Немало имён героев хранит история нашего Отечества. Есть среди них прославленные полководцы высоких званий – генералы, адмиралы, фельдмаршалы. Есть бесстрашные рядовые – солдаты и матросы, вместе со своими командирами грудью защищавшие Россию от врагов. Но мало кто знает сегодня о том, что в одном строю с кадровыми военными на суше и на море находились православные священники, крестом и молитвой, личным примером мужества и отваги укреплявшие дух однополчан, вселявшие в них веру в победу. Вот об одном таком священнике, который вместе с экипажем легендарного крейсера «Рюрик» участвовал в сражении с превосходящими силами японского флота в августе 1904 года, и пойдёт наш рассказ. А имя этого героя – иеромонах Алексий (Оконешников).

 

1. В Якутск, за знаниями

 

В тот зимний день 1887 года Тимофея Оконешникова вместе с женой Аксиньей, коренной православной якуткой, с раннего утра захлестнули хлопоты перед отправкой старшего сына Василия на учёбу в Якутск. Сам Василий тоже не сидел без дела. В мешок из оленьей шкуры он складывал книжки, подаренные ему ссыльнопоселенцем Сергеем, аккуратно свёрнутые трубочкой и перевязанные ниткой листы чистой бумаги, которые за мешок муксуна, специально заготовленного для строганины, отец выменял у почтаря Андрона, два химических карандаша и главные ценности – Библию и Молитвослов, вручённые ему как самому грамотному человеку третьего Мэтюжского наслега Колымского улуса приезжавшими из Якутска в прошлом году православными миссионерами. Подумав, не забыл ли чего, Василий подбежал к отцу, выбиравшему в коробе с обувью запасные унты для сына – что поновее да потеплее, и дёрнул его за рукав рубахи:

– Тятенька, а можно я возьму с собой «Охотника»? Уж больно люба мне эта фигура. Будет память о доме, о тебе с матушкой.

Тимофей накрыл своей большой натруженной ладонью вихрастую голову Василия и, ласково заглянув в его глаза, пробасил:

– А чего не взять-то, ежели нравится? Забирай, я на досуге себе ещё вырежу. Кость в запасе есть, для баловства хватит. Я же не на продажу эти безделушки творю, сам знаешь, а так, для души…

– Спаси тебя Бог, тятенька, – обрадовался Василий. Он аккуратно завернул в тряпицу любимую костяную фигурку охотника с луком в руках и уложил её на дно мешка.

Готовя какой ни наесть дорожный провиант, Аксинься с грустью посматривала на Василия, украдкой смахивая непрошенную слезу. Ей жалко было расставаться с Васьком, как она с материнской нежностью называла сына. Как-никак, а подмога стареющему отцу и по хозяйству, и на промыслах. Вон в прошлом году какую нельму сам выловил! Все только ахнули… Э-эх, да что там говорить, хороший хозяин вырос бы из Васька, настоящий якут. Да ничего не поделаешь, если даже кинээс, староста наслега, просит родителей отпустить парня на учёбу. Как знать, может оно и к лучшему. На всё воля Божия!

Слегка скрипнув, открылась дверь, впустив в тепло избы-юрты вместе с колючими клубами мороза высокого бородатого человека. Сдёрнув с головы меховую шапку и обжав рукой заиндевевшую бороду, человек почтительно поздоровался с хозяевами. Минуту постояв под строгим взглядом Тимофея, мелко перекрестился ему в угоду на икону Богородицы в «красном углу» и без приглашения сел на грубо сколоченный, но прочный табурет, почему-то всегда стоявший у порога.

– Ну что, малец, собрался в дорогу? – заговорил человек хрипловатым голосом, дружески пожимая руку подскочившему к нему Василия. – Я вот попрощаться с тобой пришёл. Свидимся ли когда ещё?

– Свидимся, дядя Серёжа. Конечно, свидимся! Я же только подучусь маленько, да снова домой вернусь.

