Если день не задался с утра — то пиши пропало. Так и пойдет наперекосяк. За что не возьмешься, получится сплошной конфуз, и хорошо, если поблизости не окажется никого из знакомых. Перед чужими не так стыдно. Хотя городок-то маленький, все друг друга знают, если не по имени — то уж вприглядку точно, и кто тут кому чужой? Одна семья. Большая. Не то чтобы дружная, но благожелательная вполне, нормальная бюргерская семья.

В понедельник, пятнадцатого августа, Хельга Шторх проснулась на целый час позже обычного — в половине девятого — и вместо того, чтобы встряхнуться и побежать по делам, еле-еле выползла из постели. Ноги-руки будто войлочные, мягкие и сонные, и чувство такое мерзкое, будто не из-под одеяла вылезла, а из бака с грязным бельем. В голове со вчерашнего вечера засел глупейший фантастический рассказ, который она прочла перед сном. Что в нем точно происходило, фрау Шторх поняла не до конца. Некие существа из трехмерного мира жили бок о бок с другими — из мира четырехмерного, и реальность у них была вроде бы общая, но не вполне. В рассказе объяснялось — но очень путано — почему некоторые предметы находились во всех измерениях сразу, а прочие — в каком-нибудь одном. В результате в обоих мирах царила великая неразбериха, и даже по поводу самых простых вещей герои никак не могли столковаться.

«Очень неудобно у них там устроено, - размышляла фрау Шторх, убирая со стола остатки завтрака и собираясь в магазин. - Прямо ужасно неловко. Купишь, например, мясо к обеду — нажаришь отбивных или котлеты сделаешь, или гуляш с чесночной подливкой... А кроме тебя его никто и не укусит. Потому что четырехмерное оно, мясо это... И ладно, в кругу семьи, а если гостям такое подашь? Хозяйка-то, скажут, пустую тарелку принесла. Срам да и только».

При мысли о подобной неудаче у нее взмокли ладони и пот крупными бисеринами выступил на лбу. Вот ведь напридумывал пустомеля-автор, что, хоть и видно с первого взгляда — что чепуха несусветная, но со второго — втягиваешься, и веришь где-то в глубине сердца и переживаешь по-настоящему. Из-за фантастической ерунды она так разволновалась, что чуть не забыла дома кошелек. Между тем, Хельге было о чем подумать, кроме четырехмерного мяса.

Альбертик — ее покладистый, смирный Альбертик, вундеркинд и умничка — вдруг наотрез отказался ехать с родителями в отпуск. Что, мол, он там не видел, в этой Австрии, да и в его ли возрасте ходить вокруг колышка на мамином коротком поводке? Можно ведь и дома замечательно провести каникулы. С друзьями. Фрау Шторх не знала, что и делать. Обратилась за поддержкой к Фредерику, но тот пробурчал что-то вроде: «Взрослый парень, сам разберется, не век же его пасти» и уткнулся носом в руководство-по-эксплуатации-не-понятно-чего . Очки нацепил, старые, с мутными стеклами, и, навострив карандаш, принялся подчеркивать что-то в тексте, но Хельга видела, что на самом деле он не читает с карандашом в руках, а рисует на полях цветочки. Фредерик всегда прикидывался очень занятым, лишь бы ни за что не отвечать.

Минимаркет находился через дорогу. Продукты там были слегка дороже, чем, например, в «Лидле», но Хельге он нравился. Уютный, теплый и небольшой, и товары расставлены компактно, так, что не надо целую вечность бродить вдоль стеллажей, а можно сразу взять, что хочешь. Хозяйка и ее помощница — сама любезность. Каждую покупательницу величают по имени, приветствуют, как родную — словно не в магазин ты пришла, а к ним в гости. Да так и есть. Однако на этот раз фрау Шторх заметила на кассе новую девушку и — то ли от удивления, то ли от рассеянности — сказала ей «доброе утро», хотя уже давно перевалило за полдень.

«О, Господи, - ужаснулась Хельга, - она решит, что я сплю до двенадцати». Известно ведь,

что чем позже встаешь, тем дольше тянется «утро». Девушка слегка улыбнулась.

- Добрый день, фрау Шторх.

