- А здесь подробнее.

- Есть подробнее. Военучилище это уже по тем временам было

элитным. Так ведь, вскоре этому недотёпе училище разонравилось,

писал рапорты ротному, а тот их в свой стол складывал. Его продержали

до весенней сессии, надеялись, образумится, взводный и ротный думали

не пускать его на каникулы, чтобы летом «хвосты» по предметам

подчищал, а он почти всю зиму играл на занятиях в молчанку. Ну,

исключили из комсомола и бросили в воинскую часть. Служил по -

разному. Раза три сидел на гауптвахте, цапался со старшиной. Но и

благодарностей у него навалом. Попал на третьем, а фактически, на

четвёртом году службы в госпиталь, там с медсестрами шашни, видно,

завел, его комиссовали. Об этом он в своей автобиографии ни - ни.

Правда, написал, что из комсомола исключили, но никто на это

внимания не обратил, поскольку к тому времени, когда вступал в

партию, авторитет комсомола, чего греха таить, крепко упал. В общем,

на начальном этапе перед партией был нечестен.

- Н - да, ухарь!

-Знай всю его подноготную, вряд ли бы парторганизация пропустила

его в кандидаты компартии. А там он уж рос, приспособленец. Не

разглядели во время, виноват.

-Это главное, дорогой мой, был с нами нечестен, оказался

приспособленцем. Думать надо, как его вычистить из партии. А что

ребята?

- Шьем ему дела, правда, все « белыми нитками». Зацепиться не за что:

с работы идет домой, из командировки - сразу домой. Подставы

подсовываем: стариков, молодух, кем - то обиженных на улицах и во

дворах. Даже в редакцию подводили, когда он в перерыв на бильярде

баловался. На фото потерпевшие тычут, - он, похож. А в лицо не

признают, недоделки. Хоть бы одно признание, и подвели бы под

статью. Пока суд да дело и погнали бы его из партии. Сажать бы не

стали, отделался бы условно. Все - таки, газетёныш этот, личность в

области заметная.

- То - то и оно, Щитов дорогой. Подсовывайте ему разных вертихвосток,

может быть, хоть одна его заложит.

- Пытались, у него полное алиби. Заподозрил, видать. Наша уборщица

полистала оставленный им блокнотик, там каждый день по часам

расписан, где был и сколько времени, когда вернулся в газету или

домой. Тяжело с ним. Увертлив. За так не взять.

- А что, у тебя нет спецсредств? Пусть ему твоя техничка создаст

красивую жизнь в его кабинете. На улицах провоцируйте на скандалы.

- Да уж все это было. Поменял в дверях кабинета замок, сам уборку

делает, на провокации не поддается. Пацанов привлекли, с первого

этажа и до третьего, где он живет, торчат.

- Замечательно, пусть нарывется на скандал.

-Хм, так он, гадёныш, переговорил с ребятами самбистами и те попёрли

из подъезда наших ребятишечек. А люди, обиженные кем - нибудь в

городе, торчат в его доме на верхней, четвертого этажа, площадке.

Делают так, как их подучили, - окликают его, спрашивают, который

час,

хохочут, кривляются. Терпит попрыгунчик. Хоть стал журналюга

кашлять. Только бы пошел в поликлинику или лег в больницу. Чуть

забуянит, - затолкаем в психушку.

- Молодец, порадовал. Хм, секретарь партбюро облгазеты псих, а?

Твори - твори, гнать его надо. Пусть лишь где - нибудь заведется с пол -

оборота, вышвырнем из секретарей, из партии вычистим тоже.

* * *

С каждой неделей, с каждым месяцем работа в газете превращалась в

настоящую каторгу. То и дело Стражин получал от Гонливого разносы,

а партсобрания проходили вяло, неинтересно. Пошатнулось здоровье,

он уже не курил несколько лет, но отчего - то навалилась астма.

Однажды Виссарион повстречал на предприятии старого партийца, о

ком некогда написал добротный очерк. Тот без обиняков обронил, что

сын, служивший в органах правопорядка, сказал, мол, песенка

Стражина спета.

- Сам в молодости служил в милиции и знаю, если кто из наших чинов к

кому привяжется, то выход один - бросать здесь все и сматывать удочки.

