http://www.litkonkurs.com/?dr=45&;tid=217114 &pid=0

 

10

Общежитие было ненастоящее. Когда-то здесь располагался швейный цех. Теперь его весь перегородили, получились высокие узкие комнаты вдоль окон со стенками из ДСП метра на два высотой. А высота цеха метров шесть! Звукоизоляции никакой. Казарма на триста человек. В комнате, куда поселили Веру, стояло десять коек с тумбочками, платяной шкаф, обеденный стол и с дюжину колченогих стульев и табуреток. «Зато не бомбят», – успокаивала себя Вера.

Соседями её были беженцы из Казахстана. Они жили замкнуто, крепко держась друг за друга, так что ей стало немного завидно.

Быт постепенно налаживался: по талонам получала минимум продуктов, готовила на общей кухне, мылась в душе, который остался в бытовке цеха еще с советских времен. Тесно, шумно. Но для начала жить можно. А вот с работой дело обстояло хуже. Вынужденным переселенцам не давали постоянной прописки, и они могли рассчитывать только на неквалифицированную или неофициальную работу. Так что надежда Веры устроиться по специальности, экономистом или бухгалтером растаяла, словно лёд в жаркий день. А не работать было нельзя. Если старикам перевели пенсию, на детей выдавали пособие, то люди среднего возраста должны зарабатывать сами. Это справедливо. Но дайте возможность!

У Веры не было ни стажа, ни трудовой книжки; работала она всего ничего: несколько месяцев после окончания института. Она пожалела, что не купила в Грозном трудовую книжку. Продавали ведь их на базаре, как и дипломы, награды, удостоверения инвалидов, ветеранов... Но ей тогда было стыдно. А люди купили, подержали странички немного на солнце, чтобы чернила выцвели, потоптали ногами обложку, и готово: двадцать лет трудового стажа! На работу Вера всё-таки устроилась – торговать с раскладушки бытовой химией на окраине города.

Зимой, когда и собаку на мороз жалко выгнать, она стояла в тулупе с чужого плеча, в огромных валенках, в старом облезлом платке, и простуженным голосом зазывала редких покупателей. Уже часа через два её начинало трясти от холода и она прибегала к испытанному средству: время от времени отхлёбывала прямо из бутылки два-три глотка водки. Придя домой, отогревалась тем же.

В общежитии было много таких, как Вера: одиноких, пьющих, без будущего. У неё была хотя бы мечта увидеть дочь, а у многих женщин никого не осталось: все родные погибли, так что жизнь, почитай, зря прошла. Ведь женщина не может жить для себя. Её предназначение – любить, растить детей, окружать дорогих ей людей заботой, теплом, лаской. А тут – зря. Как не пить? Были случаи, что и травились, вешались, короче, сводили с жизнью счёты. Вообще на трезвую голову трудно было и уснуть, не то что жить. А ну-ка, триста человек храпят, вскрикивают, встают, двигают стульями, хлопают дверями, дерутся... Чего только не бывает ночами, если вместе находятся три сотни человек. А выпьешь – и спишь до утра как ребенок.

Платила хозяйка каждый день два процента от выручки. Немного, иногда и на бутылку не хватало, особенно зимой. Вера работала честно, однако в кассе всё время была недостача. То ли с раскладушки исчезал товар, то ли передавала покупателям сдачу, но Вера задолжала Гаяне, так звали хозяйку, большую сумму. В конце концов, та уволила её, не выплатив ни копейки, да ещё и пригрозила милицией. Но в милицию Вера не поверила, потому что официально Гаяне её не оформила – не хотела платить налоги.

В службе занятости, куда обратилась вынужденная переселенка (словосочетание какое уродливое, а?) предложили общественные работы. Это те, которые в советское время выполняли пятнадцатисуточники под надзором милиционера. Она согласилась, хотя зарплата была символическая.

Её закрепили за небольшим парком культуры и отдыха. Слово «культура», как Вера поняла, было лишнее, а отдых своеобразный. Уборка территории парка занимала полдня. Выходила на работу на рассвете и гребла, мела, вычищала урны, собирала пустые бутылки. Полезное занятие, кстати. К обеду собиралось штук сорок. Сдаст, и пожалуйста: есть на что купить водку. Вино Вера не любила.

