- И нечего так орать! - обращался Сева к кладбищенским воронам. Они черной сетью опустились на землю, будто шумно пророчили недоброе.

- Кышь, зараза, накаркаешь!...

Солнечные лучи заходящего солнца преломлялись на поверхности надгробий, образовывали причудливые тени. Закат алел ярко и зловеще, то ли предвещая холодную погоду, то ли поддерживая воронье. Очертания оград, памятников, корявых ветвей на багровом фоне казались неестественно четкими, будто звенящими, и нереально большими. Человек чувствовал себя жалким лилипутом в мире мертвых великанов. Шорох крыльев и крики птиц в тишине кладбища. Ни тебе шума машин, ни людской суеты. Жуть.

 

И вдруг в стороне, тускло, визгливо:

- Мань, Мань, Мань…, Мань, Мань, Мань….

 

Сева брел между старыми могилами. Тропинка никак не кончалась. Сева надеялся, что она приведет к кладбищенским воротам, но, похоже, ошибался. Точно ошибался. Заблудился!

Идти Севе было тяжело. Во-первых, от работы. Сегодня закопали троих покойничков. Сева с напарником Толиком, превозмогая вчерашнее похмелье, с ночи рыл три свежие могилы. Еле успели в срок. За час до первой церемонии наехал разъяренный Бугор. Орал так, что Сева чуть не оглох. Люди изнывают от желания опохмелится, а тут вопят: «Не успеем, уволю всех к чертовой матери!».

Увольняй, сам бери лопату в руки и вперед, копай до посинения! На тот свет всегда успеем. Часом раньше, часом позже... Закончили все же. Родные покойных не поскупились, отблагодарили на славу. Поэтому сейчас Севе было тяжело вдвойне, от этой самой благодарности. Ноги отказывались идти, глаза закрывались. И как они так незаметно приняли почти два литра на троих! Чуть-чуть на утро осталось. Толик скопытился там же в сторожке, а Сева побрел домой. Что за дурацкая прихоть – всегда ночевать дома. Сева хвалился, что это принцип, спать дома под жениным боком, а про себя ворчал, что ничто не заставит его остаться на кладбище, боится, и все тут. Только нечего всем знать про это. Хотя вон Петрович, сторож, живет тут, и ничего, здоровешенек! Правда, сторожка с краю. Из окна, с горы, городские огни видно, дорога рядом. Да и сам Петрович, как стемнеет, уже вдрызг пьяный спит…

Солнце село. Стемнело. Тропинка под ногами потерялась. Оглянувшись, Сева обнаружил, что он один среди заброшенных могил и зловещих зарослей. Полная луна недобро выглядывала из-за рваных облаков, гонимых ветром. Ночное кладбище смутными тенями шорохами и звуками обступало отовсюду, и не было ему конца и края. Живой сущностью пробуждалось той частью своего существования, которая недоступна при свете дня. Корявые ветви кустарников тянулись тощими руками, цепляясь за одежду. Надгробья отполированными боками отражали матовый лунный свет. Тени от них скрывали землю. Отовсюду фотографии лиц умерших: молодые, старые, совсем маленькие. Их глаза вглядывались в окружающий мир оттуда, из другого измерения. Некоторые мерцали в лунном свете, следили за чужаком, который был здесь иным, непозволительно живым. Пока...

 

- Мань, Мань, Мань…, Мань, Мань, Мань…. – протяжно, глухо, ниоткуда….

 

Скрип ветки. Смутная тень. Тихий вздох, и нечто промелькнуло во тьме. Сева почувствовал, что не один.

По спине пробежали мурашки, ноги как ватные, не пошевелить…. Сева взвизгнул, неожиданно громко. В ответ - многократное эхо. Как будто звук ожил и сам по себе разлетелся из всех уголков ночного кладбища…

Обезумев от страха, Сева бросился через темные заросли.

Бежал он долго. По сторонам не смотрел. Боковое зрение выхватывало темные аллеи, ведущие в никуда, усыпальницы, призрачные облака, парящие над могилами. Тучи разошлись, полная луна сияла на надгробьях, отражаясь от стекол фотографий умерших. Силы заканчивались. Выхода не было. Сева подумал, что сейчас он упадет на могильную плиту, не в силах больше подняться, а там, будь, что будет... «Господи, спаси и сохрани меня! Господи! Если я выберусь отсюда, Господи, пойду в Храм, начну новую жизнь! Пить брошу, клянусь тебе, Господи!»

 

И тут земля разверзлась, мир перевернулся, и Сева рухнул в темноту. Летел недолго. Грохнулся на что-то комковатое и рыхлое, ударился. Следом что-то посыпалось. Наступила тишина, прерываемая тяжелым, с присвистом, дыханием. «Ё-моё!.. Я в могиле!» - охнул Сева и отключился...

 

"Холодно. Сыро". Где он, что произошло? Голова раскалывалась. Во рту пересохло. Открыл глаза. Над ним темное небо, все в зловещих косматых облаках. Вокруг сочащиеся влагой земляные стены... Вспомнил, как отвели три похоронных обряда, как расслабились сверх меры, как заблудился по дороге домой, бежал по ночному кладбищу и угодил в свежевырытую могилу... «Ё-моё...», - шептали трясущиеся губы.

 

Еле слышный шорох нарушил ночную тишину. Раздался то ли вздох, то ли стон.... «Я не один, в могиле кто-то есть..»

Волосы на бедной Севиной голове встали дыбом. Ощутил, что на него кто-то смотрит... «Господи, спаси и сохрани! Помоги, Господи!» - захлебывался дрожащий от страха Сева. «Чур меня, чур!»... Стал вспоминать, как надо креститься.

Опять возня и вздох рядом. Что-то мягкое коснулось скрюченного в углу могилы человека. Сева завопил. Голос эхом отозвался со всех концов ночного кладбища...

Из темноты, не мигая, смотрели два желтых глаза.. Над ними угадывались большие черные рога. Ниже — необъятная косматая борода... «Дьявол! Чур меня, Дьявол» - выдохнул Сева. Его последней мыслью было: «Ну вот и все. Конец... Я в аду… »

 

* * *

 

Утреннее солнце осветило последнее прибежище усопших. Оно поднялось выше и заглянуло в свежевырытую могилу. И несказанно удивилось, обнаружив там, где им быть не положено, двоих:

человека, седого, скрючившегося в одном углу, который то ли спал, то ли был без сознания;

а в другом... В другом, напротив, окаменев от ужаса, застыла .... большая серая коза. Глаза ее не мигая, желтели из-под огромных рогов. Косматая борода дрожала... На шее мерцал ошейник с надписью «Маня».