"Рассказы не совсем еще старого капитана" - это автобиографические

рассказы, написанные в виде дорожных заметок. Возникли они в 2007,

через много лет после того, как все это происходило со мной. Само

написание было несколько мистическим. Садясь за компьютер, я не знал,

что буду писать. А потом начиналось волшебство. По 12-15 часов

непрерывной записи в комп того, что тут же рождалось в голове -

воспоминания с потрясающей точностью и деталями. Все главы писались

сразу и не пересматривались, не переписывались и не редактировались ни

разу. Только корректировались мной. Все остальное - на ваш суд.

 

Катера

Не всегда мы швартовались к каким-то причалам, большим или маленьким. В

некоторых посещаемых судном во время круизов местах не было причалов, и

подойти к берегу не было возможности. Для таких случаев на «Шаляпине»

существовала специальная система доставки пассажиров на берег.

У лацпорта на воду спускался плавучий причал размером примерно 5 на 8 метров.

На судне имелись четыре катера, способные брать по 40 пассажиров. За каждым

катером была закреплена штатная команда, состоящая из штурмана – командира

катера, механика, матроса и моториста. Один из катеров был закреплён за мной.

Работа состояла в том, чтобы выдерживать расписание, которое объявлялось

пассажирам. Они могли на катере съезжать на берег и возвращаться по своему

усмотрению, в зависимости от программы на берегу. На берегу был обычно

небольшой причальчик, и пассажиры, сойдя на него, садились в микроавтобусы

или пешком шли за гидами вглубь острова, где их ждали экскурсии и иные

развлечения.

Катера были мощными, удобными в управлении, и работать на них было приятно.

Правда, работать 10-12 часов с перерывом один час на обед трудновато, но это

неудобство вполне окупалось теми наличными, которые все участники этой

переправы получали от руководства круиза.

Совсем незаметно пролетели полгода, полные новых впечатлений, напряжённой и

ответственной работы, маленьких и больших радостей. Судно взяло пассажиров в

Сиднее и, заходя по пути на острова, направилось в Гонконг, чтобы высадить там

всех пассажиров, отправить во Владивосток часть экипажа и встать на ежегодный

ремонт в один из мощных гонконгских доков.

 

Гонконг

Много раз до этого я бывал в Гонконге, но этот ремонт был особенным. Высадив

пассажиров на великолепном пассажирском терминале, мы отошли и встали на

якорь на рейде. Вскоре к нам пришвартовалось наше, дальневосточное учебное

судно «Профессор Ющенко». На него мы и пересадили поваров, официанток,

номерных, оставив только необходимый минимум экипажа. Прощание было

грустным.

 

Док

Док – это сооружение, в котором судно как бы ставится на подставки (кильблоки)

и полностью осушается для того, чтобы можно было очистить от водорослей,

ракушек и ржавчины корпус, разобрать и проверить винты, рули и прочее, и

прочее. В это же время внутри происходил ремонт котлов и турбин в машинном

отделении, а также ремонт в пассажирских помещениях.

Я уже рассказывал о плавучих доках, а в Гонконге доки были сухими. Сухой док –

это огромная, глубокая и узкая яма (по-морскому – ковш) с воротами. Ворота

открыты – в ковше вода. Судно заходит в док, за ним закрываются ворота, и

мощнейшие насосы откачивают воду из дока. Судно остаётся стоять на

деревянных кильблоках. Плавучий док работает иначе. Он представляет собой

сооружение из стали и бетона с двумя бортами вдоль и открытыми торцевыми

частями. Док набирает воду (балласт) в танки и тонет до особого уровня. Судно

вплывает между двумя бортами дока, и когда он, откачивая воду из своих танков,

всплывает вместе с ним, оказываясь стоящим на кильблоках на палубе дока.

В док вошли в обед, а к утру уже стояли на кильблоках во всей своей красе.

Началась обычная заводская лихорадка. На борт поднялись всевозможные

чиновники – от заводского начальства до ремонтных менеджеров по

направлениям, а также специалистов из Регистра Ллойда. Регистр – это такая

организация, которая следит за соблюдением всех правил и законов по

строительству и эксплуатации судов. Очень это серьезные организации, строгие и

неподкупные! Предъявлять им судно нужно каждый год. Без судовых документов,

которые выдают Регистры, ни из одного порта мира вас не выпустят. Таких

регистров в мире несколько, в том числе и наш, российский Регистр. «Ф.

Шаляпин» работал под надзором английского Регистра Ллойда.

С самого утра шло согласование и «утрясание» ремонтных ведомостей, начинался

осмотр судна для выявления дефектов. Одним словом, дурдом полный – все как

заполошенные, носятся с бумагами. В это же время на борт прибыли бригадиры

машинных, винторулевых, доковых, корпусных, очистно-покрасочных,

электрических и многих других бригад. Все офицеры по своим заведованиям

работали с ними.

Я и раньше бывал в ремонтах, но на пассажирском судне, и тем более такого

уровня, – впервые. В отличие от того, что я видел и что переживал в наших

судоремонтных заводах, несмотря на кажущийся хаос, всё было иначе – чётко,

просто и понятно. Очень большой объём работ и соответственное количество

менеджеров и бумаг создавали впечатление хаоса, но в действительности его не

было.

Уже к вечеру страсти утихли, и судно замерло, словно зверь перед прыжком.

Наутро должны были начаться работы.

И вот тут-то и было опробовано старое, испытанное средство по установлению

дружеских связей между заводскими менеджерами и судовыми офицерами,

применён своего рода «Ускоритель дружбы» или «Налаживатель хороших

отношений».

Для Союза или России этим ускорителем могло быть только одно вещество из всех,

существующих на этой планете – спирт. Это же средство работало и в Гонконге.

Ещё в Австралии, перед уходом, он был закуплен и роздан ответственным за

ремонт командирам по направлениям. Мне досталось «немного» – красивая

металлическая банка ёмкостью 20 литров и к ней коробка с маленькими

пузырьками, в которых находились эссенции. При добавлении к разбавленному по

правилам спирту нескольких капель этой эссенции напиток приобретал вкус и

аромат в соответствии с этикеткой на пузырьке. Потом было очень забавно

наблюдать, как люди с удовольствием пили эти напитки, совершенно не

подозревая о подвохе.

Не стоит думать, однако, что только эти напитки пились во время ремонта. Это

было для, так сказать, настройки рабочей обстановки.

На судне давались и большие банкеты и ужины. Как говорится, положение

обязывает, и такого уровня пассажирское судно практически обязано сделать

большой приём по крайней мере дважды – в начале и в конце ремонта. Так и было

сделано. На приём было приглашено руководство завода и ремонтные менеджеры

с жёнами, работники советского генконсульства, представители нашего

пароходства, а кроме того – старший комсостав двух наших судов, стоящих в этом

же заводе. Так уж получилось, что на одном из них старпомом был мой друг, с

которым мы вместе работали несколько лет назад. Он до сих пор вспоминает тот

приём, когда мы встречаемся! Совершенно необычный для него, работавшего

только на грузовых судах, сервис, его впечатлил.

Ну и, естественно, тот факт, что я отлил ему часть спирта из своей банки, также

остался в его памяти.

 

Ремонт

Работы начались в таком темпе, что мелькало в глазах! Сразу вспомнилось, что в

Китае – перенаселённость. Весь борт облепили китайцы, сидящие, словно птички,

на бамбуковых палках, спущенных на веревках. Никакой страховки, никаких

касок, никакой техники безопасности. Это были люди с улицы. Каждое утро толпы

этих людей стояли перед воротами завода. Их набирали на конкретную работу, и

при этом не оформлялось никаких документов. Расчёт производился наличными по

окончании работы. Они сбивали специальными молотками-кирками старую краску

и ржавчину, зачищали всё стальными щётками и грунтовали это место на

несколько раз. Вот и представьте себе, какой стук стоял внутри судна с утра до

вечера! Потом судно ими же красилось на несколько слоёв белоснежной краской.

Подводная часть, тоже очищенная от ракушек и ржавчины, после нескольких

слоёв специальной необрастающей краски красилась в красивый зелёный цвет.

Пароход становился красивым, как игрушка!

На доковой палубе растянули наши якорные цепи (моряки говорят – канаты) с

якорями. Каждое звено весом 65 кг отчистили до блеска и покрасили чёрной

краской. Рабочие быстро и как-то уж, казалось, легко сняли огромные 30-тонные

винты и турбинками чистили их. Эти винты, не останавливаясь, вращались целый

год, ведь турбины как запускаются в заводе на выходе, так и не останавливаются

до следующего ремонта. Даже на стоянках винты на турбоходах вращаются со

скоростью 10 оборотов в минуту.

Работа кипела в ресторанах, на крытых палубах-променадах, в каютах и салонах.

Везде что-то делалось.

Не могу не рассказать, как на наших глазах в соседний док вошёл громадный

контейнеровоз в грузу, с контейнерами на палубе. Почти все технические бригады

на три дня покинули наше судно. Этот контейнеровоз даже днём весь сверкал от

сварки и гремел какими-то пневмоинструментами. Глядя восторженными глазами

на это великолепно-недоступное судно, я и представить тогда себе не мог, что мой

сын будет ходить капитаном на ещё большем контейнеровозе!

Ушел он через трое суток, и мы узнали от вернувшихся к нам бригад, что за трое

суток завод освоил на его ремонте 3,5 миллиона долларов! Тогда это показалось

фантастикой, да и сейчас не стало более понятным, как такое возможно.

И вот, наконец, месяц пролетел, и ремонт закончился. Последний, прощальный

приём. Мы выходим из завода и, дав на прощание гудок, без пассажиров

направляемся на выход. В очередной раз с восторгом смотрю на рыбок, которых

видел только в Гонконге. Эти рыбки, быстро двигая в воде хвостом, вот так, стоя

на нем, быстро «бегают» по поверхности воды с места на место. Так они пробегают

метров по 50.

С удовольствием прокладываю курс на северо-восток, домой!

 

Этот нелёгкий путь домой

Возвращение в родной порт – всегда волнение. Когда прилетаешь на самолёте,

этот момент как-то сжимается по времени и не дает тех ощущений, которые

получаешь, находясь на судне.

Сила этого преддомашнего волнения очень разная и пропорциональна она

времени, проведённому в море. В данном рейсе, да и вообще в море... За неделю до

прихода мысли в голове постоянно возвращаются к одной теме – «уже скоро»!

Стоя на вахте, смотришь вдаль, на горизонт и думаешь о предстоящей встрече,

представляешь те ощущения, которые она принесёт. У каждого они свои,

связанные с тем опытом, который был накоплен в предыдущих встречах из рейсов.

Однако, есть одно ощущение, которое обязательно всё больше и больше

охватывает всех моряков, идущих домой.

Прежде всего, это неописуемое чувство возвращения домой в большом, широком

смысле этого слова. При этом в понятие «дом» входят и знакомые очертания

родного берега, и порт с гусаками портальных кранов, и город с его знакомыми с

детства улицами и трамваями, со множеством лиц людей, спешащих куда-то и

кажущихся на расстоянии в шесть месяцев такими родными… Одним словом, дом –

это всё, что связано с той, береговой жизнью, недоступной моряку в течение всего

рейса. Всё чаще снится ему зелёная трава в лесу, по которой можно походить

босиком и полежать на ней, речка или ручей с журчащей водой, шум деревьев на

ветру или шорох дождя в листьях.