– Как знать, Васька? Парень ты до грамоты хваткий, мне в удовольствие было заниматься с тобой. Наберёшься учёности, глядишь – большим человеком станешь, с умными людьми познаешься…

– Не доведи Господь! – недовольно пробурчал Тимофей. – Сам-то уж который год вымораживаешь свою учёность на Колыме. И сыну моему того же возжелать надумал? Ух, окаянная твоя душа! – взволнованный словами гостя Тимофей вплотную подошёл к нему. – Василий за образованием по духовной части едет. Ему и бумагу рекомендательную на этот счёт староста составил. Да ты же, поди, и выправлял её?

– Правильно, Тимофей Платоныч, рекомендательное письмо Василию в Якутское миссионерское училище мы со старостой написали. Это верно. Но духовное образование, как бы вам объяснить… Его недостаточно, чтобы в полной мере понять происходящие в нашем обществе изменения, стать активным участником…

Тимофей недолюбливал ссыльнопоселенца Сергея Плетнёва. Сознание бывшего студента одного из столичных университетов было безнадёжно отравлено революционными идеями. Даже пятилетняя ссылка на Колыму не подействовала на него отрезвляюще. Верой и правдой отслужив положенный срок Царю и Отечеству в 42-м Якутском пехотном полку, получив тяжёлое ранение под Плевной, Тимофей Оконешников не понимал политических бунтарей и относился к ним с нескрываемым презрением. «С жиру бесятся барчуки, – решительно обрывал он всякие разговоры о сочувствии ссыльным, которых, сменяя одного другим, приписывали к их наслегу на содержание. – Чего им не хватает за отцовскими спинами? Живи честно, да трудом на жизнь добывай – тогда всего будет в достатке». Сергея он терпел только за то, что тот обучал грамоте сына Василия. А к умению читать и писать безграмотный Тимофей относился с большим почтением.

– Замолчь, шельма! Тоже, нашёлся мне активист. Мало вас учит Колыма-то уму-разуму.

– Да не волнуйтесь вы так, Тимофей Потапыч. Это я ведь к слову. Василий сам разберётся, что к чему. Он парень толковый, – примирительно улыбнулся Плетнёв.

– Вот-вот, разберётся без твоей политики… Садись лучше за стол, сейчас обедать будем.

– С превеликим удовольствием, – подмигнул Василию сразу повеселевший Сергей. – Спасибо!

 

…Обоз, с которым Василий Оконешников отправился на учёбу в Якутск, ушёл на следующий день. Полторы тысячи вёрст – путь немалый. Мороз, пурга, волчьи стаи неотступно сопровождали колымчан, пробивавшихся через снежные заносы в известном лишь проводнику Ивачану, направлении. Как этот старый якут ориентировался в безбрежной, застывшей тайге – никто в обозе не ведал, полностью полагаясь на его опытность. Но добрались! Как-то на рассвете слух измученных, голодных, промёрзших до костей путников уловил благовест с колокольни Спасского монастыря, приглашающий жителей Якутска к утреннему богослужению.

– Слава Богу, православные! Конец нашим мучениям, – старший в обозе Григорий Свешников снял с головы песцовый малахай и размашисто перекрестился. Его примеру последовали остальные мужчины, а Василий встал на колени в снег и стал читать краткую благодарственную молитву, которую он выучил по подаренному ему якутскими миссионерами Молитвослову.

– Вставай, Васька, вставай! Ехать надо. В городе намолишься…

– Не мешай парню, – одёрнул нетерпеливого товарища Григорий Свешников. – Успеем, версты три осталось, не более.

 

2. Начало новой жизни

В Якутске Василий сразу направился в Спасский мужской монастырь, к наместнику которого и было у него рекомендательное письмо старшины родного наслега. Встретили в обители юного якута приветливо. Первым делом отвели в жарко натопленную баню. Василий долго и с удовольствием выгонял из себя берёзовым веником холод, который за долгий путь с Колымы до Якутска проник, казалось, в каждую клеточку его исхудавшего тела. Не старый ещё монах по имени Амвросий дал чистую рубаху и панталоны, сытно накормил Василия, потом налил в большую глиняную кружку горячего чая, заваренного какой-то душистой травой, и поставил на стол деревянные плошки с клюквенным вареньем и мёдом.