Час от часу не легче. Во всех отношениях неловкая ситуация, когда человек тебя узнает, а ты его — нет. А впрочем... Хельгу захлестнуло мучительное чувство дежавю. Где-то она встречала эту белокурую фройляйн — плоскую, как одиннадцатилетняя девчонка, и вроде некрашеную, потому что только у природных блондинок бывает настолько бледная, тонкая кожа с мягким румянцем, и длинные пальцы, и глаза, прозрачные, как бутылочное стекло. Вся она, до кончиков ногтей, словно сделана... не из фарфора, нет, фарфор — слишком грубый материал для такого воздушного создания, а из нежной, сияющей пластмассы.

Фрау Шторх пошла вдоль полок, собирая товары в корзину. Бутылка минеральной воды, лимонный кекс, печенье, пачка растворимого кофе, сарахная вата в коробке... Орешки, орешки не забыть, соленые, Фредерик любит к пиву. Две банки UrPils, нескисающее молоко... Мюсли — Альбертику на завтрак. Таблетки для посудомоечной машины. Что еще? Она остановилась, вспоминая. Может, стаканчики для сока купить? Под хрусталь, изящные. Гравировка — паутинная, точно иней на стекле. Да нет — ставить некуда. Хельга поджала губы и принялась выкладывать покупки на резиновую ленту кассы.

«Как это будет? - спрашивала себя фрау Шторх. - Отпуск на двоих, как в юности...Только без романтического флера».

Когда они с Фредериком последний раз выбирались куда-нибудь вдвоем? Вспомнить былое — приятно, вот только как же Альбертик? Один? Он ведь совсем беспомощный, кроме своей физики не смыслит ни в чем. Обед не сготовит, будет на бутербродах сидеть две недели. Язву получит. И что за друзья такие? С каких это пор друзья стали для него важнее семьи?

- Фрау Шторх, - прервала ее раздумья пластмассовая блондинка. - А чайник?

Она говорила с легким славянским акцентом.

Хельга вздрогнула.

- Что?

- Вы не могли бы вынуть чайник, чтобы мне удобнее было пробить? Будьте так любезны. Ну, хорошо, не беспокойтесь, фрау Шторх, я сама, - девушка привстала и, наклонившись к пустой корзинке, ловко провела сканером. - Пятьдесят три евро, восемьдесят центов.

«Боже, как много! - удивилась Хельга, лихорадочно разглядывая чек. - Ничего ж не купила...»

- Простите, - обратилась она к симпатичной кассирше. - Вы мне тут пробили чайник за двадцать евро...

- Да! - подхватила девушка. - Он уцененный, последний экземпляр. Смешная цена, правда? В Карштате не меньше пятидесяти стоил бы. Не какая-нибудь китайская поделка, а настоящий Вилеро-унд-Бох! Распись — ручная, вы только посмотрите, какие краски. Горят! Вот, взгляните, эта веточка рябины, честное слово, фрау Шторх, я и вкус ощущаю, горьковатый. На листики, пожалуйста, обратите внимание. Осенний букет — так и просится в вазу, и фаянс — белый-белый. Огонь и снег. Не чайник, а жар-птица!

- Что? - удивленно повторила фрау Шторх. - Какая птица?

Она только-только собиралась сказать, что не покупала никакого чайника и даже не видела ни одного, но, ошеломленная потоком красочных метафор, прикусила язык.

«Может, и правда, прихватила чего с полки, - Хельга покраснела, - по рассеянности. Может, крошечный он, сувенирный... Или упаковка другая, вот и перепутала сослепу. Мало ли...»

Лет с четырнадцати фрау Шторх видела не очень хорошо, но стеснялась носить очки.

Она поспешно вынула покупки из корзины и сложила в сумку, но чайника так и не обнаружила — ни большого, ни маленького, ни в упаковке, ни без.

- Это из русского фольклора, - охотно пояснила девушка, и, поскольку Хельга не уходила, а стояла в замешательстве рядом с кассой, улыбнулась еще лучезарнее. - Да, пожалуйста? Я могу вам чем-нибудь помочь?

- Нет-нет, спасибо, - засуетилась фрау Шторх, думая: «Да Бог с ними, с двадцатью евро, не обеднею. Как нехорошо получилось... У фройляйн, похоже, не в порядке с головой. Совсем, можно сказать, неладно. Не зря про блондинок шутки всякие шутят. Счастье, что чайник ей привидился, а не айфон последней модели. Это я дешево отделалась», - успокаивала она себя.

