по законам будущего коммунистического общества. Пройдут годы, и нашему примеру последуют все горожане, вся страна, весь мир! Правда, война… пришлось немного уплотниться, но ведь это временные трудности, ты понимаешь…

 

Павел пил чай и с нескрываемым удивлением и восхищением смотрел на молодого человека, сидевшего на кухне перенаселённого бревенчатого барака - в глухой провинции, в осаждённой врагом стране… Человека, жившего впроголодь, но отдававшего все свои силы борьбе за светлое будущее, которое он видел и к которому стремился. Гость слушал и постепенно проникался его смелыми, безумными на первый взгляд идеями, его одержимостью, его желанием переделать, преобразовать весь наш несовершенный пока ещё мир…

 

- Значит так, - подвёл черту Артём, - на фронт нас с тобой по возрасту не возьмут. Я пробовал - военком упёртый мужик, не переспоришь. Но мы и здесь сумеем принести пользу Родине. Ты как, токарный станок сможешь освоить?

- Смогу, наверное, я в Лениграде в технический кружок ходил. Только у меня сестра ещё есть - на год младше.

 

- Сестра… Что ж, завод большой, рабочие руки нужны. У нас ведь и четырнадцатилетние работают. Ставим для низкорослых подставку, чтобы до рычагов доставали, и шуруют ребята - за милую душу. Всё от человека зависит. Будет твоя сестрёнка план давать – хорошо. Не сможет – на подсобные работы пойдёт. Главное – чтобы старалась. Не боись, Павлуха, прорвёмся, с голоду не помрём. Рабочую карточку получишь. Это тебе – не хала-бала!

 

3.

Заводы работали с утра и до позднего вечера. Некоторые цеха – посменно, круглосуточно. Первая военная зима была голодной. Позже, весной, раздали людям землю под огороды. Заново учили премудростям земледелия городских жителей - бывших крестьян, сбежавших из окрестных колхозов. При заводах создавались теплицы, подсобные хозяйства. Делалось всё, чтобы своими силами прокормить работников предприятий и их семьи. А пока…

 

Отстояв смену, рабочие буквально валились с ног от голода и усталости. Однажды в обеденный перерыв, проходя по цеху, Павел увидел пожилого станочника, который сидел на разбитом ящике у своего станка и жевал жмых, макая его в машинное масло.

- Ты что? – удивился парень. – Желудок испортишь! Где твой хлеб? Получил ведь сегодня.

- Ничего, я привычный, добродушно ответил старик. - Зато внуки с голоду не помрут, им отдам. У меня их трое, а ещё жена больная.

 

Павел только покачал головой. А что он мог ещё сделать? Норму хлеба урезали до четырёхсот граммов в день по высшей четвёртой группе, часто задерживали. Люди пухли от голода, пытаясь заменить пищу обильным питьём. Но от воды появлялась лишь слабость, апатия и вырастал огромный наполненный жидкостью живот. Все знали это и старались меньше пить. В начале 1942-го года по Зеленодольску прокатилась эпидемия тифа. Медики, как могли, боролись с болезнью, но от большой скученности, оттого, что были закрыты многие бани, сильно расплодились вши, распространявшие заразу.

 

В тот день Павлуша проснулся с трудом. Ещё было темно, но заводской гудок издевательски-требовательно поднимал рабочих. Одновременно заговорил на стене большой, будто чёрная воронка, репродуктор, из которого зазвучал сначала гимн СССР, потом сводка новостей с фронта, гимнастика и многое другое. Был у Александры до войны радиоприёмник, но по распоряжению властей пришлось его сдать на радиоузел.

 

Дед Василий встал загодя, растопил печь. Однако даже в тёплой комнате не хотелось Павлу покидать нагретую постель. Знобило. Заставив себя выпить чашку чая с шиповником, парень надел полуразвалившиеся ботинки, полушубок, шапку и шагнул за покрытую инеем дверь навстречу морозной заснеженной улице. Тёмные сгорбленные тени рабочих молча двигались вперёд, стекаясь отовсюду к проходной завода, которая поглощала их с тем, чтобы вечером, через двенадцать-четырнадцать часов выплюнуть назад – усталых и обессилевших - в такую же морозную тёмную ночь. И так – день за днём, месяц за месяцем. Правда, завод кормил их. Но пищи хватало лишь на то, чтобы выжить и выполнить своё предназначение – дать армии оружие, помочь стране разбить и прогнать с нашей земли подлых фашистских захватчиков.