– Вкушай, родимый, не стесняйся, – заботливо подбадривал монах Василия. – Умаялся в дороге, оголодал… Вон ведь из какой дали пришёл в обитель Божию. Учиться, говоришь, есть желание? Это хорошо. У нас твоих ровесников много. Не заскучаешь. А сколько тебе годов, говоришь?

– С четырнадцати на пятнадцатый.

– О! В самый раз начинать грамоты набираться. Да ты, похоже, в ней уже разумеешь? Писать-считать научен?

– Как же, умею, – смущённо признался Василий, не желая показаться хвастливым.

Поблагодарив монаха за угощение, Василий вышел из-за стола и усердно помолился, чем очень обрадовал Амвросия.

– Молодец, родимый! Молодец! А теперь я отведу тебя в келию, где ты будешь жить со товарищами… И ложись отдыхать. Тебе надо хорошенько выспаться с дороги.

– А когда же меня запишут в училище? – озабоченно спросил Василий.

– Завтра и запишут. После утренней молитвы пойдём к отцу Стефану, он у нас главный по учёбе, у него и запишешься в училище.

– Отец Амвросий, а вы тоже учитель?

 

– Да, родимый. Я веду уроки истории христианства, а ещё несу послушание старшего воспитателя. За вашим братом присматриваю, чтобы не шалили лишнего, – улыбнулся монах. – А при нужде помогаю, чем могу. Так что, если будут какие вопросы – обращайся.

Учёба Василию давалась легко, преподаватели были им довольны. О его способностях и прилежании узнал владыка Мелетий. Пригласив Василия после окончания училища к себе, он предложил ему место псаломщика в Вилюйском Николаевском соборе. Для юноши, только-только ступающему на путь служения людям и Богу, это было большой честью. А как обрадовался настоятель храма отец Иоанн Винокуров, давно испрашивавший у владыки помощника себе.

В Вилюйске Василий познакомился с мисс Кэт Марсден, приехавшей из Лондона в далёкую Якутию обустраивать лепрозорий – специальное поселение для больных проказой. Этой страшной болезнью в те годы страдали десятки местных жителей. В свободное от обследования больных время мисс Марсден охотно занималась с Василием изучением английского языка, к которому сразу полюбившейся ей смышленый псаломщик проявил редкое дарование. По её предложению владыка Мелетий направил Василия Оконешникова в Казань для продолжения учёбы в учительской семинарии и на миссионерских курсах при Казанской духовной академии.

– Будем ждать тебя, отрок, образованным священником, – напутствовал Василия владыка Мелетий. – Якуты добродушный, бесхитростный народ, не отрицающий нашу православную веру. Им только надо помочь, поддержать их духовное стремление. А пастырей у нас мало. Очень мало!

– Я обязательно вернусь, владыка, – Василий в пояс поклонился архиерею и подошёл под благословение.

Годы учёбы в Казани пролетели незаметно. Василий усиленно изучал не только богословскую науку, но и старался обрести как можно больше светских знаний, чтобы расширить свой кругозор, научиться отвечать на самые неожиданные вопросы. Кроме того, он продолжал совершенствовать свой английский язык, которым вскоре овладел в совершенстве. А ещё Василий усердствовал в переводе на якутский язык церковных книг, понимая, что на родном наречии их смысл быстрее дойдёт до сознания земляков.

Вернулся Василий в Якутск осенью 1898 года, двадцатипятилетним православным священником, окрепшим физически и духовно. Епископ Якутский и Вилюйский Никанор охотно выполнил его просьбу о постриге в монашеское звание. Новонаречённый иеромонах Алексий получает послушание миссионерствовать в городской второклассной церковно-приходской школе. Как и в прежние годы он продолжает заниматься переводом на якутский язык богослужебных и душеполезных книг, поддерживает письменную связь с родителями. Через три года отец Алексий заслужил свою первую священническую награду – набедренник. Видя воспитанность, ответственность и порядочность молодого священника, владыка Никанор назначает его директором церковно-приходской школы и возлагает одновременное исполнение обязанностей казначея Спасского монастыря и эконома архиерейского дома.