Такие мысли с приближением заветного дня всё больше и больше занимают

сознание, отнимая то драгоценное равновесие, в котором оно находилось в

течение рейса. Нарушается нормальный жизненный ритм, ранее действующий

безотказно. Вахта, кают-компания, отдых, кают-компания, вахта, работа с

документами, вечером книга, шахматы или домино. Вот и всё. Изменения

минимальны настолько, что их не стоит и принимать в расчёт. Всё размерено, всё

ясно и понятно с точностью до минут. Один день не отличается от другого.

Небольшое отличие – во время стоянок в портах, но там тоже сохраняется ритм, и

он не очень отличается от «ходового» ритма своей определённостью и

размеренностью, поскольку моряк на работе всегда – и на ходу, и на стоянке.

Моряк – не лётчик. Он не уходит на глазах у пассажиров в гостиницу с маленьким

чемоданчиком в руках, оставляя судно на попечение техников. Он - сам себе и

мастер, и пилот, и техник, да и пассажир тоже…

В этих ритмах заложено то, что позволяет психике человека выдерживать долгое

внутреннее одиночество, а именно оно и есть самое тяжёлое в морской профессии.

Международная статистика говорит о том, что через три месяца рейса психика

моряка сильно меняется, и именно эта размеренность, ритмичность помогает

моряку жить нормально.

В этом кроется смысл того, что знают все члены семей моряков: в море моряк

должен уйти спокойным. Все ссоры и размолвки нужно «закрыть». В море нельзя

слать плохие вести, если это не неизбежно... Получив плохую радиограмму,

поговорив с женой по радиотелефону в нехорошем ключе, моряк теряет это

хрупкое равновесие, и не всем удаётся опять в него войти. Последствия – самые

разные. От неврастений до инфарктов. Список очень большой, и последние его

пункты непомерно тяжелы.

Кто не умеет вырабатывать чувство отрешённости от всего «земного» и

переходить на эти ритмичные режимы, обречён на мучения… Ну, да к счастью,

такие случаи крайне редки. Обычно те, кто не может жить морской жизнью,

чувствуют это заранее и не идут в моряки, или после первого же морского опыта

уходят с этой тропинки.

Итак, остаётся несколько дней… Пропадает аппетит, сон напрочь исчезает. Все

ходят, словно зомби. После полуночи кто-то смотрит фильм, во многих

иллюминаторах горит свет. Ни в кают-компании, ни в столовой команды не звучит

стук костяшек домино, не раздаётся смех. На фильм вечером приходят два-три

человека, да и они, глядя в экран, вряд ли видят там что-либо...

В который раз уже проверяются все журналы, формуляры, отчеты. Родной порт –

это ещё и множество всевозможных проверяющих, которые будут «трясти»

ответственных за что-то (а это практически все командиры) и доводить их до

белого каления, совершенно не заботясь о том, что судно будет стоять всего сутки,

двое или трое, а потом опять уйдёт в рейс… У всех командиров, особенно старших,

в родном порту множество дел и на судне, и в пароходстве. Только вечером удаётся

вырваться к семье, да и то, если ты не на вахте сегодня. А утром, к 08.00, как

штык, должен быть на судне!

 

Владивосток, селедка

Мы подходили к Владивостоку. Весь экипаж, оставшийся на судне, собрался на

открытых палубах, вглядываясь в быстро приближающиеся знакомые очертания.

Пройден остров Скрыплев с маяком, встречающим всех возвращающихся с моря во

Владивосток. Судно идёт по входным Токаревским створам. Все увлечены

разглядыванием родного города. Все, кроме вахты на мосту. Там – почти кризисная

ситуация!

Всё дело в том, что мы пришли в ноябре, то есть в дни, когда шёл самый пик лова

сельди. Огромные косяки её приходили в залив Петра Великого, почти в порт, и

сотни катеров и катерков, лодок, лодочек и лодчонок, ощетинившихся множеством

рук с короткими удочками, собираются в месте нахождения косяка. Рыбаки с силой

дергают снасть, подсекая рыбу и машут руками, поднимая каждый раз целую

гирлянду из 4-5 крупных селёдок, сверкающих на солнце сине-серебряной

чешуёй. Все молча, сосредоточенно работают. Лица мужиков и женщин

раскраснелись. Им плевать на всё, кроме этой рыбалки! Плевать и на какой-то

пароход, пусть даже такой большой и красивый.

Мы гудим своим знаменитым гудком, пытаясь привлечь их внимание, через

громкоговорители на палубе просим их дать нам проход. Всё бесполезно! Сбавляем

ход и вовсе даём «стоп». Мягко, еле двигаясь по инерции, входили в эту массу

лодок и катеров, практически раздвигая их своим форштевнем. Рыбаки

отталкивали свои лодки руками от корпуса, не переставая ловить, а в лодках у

каждого стояли большие и уже почти полные мешки с трепещущей рыбой.

В конце концов, пробиваемся сквозь эту массу и входим на рейд Владивостока. К

нам бегут буксиры, второпях навешивая брезентовые фартуки на носовые кранцы,

чтобы не испачкать наш красивый, свежеокрашенный борт. Подходит лоцманский

катер, и через пять минут лоцман на мосту, приветствуя нас в родном порту.

И тут мы столкнулись с совершенно неожиданной проблемой! Старший рулевой,

стоящий на руле, отвык от команд на русском языке и реагирует не так быстро и

точно, как это должно быть. Немножко странное, решение принимается мгновенно

– вахтенный помощник повторяет для рулевого русские команды лоцмана на

английском. Мы подходим к родному причалу и разворачиваемся, чтобы

ошвартоваться кормой в самом центре города. Я командую на корме.

На берегу стоят встречающие. Их очень много. Глазами отыскиваю своих. Сын,

мама, жена…

Стараюсь не думать об этом. Швартовка кормой в узкую щель между другими

судами – не простое дело. Наконец, швартовка закончена и подаётся трап. Вы

думаете для встречающих? Нет! Трап подан для властей. Поднимаются

пограничники, таможня и другие люди, которые всегда приходят на оформление

прихода судна.

Потом мама очень меня удивила, сказав, что её больше всего поразило то, что я

был в форме, с передатчиком в руке, в белой каске и белых перчатках и все меня

слушались. Мама, она и есть мама. Для мам мы всегда только дети, а всё остальное

не столь важно…

 

Стояночные будни

Миновал таможенный досмотр, оформление, открыта граница, состоялись встречи.

Кто мог, сразу поехали по домам, кто нет – разобрали встречающих по своим

каютам. Потекла стояночная жизнь, присущая базовому порту. Утрясание заявок

на снабжение, угощение и ублажение всевозможных встречающих чиновников и

так далее, до самого вечера. Когда этот бум схлынул наконец, на судне

установилась тишина. Вечером со своим семейством уехал домой, в гостинку

площадью 13 метров (включая туалет и прихожку), с удовольствием глядя на город

из такси. Мама уехала домой раньше.

Следующие дни были наполнены походами в пароходство, сдачами отчётов,

инструктажами в разных службах. Вернувшись на судно, встречал инспекторов по

своей штурманской части, делал другую стояночную работу. Весь экипаж был в

работе. К борту подходили самоходные баржи с палубным, машинным и другим

снабжением. Постоянно подъезжали фургоны с продуктами. Всё выгружалось и

переправлялось в бездонные судовые закрома. Это продолжалось всю неделю.

Палубные и машинные кладовые забивались всевозможными материалами и

железяками, необходимыми в рейсе. Продовольственные склады и холодильники с

утра до вечера непрерывно забивались мясом, рыбой, консервами, картофелем и

другими продуктами для питания экипажа, а также несметным количеством водки,

вин, коньяков, минеральной воды для баров.

В штате ресторана – свои заморочки. Местное краевое и городское начальство, да

и свои, пароходские боссы практически каждый день и вечер устраивали на судне

банкеты (читай – пьянки), которые, естественно, обслуживали наши официантки.

В последние дни стоянки подходили танкеры, закачивая в танки « Шаляпина»

топливо, машинные масла и пресную воду до отказа.

На судно приходили новые люди. Часть их была из тех, кто списался в Гонконге, а

другие – совсем новые для меня. Кто-то из них уже работал раньше на этом судне,

кто-то впервые, после курсов, пришёл на «пассажир».

 

Отход

И вот, настал тот момент, когда сказаны все прощальные слова, подписаны

документы, убран трап, отданы швартовные концы. «Шаляпин» медленно отошёл

от причала. Пройдя мимо судов, стоящих в порту, в сопровождении буксиров

выходим на рейд. Уже темнеет, рыбаки разбежались. Лоцманский катер принял

лоцмана и, дав прощальный свисток, направился в порт. Мы тоже дали

прощальный гудок и, уверенно набирая скорость, пошли на выход.

Состояние у всех примерно одинаково. Прежде всего, это сильнейшая усталость,

невыспанность и чувство опустошённости, «выпотрошенности» после всей этой

суеты. У всех одно мощное и почти непреодолимое желание – смыть с себя всё в

горячем душе и лечь спать, быстро заснуть, чтобы наутро войти в спокойный,

выверенный режим, когда нет этих волнений, суеты и стояночной

непредсказуемости.

Судно словно вымерло – никого не видно. Все в каютах и либо уже спят, либо

готовятся лечь. Только вахта бдительно несет свою службу, мечтая о том, как и они

сменятся и сделают то же самое – упадут замертво в своих каютах, чтобы

проснуться возрождёнными, спокойными, уверенными и готовыми к длительной

работе в море.

И снова работа

В Иокогаме мы вновь приняли на борт пассажиров. Это все те же австралийцы и

новозеландцы. Они путешествовали по свету, перелетая из страны в страну

самолётами, и слетелись в Иокогаму для того, чтобы заключительную часть своего

вояжа проделать на нашем судне.

Всё пошло по накатанной колее. К нам вернулись англичане из «стаффа», часть

из них сменилась. Вместе с новым ансамблем «Free & Easy» пришёл и музыкант по

имени Ron Karson, который со своим банджо принимал участие в записи двух

песен из концерта Битлов «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band».

В этом круизе было на удивление много старушек. Казалось бы, летай себе

самолётами… Ну, да у них свои понятия об отдыхе! Как обычно, капитанский

коктейль, капитанский ужин, концерт, и всё идет нормально, размеренно.

 

Кино

В течение рейса для пассажиров ежедневно работал кинотеатр. Крутились в

большинстве своем голливудские и австралийские боевики, комедии и ужастики.

Пассажиры смотрели фильмы, как нам казалось, совсем без переживаний, без

каких-либо эмоций, кроме смеха на комедиях и иногда на фильмах ужасов. У нас

на этих фильмах кровь леденела, а они, привыкшие к такому с детства,

совершенно не реагировали на мистику и другие ужасы.