 

С самого утра болел живот, но Павел старался не обращать на это внимания. Работал, как всегда – чётко, размеренно, стараясь дать норму. Ближе к обеду разболелась ещё и голова, усилился жар, а ноги стали – будто ватные. Он присел у станка, привычно достал из сумки обед, однако встать больше не смог.

- Тиф! – коротко сказал мастер, стараясь не подходить близко к потерявшему сознание рабочему, чтобы не заразиться.

 

4.

Павлуше повезло. Незадолго до того, как его отвезли в тифозный барак, в связи с эпидемией в город прибыла комиссия из Москвы. Убрали заведующую горздравотделом, открыли дополнительные бани, а больных стали лечить, как и положено - лекарствами, которые вдруг появились, будто по мановению волшебной палочки. И самое главное – кормить стали лучше. До боли знакомая картина: приехал барин, и всё сразу наладилось.

 

Две недели Павел находился между жизнью и смертью. Но молодой организм взял своё. В конце марта - улыбающийся и жизнерадостный скелет, обтянутый бледной кожей - он появился на пороге ставшего ему родным жилища и радостно сообщил всем присутствующим:

- Здравствуйте, дорогие мои! Перезимовали, теперь будем жить! По случаю моего выздоровления предлагаю организовать в нашем доме коммуну. Вторую в городе! После суровой зимы мы сроднились друг с другом. Вы приносили мне в больницу последнее, отрывая от скудных своих пайков. Все выжили, никто не умер, не опух от голода - даже дети, даже киевская старая наша бабулька. Теперь мы одна семья. Короче, кто за коммуну?

 

Председателем выбрали деда Василия, заместителем - Павла. Но что делать дальше, никто не знал. От хозяйской картошки остались лишь два ведра очисток на посадку, а до первой зелени было ещё далеко. И тут с трудом передвигавшаяся бабуля, которую все подкармливали зимой, будто отдавая долг совести, поделилась своим горьким опытом украинских голодных зим. Заново перелопатили освободившийся от снега огород и нашли-таки с десяток мёрзлых клубней картофеля. Очистили их от кожуры, размяли, высушили у печки. Полученным порошком, напоминавшим крахмал, можно было заправлять жиденькую похлёбку, которая и выручила коммунаров. Тем более, что неподалёку было колхозное картофельное поле, в течение весны неоднократно перекопанное горожанами – не впервые случился голод в здешних местах. Так и дотянули до ранних нежных побегов крапивы, сныти и прочей съедобной зелени.

 

Дед Василий, хоть и стал председателем Коммуны, не понимал до конца сути этого нового для него образа жизни. А потому частенько обращался к своему заму с каверзными вопросами:

- Вот скажи мне, Павел. Выходит, жить коммунары будут вместе, работать вместе и все вопросы решать голосованием. Это я понимаю. Но вот как они жениться будут?

Молодой человек морщился от таких слов, чесал в затылке и рассказывал старику о мировом опыте, о том, что семья – это пережиток прошлого, что между коммунарами должны быть лишь временные связи, что ни в коем случае нельзя, чтобы человек стал индивидуалистом, рабом семьи:

 

- То, что мы здесь объединились – это так, чтобы старики и дети зимой не голодали. А вот у Артёма в Доме Коммуны всё серьёзно, и ребята решили, что вполне допустимы браки по взаимному согласию. Но детей, ввиду большой скученности, постановили пока не заводить. Хотя, и аборты тоже делать нельзя – закон запрещает. Вообще, все вопросы внутри Коммуны надо решать открыто, голосованием. Тут пролетарское чутьё должно быть у каждого. Один человек может ошибиться, коллектив – никогда.

 

- А детей, значит, вы все вместе воспитывать будете? – саркастически ухмыльнулся дед.

- Ничего смешного! Есть ясли, детские сады, школы. Сознательные родители станут отдавать малышей в интернаты. И это правильно. Пойми, дедуля, деток этих воспитают настоящими коммунистами. Ведь они - наше будущее!

- Эх, молодо-зелено, - вздохнул старый рабочий. – Ничего-то вы не понимаете в жизни. Ведь мать – она на то и мать, Мадонна с младенцем. Никогда она не отпустит своё дитя, не отдаст никаким воспитателям. Материнский инстинкт – он в женщине самый сильный, самый первородный.

 

- Молчи дед! Неправда твоя. Революционная сознательная молодёжь может горы свернуть ради светлого коммунистического будущего. Что нам какие-то звериные инстинкты? Мадонна… Иконы… Ты эти поповские штучки брось!

- Горы-то свернуть – невелика работа, - вздохнул Василий. – Ты вот попробуй сущность свою, не тобой сотворённую, хоть на каплю, хоть чуточку изменить. Нет, ничего у вас не выйдет, дорогие мои коммунисты… или коммунары.