Им на кого начальство ткнет пальцем, того они и упекут, куда следует,

или выставят перед народом таким подонком, что человеку мало не

покажется. О разговоре нашем молчок. А дальше решай сам. Знаю

точно, на тебя крепко ополчились.

Виссарион призадумался. Решил дотянуть до отпуска, а там будь, что

будет. Ожидая в поликлинике на прием к врачу своей очереди, у него

не на шутку разыгралась астма, заложило грудь, прислушался к

разговору старушек. Одна из них с похвалой отзывалась о новом

батюшке из храма, советовала соседке причаститься, пойти на

исповедь.

- Как в соборе благолепно, матушка ты моя. Там есть копия - список

древней иконы. Целительная у нее сила. Сходи, помолись, как

полегчает - то на душе.

Ему тоже захотелось хотя бы одним глазом поглядеть на эту икону, но

ему, члену партии, да еще и секретарю партбюро газеты, вход в

церковь заказан. Тут медсестра выкликнула его фамилию. Врач выписал

лекарства, курс инъекций, один укол сделали тут же, в поликлинике.

Выкупив в аптеке медпрепараты, Виссарион поплелся домой. Бросало в

жар, никак еще и простыл, подумал он. После работы прямиком

направился в процедурный кабинет поликлиники. Сестричка, мило

улыбаясь, сделала инъекцию и предложила коробку с лекарствами

оставить у них в кабинете, дескать, зачем таскаться с ними, еще

разобьются. Он посетовал, что неважно себя чувствует.

- Ничего особенного, - приветливо ответила сестра, - так вначале

всегда бывает, - а потом пойдете на поправку.

На следующий день он еле добрел до редакции, кое - как досидел до

вечера. Ничего не писалось, никакая мысль в голову не шла, голова

кружилась, отчего - то начал побаливать копчик. Долго дома не мог

уснуть, копался в книгах. Одна была богато иллюстрирована цветными

фотокопиями старинных икон. Лики Божьей Матери будто притягивали

к себе. Прикрыл веки, на ум пришли молитвы, которые еще мальчишкой

выучил наизусть, повторяя их за бабушкой - это « Богородица дева

радуйся» и « Отче наш». Уснул, не раздеваясь, на диване. Люда

выключила в его комнате ночник. Приснилась ему ушедшая из жизни

бабушка, мать отца. Она тихо сказала: «Уезжай, внучок. Так надо. И

скорей». И растаяла.

Он знал поверья, умершие родные просто так не приходят во сне, они

что - то предсказывают важное. Утром сказал Людмиле, что собирается

немедленно в отпуск, поедет на юг, на родину, благо там уже тепло.

Супруга вначале возражала, не рано ли, хорошо бы всей семьей

отдохнуть, дети по югу соскучились.

- Обязательно летом поедете, Люда. Я совсем раскис, болею. А ложиться

здесь в больницу не хочу. Что - то побаиваюсь.

- Да ты что,- возмутилась Людмила,- ты же секретарь партбюро,

известный журналист! Кто тебя тронет?!

С утра пораньше Стражин написал редактору заявление на отпуск.

- Приходи через часок за ответом, - небрежно махнул рукой Гонливый,

а

сам созвонился с Бытовым.

- Куда этот щелкопер собирается умотать?

- Узнавал, на родину.

- На родину? Замечательно, пусть пылью чернобыльской надышится.

Нехай его, с глаз долой!

Тут ему звонок от Щитова:

- Как впредь жить-то, дорогой наш партийный бог? Не жизнь пошла –

сплошной каламбур. Уже кое - кто протянул руки и даже к нашей

системе. Никто конкретной информации не даёт. Варимся в

собственном

соку!

- Так жизнь, милок, нынче такая - с вывертами.

 

* * *

Скоростная «Тушка» уносила Стражина на его родину. Немилосердное

южное солнце в эту пору грело ровно и ласково, буйствовала зелень,

богатая палитра цветов радовала глаз, тешила поникшую душу

Виссариона, под куполом деревьев скрывалось небо, все было здесь

замечательно. Вот только беспричинное головокружение, боли в

позвоночнике. Он отдал матери большую часть отпускных и просил ее

покупать все самые свежие овощи, ягоды, зелень. Он ел, спал и снова

ел. На просьбы матери пойти к врачу, он отнекивался и снова опускал

тяжелую голову на подушку дивана.

- Сынок, хоть в нашу церковь сходи. Помолись. Тут тебя никто из

начальства городского и не знает. А церковь у нас старинная.