Совсем другая картина была на наших фильмах. Надо сказать, в наборе были

очень неплохие фильмы, прекрасно дублированные на английский язык. В том

рейсе мы получили новые фильмы. Среди них были новые – «А зори здесь тихие»

и «Горячий снег». Реакция пассажиров на эти фильмы была совершено

неожиданной. Они не были готовы к такому кино. Почти на каждом показе в зале

возникала необходимость в услугах медика, так как эмоции били через край. С тех

пор на показах этих фильмов всегда дежурил медик, и это было оправданно, что

показали и последующие круизы – реакция всегда была примерно такая же. Люди

в зале плакали, не сдерживаясь. Обычно, первый показ собирал очень мало

зрителей, но молва расходилась по судну мгновенно, и на втором-третьем показе

зал бывал заполненным до отказа.

 

Успокоители качки

На таких судах, как наше, во избежание сильной качки существовала система её

успокоения. Они бывают очень разными, но на «Шаляпине» была система

горизонтальных крыльев. Горизонтальные крылья примерно метров по 5 длиной

выпускались в подводной части корпуса и автоматически, по командам от

гироскопа, меняли угол атаки. Таким образом, попытки судна накрениться

компенсировались этими крыльями. Система довольно надёжная и очень

эффективная.

Как и любая другая техника, эта система однажды должна была сломаться. Так и

случилось на том переходе, где-то в районе южных Филиппинских островов. Судно

наше было избаловано постоянным и надёжным отсутствием качки, и очень

многое из того, что на обычных судах крепится и не оставляется просто стоящим,

закреплено не было.

В тот момент, когда гироскоп успокоителей сломался, волна была не очень

большая, всего балла 4, но на скорости, с которой мы шли, судна стало

испытывать качку по 10-15 градусов на оба борта. Для судов, на которых я

работал до «Ф. Шаляпина», такая качка – совершенно обычное дело и мало кому

она мешает жить. Здесь же это была почти беда! По судну стоял звон бьющихся

фужеров и тарелок. Они весело летели со столов, почти уже накрытых для обеда.

Стулья, также не закреплённые, снарядами летали по залам ресторанов.

В пассажирских каютах творилось то же самое, только дополнительно к этому

бедные старушки совершенно потеряли жизненную нить и, не соображая, что

вообще происходит, пытались встать и спасти себя. Это приводило к

окончательной потере ими ориентации в пространстве. Вдобавок, они немедленно

и сильно укачались со всеми вытекающими из этого последствиями. Бедные

номернушки, сами находящиеся в совсем не намного лучшем состоянии,

вынуждены были устранять эти последствия.

Часа через три успокоители были восстановлены. Результаты поломки

устранялись несколько дольше. В тот день в барах народа было меньше, чем

обычно. На следующий день жизнь вернулась в нормальное русло, и случившееся

вспоминалось уже с улыбкой, как пикантное приключение.

 

Чёрные Пески

Я уже говорил, что на островах пассажиров обычно ждали различные экскурсии.

Одной из наиболее интересных, была поездка на катерах со стеклянным днищем

на остров с необычным для этих мест цветом песка. В одну из таких поездок

поехал и я с группой членов экипажа.

Сама по себе, поездка на таком катере по не очень глубокой воде – это полная

фантастика, а в тропических водах это еще интереснее! Совершенно прозрачная

вода и великолепное дно в каких-то 4-5 метрах. На дне – кораллы, причудливые и

разноцветные. Вокруг них во множестве вились очень яркие рыбки самых

разнообразных форм. Иногда под нами проплывали небольшие, меньше метра

акулы, скаты, какие-то незнакомые рыбы.

Чёрные Пески – это большой пляж с тёмно-серым, тончайшим коралловым песком.

В центре пляжа расположились типичные для островов Фиджи сооружения –

навесы из пальмовых листьев на столбах. Недалеко от навесов местные мужчины в

своих национальных одеждах разожгли большущий костёр, который пылал около

часа. Когда он прогорел, оказалось, что в основании его лежат большие круглые

камни, раскалённые докрасна. Аборигены тут же наложили на камни много веток,

и огонь занялся вновь. Одновременно, другие начали копать яму в песке.

Вскоре пришли живописно одетые местные жители и, встав неподалеку, стали

петь свои мелодичные песни. Женщины принесли охапки пальмовых и ещё каких-

то больших листьев. Мужчины принесли носилки с очень большими кусками мяса

дикого кабана, как нам объяснили. Практически, это был полный разделанный

кабан, разрубленный примерно на 8-10 частей. Одна из женщин спустилась в яму

и там разложила на дне листья, положив на них травы и коренья. Накрыв всё это

толстым слоем листьев, она вылезла из ямы. Мужчины быстро раскидали костер и

большими палками ловко прикатили почти добела раскалённые камни, сбросив их

вниз, на листья. Они тут же сильно задымили.

Женщины стали быстро подавать мужчине ещё листья и куски мяса. Он ловко

раскладывал их, сообразуясь с известными только ему правилами. Туда же

добавлялись ещё какие-то травы и коренья. Плотно укрыв всё это листьями,

мужчина выскочил из ямы. Её быстро засыпали, причём большими жердями

мужчины сгребли туда, в яму, горячий песок и угли костра. Продолжая пение,

аборигены двинулись в сторону навеса. Там нам предстояло смотреть

представление – песни и пляски.

Представление длилось часа полтора. По окончании его нам объявили, что сейчас

состоится выемка мяса и, естественно, народ потянулся туда.

Участниками представления был исполнен ритуальный танец под ритмичную

песню, а затем, под пение того же хора, деревянными совками-чашками мужчины

стали откапывать яму. Вскоре показались верхние листья, и они осторожно

снимали их так, чтобы песок не просыпался вниз. И вот над пляжем поплыл

восхитительный аромат! Куски мяса оказались одновременно и тушёными, и

подкопчёнными.

Мясо, подстелив свежие листья, уложили на носилки и перенесли под большой

навес, где были вкопаны длинные деревянные столы. Несколько мужчин, ловко

нарезая острыми длинными ножами, раскладывали его на разовые тарелки, и

буквально через пять-семь минут около сотни пассажиров увлеченно трудились

над этим великолепным ,блюдом с необычным вкусом, громко выражая свой

восторг. В тот момент очень немногие из них понимали, что только что

приобщились к древнему ритуалу поедания… человека. Именно так всё и

происходило в не столь ещё далёкие времена.

 

Власовец

Стоим в Новой Зеландии, в порту Окленд. Утро. Звонок. Пассажирский помощник,

абсолютный красавец и погибель женская, приглашает в город. Мы довольно

сдружились, но такое приглашение – впервые. До этого ему никогда не

требовалась мужская компания для прогулок… Я плохо соображаю, учитывая

вчерашнее «послебанкетье», и тогда он объясняет, что его пригласил в гости

бывший власовец. Я сразу понял, о ком он. Он и раньше приходил на судно.

Неприятный тип. Пассажирский хотел отказаться, но «наш человек» мягко

посоветовал ему сходить в гости, но не одному, а взять надёжных людей. Нужно

было аккуратненько выяснить, что ему от нас нужно… На сборы - не более

получаса.

Выходим втроём к трапу. На причале власовец с женой уже ждали нас в машине.

Знакомство, экскурсия по довольно серьёзному, не бедному дому. Когда сели за

стол, сразу вспомнилось то, что сказал «наш человек» – кто-то из нас должен

оставаться трезвым. По глазам пассажирского понял – этим трезвым буду не я!

На столе стояли большие винные фужеры, в которые хозяин и стал наливать

дамам вино, а себе и мне – водку. Пассажирский сразу сказал, что принимает

какие-то таблетки и не может пить. Женщине ещё проще – ничего не нужно

говорить, просто пить понемножку, и всё тут. Вздохнув, я сказал себе, что за нами

Россия, и махнул вместе с хозяином первый фужер с водкой. Если сравнить наши с

ним весовые категории, то я был в весе даже не мухи, а комара! А учитывая, что

«на свежие дрожжи»…

Если честно, то я смутно помню, о чем все говорили, но, по отзывам моих боевых

товарищей, тоже неплохо участвовал в беседе. Потом был путь домой. Я с

достоинством пронес себя по трапу, до каюты. Всё было хорошо, но на следующее

утро оказалось, что я спал на собственных очках, причём по их состоянию было

понятно – сон был не очень спокойным. Выручило то, что у меня была запасная

пара.

Принесли ли мы пользу Родине этим визитом к врагу, не знаю, но в том, что это

был враг – не сомневаюсь, так как впервые в жизни, всем своим нутром ощущал

это всё время пребывания рядом с ним. В Штатах я и раньше уже встречал людей,

которые таким же путем оказались за границей, но у тех были совсем другие

глаза, от них не веяло таким ледяным, смертельным холодом. То были обычные

люди, оказавшиеся в особых жизненных обстоятельствах.

 

Катер в море

На переходе из новозеландского Окленда в Австралию, порт Брисбен, случилось

небольшое происшествие. Вахта заметила в море катерок, которому совсем не

место было здесь, в этих бурных водах. Мы подвернули к нему поближе и в

бинокли разглядели, что людей не видно. Решение капитана было мгновенным –

осмотреть катер и выяснить, есть ли в нём кто-то. Мы остановили судно и спустили

на воду мотобот. Дело было днём, пассажиры высыпали на палубу и молча

наблюдали за этой операцией. Я был старшим в мотоботе.

Когда подошли к катеру и заглянули в него, сразу стало понятно, что ему крепко

досталось. Всё, что могло разбиться от стремительной качки, разбилось и валялось

в беспорядке. Мы с третьим помощником забрались в катер и проникли в кокпит

(внутреннее помещение). Там никого не было. На палубе валялись спасательные

жилеты и журнал, в котором были какие-то записи. Доложил по рации капитану.

Капитан дал команду радистам связаться с капитаном порта Брисбен, и вскоре

оттуда был получен ответ, что людей с катера спасли накануне. Совершенно не

помню, взяли мы тот катерок на борт или утопили его, чтобы он не представлял в

море опасность для судов.

Хорошо помню то, как тепло, аплодисментами встречали нас пассажиры, когда мы

подходили к борту. Они вполне оценили тот факт, что наше судно было

остановлено для того, чтобы найти и спасти терпящих бедствие людей, а ведь они

вполне могли оказаться там.

 

Последнее «прощай»

Размеренно, день за днём шла обычная, привычная работа. Всё это время по судну

вихрем носились различные слухи, один непонятнее другого. И вот, наконец, эти

слухи оформились в одну чёткую и ясную весть – мы уходим. Ещё не было ясно,

куда и зачем, но было понятно одно – мы идём на запад. Идём без пассажиров. Это

было странно. Тем более, что никого из экипажа не списывали и не увозили на

других судах домой. Это означало только одно – нам предстояла работа «по

специальности».

Наступил Новый, 1980-й год. Всех мучила одна мысль – что он нам принесёт? Мы

уже знали, что идём в Сидней последний раз. На глазах у женщин из «стафа»

слёзы. Они совершенно искренне не хотят расставаться с нами и при любом

удобном случае говорят много приятных слов, к чему англичане обычно не

особенно склонны.