Доверие, уважение, почёт! Казалось бы, чего ещё желать? Служи людям и Богу, будь этим счастлив. Но нет, довольствоваться тёплым местечком было не по душе иеромонаху Алексию. Не такие они Оконешниковы! Узнав из газет, что Императорский военно-морской флот объявил о наборе священников, знающих английский язык, отец Алексий загорелся желанием попасть на корабль. Испросив у владыки Никанора позволение посетить родной наслег, он с первым купеческим обозом отправился на Колыму.

– Решил – так поезжай, – одобрил желание сына стать корабельным священником Тимофей. – Нелегко, конечно, будет, но ты, как я погляжу, лёгкой жизни не ищешь. Похвально, сын! Это по-нашему. Храни тебя Господь! И нас с матерью не забывай…

– Васенька, да как же так? – запричитала Аксинья, бросившись на шею сына. – Мы моря отродясь не видали, а страху-то про него наслышаны. Мало ли кораблей ушло в его пучину… Может, передумаешь, голубь мой?

– Нет, матушка, передумывать не стану. А вот беспокоиться обо мне нет нужды. Все мы под Господом ходим, как Ему угодно, так и будет. А с нас грешных что взять? Сгинуть и на суше можно. Знать, где упадёшь, там бы соломку постелил. На всё воля Божия, матушка. Не печалься, не пропаду.

 

3. Верность священному долгу

В то же лето отец Алексий уехал из Якутска. С большим трудом добравшись до Петербурга, он подал прошение в Морское ведомство, прошёл положенные испытания и был зачислен корабельным священником в команду крейсера «Рюрик», входившего в состав отряда крейсеров эскадры Тихого океана. И снова в путь, через всю Россию…

К месту службы отец Алексий прибыл в конце 1903 года. Познакомившись с экипажем крейсера, который принял его очень радушно, он как всегда усердно приступил к выполнению своих повседневных церковных обязанностей. Слухи о возможной войне с Японией оставались пока лишь слухами, которым особого внимания не придавал никто. Более того, и офицеры, и матросы были уверены в превосходстве русского флота над японцами и в разговорах между собой со смехом представляли, как они будут топить самураев, если только они посмеют объявить войну России.

Но случилось непредвиденное. В ночь на 27 января 1904 года без объявления войны восемь японских миноносцев атаковали эскадру русских кораблей в морской крепости Порт-Артуре. В результате два наших лучших броненосца «Цесаревич» и «Ретвизан», а вместе с ними бронепалубный крейсер «Паллада» получили серьёзные повреждения и вынуждены были встать на продолжительный ремонт. Командование флота приняло решение вывести оставшиеся корабли из Порт-Артура во Владивосток. Но неоднократные попытки сделать это к успеху не привели. Тогда из Владивостока на помощь погибающей эскадре поспешил отдельный отряд крейсеров «Россия», «Рюрик» и «Громобой». Но дойти до Порт-Артура им оказалось не суждено. На рассвете 14 августа 1904 года в Корейском заливе крейсера столкнулись с японской эскадрой, которая превосходила их и в численности, и скорости, и вооружении.

День 14 августа 1904 года занимался ясный, безветренный. Вахтенный офицер на крейсере «Рюрик» лейтенант Постельников привычно всматривался через бинокль в горизонт как вдруг на северо-западе заметил четыре корабля. Они были очень далеко, и определить по флагам на мачтах их государственную принадлежность было невозможно.

– Может наши, а может японцы, – засомневался лейтенант, докладывая о замеченной эскадре командиру корабля капитану первого ранга Трусову.

– Поднимайте на всякий случай команду и прикажите поднять сигналы для «России» и «Громобоя», – распорядился капитан, не отнимая бинокля от глаз.

Не прошло и часа, как всем стало ясно, что наперерез крейсерам идёт японская эскадра. Уклониться от сражения уже было невозможно. На «России», «Рюрике» и «Громобое» затрубили боевые рожки, матросы быстро заняли свои места у орудий. Японцы приближались.

