С чего же начать рецензию на такой замечательный рассказ? Все на месте — и содержание, и форма. В Богом забытый уголок случайно заезжает «настоящая ведьма» и все становится в этом Забытом поселке (даже название у него в переводе с французского имеет прямое значение!) с ног на голову: люди начинают умирать, болеть и вообще... И даже прощальное слово ведьмы легло Богу в уши (через три с половиной месяца она уезжает), который, получается, вспомнил о людях и все у них теперь как у людей, а не сказочных эльфов!!!

Безусловно, Джон Маверик — мастер психологической детали. Видимо, в искусстве деталировки — секрет его творчества. И деталировки этой в его текстах так много (эпитеты и сравнения), что так и хочется воскликнуть — почти как Гоголь!!! Впрочем, почему как? Маверик! Потому что пафос Николая Васильевича жил совсем в другом пространстве! Там... на бескрайних просторах... летала русская тройка! А у Джона как у Чехова(!) - маленькие люди в маленьких домиках, поселочках, мирках. И людей этих никогда не бывает много. Что, конечно, ни в коей мере не умаляет его талантливые произведения. Джон четко знает, о чем пишет, что лежит глубоко и чем только не прикрыто! Потому на крошечном объеме он вмещает огромный мир, крепко сбитый этими самыми деталями-пазлами в изящное панно, которым можно любоваться и любоваться с разных сторон! И я не упущу возможность подробно проанализировать композицию системы персонажей в экспозиции и завязке рассказа с точки зрения психологизма.

Но хотелось бы вкратце коснуться общей формы. Структурная композиция произведения кольцевая в хронологическом порядке — фабульная. Повествователь персонифицирован — самый старый в округе человек Хольгер Шмитт, который знает, как мал порой шажок от рая до ада. О месте, времени и конфликте я упомянула. Герои рассказа — жители поселка и вдова фрау Цотт со своим маленьким сыном. Казалось бы, все как на ладони... Но ведь жизнь перевернулась! А раз так, то самое время обратиться к магии текста!

 

Первые два абзаца — экспозиция. От Начала — первое предложение. Есть такие уголки на свете, которые Бог создал, да и забыл про них, и остались они так же хороши, как в первый день творения. Второе предложение повествует о повествователе. Я человек старый. Самый старый в округе. Тут же мы узнаем, что старше был только Петер-булочник, но жил он так давно, что у ангела, под сенью которого он покоится, позеленели крылышки. Ну как не представить этого ангела! (Добавлю, что функция зеленого цвета в мирах Джона Маверика состоит, в том числе, в продолжении летнего периода.) Бог, ангел, рай, ад, загадочная Франция, давшая имя поселку, которая настолько далека, что ни один из моих земляков не представляет себе толком, что она такое. Невинное упоминание, казалось бы, о стране, которая не имеет никакого отношения к рассказу, подспудно навевает мысль о том, возможна ли столь райская жизнь, как ее описывает герр Шмитт? И земля, будто рождественский гусь, и яблони, соседи, собаки... и все споры — за кружкой пива, и вообще, Egares — приветливый, тихий и благополучный поселок, во всяком случае таким он был до того памятного утра, второго октября **** года, когда в нем впервые появилась фрау Цотт. Завязка в виде фрау Цотт как снег на голову, свалилась на поселок.

Третий абзац — портрет фрау, наполненный эмоционально-оценочным смыслом, снабженный множеством эпититетов (почти при каждом существительном) и сравнениями-впечатлениями от этого персонажа. Скарб ее убогий, сынишка (он по ходу содержания даже не воспринимается отдельно от матери, впрочем, она его отдельно от себя тоже не воспринимает) оказался длинноруким пацаненком лет семи, худым и апатичным, как зимняя рыба. Даже погода словно от приезда фрау Цотт стала совсем неласковой, ибо шел моросящий дождь (хотя начало октября!!!). Ей никто не помогал. Одинокая растерянная женщина в поношенном старомодном пальто и резиновых ботах, не просто тусклая, а бесцветная, точно не раскрашенная картинка, она показалась мне сорокалетней. Только потом я понял, что ошибся лет на десять. Автор так и не указывает точного ее возраста, впрочем легко догадаться, что она была младше, но ее характер представлен читателю в таком ракурсе, что фрау вполне могла быть и старше! Ну к лицу ли тридцатилетней женщине пребывать в столь глубоком унынии!

И въезжает-то она в дом, что много лет пустовал, у которого все давно пошло вкривь и вкось, участок зарос крапивой и лебедой. Трава пробралась даже на крыльцо — сочные, высокие одуванчики, которые каждое лето забрасывали чужие грядки летучими семенами. Даже олицетворенная трава этого дома словно нарочно посягает на милый сердцу порядок вещей... Из-за каких-то неведомых подземных процессов фундамент просел и перекосился. Оконные рамы рассохлись, а дверь плохо закрывалась, болталась, словно наспех пришитый рукав. Казалось, чья-то неприкаянная душа мечется и грустит в этом доме. Чья же это душа? И что за процессы? По кому звонит колокол?