В порту ожидало неприятное – нас встречали разъярённые демонстрации. Мы ещё

не знали, что несколько дней назад наши войска вошли в Афганистан… С причала

в нас летели гневные крики, усиленные мегафонами, горящие сигнальные

ракеты, фейерверки. Матросы делали всё, чтобы не дать ракетам поджечь судно.

Наконец, полиция справилась с демонстрантами и вытеснила их за пределы

пассажирского терминала. В город идти нам не рекомендовали. Судно усиленно

охранялось. С воды тоже. Время от времени, в море ныряли два аквалангиста и

осматривали корпус. Напряжение нарастало. Завели дополнительные швартовы и

дали винтам больше оборотов на задний ход, чтобы никто не смог подплыть к

винторулевому устройству. Они натянулись и трещали, сопротивляясь тяге винтов.

За несколько часов до отхода прибыла полиция. В полицейское управление

поступил звонок. Неизвестные сообщили, что наше судно заминировано. Объявили

тревогу и внеочередной досмотр. Искали долго. Ничего не нашли. Нервозность и

напряжение всё сильнее. Все понимали, что угроза реальна – мы идем без

пассажиров, а судно настолько велико, что спрятать можно что угодно…

И тут происходит нечто совершенно неожиданное! Из-за угла на причал вплывает

большой, человек на пятьдесят, оркестр волынщиков. В шотландской военной

форме, в клетчатых юбках, белых гетрах и огромных башмаках, они красиво и

чинно маршируют вдоль судна под красивый кельтский марш! Одна волынка –

красиво, две – тоже, но такой оркестр волынщиков завораживает и так здорово

звучит, что мороз по коже от одного воспоминания, а если учесть ту обстановку, то

это было самым настоящим потрясением для всего экипажа! На балконе терминала

стоял весь «стафф» – это они пригласили оркестр, находящийся в Австралии на

гастролях, в знак признательности и любви к нам, русским морякам. Многие из

англичан открыто плакали. То же самое происходило и на нашей палубе. Это

продолжалось больше часа, оркестр шагал и шагал… Такое забыть просто

невозможно!

Наконец, решение было принято, и судно начало медленно отходить от причала.

Оркестр продолжал свой марш. Мы попрощались с Австралией тремя длинными

гудками. Набирая ход, шли в тревожную, полную неясностей и страхов ночь...

 

Переход

Капитан приказал проложить курс вокруг Австралии, огибая её с юга. По-

прежнему нет ясности, что будем делать дальше, но всё сводится к одной версии,

которая впоследствии оказалась верной – мы будем возить пассажиров на западе и

сдавать судно одесситам. Правда, первая часть была не совсем обычной.

На вторые сутки все начали успокаиваться – бомба не взорвалась, а это значило,

что всё нормально и мы ещё поживем! Народ отсыпался, впервые оказавшись не у

дел. Постепенно начинают растрясаться личные запасы алкогольных напитков.

Народ веселеет на глазах.

У меня в каюте собирается интересная компания. Мы играем в карты, в «тысячу».

Играем с удовольствием, взахлёб! Никаких денег, просто так! Под великолепный

индийский чай и под сухое винцо. А чай был потрясающий! Дело в том, что если

взять часть воды обычной и добавить к ней дистиллята (я уже упоминал о том, что

у нас в машинном отделении варился дистиллят для котлов), то чай на такой воде

получался совершенно великолепный, ароматный и вкусный. За игрой мы

засиживались почти до утра.

Индийский океан встретил мирно, был тих и сказочно красив. Мы резво бежали в

сторону Цейлона. Дело в том, что для такого судна столь дальний переход – не

очень простое дело, уж слишком много оно съедает топлива и воды. Необходима

была промежуточная бункеровка.

 

Коломбо

Столица Цейлона встречает нас доисторической реликвией – паровой буксир

двухсотлетнего возраста! Сверху, через открытые люки над машинным

отделением, видны большие маховики и шатуны, резво машущие и пыхающие

паром. С буксира поднимается лоцман, и мы входим на рейд. Там, на рейде, мы и

будем принимать танкера.

Вскоре к борту подходят судёнышки с торговцами. Они поднимаются на

выделенную для них площадку на палубе и раскладывают товары. В основном это

полудрагоценные камни, которые во множестве добываются местными жителями:

агаты, лунный камень, рубины, сапфиры и прочие. Они или огранённые, или

сырые. Соответственно и цена. Камни очень дешёвые. Многие берут. Разрешается

увольнение, и часть экипажа сходит на берег, воспользовавшись услугами

другого, ненамного моложе, катера.

Обычный индусский город со своей неимоверной толчеей – признаком

перенаселенности, грязью, красными от жвачки бетеля ртами и тротуарами…

Бетель – это слабое наркотическое растение. Лист бетеля, на который кладется

немного гашёной извести, сворачивается и жуётся. При этом человек полностью

утрачивает чувство голода. Жизнь в ощущениях становится ярче… Бетель – это

жвачка бедных, а уж в них-то ни в Индии, ни на Цейлоне недостатка нет. Самое

отвратительное в этом процессе то, что жвачка во рту приобретает кроваво-

красный цвет и при жевании выделяется большое количество слюны. Вот и летит

это красное на асфальт. Всюду…

Заправившись до предела топливом, водой и кое-какими продуктами, мы

снимаемся и направляемся в сторону Красного моря.

 

Аден

Идём в Аден. Это известие сразу поставило под вопрос ту версию, что мы идём в

Одессу. Для этого не нужно было заходить в Аден. Ранним утром мы медленно

входили в Аденский порт. Сразу же встречаем совершенно неожиданное – наши

военные корабли, стоящие вдоль бухты на швартовных бочках.

Эсминец, БДК (большой десантный корабль) и большой корабль – база подводных

лодок «Березина». Её задача – снабжение, ремонт и обеспечение нужд экипажей

(в том числе и какой-то отдых) подводных лодок, работающих в этом регионе.

Нет нужды говорить о том, что на всех кораблях вдоль бортов высыпали моряки,

громкими восторженными криками и свистом приветствуя наших девчонок,

которые также высыпали на палубы и отвечали им наиярчайшими,

коллекционными улыбками. Мы проходили в 100-150 метрах от вояк, и было ясно,

что дай им волю – бросились бы к нам со своих кораблей вплавь! Встали как раз

напротив «Березины», подав концы на бетонные «быки». Судно гудело от

перевозбуждения.

Капитан собрал старших командиров на совет. Там и было объявлено, что впереди

нас ждёт работа с кубинскими военными. Нам предстоит вывозить кубинский полк,

воевавший в Эфиопии. Кубинцы не были дома по три года и больше. Исходя из

этого, иметь на борту такую массу молодых девчонок, давно не имевших контакта

с молодыми людьми, довольно рискованно. Решение было принято довольно

быстро – пригласить на борт старших офицеров с кораблей и обсудить с ними

вопрос о проведении совместного вечера отдыха на нашем борту.

Через час со всех трёх вояк подошли катера. На борт поднялись офицеры, и вскоре

было принято решение о том, что каждый корабль направляет на вечер

определённое количество человек и свой патруль. Рамки вечера ограничили – с

19.00 до 24.00 по судовому времени. Как оказалось, вояки тоже были по полгода и

больше вдали от своих баз. Они были очень рады возможности «размагнитить»

своих матросиков и офицеров, дать им посмотреть на женщин, потанцевать, да и

вообще, получить яркие эмоции и отключиться от суровой военной жизни в

жарком море.

Излишне говорить, какой ажиотаж вызвало объявление о вечере! Девчонки были

возбуждены и озабочены подготовкой, а мужская часть экипажа ходила с понурым

видом.

Ровно в 19.00 к лацпорту стали подходить катера и мотоботы с кораблей. По

данным патрулей, ведущих учёт своих людей, на борт поднялось около 250

человек.

В музыкальном салоне играла музыка. Все были смущены. Танцы не клеились. А

потом как-то вдруг получилось, что народ… исчез! Офицеров «разобрали» наши

командиры. Остальные моряки тоже не остались без внимания. В ход пошли и

«стратегические» личные запасы спиртного, и тропическое вино – у кого что

было! Через час народ стал появляться, и это были уже совсем другие люди.

Вскоре веселье било через край. Музыканты превзошли сами себя. В тех буйных

плясках никакой хмель не мог удержаться, все вылетело с жаром и восторгами.

Вечер явно удался! С большим трудом удалось «выскрести» из укромных закоулков

и кают всех гостей. Примерно в два часа ночи получили подтверждение со всех

кораблей о том, что вернулись все.

Нужно было видеть на следующий день, как приветствовали нас моряки с

кораблей, когда мы проходили мимо них! Девчонки на палубах дружно отвечали

на крики моряков. Мы троекратно ответили на гудки кораблей своим басом и

побежали дальше, к новым делам. Идти предстояло недалеко, в небольшой

эфиопский порт в Красном море.

Кто они, эти кубинцы? Какие они после трёх лет войны в чужой стране? Что нам

предстоит, и как будем с этим справляться? Ответы на все эти вопросы были

впереди, всё это предстояло узнать через какие-то сутки…

По судну был издан приказ о сохранении государственной тайны. Запрещалось

сообщать кому бы то ни было любую информацию о судне, рейсе, экипаже и

пассажирах. Запрещалось вообще давать радиограммы с судна. Этот пункт больше

всего взволновал всех, так как в те времена это была единственная связь с

родными, оставшимися на берегу. В судовой стенгазете появилось четверостишье,

которое мгновенно облетело судно:

Пароход идет по морю,

Телеграмм не подаёт,

Чтоб никто не догадался,

Кто плывет, куда плывёт?

 

Эфиопия

Рано утром подошли к нужному месту и отдали якорь на рейде небольшого порта,

который представлял собой небольшой ковш, созданный искусственной косой. Ни

карты на этот порт, ни описания его в лоции не было. Решили ждать лоцмана.

Через какое-то время с нами по радио связались какие-то люди и на ломаном

русском предложили нам спустить свой катер и послать его в порт, чтобы

представители кубинцев прибыли на нём на судно. Так мы и сделали. На катер с

причала спустились несколько человек в штатском. Это были кубинцы. Один из

них отлично говорил на русском языке. Как оказалось позже, это был начальник

особого отдела полка, и учился он в Ленинградском военно-морском училище.

После долгих переговоров с капитаном за закрытыми дверями они вернулись на

катер, и их отвезли на берег. Через несколько часов опять по радио поступил

сигнал из порта о вызове катера. На этот раз с кубинцами пришли двое эфиопов.

Один из них оказался капитаном порта, а второй – лоцманом. Они долго

рассказывали нам о том, что из себя представляет порт и что мы можем спокойно

входить. Решение было очень трудным, но в порту не было никаких плавсредств, а

перевозить более двух тысяч человек на мотоботах… Решение было принято, мы

пошли в порт.

Швартовка была неимоверно трудной, но наши безотказные турбины и два винта,

помогавшие маневрировать в узкой гавани, помогли удачно ошвартоваться у

причала. Вдоль судна немедленно была выставлена охрана, состоящая из

вооружённых «калашами» здоровенных африканцев. С причала в воду спустились

аквалангисты, и всю нашу стоянку они делали это довольно часто.