Домашние дела тем и хороши, а может быть, и тем плохи, что не требуют мыслительной работы. Фрау Шторх прибиралась и готовила, а в голове царила все та же разноцветная каша:

двадцать евро, фантастический рассказ, призрачный чайник... почему-то захотелось его увидеть — расписной, из снежно-белого фаянса, в осенних листьях и рябиновых ягодах. Красиво, наверное. Уникальная вещица. Хельга вдруг почувствовала себя девчонкой, шести- или семилетней, на веранде за накрытым столом. Нахлынули воспоминания... Бабушка — почти молодая, со строгим седым пучком и в льняном платье стиля «ландхауз». На вышитой скатерти расставлены чашки, колотый сахар на блюдечке, ваза с конфетами. И — он, герой трапезы, жаркий, пузатый, укутанный полотенцем. Заварочный чайник, полный крепкого темно-янтарного напитка. Семья в сборе: мать, сестра, братья-двойняшки. В кресле-качалке — отец, ноги закутаны одеялом. Он уже тогда ходил с палочкой и все время мерз. Одну заварку не пьют, слишком горькая, и бабушка дает чаю настояться, а потом разливает понемногу — на треть чашки, чтобы после долить кипятком. В каждую чашку полагалось положить смородиновый лист, для аромата. Хельга вздохнула. В семье Шторхов чай не пили — только кофе, да и тот на бегу и на весу. Вышитая скатерть, жар под полотенцем, запах смородинового листа — все это осталось в далеком детстве. И, казалось бы, что мешает — купить конфет, чайник, заварку, вскипятить воду и накрыть стол на троих, а можно и свекра со свекровью позвать, друзей, Хельгиных братьев или сестру. Так легко, вроде бы, а руки не доходят, и все уже не то, не так, как было раньше...

К обеду пришел из университета Альбертик. Фрау Шторх слышала из кухни, как сын возится в прихожей, снимает обувь, в тапочках шлепает через гостиную... Усталый и как никогда близорукий — после яркого дневного света, идет угрюмо, на ходу протирая салфеткой очки. Вернее, нет, застывает, как соляной столб, и с шумом втягивает в себя воздух, так, что получается нечто среднее между «Вау!» и «Ух!» - вздох удивления и восхищения.

- Альберт? - фрау Шторх выронила от неожиданности кухонное полотенце и поспешила в комнату. - Что случилось?

- Мама, это где же ты красоту такую купила? Ух, здорово!

- Где? Что? - растерялась она.

Хельга никак не могла взять в толк, на что глядит сын. Альберт стоял у буфета и придирчиво рассматривал пустое место рядом с фарфоровым олененком.

- Да чайник, мам. Шикарный просто, будто из музея. Эксклюзив, ага! Дорогой, наверное?

- Двадцать евро, - машинально ответила Хельга. - Он уцененный был.

- Молодец! - похвалил Альберт. - Умеешь ты в любой куче хлама отыскать — вещь. Причем именно то, что нужно. Знаешь, мы с ребятами, бывает, в паузу чай в столовой заказываем, черный, и вкусно так, особенно, если сахара три ложки с горкой положить... Я все мечтаю, хорошо бы дома чаепитие устроить. А ты — как угадала...

Довольный, он проследовал в ванную — мыть руки.

Фрау Шторх недоверчиво ощупала гладкую полку буфета. Подвинула олененка и ладонью смахнула пыль. Ничего. Она приняла бы историю за шутку, если бы не знала, что Альбертик никогда не шутит. Он и маленький-то неулыбчивым был. Стоял — вспоминала Хельга — в кроватке: зубы стиснуты, глаза грустные, большие, черные, как спелые маслины. В сердце смотрят. Жидкие брови сведены буквой «v». Кулачки побелели от непонятного усилия. Ни обычного младенческого гуканья, ничего — знай себе сопит. Фредерик беспокоился: у парнишки, мол, болит что-то. А может, у него нетипичный паралич лицевых мышц, губы не растягиваются, но Хельга верила, что с сыном все в порядке. Просто у мальчика такой серьезный взгляд на мир.

