Утро выдалось тёплым. Ирина поняла это, как только зашла за угол

дома. Ни ветра, ни сырости не ощущалось. Благодать! И только Ирина

подумала об этом, как небо разорвало эхо взрыва. Она не стала глазами

искать ту сторону, откуда повеяло страхом. Она точно знала, что звук

исходит со стороны Донецка. По сложившейся традиции она быстро

набрала номер телефона матери, чтобы в который раз услышать её выводы

по поводу очередной бессонной ночи, по поводу того, что она это уже

когда-то испытала.

 

Ирина знала, что мать снова задаст вопрос о том, как подрастают внучки и,

не успев услышать ответ, тут же начнёт вспоминать о том, как она растила

своих детей. Разговор всегда был ни о чём. Ирину это не раздражало:

старенькая мама, как малое дитя. Только мама об этом не догадывалась.

Она по-прежнему продолжала напоминать о том, что надо теплее

одеваться, что надо беречь себя, что здоровье у нас одно, чтобы никогда не

забывала надевать перчатки. Женские ручки от мороза быстро стареют.

Мама-мама, знала бы ты, сколько всей правды от тебя скрывает твоя дочь.

 

Трубку мама не подняла. Ирина повторила вызов и услышала короткие

гудки. Скорее всего, мама была чем-то занята. Хотя… ритуал утренней

беседы перед работой никогда не нарушался. Шесть-семь раз Ирина

набирала номер, пока не дошла к дому матери. Быстро взглянув на окно, в

которое мама всегда выглядывала, чтобы помахать дочери старенькой

рукой, Ирина обомлела: окно было зашторено. Страх охватил дочь: мама не

отвечает, окно зашторено, её сковал недуг. Быстро перебежать дорогу

Ирине не удалось. Мимо мчал кортеж машин, сопровождающих ОБСЕ.

Носятся туда-сюда по дороге, а толку – ноль десятых. Кортеж промчался на

зелёный с сиренами, затем зажёгся красный. Время работало против

Ирины. Наконец дорога освободилась.

 

Заскочив в кабинет, бросив сумку на стул, тем самым показав, что на

работу пришла вовремя, Ирина убежала к матери.

 

Домофон, как и телефон, тоже молчал. Сердце сковала острая боль. Ирина

в последний раз набрала номер матери и услышала:

- Дочечка, я не могу говорить. Я в церкви.

- Господи, мама, неужели нельзя было об этом сказать сразу! Слава Богу –

жива.

 

Как хорошо и здорово осознавать, что все твои родные живы. Ирина

вернулась на работу со слезами на глазах. Нервы снова выдали её

слабость. Но на работе она изо всех сил будет показывать, что ничего

страшного не произошло. Тем более, ничего и не было. Просто бурная

фантазия надломила какой-то нерв.

 

А на рынке только и говорили о Минской договорённости. Мнения были

разными, иногда односторонними, иногда полярными, но это были

«мнения». Ничего большего люди не могли себе позволить.

Интерпретировать любой пункт договора каждый волен так, как ему удобно

в данной ситуации. А людям удобно, чтобы дети перестали кричать по

ночам от страха, чтобы в ванных комнатах пахло стиральным порошком, а

не валерьянкой, чтобы перловую кашу наконец сменил плов и гуляш.

 

- Ирина Ивановна, я сегодня глаз не сомкнула. Я проревела всю ночь.

Такое чувство, будто нас хотели истребить до утра. Земля ходуном ходила,

стены дрожали. Я больше не могу. Я, честное слово, больше не выдержу.

- Выдержишь, дорогая. Твои все живы?

- Конечно! Только они всё время ныряют в подвал с детками.

- И правильно делают. Бережёного Бог бережёт.

- Не поверите, я начала читать молитву. На Гвардейке, думаю, практически

все читают сейчас молитвы.

- Галочка, не только на Гвардейке. Я знаю, что говорю. О нас молится

Россия.

- Так уж и молится? – удивлённо посмотрела она в глаза Ирине.

- Так уж и молится, - улыбнулась Ирина.

 

- Я, наверное, уеду с детьми в Россию, сказала Маша, увидев Ирину в

павильоне. Сил больше нет это слышать. Детям специально наушники

надеваю для просмотра мультиков. Бомбёжка всех достала.

- Маша, это твоё право. Я не знаю, что тебе сказать. Решай сама.

- А вы верите в победу?

- Конечно.

- Завтра?

- Вчера, - улыбнулась Ирина. Война – штука вредная. Она сама выбирает

место, время и жизни. Вот такая она сволочь.

 

А небо всё время разрывало эхо взрывов. Люди невольно поворачивались в

сторону Донецка. Бедные дончане. Бедные их души и нервы. Бедные

матери, теряющие своих детей. И тут Ирина увидела ополченца. На его

плече висел автомат, а в руке он держал букет цветов. Ирина улыбнулась:

жаль, что она не художник. Какая символичная картина получилась бы у

неё. Она посмотрела вслед парню и мысленно перекрестила его. Живи,

парняга! Живи, защитник. Пусть твоя девушка дождётся тебя живым.

 

**

 

Рабочий день тем и отличается, что может отвлечь от тяжелых мыслей,

погрузив в работу со всеми потрохами. Только в шестнадцать часов она

поняла, что пора домой. Она знала, что только переступит порог, тут же

включит новости. Надо знать и видеть всё, что происходит совсем рядом. А

рядом – Горловка, Иловайск, Ясиноватая, Гвардейка, Донецк.

 

«Донецк подвергся массированному обстрелу», - услышала Ирина и

прильнула к экрану телевизора. Люди плакали, выли, кричали,

проклинали. Фрагменты тел валялись на истерзанной площади Донецка.

Это - невыносимо больно. Это невыносимо страшно и безысходно. Это на

грани умопомешательства. Хотя… многие сошли с ума от пережитого. За

окном продолжаются взрывы. Надо успеть до пятнадцатого числа стереть

нас с лица земли. И это «надо» действительно стирает с лица земли

настоящий молодой генофонд Донбасса.

 

Осталось четыре часа до… ноля часов.

Долгих, кровопролитных четыре часа, после чего будет ясно, продолжится

ли война, остановится ли Сатана, вразумит ли безумных Бог.

Ах, эта глупая надежда, вечно затягивающая на шее шнурок.

 

**

 

На фоне миномётного обстрела,

На фоне разорвавшихся снарядов

Перчатка разноцветная пестрела,

А кисть руки лежала где-то рядом.

 

Это не чёрный юмор.

Это Донецк.

Горловка.

Углегорск.

Иловайск.

Ясиноватая.

Дебальцево.

Макеевка.

Это – мы.

Кто следующий?

 

14.02.15