Посадку наметили на ночное время. Так и произошло. К полуночи, один за другим,

стали подъезжать крытые грузовики. Из их кузовов спрыгивали здоровенные люди

в гражданской одежде с небольшими сумками. Лица у всех были усталые,

напряжённые, неулыбчивые. Это продолжалось почти всю ночь. Охрана уже в два-

три часа спала тут же, на причале, положив автоматы рядом и накрыв головы

куртками. Как потом сказали кубинцы, в этом и был весь образ эфиопских

воинов…

Среди пассажиров были раненые с забинтованными руками, головами, на

костылях. Некоторых несли на носилках. Потом подвезли большие тюки с

красными крестами на них. Оружия ни у кого не было. По крайней мере, его не

было видно. Последними прибыли старшие офицеры. Они также были в штатском.

Вместе с руководством полка на судно прибыл представитель нашего Министерства

обороны. Он и был руководителем этого, как сегодня говорят, проекта.

Как только начало рассветать, мы отошли от причала и, с трудом развернувшись,

вышли из ковша.

 

Суэцкий канал

Дальнейший наш путь проходил через Суэцкий канал. Первые сутки после

погрузки никого не было видно. Кубинцы отсыпались. Даже на завтрак и обед

пришли далеко не все. На входе в Суэцкий канал нам пришлось ждать своей

очереди. Привычной привилегированности, внеочерёдности, положенной

линейному и, тем более, пассажирскому судну, в этом рейсе не было. Стояли

больше суток. Когда на судно прибыл агент, самое первое, что он выяснил – готов

ли «бакшиш»? Дело в том, что при проходе канала практически официально

каждый капитан обязан дать агенту блок сигарет, бутылку виски и что-нибудь

ещё. Если с бакшишем всё в порядке, то формальности проходят очень быстро, а

если нет - могут возникнуть самые неожиданные обстоятельства. В нашем случае

они не возникли. Бакшиш был в порядке.

После отхода от борта катера с агентом, к борту подошла большая лодка с

сидящими в ней людьми. Мы подняли ее своими грузовыми стрелами на носовую

палубу. Рядом с лодкой раскинули какие-то тряпки и расположились на них арабы-

швартовщики, всего человек 10 . Дело в том, что Суэцкий канал довольно узок и

разойтись в нём встречные суда не могут. Для этого посредине канала есть так

называемое Горькое озеро, представляющее собой довольно большое расширение

канала. В нем набиты сваи, и к этим сваям швартуются суда, идущие караваном в

одну сторону, чтобы пропустить встречный караван. Именно для того, чтобы

завезти концы на сваи, а потом отдать их, берутся на борт эти швартовщики с

лодкой.

Вообще-то, народ в этих местах развесёлый! Всё, что можно унести и все

помещения, в которые можно попасть, все двери и иллюминаторы закрываются,

поскольку все это является объектами их повышенного жизненного интереса. Все,

что можно продать, будет откручено, выдрано и унесено. Однако в тот раз им

основательно не повезло.

Попытка арабов проникнуть в помещение через одну из дверей на носовой палубе

была пресечена кубинцем, которого поставили охранять дверь. Вторая, более

настойчивая, закончилась тем, что его вытолкали. В третий раз они решили

прорваться внаглую, втроём, с криками, и были встречены мощными ударами

кулаков дюжего негра, и больше попасть в помещения через эту дверь никто из

арабов не хотел. Других для проникновения в надстройку с носовой палубы не

существовало.

По всему каналу работали наши, японские, немецкие земснаряды и наши минные

тральщики. Это продолжались работы по разминированию канала после арабо-

израильской войны, о которой напоминали развалины зданий по его берегам.

Выйдя из канала и сдав лоцмана и швартовщиков, мы двинулись по Средиземному

морю к Гибралтарскому проливу. Средиземное море было тихим и ласковым,

однако моряки хорошо знают, что оно умеет быть и очень жестоким. Этим оно

похоже на наши Охотское и Японское моря. Свирепые ветры буквально за часы

разгоняют короткие, очень высокие волны, опасные для небольших судов,

которых в этом регионе просто несметное количество.

 

История полка

Понемногу, началось знакомство с кубинцами. С утра, на обычное утреннее

совещание, пришли два новых человека – особист-кубинец и представитель

нашего Министерства обороны. Все шло как обычно, только повестка дня состояла

из необычных вопросов, таких как разворачивание полевого госпиталя,

организация безопасности, патрулирование.

С госпиталем всё было просто – он разворачивался на базе нашего. Врачи у

кубинцев были свои, но наши не захотели оставаться в стороне и подключились к

ним. В дальнейшем, на переходе, там постоянно шли операции, перевязки и

просто лечение больных, а оно было ох как нужно!

Этот полк был не совсем обычным в нашем понимании этого слова. Весь его

состав, кроме старших офицеров, состоял из резервистов. Полк не числился нигде.

Его не существовало в списке вооруженных формирований Кубинской Республики.

Ни один из воинов этого полка не числился среди военнослужащих. Они вообще

нигде не числились официально.

Начиналось всё одной тёмной ночью, за три года до описываемого рейса. По всей

Кубе в ту ночь ездили сотни грузовиков. Люди, сидящие в них, тихо стучали в

двери домов, называя имена, и вскоре оттуда выходили мужчины и садились в

грузовик, который тут же нёсся дальше. Так по всей Кубе собирались резервисты.

Всё было как обычно, учения проводились и раньше. С собой нужно было иметь

кружку, чашку, ложку и какую-то еду на трое суток. Это было нормальное,

обычное требование для кубинцев этого возраста – держать наготове такой набор.

Всё было так, как и бывало уже много раз, за исключением одного. Везли этих

людей не в казармы, как обычно, а в порт, где их ждал пароход, готовый к отходу.

В трюмах были устроены многоэтажные нары. К утру все места на нарах были

заполнены, и судно отошло от причала. Все люки на палубу были закрыты. Давали

только воду. Ночью открывали люки, но выходить на палубу не разрешали. Через

три дня их начали кормить, выдавая сухой паек. Через неделю из трюмов вызвали

по именам группу люди. Это были офицеры-резервисты. Им и поставили задачу.

Тогда-то все на судне и узнали, что едут на какую-то войну в далекой для них

африканской республике Эфиопия. Кто-то там отвоёвывал свою свободу, и они

должны были им помочь, так как они - интернационалисты. Так сказал Фидель.

Главное – никто в этом мире не должен был и подумать о том, что это они,

кубинцы, воюют в Африке…

Уровень революционности на Кубе в то время был такой, что всё это было

воспринято с пониманием и даже с энтузиазмом, но особенно успокоило их

заверение, что оставшиеся дома семьи взяты правительством на особый учет и

будут снабжаться всем необходимым для жизни. Так оно и было. Семьи не имели

понятия о том, куда делись их мужья, браться, сыновья. Что-либо выяснить не

было возможности. Люди просто исчезли. В семьи же стали регулярно поступать

какие-то продукты и деньги. Это и было весточкой от пропавших. Когда вместо

этого начиналась выплата пенсии за потерю кормильца, всё тоже было ясно…

А еще им сразу объявили, что по законам военного времени за нарушение устава

или приказа выговоров не будет. За любое, более или менее серьёзное нарушение

предполагалась одна мера воспитания – расстрел без суда и следствия. В

дальнейшем, это и было подтверждено на практике. Писать домой или куда бы то

ни было категорически запрещалось под угрозой всё того же наказания. Так и

пролетели эти годы, наполненные войной, кровью, грязью, странными приказами.

Кубинцы – хорошие воины. По уверениям офицеров, можно было бы спокойно и

быстро завоевать всю эту страну одним этим полком, но как только они получали

мощный перевес и готовы были рвануться в решающий марш, поступал приказ

отступить на отдых. Так и поддерживалась эта тлеющая, перемалывающая время,

деньги и человеческие жизни война. Это не могло не деморализовать людей, но

для того и существовали суровые законы военного времени, а также очень

доступные женщины в африканских селеньях, чтобы держать всё на должном

уровне. Это было первым послаблением в строгом, спартанском образе жизни

полка.

Что это были за женщины, я не берусь описывать даже с их рассказов… В

результате общения с ними большинство кубинцев были заражены разными по

наименованиям и степени тяжести венерическими болезнями. Обследование,

которое провели их медики на переходе до Кубы, показали, что 60 процентов

имели ту или иную болячку из этой серии. Так что, не зарастала к нашему

госпиталю народная тропа – все они усиленно кололись, чтобы домой вернуться в

полном порядке.

Ещё одно послабление состояло в том, что почти все везли с собой золото. В

основном это были самородки различной величины. В этом регионе Африки много

золота, и полудикие племена эфиопских арабов с удовольствием использовали его

как валюту при любых сделках. Оно было не очень высокой пробы, но золото и

есть золото. Кубинцы за три года поднакопили его, кто, как и сколько сумел,

потому что человек с оружием всегда найдёт возможности для того, чтобы достать

немного золота, если оно есть вокруг. Командование полка знало об этом, но не

считало нужным вмешиваться, полагая это заслуженной компенсацией для своих

воинов.

Для нас наличие и первого, и второго послабления было очень опасным… Мы

прекрасно понимали состояние кубинцев, молодых, сильных и голодных на

женскую ласку мужчин, никогда не видавших столько молодых белых красавиц,

собранных в одном месте. В свою очередь, молодые, неопытные в подавляющей

своей массе девчонки под напором матёрых, горячих, в большинстве своём

красивых и имеющих на руках золото мужчин могли и не устоять.

Нужно было что-то с этим делать, и мы срочно распространили среди экипажа

сведения о большом проценте наличия венерических заболеваний среди

пассажиров. Это помогло. Уж не знаю насколько, но, судя по докладам, помогло.

Жизнь на судне потихоньку входила в нормальное русло. Кубинцы, живущие

ожиданием возвращения, были довольно спокойны, отдыхали, смотрели фильмы.

Кормили их очень хорошо, даже с ромом на обед.

 

Канары

Судно наше, как я уже не раз говорил, не может делать очень большие переходы

без пополнения запасов топлива и воды. Именно это мы и собирались сделать, для

чего курс был проложен на Канарские острова, в порт Санта-Круз-Де-Тенерифе. К

приходу оговорили всё. Экипажу разрешили сходить на берег, для чего провели

работу по предотвращению разглашения и так далее. Кубинцам сход на берег был

запрещён. Также им было запрещено выходить на открытые палубы и открывать

иллюминаторы.

На входе в порт мы получили шок! Когда проходили мимо одесского пассажирского

теплохода, стоящего у причала, с его борта нас приветствовали люди из бывшего

нашего «стаффа», с которыми мы так недавно и так трогательно попрощались.

Когда на следующий день они пришли к нам в гости, кубинцам по маршруту их

передвижения запретили выходить из кают… Общались в каюте пассажирского

помощника. Была радость встречи, пара тостов за то, как мы работали. Все всё

понимали и не касались острых тем. И все-таки Каролина, главная в «стаффе», не

выдержала и на прощание, сквозь слёзы, задала вопрос:

– А чем вы их развлекаете? Или они в перерывах между сном и питанием

маршируют по палубам?