Как-то утром ходила она по парку, мусор собирала в ведро, бутылки в сумку. Вдруг на неё набросилась целая компания бомжей, начали бить палками, ногами и орать:

– Убирайся! Это парк наш! Мы тут давно работаем. Явилась, цаца! Пошла вон отсюда, чтобы и духу твоего не было. Ещё раз придёшь, прибьём как собаку.

Вера пообещала им уйти, но всё равно бутылки отобрали. Трезвая, избитая и злая, она добралась до общежития. В комнате бедлам: дебильная девочка (инвалид детства), которую забыли накормить, злилась и крушила всё, что попадалось под руку, бросалась на жильцов. В другой бы раз Вера попыталась её успокоить – это ей иногда удавалось, но тут подумала: «Всё, пора двигать в Москву». Она приняла душ, замазала крем-пудрой кровоподтёки и ссадины, переоделась во всё чистое из гуманитарки; потом сложила свои небогатые пожитки в рюкзак, захватила початую бутылку водки и вышла на улицу. У неё была небольшая денежная заначка. Но её было мало на билет даже до ближайшей станции. Вера подумала, что можно продать диплом. Ведь он ей ни разу не пригодился, а так, может, денег хватит на билет до самой Москвы. И она отправилась к подземному переходу, где, как слышала, есть спрос на такой товар. Стояла она долго. Покупатели почему-то обходили её стороной. Наконец, сторговалась с ней женщина средних лет.

 

11

 

В кассе Вера увидела цены на билеты и оторопела. вырученных за диплом денег не хватит не только до Москвы, но даже до соседнего областного центра. Взяла билет до конечной остановки пригородной электрички в направлении Москвы. Ехала и думала: «Пора кончать этот бессмысленный образ жизни. Я спиваюсь. Как я покажусь дочери? Она испугается. Ей будет стыдно за меня».

Конечная станция представляла собой маленький вонючий вокзал, окружённый мусорными кучами, которые погребли под собой урны и баки. Вдоль перрона выстроились старухи с варёной картошкой, солёными огурцами и семечками. И вдруг Вера увидела черноволосую девочку лет восьми, в оборванной грязной одежде и с заплаканными глазками-угольками. Вера подошла к ней. Девчушка протянула грязную ладошку и выжидающе смотрела на неё. Вера вспомнила старую учительницу в Грозном.

«Просит. Просит милостыню!» Вере стало так жалко ребёнка, что сердце её задрожало.

– Как тебя зовут, маленькая? – обратилась она к девочке.

– Света, – тоненьким, привычно гнусавым голосом ответила та.

– А родители у тебя есть?

– Нету. Папка утоп пьяный, а мамка уехала с чужим дядькой.

– А где ты живёшь? Дом у тебя есть?

– Нету. Мамка продала квартиру другим людям. Я живу на чердаке. Нас там много. А когда тепло, сплю в домике на детской площадке. У меня свой домик есть. Но сейчас там холодно спать.

«Бедная ты моя, – подумала Вера, – ты одна, и я одна». И неожиданно для себя спросила:

– Светочка, поедешь со мной?

– А ты дашь мне поесть? – недоверчиво ответила вопросом на вопрос малышка.

– Конечно.

– Тогда поеду.

Вера купила несколько пирожков, заварное пирожное и сладкой воды. Затем помыла девочке в привокзальном платном туалете лицо и руки. Тут пришла электричка и они сели. По дороге Света ела и рассказывала о себе, а потом вдруг спросила:

– Тётя, вы бить меня не будете?

– За что?

– Что я денег мало приношу Меня Витька Большой завсегда бил.

– Нет, не буду, успокойся, милая, – ласково погладила её по головке Вера.