Вот и сейчас: если Альберт говорит, что чайник удивительно красив, значит, он удивительно красив. Другого не дано. А если для Хельги полка пуста, то проблема в полке, или в самой Хельге, или в несовместимости четырехмерной картинки с трехмерной, или в чем угодно, а никак не в Альбертике.

Фрау Шторх еще раз беспомощно изучила буфет и все, что находилось в нем, на нем и рядом с ним, а особенно тщательно — злополучную открытую витрину, и заторопилась на кухню. Обед остывал.

Так бы казус и позабылся за повседневными хлопотами, но на следующий день Альбертик принес неказистого вида том: «Канон чая» некоего Лу и пачку заварки.

- Черный цейлонский! - объявил гордо.

- Кто? - испугалась фрау Шторх.

- Чай цейлонский. А книга — старинная. Перевод с китайского, в универе, на развале нашел. Оказывается, это целая философия, как сорт подбирать, как заваривать... Напиток, как объект духовной практики. Лу Юй так и пишет: если регулярно пить чай — окрылишься. Очень интересно.

Хельга виновато взяла книжку, полистала... Очарованием тайны пахнуло с желтоватых, ломких страниц. Словно понимал этот — будь он неладен — Лу Юй, отчего одним достается расписной чайник, а другим — пустая витрина. Карма, будь она неладна. Грехи прошлых жизней гирями висят на крыльях, тянут вниз. Искажают зрение — и не заглянуть за черту, не подпрыгнуть выше головы. Завеса непроницаема, сколько ни пей чаю. Хоть ведрами.

«А может, все дело в возрасте? - грустно думала фрау Шторх. - Мы не видим того, что видят наши дети. Известно ведь, например, что подростки слышат звуки высокой частоты, а взрослые эту способность теряют? С возрастом часть души слепнет и глохнет».

Если бы взгляд мог прожигать дырки, буфет в гостиной Шторхов уже через неделю стал бы дырявым, как решето. Олененка Хельга переселила на этажерку в передней — где он, сказать по правде, очень неплохо смотрелся — и каждый день полировала тряпочкой осиротевшую полку. И вглядывалась, вглядывалась до жжения в зрачках... до мягкого тумана перед глазами, золотистого тумана, в котором, словно искры в дыму, вспыхивали — то серебряная змейка, то изящная ручка из белого фаянса, то лист, то алая рябиновая ягода.

«Вот же он, вот!» - бормотала себе под нос Хельга, щупая воздух, и пальцы ее натыкались на что-то гладкое, неуловимое, холодное и текучее, как янтарь.

Фредерика пытала: мол, как тебе мое новое приобретение, но тот лишь мычал в ответ:

- Да... очень... очень да, - что в переводе на человеческий язык означало: «Отстань, Хельга, со своими кухонными делами!». Фрау Шторх так и не поняла, в какой реальности живет ее муж — в ее или в Альбертиковой.

Злополучный «Трактат» пылился на телевизионной тумбочке вместе с Хельгиными кулинарными журналами и телефонными справочниками. Шторх-младший быстро потерял к нему интерес да и про чаепитие не вспоминал. Не до того ему было: домой возвращался все позже и позже. Лабораторные, семинары какие-то вечерние, коллоквиумы... Хельга волновалась, конечно. Совсем замучили ребенка, но, главное — мальчику наука в радость. Приходит из университета — глаза блестят. За ужином бутерброд мимо рта проносит, до того погружен в свои мысли.

Фрау Шторх гордилась сыном и, мечтая стать хоть в чем-то достойной его, прилежно медитировала на призрак чайника. То прищурится, то взглянет под необычным углом... Туман клубился, дразнил, обретал звонкую, белоснежную плоть. Казалось бы, да ну его совсем. Хельге сто лет в обед никакой чайник не нужен. Сопричастности к внутреннему миру Альбертика — вот чего ей хотелось. В его измерении — хоть недолго погостить. Невидимый предмет был ценен для Хельги не сам по себе, а как заветный ключ из сказки, открывающий двери в неведомое, в некую параллельную явь.