Народ с удовольствием вышел в город. После долгого перерыва хорошо было

прогуляться. Кроме того, всё было очень дешево. Совсем как в Сингапуре или

Гонконге, только владельцы многих лавок прекрасно говорили по-русски. Это

объяснялось тем, что детьми они побывали в СССР. Это были дети испанцев,

вывезенных к нам в конце тридцатых и вернувшиеся на родину после падения

режима Франко в Испании.

Большая неожиданность ждала меня в одном из таких магазинов, традиционно

называвшемся «Миша». На стене висела бумажка с текстом на русском языке

«Расписание заходов судов».

Одним из судов был «Ф. Шаляпин» и там, кроме этого захода, был проставлен ещё

один. Я запомнил дату и решил подначить представителя Минобороны на

очередном совещании. В тот вечер пошутить не удалось, а ночью произошёл

 

Инцидент

Кубинский особист на утреннем совещании доложил, что патрулем ночью

арестован кубинец, пытавшийся изнасиловать нашу девчонку. При этом особист

извинился за него и попросил нас особо не обращать внимание на отщепенца,

потому что не все кубинцы такие. По выходу из порта, вечером, они его убьют.

Именно этими словами он это и сказал.

Первым очнулся от шока капитан и переспросил, что они сделают? Особист

подтвердил свои слова и пояснил, что как только судно выйдет из порта, его

выведут на корму и расстреляют. Тогда капитан тихо сказал, чтобы немедленно

привели сюда эту девочку. Так и было сделано.

Капитан при всех сказал ей, что прежде, чем она начнет рассказывать, как было

дело, она должна выслушать кубинского офицера. Выслушав, девочка впала в

истерику, но ей дали воды и сказали, что она должна говорить правду, иначе всё

будет так, как сказал кубинец.

Как мы и предполагали, это не было попыткой изнасилования. Она сама завлекала

кубинца и, поскольку в эту ночь должна была остаться одна в каюте, пригласила

его. Он пришёл, и всё бы было нормально, но пожарный матрос видел, как он

прокрался в её каюту, и постучал в дверь – всё ли у нее нормально? В ответ, от

испуга, она стала кричать. Матрос немедленно вызвал патруль…

Услыхав это, капитан сказал, что сделает всё для спасения парня, но если ему это

не удастся, он заставит её быть там, на месте приведения приговора в исполнение,

чтобы она увидела это своими глазами. К счастью, кубинское командование с

удовольствием пошло навстречу и освободило перепуганного насмерть негра из-

под ареста.

Тогда я и решил, что теперь – самый удобный момент. С максимально невинным

видом я спросил у представителя, действительно ли мы ещё раз зайдем в Санта-

Крус-Де-Тенерифе с кубинцами такого-то числа такого-то месяца?

Он, а вслед за ним и кубинец, даже побелели от неожиданности! Реакция была

мгновенная и острая. Колючие глаза, тихий голос и вопрос: «Кто вам дал эту

информацию?» с интонацией, подразумевающей намёк на начало великих

неприятностей на долгие годы вперед у меня и у того, кто дал мне её. Мне

доставило огромное удовольствие сообщить им, что эта информация есть во всех

лавках города Санта-Крус-Де-Тенерифе, и об этом знают все на нашем судне, а вот

теперь знают и они. Через несколько дней радиограммы разрешили давать, но без

указаний портов и дат.

 

Гавана

В очередной раз я подходил к Гаване. Прекрасный город, красивый настолько,

насколько может быть красив старинный тропический город на Карибских

островах. Поражала эта причудливая смесь современнейших зданий и имеющих

многовековую историю крепостей и храмов, помнящих ещё морские сражения

испанцев, французов и англичан в лихие пиратские времена. Здания из стекла и

бетона вполне мирно соседствовали с двухэтажными домами с балконами

колониального испанского стиля. Абсолютно великолепные просторные

набережные с океанской волной, разбивающейся об их стены и осыпающей

брызгами гуляющий народ, словно бриллиантовое ожерелье, обрамляли Гавану.

Вход в гавань Гаваны представляет собой узкий, не очень длинный канал, с одной

стороны которого расположена возвышенность со старинной крепостью,

ощетинившейся стволами старинных орудий, а с другой – просторная набережная

и дома с вывесками на испанском. Одна из них, самая большая и яркая, несла

вывеску, на которой было написано «Pio». Понять её значение не составило труда,

поскольку перед зданием с этой вывеской был большой участок со столиками,

заполненный народом. Конечно же, это – большая пивная!

Входили в канал примерно часов в семнадцать. Неожиданно, судно начало сильно

крениться на правый борт. На «Шаляпине» почти не было воды, да и танки с

топливом не все полностью заполнены, остойчивость не совсем хорошая. Кубинцы

наши высыпали на правый борт, и эта масса накренила судно! Из тысяч глоток

вырывались крики, свист. На эти крики посетители пивной сорвались со своих

мест и бросились к парапету. Отовсюду, со всей набережной, бежали люди, и

вскоре там была довольно большая толпа, кричащая и свистящая в ответ нашим

пассажирам. Конечно же, больше всех кричали и показывали себя молодые

женщины в вызывающих нарядах, которых там, на Кубе великое множество!

И тогда с нашего борта прыгнул пассажир. За ним – другой, третий… Высота

палубы не менее 15 метров, никто из нас никогда и не думал даже, что с такой

высоты можно добровольно нырять, но они прыгали и быстро плыли к

подбадривающей их толпе, благо, что расстояние до берега было не более 150-200

метров. Там их встречали, обнимали и тут же вручали по громадной кружке пива!

На причале судно никто не встречал… Мы швартовались, полагая, что подъедет

какое-то военное начальство, их встретят торжественно и прочее, и прочее.

Ничего этого не было. Как только завели концы и матросы подали трап,

пассажиры стали сплошным потоком выбегать на причал и со всех ног удирать в

сторону жилого квартала. Через полчаса не осталось ни одного из них.

Через какое-то время подъехали представители властей, в том числе и военные.

Была организована охрана судна, водолазы. Экипаж мог сойти на берег. Рейс был

закончен.

На следующий день получили воду, топливо, продукты, а к вечеру снялись в море,

направляясь снова туда же, за такими же пассажирами.

Рейс повторился практически во всём, за исключением встречи со «стаффом» и

инцидента на Канарах.

 

Беженцы

Мы снова, вторым рейсом подходили к Кубе. До острова оставалось миль 100-150,

когда вахтенные заметили большую деревянную лодку с мачтой, на которой не

было паруса. Мы подвернули ближе. С лодки махали белой тряпкой. Это была

просьба о помощи.

Сыграли тревогу, приготовили катер, спустили его на воду. С нами пошел особист.

Я заметил, как он сунул за пояс, сзади, пистолет. Подошли к лодке. Это был

старый-престарый, чёрный от времени баркас. Парус на нём был, но оказался

спущенным. В лодке было не меньше 30 человек, сидящих плечо к плечу –

мужчины, женщины, и дети. Все они были измождены и сверкали на нас

воспалёнными, полными страха глазами.

Особист долго говорил с тем, кто, по-видимому, был старшим из них. Потом он

перевёл нам суть его рассказа. Это были беженцы с острова Гаити. Там в то время

(да и сейчас не намного лучше) был один из самых страшных режимов по типу

полпотовского в Кампучии, и народ пытался бежать в Штаты, на полуостров

Флорида доступными ему способами. Если лодки замечали, их тут же топили

гаитянские пограничные катера. Те же, кому удавалось прорваться в море,

оказывались один на один со стихией. Любой шторм мог уничтожить их, так как

лодки были перегружены и слабы по конструкции. Знаний навигации не было, и

плыли они наугад, ориентируясь по солнцу и отдавшись Судьбе. Другая беда –

голод и жажда. Они бежали из нищей страны, и взять им с собой было нечего. Эта

лодка дрейфовала уже третьи сутки. Без воды и продуктов. Их ждала смерть.

С их слов, всё это время мимо проходили пароходы, но мы были единственными,

кто остановился. Особист сказал, что предложил им перебраться на Кубу на нашем

судне, но они отказались, попросив только дать им воды. Так мы и сделали.

Вернувшись, наполнили несколько молочных фляг водой, положили довольно

много хлеба, галет и прочей не портящейся еды и привезли всё это им. В их глазах

ничто не изменилось. Никакой радости, никаких эмоций, в глазах только страх,

страх, страх… Они молча приняли всё. Помахав им на прощанье, мы вернулись на

судно. Очень хочется верить, что они добрались до цели.

 

Последний переход

И вот, наконец, мы вышли из Гаваны. Без пассажиров и без планов на

дальнейший рейс. Порт назначения – Одесса. Там мы должны будем передать

судно Черноморскому пароходству.

Экипаж готовил все заведования к передаче и отдыхал. Единственным

развлечением на этом переходе был проход пролива Босфор. Всегда интересно

проходить этот пролив, в некоторых местах которого можно даже в окна домов

смотреть, насколько они близко!

Старинные крепости, храмы и мечети – всё это было очень красиво, и большая

часть экипажа была на палубе. Результат – многие обгорели на солнце.

Чёрное море, как всегда, разочаровывало. Мы привыкли к океанской, идеально

чистой синей или зелёной воде, а то, что встречало нас на выходе из Босфора,

никак нельзя было сравнить с океаном. Мусор на воде попадался на всём переходе

от Стамбула до Одессы, прозрачно намекая на то, что море это очень маленькое и

закрытое.

 

Одесса

Одесса встретила нас довольно радушно, не заставив ждать на рейде. Поставили к

морскому вокзалу, прямо у Потёмкинской лестницы. Таможня и пограничники

очень долго досматривали судно и экипаж. На причале было много встречающих. К

некоторым с Дальнего Востока прилетели жёны. Значительная часть экипажа

была корнями из европейской части Союза, и на причале было много

родственников, впервые получивших возможность приехать и встретить судно.

Примерно неделю продолжалась передача. Тысячи наименований снабжения,

инвентаря, утвари и продуктов были пересчитаны, осмотрены и переданы

одесситам. Часть экипажа, не участвовавшая в передаче, уехала почти сразу. По

вечерам были кафе, рестораны – все отдыхали, кто как мог.

Всё когда-нибудь кончается. Вот и закончился этот, пожалуй, самый яркий и

красивый период в моей жизни. Что я получил от него? Во-первых, в те времена

мне посчастливилось почувствовать себя действительно офицером пассажирского

судна международного уровня. Во-вторых, я понял, что такое работа с людьми и

что такое коллектив, команда.

В-третьих (а может быть, во-первых), я нашёл там свою судьбу, и это был главный

мой трофей из морской жизни.

В-четвертых, я понял, что такое сервис, что такое стиль в этой связи и важность

этого в жизни.

В-пятых, вся моя жизнь поделилась на две половины – До и После «Ф.

Шаляпина», и это коснулось всех сфер – профессиональной, служебной и личной.

Всё, что бы я ни делал после, рассматривалось и оценивалось через призму

«шаляпинского» опыта. Мне кажется, что это не худший вариант ориентира в

жизни.