Недели через полторы ему полегчало, он встал на ноги и поехал

осматривать город, всё ж не был года три. Многое изменилось:

промышленный центр Причерноморья разросся, многоэтажки потеснили

частный сектор, нарядно и легко одетые люди спешили по своим делам.

Никакой чернобыльский демон не мог их настичь, розы ветров на его

пути делали ему сокрушительный отворот. Похорошел Мэнск. Он поехал

в храм, поднялся по его ступеням. Им овладела среди икон благостная

истома. Помолился, попросил у Господа прощения за грехи, а у Матушки

Богородицы заступничества. На выходе отдал нищим кучку монет. Было

какое - то словно пробуждение: прояснилось в голове, меньше болел

позвоночник, хотелось двигаться, жить. Каждое новое утро приносило

Виссариону чувство радости, силы его росли, а боль в голове и

позвоночнике отступала. Нашел время сходить и в местную газету,

которую редактировал его однокашник Шурка Бруськов. Их

приятельская беседа закончилась в кафе. Прощаясь, Сашка

посоветовал ему начхать на этот чертов Север, всех денег не

заберешь.

- Приезжай в любое время. Есть у меня один недотёпа, пора с ним

расстаться. Начнешь с корреспондента, через месяц будешь

завотделом, а там и моим замом. Тем более, что с жильем у тебя

проблем

нет. Ну, передавай привет семье.

Обратный путь на лайнере в Томилово вернул его в глубинку России. С

первых дней возвращения он почему - то настроился на отъезд на

родину. Люда встретила его предложение без энтузиазма:

- Чего я там с детьми потеряла? Жить в хрущевском пенале? Где я там

найду такую квартиру, как здесь, такую работу? Получать на руки одни

шиши? Детям Томилово - родина.

В газете его встретили прохладно, продолжал ёрничать Ступнячок, из

обкома партии с ним никто не общался, изредка позванивали из отдела

пропаганды горкома. Продолжалась на площадке четвертого этажа

толкотня незнакомых ему лиц, а в его кабинет, как бы по ошибке, через

день стучались молодые люди с прилизанными волосами, военной

выправкой, приносили извинения, что не туда попали. Виссариону вся

эта круговерть осточертела. Он нацелился разузнать, в чем дело. Но

кто скажет? Стражин намеренно взял тему, поднять которую

целесообразно только на том заводе, где работал старый партиец. Его

он увидел в заводской столовой. Они незаметно перемигнулись.

Встретились в тени деревьев крошечного садика, позади котельной.

- Друг мой, ты знаешь, как я уважаю тебя. Верю, нет ничего позорного

за тобой. Рви отсюда немедля, иначе тебе крышка.

Вихрь тревожных мыслей одолел журналиста. Главное, старый

коммунист так шутить не станет. Но как вырваться из Томилово, не

привлекая внимание? Он насочинял шефу, что открыл шикарную тему

по новостройке в райцентре Южный и выписал туда командировку.

- Езжай,- махнул рукой Гонливый. - Фотокора с тобой послать?

- Больно он мне нужен, я сам с усам, мой ФЭД - щелкает, будь здоров, -

отбился Стражин.

- Ну, как знаешь.

День он провел в Южном, а вечером взял билет на поезд до Москвы. За

шесть лет учебы в первопрестольной подружился не только с будущими

коллегами журналистами, но и с ребятами - технарями, занявшими в

пору гласности и перестройки заметное положение в избранных ими

отраслях промышленности. Утром следующего дня прикинул: ему надо

продержаться еще около полутора суток. Он безвылазно сидел днем в

купе, замечая, как в вагонном проходе то и дело возникали

милиционеры, а на железнодорожных станциях возле его вагона

непременно торчали крепкие мужчины с аккуратно подбритыми

затылками и люди в форме. В туалет бегал ночью, когда в проходе было

пусто. Перед Москвой, схватив свой дипломат, с минимальным набором

необходимых в дороге вещей, прошел вперед несколько вагонов и в

числе первых выскользнул на перрон, заметив боковым зрением

снующих возле его вагона людей с прилизанными затылками. Выйдя из

метро на нужной станции, позвонил бывшему сокурснику Рознину, тот

согласился приютить его у себя, благо сейчас всё свободное время с

семьёй пропадает на даче.