Он проявился — буднично, как будто не одну неделю простоял на буфетной полке, ожидая, когда хозяйка, наконец, обратит на него внимание. Запылиться — и то успел. Чета Шторхов как раз собиралась в отпуск, и Хельга паковала дорожную сумку. Как челнок, сновала туда-сюда по квартире, подбирая то одно, то другое, вошла в гостиную — и обомлела. Так вот, оказывается, какое чудо она купила в минимаркете за двадцать евро! Фрау Шторх приблизилась острожно, затаив дыхание, словно боялась, что оно исчезнет. Погладила носик, смахнула махровый налет с крышечки. И как люди делают такое? Щекастый, яркий и одновременно утонченный, блестящий плавными изгибами. Словно его не человек тонкой кисточкой, а сама осень расписала щедро. Не бабье лето с его легкомысленными красками, а поздняя осень — стылыми газонами хрустящая, потому что только после заморозков так полыхают рябиновые кисти, такой болезненно-хрупкой становится листва...

Весь отпуск Хельгу не покидало возвышенно-просветленное настроение, словно к чему-то волшебному она прикоснулась. Глядя на жену, и Фредерик взбодрился. Альбертик, слава

Богу, не спалил квартиру и не умер с голоду, а сразу же по приезде родителей огорошил их новостью: завтра-де он представит им свою невесту.

«Ну вот, - печально подумала Хельга. - Когда-то это должно было случиться. Мальчик уже совсем большой». Конечно, сорок раз передумают, дети еще... Если только его подруга — не взрослая. При мысли о подобной возможности фрау Шторх почувствовала, что волосы у нее на голове встают дыбом, как шерсть у волчицы.

К счастью подруга сына — у Хельги язык не поворачивался назвать ее невестой, глупость, какая же глупость в их возрасте! - оказалась ровесницей Альбертика. Студентка, желторотая, как и ее новоявленный жених. Девушка шагнула на порог, улыбнулась пласстмассово — и Хельга узнала белокурую кассиршу из минимаркета.

- Мама, познакомься, это Вероника, - торжественно произнес Альбертик.

Фрау Шторх недоверчиво пожала узкую кукольную руку.

- Очень рада. А я вас помню, вы подрабатывали в магазине через дорогу от нас и продали мне, - она кивнула в сторону буфета, - вот этот чайник. Я им очень довольна, - добавила, желая сделать девушке приятное.

Вероника смутилась — как обыкновенно смущаются блондинки, вспыхнув не только щеками, но и лбом, и шеей, и даже мочками ушей.

- Альберт, но... - она растерянно оглянулась, - ты говорил, что твоя мама... э... Фрау Шторх! - вдруг заявила она решительно. - Пожалуйста, извините меня.

Хельга ничего не понимала.

- За что извинить?

- Мам, ну... - пробасил Альбертик. Он хоть и выглядел спокойным, изо всех сил тер очки и моргал подслеповато, - что ж мы в дверях-то топчемся... Ника, проходи. Мам, понимаешь, Вероника учится на психологии, на втором курсе, и ей задали сделать что-то вроде исследования на тему фиктивного маркетинга... Ну, как бы продать кому-то воображаемый товар...

- Ты обещал, что все объяснишь маме!

- Я считал, что тут и так все ясно, - пожал плечами Альберт. - Да, мам? - он пытался заглянуть Хельге в глаза.

- И подопытным кроликом выбрали меня? - Хельга не знала, сердиться или обратить все в шутку. С полки ей лукаво подмигивал крутобокий, расписной... - Но, погодите, а почему воображаемый? Вот же он, чайник, настоящий.

- Где?

- Да вот.

Повисла тревожная тишина.

- Мам, ты хорошо себя чувствуешь? - робко спросил Альбертик.

- Фрау Шторх?

Хельга провела кончиками пальцев по холодному фаянсу. Настоящий. Постучала ногтем по крышке, сморгнула — и... засмеялась.

- Ну, мам, ты даешь! Мы уж думали, ты серьезно.

- Один-один, фрау Шторх!

- Вероника, что вы с ним сделали? - воскликнула Хельга.

Альбертик улыбался.

А потом они — все вместе — сели ужинать. Фрау Шторх расставила чашки, нарезала тонкими ломтиками лимонный пирог. Фредерик надел по случаю галстук и лаковые туфли взамен старых шлепанцев. Чайник Хельга сполоснула кипятком, как учил мудрый Лу, насыпала «черный цейлонский» и залила до краев. Закрыла крышечку, а после — трижды обернула теплой шалью. Так что был он или не было его — но чай в нем заварился отлично.