 

Новая жизнь

Сразу по возвращении домой жизнь моя закружилась, завертелась в сумасшедшем

вихре. Она уже не могла существовать в прежнем виде. Что-то во мне изменилось

настолько, что не было больше места в моей душе для старого мира, рушившегося,

словно карточный домик.

В течение первого месяца я разрушил свой семейный очаг, если то, что

существовало, можно было так назвать. Это были декорации, как в каморке у папы

Карло. Только одно было настоящим – сын, но я и не собирался терять его. А потом

была поездка на Северный Кавказ и медовый месяц в Архызе, а по возвращении –

суд и развод. Ну, да всё это – тема для других рассказов.

 

«М. Урицкий»

Итак, разрубив гордиев узел семейных дел, я получил проблемы в служебных. Как

меня и предупреждали в кадрах, вопрос о моем капитанстве был отложен

руководством пароходства в связи с этими событиями.

Ну, да я знал, что делаю, и потому был готов ко всему. Первое моё направление

было снова старпомом на небольшое пассажирское судно – «М. Урицкий»,

немецкой постройки, из серии, которую в пароходстве называли «рысаками», с

экипажем 100 человек. Судно было в почтенном, почти двадцатилетнем возрасте и

ходило оно к рыбакам, в экспедиции.

Я упустил одну немаловажную деталь. Впервые в истории Дальневосточного

пароходства буфетчицей в кают-компании пассажирского судна работала жена

старпома. То есть моя. При этом, с ведома капитана и комиссара, она официально

жила в моей каюте. Сначала, как только в экипаже узнали об этом, все притихли –

что будет?

А не было ничего. На мою работу она ни малейшим образом не влияла и не

касалась её. Являясь моей прямой подчиненной, она работала так, что остальные

могли только стремиться ТАК работать! Взаимоотношения с экипажем у неё

сложились отлично. Расписались мы чуть позже, через несколько месяцев, но за то

время, пока мы работали вместе, партком и отдел кадров достали всех, посылая

инспекторов, пытавшихся выудить компромат на нас. Бесполезно! Капитан и

комиссар отбивали все атаки, да и весь экипаж был за нас. Никто, ни разу не

сказал плохого слова. Зная, что такое экипаж пассажирского судна, состоящий

более чем наполовину из женщин, можно представить себе, как кадры и партком

удивлялись такому единодушию. А потом жена списалась и окончательно перешла

на береговую жизнь. Её приняли на работу в отдел кадров пароходства.

Работа наша была определённая и постоянная – доставка в рыбопромысловые

экспедиции сменных экипажей на плавбазы, плавзаводы и добывающие суда. Мне

была уже знакома работа в экспедициях после того, как я ходил туда на сухогрузе,

и поэтому особого волнения не было. Как оказалось, напрасно.

Возить рыбаков – особое занятие. С одной стороны, это очень организованные и

профессиональные люди, а с другой…

 

Сухой закон

В экспедициях всегда действует жесточайший сухой закон. Никто, даже капитан-

директор плавзавода, не имеет спиртного. При отходе рыбацких судов из портов

их самым тщательным образом «чистят» от спиртного, но даже если что и

вывозится, оно обычно быстро «уничтожается», и в экспедицию суда приходят

свободными от алкогольных напитков.

Единственным источником доставки спиртного могут служить только суда,

приходящие в экспедицию с «большой земли». Добывающие суда в порты не

заходят. Остаются только грузовые да наше, пассажирское. Были, конечно же,

попытки продавать водку рыбакам втридорога, но это крайне опасно, так как

каралось самым суровым способом. Виновного списывали с судна и судили. За

спекуляцию можно было поплатиться сроком и судьбой.

Особым местом «битвы за трезвость» рыбаков было и наше судно. Первое

сражение происходило ещё в порту. Во Владивостоке это был причал № 30. Он

находится в самом центре города. Мы стояли кормой к причалу и были готовы к

посадке. Задача состояла в том, чтобы закончить посадку к 11.00, поскольку в это

время открывались винные магазины и отделы в гастрономах, а у нас был

печальный опыт такой задержки.

 

Посадка

Посадка в тот день должна была начаться в 09.00, однако пограничные власти

были заняты. Мы очень нервничали, потому что народ у трапа начинал

поглядывать на часы – заветный миг приближался. Наши вопли в эфире насчет

властей не находили отклика. И вот это случилось – магазины открылись. Уже

через 15 минут водка полилась рекой. Рыбаки пили водку так, что создавалось

впечатление, будто они хотят напиться её вперёд на те девять месяцев, что будут

для них «сухими».

Стоя на корме, мы с тоской наблюдали за происходящим. В толпе чётко выделялась

группа людей, не участвующих в этой оргии. Они имели кавказскую внешность,

их было человек десять-пятнадцать. Весь вид этой группы говорил об их

агрессивности. Чувствовалось, что достаточно искры… Как и водится на пьянках,

эта искра не заставила себя долго ждать. Они зацепили друг друга, пьяные и

трезвые. Сначала дрались двое, потом к ним присоединились ещё несколько

человек, и вскоре всё переросло в побоище персон на 20-30.

На причале всё время присутствовал милиционер. Он попытался как-то остановить

драку, но не тут-то было! Тогда он достал из кобуры пистолет и выстрелил в

воздух. Ситуация развивалась как в плохом боевике. Кто-то из кавказцев, взяв

пустую бутылку за горлышко, разбил её о бетонную тумбу и пошёл на

милиционера с острым стеклянным оружием в руке. То же самое сделали и его

друзья. Милиционер выстрелил в воздух, однако тот продолжал идти, и тогда

милиционер выстрелил на поражение.

Вскоре подлетели грузовики с милиционерами и солдатами-пограничниками.

Драка была прекращена. Мы отказались делать посадку в тот день, и народ

разошелся.

С тех пор посадка никогда не начиналась позже 09.00. На трапе стояла группа

матросов, которые и были тем заслоном или фильтром, который не давал

пассажирам пронести спиртное. Всё, что у них находили, летело за борт, если оно

было в бутылках, и выливалось, если в другой таре. Несогласные с такой

процедурой просто не допускались на борт. Чего мы только не насмотрелись! Это

были и волейбольные мячи, наполненные водкой, и гитары с пластиковыми

мешочками внутри, и 70-литровые мешки из плотного полиэтилена, в которые

фасуют рыбную муку, позволяющие весь объём чемодана или сумки заполнить

водкой. Конечно же, что-то всё равно проносили, но это была такая малость, что

водки не хватало даже до вечера.

На что способен пьющий человек ради того, чтобы выпить? Как я узнал, работая

на «Урицком», очень на многое.

 

Урок человеколюбия

Петропавловск-Камчатский. Ранний вечер. Мы стоим на рейде. На борт прибыли

пассажиры – рыбаки, идущие в экспедицию. Утром должны были привезти

следующую группу. Рейдовым катерам подход к нам запрещён. Сижу в каюте,

занимаюсь своими делами. Стук в дверь. Передо мной – женщина лет пятидесяти,

вся в слезах. Усаживаю её и пытаюсь успокоить. Она сообщила, что уверена, будто

оставила включённым электрический обогреватель, а у живущей отдельно дочери

нет ключа. И так далее, в этом же духе. Женщина клялась здоровьем своим и

дочери, что говорит правду, умоляя отпустить её на час-полтора.

Звоню на мостик, даю вахтенному помощнику разрешение на вызов рейдового

катера. Звоню капитану, докладываю. Он смеётся:

– Какой же ты ещё молодой! Ну, да я не против человеколюбия, только усильте

наблюдение – будет катер с водкой.

Я поднялся на мостик и сказал вахтенному помощнику включить радар и

постоянно смотреть, чтобы никто не мог незаметно подойти к нам. Обо всём

подозрительном докладывать немедленно. Доклад поступил часа через три.

Незадолго до этого женщина прибыла на последнем рейдовом катере с пустыми

руками.

Вахтенный позвонил и сказал, что от бухты Сероглазка, где размещается база

рыболовного флота, в нашу сторону идёт катер. Я поднялся на мост.

Действительно, радар показывал, что курсом на нас бежит катерок. Позвонил

боцману, и он с несколькими матросами пошёл на корму. На кормовой

пассажирской палубе стояли люди, явно вглядывающиеся в темноту. Среди них

была она…

Вскоре катер типа КЖ, то есть совсем маленький рассыльный катерок без

навигационных огней и практически бесшумно, как «Летучий голландец»,

подошёл к корме. С пассажирской палубы полетел плетёный капроновый конец.

Его мгновенно и ловко привязали к огромным сумкам на палубе катера и помахали

рукой. Сверху потянули. Сумки взмыли вверх, а катер, дав полные обороты

двигателю, отскочил от борта и растворился в темноте. Матросы, находящиеся на

швартовой палубе, ниже пассажирской, перехватывают конец и перерезают его.

Сумки летят в воду…

С тех пор я никогда больше не поддавался на такую удочку. Насколько

изобретателен ум человека, жаждущего выпить – это бесконечная тема!

 

Гуляем, ребята!

Была среди рыбаков ещё одна интересная категория людей. Практически из рейса

в рейс мы возили таких «туда и обратно». Придя с путины, они снова шли с нами в

экспедицию после нескольких дней пребывания в родном порту. Путина длится в

среднем 9 месяцев, и за это время в те годы человек мог ежедневным, каторжным

12-15 часовым трудом заработать в экспедиции 10-15 тысяч рублей. Для того

времени это были просто фантастические деньги! Столько стоила новая «Волга», а

машин круче мы тогда не знали. Достаточно сказать, что авиабилет в Москву из

Владивостока стоил 230 рублей.

Так вот, некоторые «особо талантливые» рыбаки умудрялись за один вечер

спустить всё, оказавшись в одних штанах (не всегда своих) на улице, без копейки

на трамвай. Конечно же, они не тратили их специально. Они просто шли в кабак и

с куражом, показывая всем пачки денег, напивались там, а затем уходили с

какими-то девочками. Итог – смотри выше. И вот они снова у нас на борту, в

какой-то одежонке, выданной сердобольными соседями или собутыльниками,

отправлялись на долгие девять месяцев, чтобы проделать тот же круг… Это в

лучшем случае, а бывало, что и другой конец у истории получался, более

печальный.

А ещё, на рыбаках были свои умельцы, которые умудрялись из томат-пасты,

которой было очень много на плавзаводах, поскольку использовалась она в

консервах с томатной заливкой, делать бражку. Это было что-то страшное…

Отвратительный вкус при употреблении и с трудом переносимые головные боли

потом не останавливали, потому что между этими двумя стадиями был хмель!

Изготавливался там и «элитарный» напиток, который был доступен не каждому.

Назывался он «коньяк БФ». На судах очень много люковых закрытий,

герметичность которых обеспечивали резиновые уплотнения, склеиваемые при

помощи клея БФ-88. Технология превращения клея в напиток проста. В клей

насыпают много соли и сильно мешают при помощи дрели с насадкой. При этом

вязкая часть сбивается в комок и выбрасывается, а оставшаяся жидкость содержит

большой процент спирта. Преотменнейшая гадость, я вам доложу! Нормальный

человек с нормальным желудком просто умрёт от неё. Совершенно неудобоваримая

штука, поскольку кроме спирта в смесь входит и какой-то процент бензина.