Павел ещё о чём-то говорил, что-то доказывал. Но дед только махнул рукой и пошёл по своим делам.

------------------------------------------- ------------------------------------------- ------------------------------------------- ------------------------------------------- ------------------------------------------- ------------------------------------------- ------

5.

Летом в Зеленодольске благодать. Лес рядом, а в нём грибы, ягоды. Волга блестит вдалеке своей соблазнительной голубизной, а вдоль неё через весь город протянулась заросшая камышом протока – Ремешка. В начале июля ночи совсем короткие, а карась на рассвете клюёт – только успевай подсекать. И лишь забрезжит за окном светлая розовая полоска, как вдруг какая-то непреодолимая сила будто толкает Павла в бок. Он с трудом отрывает от подушки голову, берёт в сенях удочку, сумку с припасами и отправляется к излюбленному давно прикормленному месту, чтобы в очередной раз испытать своё рыбацкое счастье, а заодно и побаловать коммунаров свежей речной рыбкой.

 

Трудно описать всю прелесть раннего летнего утра на небольшом водоёме между широких разлапистых кустов, тянущих свои зелёные ветви к неподвижной загадочной водной глади, ещё хранящей теплоту вчерашнего жаркого дня. Назло приятному утреннему холодку по протоке стелется лёгкий прозрачный туман, а круги на воде напоминают о том, что рыба проснулась и в тёмной речной глубине ждёт не дождётся, чтобы привычным движением губ легко и непринуждённо сорвать вожделенную наживку с крючка незадачливого рыболова.

 

Через час в садке у Павла плескались с десяток упитанных карасиков, а он, увлечённый древней игрой с поумневшей за тысячелетия рыбой, вдруг увидел нечто такое, что заставило его забыть обо всём на свете. Совсем рядом, за большим кустом, в свете лучей восходящего солнца - водную гладь вдруг покоробило, плавно отталкиваясь от неё изящными маленькими ручками, сказочно прекрасное существо… почти русалка. Обнажённые нежные плечи, небольшие груди под зеркальным слоем воды, прочие прелести, о которых можно было только догадываться – всё это гармонично вписывалось в величественный утренний пейзаж небольшого закрытого от посторонних глаз водоёма.

 

Рыбак зачарованно смотрел на божество, плескавшееся совсем рядом - за полупрозрачной зелёной завесой. И не понимал, откуда эта невиданная прелесть могла появиться здесь, рядом с ним, на этой древней планете, в этот неподходящий для нежных чувств момент, когда его страна напрягла все свои силы, пытаясь одолеть наседавшего на неё врага…

 

Эти мысли промелькнули в его охваченной восторгом голове, а сам он, опасаясь пошевелиться, просто сидел, смотрел, и лишь немного отойдя от потрясения, узнал, наконец, дочь своей квартирной хозяйки - тринадцатилетнюю Лидию. Искупавшись, девушка оделась и как ни в чём не бывало пошла домой. Павел подождал ещё немного, постепенно приходя в себя, собрал вещи и последовал вслед за ней. Тем более - пора было отправляться на работу.

 

6.

С тех пор всё изменилось в жизни шестнадцатилетнего юноши. Мир стал другим – ведь рядом обитало прекрасное существо, с которым он навсегда связал свою молодую жизнь. Нет, он не пытался чего-то добиться от юной красавицы, не обременял её объяснениями или обязательствами. Они просто дружили. Вместе ходили на танцы в Дом Коммуны или в расположенный неподалёку большой бревенчатый клуб имени Парижской Коммуны. Смотрели фильмы, танцевали под новое, только появившееся чудо техники – патефон.

 

А по выходным для молодёжи играл струнный оркестр. После танцев - по дороге домой – многие пары задерживались, прощаясь друг с другом в Поцелуевом Парке. Там, где после войны был зажжён Вечный Огонь. И хотя Павлуша с Лидой жили в одном доме, они всё равно заходили сюда. Сидели на лавочке под разлапистыми липами, говорили о будущем, обо всём на свете, и юноша с наслаждением держал в руках детскую ручку своей нежно любимой красавицы. Они не скрывали свою любовь, не прятались. Но честно, по-комсомольски решили подождать немного, пока не станут взрослыми. Ведь Лидии к концу лета исполнилось всего четырнадцать лет. И что бы ни случилось, влюблённые старались держать своё слово. Тем более, что им и без плотских утех было очень хорошо вдвоём.