Вдруг с корабля «Идзума» раздался первый выстрел. Недолёт! Наши крейсера тут же ответили ураганным огнём. Завязался жаркий бой. Последним в колонне шёл «Рюрик», ему-то и доставалось больше других. Враг вцепился в могучий корабль мёртвой хваткой. Снаряды решетили его борта, разрывались на палубе, уничтожая всё вокруг, попадали даже в трюм. Появились первые убитые, то в одном, то в другом месте вспыхивали пожары. Но, несмотря ни на что, «Рюрик» и сам разил врага беспощадно. Это особенно раздражало японцев, и они направили на геройски сражавшийся корабль всю огневую мощь своей эскадры, решив, видимо, заставить его сдаться на милость победителю. Но не знал враг характер наших моряков, не представлял силу их духа, укрепляемую корабельным священником. Не обращая внимания на свист осколков рвущихся снарядов, перехватывающий дыхание едкий дым пожаров, отец Алексий помогал санитарам убирать с палубы раненых, утешал добрым словом умирающих… А то, высоко подняв над головой наперсный крест, неожиданно появлялся у орудий, одним своим видом вселяя в моряков бесстрашие и волю к победе.

– Батюшка!.. Батюшка!.. – метался по заваленной ранеными кают-компании обезумевший лейтенант Зенилов. Он стискивал руками пробитую осколком снаряда голову и страшно вращал невидящими, залитыми кровью глазами.

– Ваше благородие, успокойтесь, – пытался удержать лейтенанта на месте отец Алексий. – Да что же это за беда такая? Прилягте на диван, вам и полегчает…

Взрывной волной от разорвавшегося где-то совсем рядом снаряда отца Алексия отбросило к переборке. Сильно ударившись головой, он потерял сознание. Едва придя в себя, он сквозь адский шум не утихающего сражения услышал голос корабельного доктора:

– Батюшка, отец Алексий! Где вы запропастились? Бегите скорее сюда, командир умирает!

На корабле, давно уже потерявшем управление, происходило что-то ужасное. Окутанный паром из пробитых паропроводов, с разворочанными снарядами бортами, горящей палубой, тут и там изуродованными телами убитых и раненых, которых не успевали убирать измученные санитары, «Рюрик» из последнего оставшегося действующим орудия изредка отстреливался от наседавших японских крейсеров.

К пятому часу непрерывного, невиданного по стойкости и мужеству моряков «Рюрика» сражения место командира корабля по старшинству занял уже трижды раненый лейтенант Константин Петрович Иванов. Здраво оценив обстановку, он понял, что крейсер спасти не удастся. Оставалось два выхода из создавшегося положения: сдаться в плен японцам или затопить корабль. Но мог ли офицер Российского флота помыслить о сдаче на милость врагу? Конечно, нет!

Оставшимся в живых членам экипажа было приказано собраться на верхней палубе. Тяжело раненых вынесли из лазарета, кают-компании и других помещений, где им оказывалась медицинская помощь. Лейтенант Иванов объявил о своём решении затопить крейсер. Никто не возражал, наоборот, со всех сторон послышались слова поддержки и одобрения.

– Исповедаться бы перед смертью, батюшка, – сначала робко, а потом всё громче и громче стали раздаваться просьбы моряков.

Отец Алексий, тяжело раненый в руку, превозмогая боль начал общую исповедь. Среди крови и стонов это была страшная картина. Кто-то крестился, кто-то тянул к священнику руки, кто-то, не имея возможности двигаться, смотрел на него полными слёз глазами, уцелевшие от осколков матросы опустились на колени и молча слушали…

– Всем за борт! – срывающимся голосом выкрикнул лейтенан Иванов. – Спасайся, кто может! Открыть кингстоны!

Океанская вода хлынула в трюм и без того уже глубоко осевшего крейсера. Медленно и уже неотвратимо «Рюрик» стал погружаться в морскую пучину, всё выше задирая свою носовую часть. Привязывая друг друга к деревянным обломкам, матросы бросались за борт, стараясь подальше отплыть от тонущего корабля, чтобы не быть затянутыми под него. Кто был ещё в силах, поддерживали доски с ранеными.