На следующей остановке в вагон вошёл контролёр. Пришлось купить Свете детский билет. Когда они вышли на станции для пересадки, Вера подсчитала оставшиеся деньги. Хватит только на булку хлеба. А надо где-то ночевать. Пока она размышляла, пришла очередная электричка. Вера увидела Свету, стоявшую с протянутой рукой. Она хотела увести девочку, но, представьте, той подавали. Через полчаса Света набрала достаточно денег на приличный ужин для двоих. Теперь надо было найти ночлег. Они пошли вдоль привокзальной улицы, выискивая домик попроще и справедливо полагая, что чем люди беднее, тем добрее.

Пошёл мелкий осенний дождь. Дорога постепенно размокала, ноги начинали вязнуть, а ничего подходящего не встречалось. Уже вечерело, когда прохожий парнишка указал на покосившийся угловой домик без забора и каких-либо хозяйственных построек, за исключением разве «удобства» из кусков фанеры. К нему и к жилью вели тропинки в виде кочек, кирпичей и досок, выглядывающих из жидкой грязи. Вера и Света допрыгали до халупы.

Входная дверь, залапанная по краю, была закрыта. Они постучали. Никто не ответил, хотя в доме были люди: через разбитую форточку слышался плач ребёнка. Они ещё раз постучали. Вышла седая толстая старуха с красным лицом и выцветшими белёсыми глазами. Вера попросила пустить их переночевать. И что удивительно, бабка сразу согласилась, только спросила:

– А на бутылку у тебя найдётся?

Вера подумала, что поужинать можно поскромнее, и утвердительно кивнула.

– Заходьте, – старуха отворила настежь дверь. – Осторожно! – воскликнула она, но было уже поздно: Света провалилась ногой в щель между прогнившими половицами. В полу зияли дыры, кругом валялись птичьи перья и летал, застревая в паутине, мелкий пух. Видно, хозяева не брезговали голубями.

Ночлежники вошли в комнату. На полу ползала большеглазая упитанная девочка лет трех, очень симпатичная. Она натренированно накрывала ладошкой таракана и отправляла его в рот. Возникшее было у Веры желание взять малышку на руки тут же пропало.

Она окинула взглядом жилище. Много повидала нищеты и грязи, но такого ещё не встречала. Из-за свалки на подоконниках едва виднелись мутные стёкла окон; варочная печь завалена кучей грязного белья, скорее всего, ею не пользуются; у противоположной стены примостился старый диван с торчащими пружинами и грудой тряпья вместо подушки; середину комнаты занимал большой стол, покрытый грязной изрезанной клеёнкой. В центре стола чернела большая сковорода с бугорками слипшейся коричневой массы неизвестного происхождения и кучкой немытых вилок; рядом лежали огрызки свёклы и горка мелких голубиных дужек. Тут же стоял закопчённый чайник в окружении разнокалиберных чайных чашек, одинаково серых изнутри и снаружи. На самом краю стола примостились две стеклянные банки, одна – с присохшими ко дну кружками кабачков, другая – с заплесневелым рассолом, покрытым слоем дохлых мух.

В комнате Вера увидела ещё одного ребёнка – больного мальчика дошкольного возраста. Он выглядывал из-за спинки дивана и глупо улыбался, открывая застарелые заеды.

Хозяйка пригласила гостей в другую комнату. Там, в полуметре от продавленной кровати, лежала на полу животом вниз женщина с задранной до пояса юбкой, из-под которой выглядывали рваные колготки и замызганные панталоны. Её лицо прикрывали тусклые бесцветные волосы.

Старуха прошмыгнула мимо женщины ко второй кровати, двуспальной, с железными спинками, покрытой грязно-зелёным казённым одеялом со штампом районной больницы.

– А теперь давай на бутылку, – хозяйка протянула заскорузлую трясущуюся руку. Вера дала ей деньги на водку и попросила купить чего-ни¬будь поесть. Старуха не уходила. Тогда Вера вытрясла всё содержимое кошелька на кровать и предоставила пьянице убедиться, что больше с них взять нечего. Та жадно сгребла мелочь и пошла на добычу.

Вера достала из рюкзака чистую «гуманитарную» простыню и застелила ею хозяйскую постель, раздела Свету, повесив её влажную курточку на спинку кровати. Они укрылись пальто и, пригревшись, уснули.

 

12

Разбудила Веру старуха толчком в бок:

– Вставай, краля, к столу.