 

Нынешней молодёжи трудно понять всё это. Но так было, это несомненно. Молодые люди в те далёкие годы раньше становились взрослыми, а потому старались быть честными перед собой, перед комсомолом и перед своей великой Родиной. Так они были воспитаны.

Забегая вперёд, скажу, что через полгода комсомольский вожак Артём добился своего, и они с Павлом, семнадцатилетние, были отправлены сначала в учебный отряд, а затем - на фронт. Оба погибли, подобно миллионам их сверстников. Похоронки на них пришли осенью 1943-го года.

 

7.

До весны сорок третьего Александра дотянула с трудом. Действовала карточная система, и ей, воспитательнице детского садика, было положено меньше продуктов, чем рабочим на оборонных заводах. Двенадцатилетний сын Володя ел мало, но четырнадцатилетней Лидии нужно было хорошее питание.

- Не пей так много воды, - говорила Шура дочери, - водянкой заболеешь.

- Это как? – удивлённо переспрашивала девочка.

- Опухнет у тебя живот, тогда узнаешь, как. Сейчас я лучше картофельных очисток сварю.

 

Вовка пытался помочь матери – ходил на затон к рыбакам, выпрашивал у них мелких ёршиков, из которых дома получалась наваристая запашистая уха. Но ближе к весне лёд просел, снег стал влажным от выступившей на поверхность воды, и добытчик возвращался домой с мокрыми, задубевшими от мороза ногами.

- Всё, больше на Волгу не пойдёшь, - строго наказывала ему мать, раскладывая возле печки сырые носки, размокшие старые лапти и только что выстиранные портянки-обмотки.

 

Довоенная кожаная обувь износилась, новой взять было негде, и городские жители, в большинстве своём, ходили в лаптях.

– Завтра Лида с подругами за валежником в лес собирается, вот им и поможешь, - наставляла сына Александра. - Дрова заканчиваются, теперь ветками топить будем.

Семья из Ленинграда ещё под Новый Год отметила новоселье. Они получили комнату в новом просторном бараке. Оставшиеся коммунары по-прежнему жили одной семьёй и помогали друг другу. Дед Василий заходил иногда - приносил новости от Павла. Со страхом и надеждой горожане ждали почтальона – пожилую женщину, разносившую по домам либо ужас похоронок, либо маленькие треугольные конверты - весточки с фронта.

 

Картошка в доме давно закончилась, остались только крупно нарезанные очистки на посадку. Но и их приходилось подъедать в надежде на то, что весной у соседей можно будет взять взаймы немного семян.

- Ма, у меня живот болит, - заныл Володя, который сидел на скамейке и отпаривал в тазу заледеневшие ноги.

- Ой, это от картофельных очисток, - отозвалась Лида. - Нам в школе говорили, что нельзя их есть, они для организма вредные.

 

От больного живота в медпункте Шуре дали таблетки, но детей кормить было нечем. Полученный на карточки чёрный, будто вакса, хлеб исчезал мгновенно – ей самой доставались крохи. Всё, что можно было продать, давно продали. Вернее, обменяли в окрестных сёлах на продукты. Летом кормились огородом, ходили в лес. Грибы, ягоды, щавель, дикий лук в лугах собирали - тем и жили.

«Эх, дотянуть бы до мая, до первой лохматой наваристой крапивы! – думала Шура. – Но что делать сейчас? За одичавшими собаками гоняться? Да они, разбойники, скорее тебя загрызут, чем ты их без ружья поймаешь! Зеки, слышала, едят собачатину - от туберкулёза помогает. Волки откуда-то появились. Знакомый охранник видел, когда на лесозаготовки заключённых водил. Страшно», - эти мысли не давали женщине покоя ни днём, ни ночью…

 

Говорят, что девяносто процентов всех проблем решаются сами собой. Остальные десять – просто неразрешимы. В школе, где училась Лидия, ученикам предложили работать на вновь организованной швейной фабрике. Девчонки, не раздумывая, согласились все. Так хотелось им хоть чем-то помочь фронту. Взяли четверых, и Лиду, радостную и счастливую, тоже приняли на работу. Дали продуктовую карточку, другие льготы. А у матери, когда узнала об этом, будто камень с души свалился…

 

…Десяток швейных машин, комната для раскроя материи – швейная фабрика начиналась в районе нынешней улицы Чехова. Шили ватники, гимнастёрки, рукавицы и многое другое. Огромные тюки с ватой приходилось снизу, от железной дороги закатывать на гору. Со смехом, с шутками и прибаутками толкали девчонки перед собой «сырьё» для нового производства. Потом, правда, Лидия мучилась с надорванным животом, но виду не подавала - не до болячек было. Тем более, что на отца пришла похоронка, и мать ночи напролёт, сцепив зубы, беззвучно рыдала, уткнувшись в подушку. А утром ей надо было идти на работу и управляться с малышами в детском саду…

 

8.