Далее описывается встреча повествователя и приезжей женщины. И с первого же предложения нового абзаца вновь мотив сомнения в райском устройстве жизни поселка настойчиво вкрадывается в описание. Вот в такой дом вселялась теперь городская фрау с ребенком, но и мне и в голову не приходило ее жалеть. Городская фрау въезжает в дом на земле, считай, в чуждый для нее уклад, дом трещит по швам, явно непригоден для нормальной жизни, но... Новоселье — не повод для жалости. Хольгер любезно помогает ей перенести вещи. У фрау бледная улыбка и выцветшие глаза цвета спитого чая - портрет понемножку оживает и даже слегка раскрашивается. В гулких комнатах пахло сыростью, повсюду валялись перья и голубиный помет. Но Хольгера это ничуть не смущает. Ведь Зато сохранилась кое-какая мебель: резной черного дерева буфет, такие же кровать, тумбочка и платяной шкаф. Однако Все дымчатое, мохнатое от пыли. Но, опять же, На кухне - электрическая плитка и разделочный стол. Сплошные антитезы! ...Но разве в здравом уме придет старожилу жалеть одинокую с ребенком женщину, въезжающую в столь обеспеченный всем необходимым дом!!!

Купили? - спросил я и, помедлив, представился. - Хольгер Шмитт. Интересная фраза, так же наводящая на размышления относительно доброжелательности. Словно «А вы ...богаты?» Ну, вдруг! Увы, даже ладонь у нее влажная. И тут же — окрик на сына с напоминанием об опасности инфекции. От окрика матери он вздрогнул и нервно заморгал.

Я вдова, живу на пособие, - добавила она не то с горечью, не то с гордостью, и, будто подтверждая свои слова, поставила на буфет черно-белую фотографию в деревянной рамке. - Эрик...

Далее перед портретом фрау выстроила длинную шеренгу склянок — так, чтобы Эрик мог видеть, каково ей приходится одной.

- Сердце, герр Шмитт. На лекарствах только и держусь. Но надо, надо терпеть... Страшно подумать, что станет без меня с Янеком.

Она покачала головой.

Так автор рисует своих героев, неспеша, пошагово, точнейшими стежками-деталями описывая их жизнь насквозь — каждый прав безусловно, видит то, что хочет, исключительно в привычном для себя свете, хотя и видит реальность. Действительно, как еще должна относиться к жизни вдова с ребенком?! Да и не может чужак быть человеком таким же правильным, как старожилы поселка! Весь рассказ словно поделен на восприятие «свое и плохое» - зло, конечно, приходит не изнутри, а только снаружи! Ведь у себя в доме полагается жизни только радоваться! Но, видимо, зла-то ко времени приезда фрау Цотт накопилось уже немало, и оно только ждало причины, чтобы вырваться наружу! Коль фрау такая бесцветная, так мы ее раскрасим! Совершенно беззащитная женщина, которая привыкла, что все беды и несчастья приписываются автоматически ей, ее «глазу», ее «словам», всему ее облику.

Но ночью нашего повествователя охватывает неприятное ощущение реального положения вещей: неудобная кровать, неуютное одеяло, внутри все болит и колет. Никогда не задумывался о старческой немощи, а тут словно что-то чужое и гадкое навалилось. Рядом жена без зубов и с острыми локтями... «Шутка ли, - сердился я, мучась бессонницей, - почти семьдесят лет вместе, а все равно не притерлись до конца, остались угловатыми друг для друга». Вот так, в хиастическом каламбуре, который в финале будет разрешен, мастерски ведется повествование.

Но наступает утро, а с ним и привычный рай, с которым так не хочется расставаться, но который уже так тяжко констатировать... И мы понимаем, что спасения не будет. Ни фрау, ни местным жителям. Сына своего фрау то бьет по щекам, то тут же истово обнимает, проявляя материнскую свою любовь... Гордая, слабость свою не желает признавать. Неправильная это гордость — думает сам Хельгер о своей жене, но никогда не скажет ей этого напрямую. И хотя Хельгер и его жена еще пытаются быть «счастливыми и правильными» хотя бы для самих себя, и любить мир во всех его проявлениях, тем более, дома, но быстро Симпатия к разнесчастной фрау Цотт за одну ночь испарилась без следа, как роса под полуденным солнцем. А все из-за того, что столетняя старуха «вдруг» приболела после встречи с соседкой. А вскорости и вовсе «по случаю» померла. Изумительно описано вещее метафорическое видение непонятной тревоги Хольгера (пролепсис).

«Завидую, - сказала (сестра жены). - Легкая смерть. Просто уснула и не проснулась. Вероятно, инфаркт». Но «легкость» смерти столетней бабушки тоже прошла мимо, зато само событие легко приписалось «ведьме». Все беды поселка — от нее же.

Интересно финальное рассуждение Шмитта о природе случившегося. Если вы спросите меня, что я думаю о фрау Цотт, я скажу, что, по-моему, она была чем-то вроде отмычки, которой судьба отворила ящик Пандоры. Если ключ один, то отмычек — сколько угодно, и стать одной из них может, наверное, любой. В его мыслеречи есть интересная, все объясняющая фраза: Лаура Цотт уехала, но ничего не изменилось. Он так и продолжает привычно обманывать себя, не замечая собственных слов, их прямого значения — ничего и не менялось ни до приезда, ни после, слыша в них совсем противоположное — она уехала, а зима так и не кончается. Психология обывателя всегда найдет отмычку для своих бед - в мире ничего не изменилось, несмотря на то, что прогнали еще одну ведьму. Шажок от рая до ада внутри самих людей, и как они не стараются избежать «отмычки», и на старуху находит проруха. Но герои Джона, в отличие от героев Чехова, спят дО смерти! Ни на миг, ни на йоту они не сходят с когда-то завоеванных позиций собственного превосходства! Божья роса, хотя у нас в Egares все больше плохих новостей, и снег до сих пор не стаял, хотя на дворе уже май. Ведь это все ведьмины проделки! И занесло же гадину в райский наш уголок...