Отец Алексий хотел до последнего момента вместе с командиром оставаться на корабле, но лейтенант Иванов, не слушая возражений бесстрашного священника, под рясой которого недаром была надета тельняшка как символ храбрости и стойкости души моряка, привязал его к обломку бруса и столкнул за борт. Сам лейтенант, подняв к развевающемуся на чудом уцелевшей мачте Андреевскому флагу сигнал «Погибаю, но не сдаюсь!» последним оставил с честью ушедший от врага геройский крейсер «Рюрик».

 

4. Возвращение в Россию

Получив в том неравном бою серьёзные повреждения, крейсеры «Россия» и «Громобой» с трудом дошли до Владивостока, где были поставлены на продолжительный ремонт, а уцелевших моряков с крейсера «Рюрик» с большими почестями из уважения к их героизму, проявленному во время сражения, крейсер «Идзума» доставил в японский порт Сасебо. Это был плен, но не для всех. Согласно морским традициям, священников и врачей в плен не брали ни на море, ни на суше. Зная об этом, лейтенант Константин Петрович Иванов, оказавшийся в одном лагерном помещении с отцом Алексием, решил передать с ним в Санкт-Петербург докладную записку для Государя Императора о причинах поражения Владивостокского отдельного отряда крейсеров и гибели «Рюрика».

Воспользовавшись относительной свободой передвижения и благожелательным отношением японцев к пленным морякам, лейтенант сумел раздобыть чистую бумагу и карандаш. Написать записку много времени не потребовалось.

– Отец Алексий, у меня к вам будет большая просьба, – поздно вечером, когда все уже уснули, прошептал на ухо священнику Константин Петрович.

– Слушаю, ваше благородие, – охотно отозвался не спящий ещё священник. – Чем могу быть полезным для вас?

Поняв, что от него требуется, отец Алексий размотал повязку на раненой руке и спрятал под неё принесённые лейтенантом бумаги. Японцам и в голову не пришло, что вместе с корабельным священником они выпустили в Россию важные военные сведения, которые вскоре были переданы по назначению.

В Санкт-Петербурге иеромонаха Алексия (Оконешникова) встретили как героя. По ходатайству Синода Русской православной Церкви он торжественно был награждён золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте, а Великий князь Константин Константинович и его сестра Великая княжна Ольга Константиновна рекомендовали отца Алексия в настоятели начавшего строиться в российской столице на Николаевской набережной Храма-на-Водах в память о моряках, погибших в Русско-японскую войну.

Казалось, всё в жизни отца Алексия складывается как нельзя лучше. Он честно служил Богу и людям, совершенно не замечая окружающих его славы и почёта. Но нашлись злые завистники. По своему характеру отец Алексий никогда и ни с кем не ссорился. Он был умным, добросердечным человеком, умеющим спокойно прощать своих врагов, как заповедовал всем нам Иисус Христос. Уехав в далёкий азиатский городок Зайсан, он стал священником войсковой церкви, чем и был очень доволен. К тому времени родители его умерли, из старых знакомых в Якутии никого не осталось, а потому и возвращаться туда он не решился. Последние годы жизни иеромонах Алексий (Оконешников) провёл в городе Томске, где преподавал Закон Божий в духовной семинарии.

Нередко погожими вечерами отец Алексий выходил к воротам своего небольшого домика на окраине города, садился на скамейку и вспоминал давно минувшие дни. А в ушах нет-нет, да и зазвучит щемящий душу напев известной всем морякам песни:

 

Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской…

Носятся чайки над морем,

Крики их полны тоской…

 

Миру всему передайте,

Чайки, печальную весть:

В битве врагу не сдались мы,

Пали за русскую честь!

 

Вот и весь рассказ о славном якуте-герое – иеромонахе Алексии (Оконешникове). Остаётся только добавить, что место гибели крейсера «Рюрик» включено сегодня в число памятных мест славных побед и героической гибели кораблей русского и советского флота. В точке с координатами 35°11' с.ш. и 130°8' в.д. все российские корабли в память доблестного боя 14 августа 1904 года отдают воинские почести, предусмотренные Корабельным Уставом.