К лету 1944-го года жизнь горожан начала понемногу налаживаться. Жилищная проблема уже не стояла столь остро. В верхней части Зеленодольска строилось относительно качественное жильё, а внизу, в районе нынешней швейной фабрики, вырос целый город бараков-засыпушек. Отопление было печное. Прямо на полу в комнате ставили кирпичную печь либо металлическую буржуйку. Трубу выводили в окно. Но люди были рады и этому. Работали библиотеки, клубы, кинозалы. А предприятия города, не останавливаясь ни на минуту, продолжали наращивать выпуск всего того, что так нужно было тогда фронту.

 

Осенью в Зеленодольске появилась новая рабочая сила – военнопленные. Немцев разместили в районе нынешней улицы Чехова, за стадионом Комсомолец и внизу. Они выполняли самые тяжёлые земляные и погрузочно-разгрузочные работы, строили дома. Было голодно, кормили их плохо, и зимой от дизентерии погибло около полутора тысяч бывших вражеских солдат.

 

Трудно понять почему, но многие женщины, отрывая от себя последнее, подкармливали потерявших человеческий облик, вшивых, худых, будто тени, пленных.

- Ты куда это с кастрюлькой ходила? – спрашивала Александру украинская бабулька. – Неужели опять фашистов похлёбкой кормишь? Может быть ты им и хлеб свой отдашь?

- Ну, уж нет, - оправдывалась Шура, - Много ли мы его получаем? Твоим, вон, внучатам с детский кулачок ржаной чернушки в школе дадут, и всё. Я этим иродам вчерашний супчик отнесла. Живые ведь души, тоже есть хотят.

 

Рядом с деревянным клубом Парижской Коммуны достроили и, наконец, открыли дом культуры «Родина» - настоящий дворец с прекрасным кинозалом. Фильмов было мало, и Лида с младшим братом несколько раз подряд ходили смотреть одни и те же полюбившиеся им кинокартины. Володе весной исполнилось четырнадцать лет. Ему нравилось читать библиотечные книги и журналы, решать сложные математические задачи. Память у парня была отменная, и учился он лучше других. Поэтому после окончания семилетки надумал мальчишка идти в восьмой класс, а затем поступать в один из казанских вузов. Учителя одобрили это решение, но не сложилось.

 

Надо сказать, что желание учиться в те годы было у молодёжи очень большое. И чтобы ограничить число абитуриентов, перед войной было введено платное обучение в старших классах школы и в вузах. Но предприятия могли на льготных условиях за свой счёт учить молодых рабочих с тем, чтобы те потом возвращались на родной завод. Александра хлопотала перед начальством, чтобы сын стал таким стипендиатом. И вот в один из майских дней 1944-го года его вместе с матерью вызвали в школу.

 

В кабинете директора заседала комиссия. Увидев Володю, комсорг школы встал и подошёл к молодому человеку:

- Знаю, Владимир, что хочешь получить образование. Но ты комсомолец и должен понимать: советская Родина в опасности. Мы напрягаем последние силы, чтобы добить фашистскую гадину в её логове. Великий Ленин завещал молодым: «Учиться, учиться и ещё раз учиться». И ты станешь инженером, врачом или учителем – кем захочешь. Но только после войны. А сейчас стране нужны рабочие руки, мой дорогой товарищ. Миллионы четырнадцатилетних комсомольцев куют Победу здесь, в глубоком тылу. В общем, предлагаю тебе получить рабочую профессию в ремесленном училище и трудиться на нашем заводе.

 

Отказаться было невозможно, и Александра, обняв сына, прямо здесь, в кабинете, благословила его на важное для Родины дело:

- Всё верно, сынок. Твой отец погиб, и ты должен завершить то, что он начал. А учиться будешь потом, когда разобьём фашистов.

 

На том и порешили. Володя жил долго и счастливо. Но высшего образования он так и не получил. Видимо, не хватило силы воли. А может быть в этом виновата война, которая унесла с собой десятки миллионов молодых жизней - та ужасная кровавая битва, которая изменила судьбы многих и многих людей. Даже тех, кто остался в живых.

 

И никогда не понять сытым европейцам, почему в России никак не хотят забывать те далёкие страшные годы? Почему до сих пор помним и празднуем мы поистине Великую общенародную нашу Победу?!