Тусклый дрожащий свет керосиновой лампы едва проникал в спальню. Вера вышла на свет и увидела, что со стола исчезли банки и чайник, чёрная сковородка по-прежнему стояла посреди стола прямо на клеёнке и скворчала яичницей. Рыжий мужчина бомжацкого вида разливал по грязным чашкам водку. Тут же сидела та женщина, что спала на полу. Честно разделив всё содержимое бутылки на четыре части, мужик с нетерпением выпил свой пай и полез грязной вилкой в сковородку.

– А детям? – забеспокоилась Вера. Бабка взяла три куска хлеба и, обмакнув в яичню, дала Свете и двум другим детям. Вера удовлетворённо вздохнула и посмотрела на стол. Делать нечего. Грязно, чисто – а есть хотелось, да и выпить тоже. Вера закрыла глаза и опрокинула в рот всё содержимое чашки. И сразу же стало тепло и свободно, за столом возник оживлённый разговор: кто? откуда? – в общем, «про жисть».

Это была странная компания. Бабка – хозяйка дома, малышка – её внучка от дочери, исчезнувшей несколько месяцев назад с проезжим шофёром, квартирантка Надя – дешёвая проститутка, расплачивающаяся за квартиру спиртным и продуктами, больной мальчик – её сын, и, наконец, мужик, тоже постоялец, он живёт здесь уже лет шесть, поэтому ведёт себя как хозяин.

Ели и пили в этом доме только один раз, вечером. Правда, Надя приходила пьяная и утром, но к вечеру высыпалась, выпивала, ела и уходила на трассу. Иногда её не было несколько суток, но это никого не беспокоило. Остальные: Вера, Света и мужик – тоже отправлялись на промысел: Вера собирала бутылки, Светочка просила подаяние, Коля пилил людям дрова, таскал песок, уголь, копал могилы.

Света привязалась к тёте Вере. Окружающий её искажённый мир она воспринимала как единственно возможный – другого девочка не знала. И доброе, человеческое отношение женщины к ней считала счастьем. Вера учила Свету читать, писать, иногда рассказывала ей о своём детстве, и ребёнок слушал эти рассказы, словно волшебные сказки. Порой Вера пыталась оттолкнуться от воспоминаний и вернуть прежние сладкие грёзы, попробовать мечтать хотя бы о встрече с дочерью, но у неё не получалось. Вериги пережитого тянули к земле. Страшная действительность отбирала не только годы, силы, здоровье, но даже мечты.

Новые постоялицы наводили порядок и чистоту в домишке. Бабка не сопротивлялась. Обычно она спала на своём разбитом диване почти до ужина, и дети долгое время оставались без присмотра. Трёхлетняя Саша не то чтоб была умственно отсталой, а просто не развивалась в достаточной степени. Серёжа страдал болезнью Дауна. Вера заметила, что Света как будто обрела в них семью. Она заботилась о младших детях. Учила Сашу ходить, Серёжу держать правильно вилку, как это делают все старшие сестрёнки на свете. Дети слушались её.

Но однажды девочка не вернулась с вокзала. Обеспокоенные отсутствием Светы взрослые обитатели ночлежки отправились на поиски, даже Надя прервала свой пьяный сон. На вокзале милиционер сказал, что беспризорного ребенка отправили в приёмник-распределитель. Вера ничего не могла сделать, ведь у неё не было прав на девочку. Она скучала по ней, но продолжала вести прежний образ жизни. Теперь она ждала вечеров, когда можно было оглушить себя алкоголем и отключиться намертво от действительности.

Как-то весенним утром Вера проснулась от резкой боли в груди. «Сердце, – испугалась она. – Вот так и умру здесь, даже не увидев мою деточку. А если не умру, превращусь в такую же старуху-пьяницу, как квартирная хозяйка», – ужаснулась она.

Несколько дней она провела в постели, не поддаваясь на уговоры собутыльников разделить вечернюю трапезу. Она приняла решение ехать на электричках без билетов, наивно рассуждая: «Если войдёт контролёр, я выйду на остановке и снова сяду в следующий поезд. И буду ехать, пока не доберусь до Москвы».