Однако же, и её пьют!

 

Крабы

Один из рейсов делали в ОМЭ, то есть Охотоморскую минтаевую экспедицию. Всё

было то же самое, только холоднее, чем в Южнокурильской. Один раз эта

обыденность была нарушена. Мы везли несколько экипажей в крабовую

экспедицию, которая была там же, в Охотском море, у северо-западных берегов

Камчатки. Очередной СТ (сейнер-траулер) с траловой палубой, заваленной

крабовыми ловушками, пришвартовался к нашему борту и обратился с просьбой

дать ему немного пресной воды. Я вышел на крыло мостика. Неожиданно, меня

окликнули с траулера по имени и фамилии. Это был мой однокашник, который

после выпуска пошёл работать в рыбоколхоз. Он был капитаном этого траулера.

– Крабов возьмёшь?

– Конечно же, возьму.

– Тогда давай сетку.

Я спустился в каюту и в прикроватном ящике нашёл сетку-авоську. Поднявшись на

крыло, хотел уже перебросить её, но вид хохочущего до слёз Валеры остановил

меня.

– Грузовую сетку давай! – сквозь смех прокричал он.

Вызвал боцмана. Матросы быстро вооружили кран, подали на палубу СТ сетку.

Обратно она вернулась с двумя тоннами великолепного камчатского краба,

который и был сварен за ночь в солёной забортной воде в огромных барабанах

нашей прачечной. Потом была кропотливая работа – разрезать ножницами

толстенные лапы, выбирать крабовое мясо и укладывать в поддоны. Всё это

уносилось в морозильную камеру и там замораживалось. Руки были поколоты

шипами на крабьих лапах и нестерпимо зудели. Пришлось долго отмачивать их в

горячей воде. Не стоит и говорить, что крабового мяса я наелся тогда более чем

вдоволь!

Из меню тех дней: яичница с крабами готовилась путем обжаривания

полукилограмма крабового мяса на сливочном масле и последующего вбивания

туда пары яиц. Возможны вариации. Например, то же самое, но без яиц.

Незаметно пролетел год и наступил отпуск, который вместил в себя первую

поездку на Украину, в Донецк, для знакомства с тёщей и тестем.

Отпуск, как и положено ему, пролетел одним днём, и вот, я перед инспектором

отдела кадров, получаю направление старпомом на другой «пассажир».

 

«Ольга Андровская»

Такого же уровня и класса, что и «М. Урицкий», судно было более молодое,

современное. Помещения более уютные, каюты удобные. Капитаном меня пугали

все. Начали знакомые в вестибюле отдела кадров, закончили другие знакомые в

пароходской столовой. Самодур, мол, старпомов на завтрак потребляет одного за

другим и так далее. Однако мы с ним как-то сразу сработались. Пару недель он

посмотрел, как я веду свои, старпомовские дела, как руковожу штурманами и

палубной командой, общаюсь с властями, швартуюсь и… отдал мне судно. Сам же

он предпочёл заниматься своими, более приятными делами амурного уклона, до

которых был очень охоч. Меня это вполне устраивало.

Наступила весна, и мы встали на линию Сахалин – Южные Курилы. Сама по себе

линия не сложная, но многое там я увидел впервые. Прежде всего – как живёт

народ на островах. Сегодня, когда жизнь там стала на порядок хуже, та жизнь

кажется почти нормальной, но…

 

Посадка

Первое, с чем я столкнулся, была посадка пассажиров на Шикотане. Судно встало

на якорь у входа в бухту, где расположился посёлок Малокурильск. Вскоре

подошёл катер, буксирующий лагом (привязавшись бортом) плашкоут

(несамоходную баржу), на палубе которого жались друг к другу около сотни

человек.

Мест на судне было не более 70. Именно тогда я впервые увидел, как народ может

давить друг друга в стремлении попасть на судно. Женщины, дети – всё равно,

лишь бы попасть… Картина очень напоминала кадры посадки в Крыму

белогвардейцев и беженцев на пароходы, уходящие в Турцию во время

гражданской…

Происходящее здесь было не в кино, а наяву, и поэтому намного страшней. Мы

вынуждены были прекратить посадку. Выставив несколько крепких матросов,

первыми пропустили женщин и детей.

Всё объяснялось очень просто. Наше судно было единственной транспортной

ниточкой, связывающей южные Курилы с Сахалином и дальше – с материком. Не

сесть на судно означало не попасть туда, куда нужно было. Ломались отпуска,

планы, судьбы…

Такая же обстановка была и на Итурупе, и на Кунашире. У военных были свои

самолёты и вертолёты, которые иногда летали из Южно-Сахалинска на все три

острова, но далеко не каждый из них мог этим воспользоваться. Для этого нужны

были или высокое положение, или серьёзные связи с летунами.

Пассажиры на южно-курильской линии были в основном военными и их семьями,

а ещё были группы студентов и сезонных рабочих, приезжающих во время

сайровой путины на рыбокомбинаты, да рыбаки. Местные жители мало

путешествовали. Это за них делали их дети, выезжающие на лето в лагеря, и

студенты, когда-то уехавшие учиться и приезжающие на каникулы домой.

 

Груз

Кроме пассажиров, мы всегда везли на острова почту. В грузовом трюме для этого

существовал специально оборудованный отсек для неё. Это были посылки,

бандероли, мешки с заказными письмами, одна-две тонны на каждый остров. А

ещё везли на острова кое-какие продукты. Обычно это были какие-то небольшие

партии чего угодно для магазинов. Основное, массовое, завозили на грузовых

судах.

Именно тогда я узнал, что на островах (точно так же, как и в Заполярье, в Арктике)

самое ценное из продуктов – свежие картофель, лук, морковь, варёная колбаса,

сливочное масло и яйца. На эти продукты у местных жителей можно было

совершенно свободно менять икру и красную рыбу. Некоторые так и делали.

Местный фольклор своеобразно описывает эту ситуацию. Полковник возвращается

со службы не вовремя, заглядывает в окно и видит, что его жена с полуголым

местным прапорщиком сидит в неглиже и ест из большой сковородки жареную

картошку. «Ладно, – думает полковник, – не беда, что путается с прапорщиком.

Всё равно, надоест ей это и бросит она его, а что картошку без меня жарила –

никогда не прощу!».

Дело в том, что для питания и военных, и населения практически круглый год

привозился сухой картофель, сухие лук и морковь. Прямо скажу – гадость

отменная! И на вид, и на вкус. Свежие овощи доставлялись на грузовом судне, и

хватало их на месяц-два. Яйца обычно покупали ящиками. Треть их, как правило,

портилась. О варёной колбасе даже и не мечтали, разве что на судах удавалось

разжиться тем, кто был связан с экипажами. Её вообще не завозили на острова.

Завозили только твёрдокопчёную, но на неё им и смотреть уже не хотелось.

Если тебя приглашали в гости, то не было дороже подарка, чем набор из этих

продуктов. Всё объяснялось тем, что на островах электроэнергия, получаемая от

дизельной электростанции, была очень дорога и ограничена. Мощные

продуктовые склады-холодильники просто отсутствовали.

Как-то раз, загрузили мы в порту Корсаков 500 коробок яиц. Плотник,

принимающий воду, прозевал что-то, и в трюм набралось примерно с полметра

воды. Это было большое ЧП.

Выйдя в море, мы устроили что-то вроде субботника и выгрузили яйца на палубу.

Целые, сухие коробки вернули в сухой уже трюм, а мокрые разложили на палубе

для просушки. Яйца так, в ячейках и стояли штабелями на носовой палубе,

обдуваемые встречным ветерком. Встав на рейде Курильска, ждали плашкоут с

людьми. Я только сменился с вахты и был на мостике, в штурманской рубке, где

записывал в судовой журнал данные по своей вахте.

Слышу, матрос зовет меня возбужденным голосом. Вышел из штурманской. Широко

улыбаясь, он указал мне на большую лохматую ворону, что сидела на штабеле яиц.

Она поглядела по сторонам, а затем взяла яйцо в клюв и улетела в сторону берега.

Через пять минут она вернулась и опять улетела с яйцом.

Мы позволили ей сделать ещё пару рейсов и остановили этот процесс, посадив там

матроса. И вовремя, поскольку с ней прилетели ещё две вороны. Это было уже

слишком!

 

Природа

Природа в южной части Сахалина и на южных Курилах просто уникальна! Когда я

впервые побывал на Сахалине, меня поразили огромные лопухи, папоротники и

хвощи – совсем как в фантастических фильмах о доисторических временах. Высота

лопуха достигает 3 метров, а листа – двух и более метров в диаметре. Хвощи и

папоротники также по нескольку метров высотой.

На острове растут овощи совершенно фантастических размеров. Однако,

привезённые на материк, эти растения растут как обычные, ничем не отличаясь от

других. Этот феномен так и не раскрыт до сих пор. Грибы, в основном обабки,

также достигают небывалых размеров, достигая веса в несколько килограмм.

А ещё, там растет уникальная ягода красника. Местное её название – клоповка.

Если лимонник тонизирует и повышает давление, калина понижает его, то

клоповка делает и то, и другое в зависимости от того, что нужно. Высокое она

понижает, а низкое повышает. Одним словом, приводит в норму. По вкусу

клоповка и представляет собой что-то среднее между лимонником, калиной и

брусникой, а по виду – красная ягода, похожая на калину, но чуть крупнее. Есть

ещё одно интересное свойство у нее: засыпанная сахаром в банке, она дает очень

много сока. Конечно, само по себе это не уникальное явление, но, если слить сок и

досыпать ещё сахар, то ягода опять даст сок и так – долгое время, пока совсем не

истощится. По крайней мере, раз пять её можно так «эксплуатировать».

Сахалин никак не назовешь ни тропической, ни субтропической зоной, но и на

Сахалине, и на Курилах растёт бамбук. Он не такой, как в тропиках – высокий и

толстый, а тонкий и высотой не более двух метров. Больших морозов на островах

бывает очень мало, но вот дождей и ветров – очень большой перебор! И зимой, и

летом все циклоны и все тайфуны, проходящие через Приморье и Японию,

навещают Сахалин, и Курилы. Это выражается в чрезмерном количестве туманов и

осадков за год, да в частых ураганных ветрах. С огородами на Курилах проблемы –

практически ничто не вызревает за лето из-за такого климата.

Гражданские люди в основном занимаются обеспечением военных, а также живут

рыбозаводами, которые находятся в полусонном состоянии за исключением

нескольких месяцев, когда идёт лососевая и сайровая путина. В эти летние месяцы

жизнь на островах просто кипит! На сайру приезжают студенческие отряды и

большие группы женщин, завербовавшихся на путину.

Живут и те, и другие в длинных низких бараках, построенных, судя по их

«стилю», сразу после войны. Живут скудно, потому что большие заработки на

сайровой путине на Шикотане – это миф. Учитывая, что народ приезжает молодой

и весёлый, деньги быстро заканчиваются, и до следующей зарплаты женщины

иногда даже голодают. Именно поэтому заезжие рыбаки и моряки являются

объектом повышенного внимания.

 

Сайра

Вся сайра, которую мы так любим, ловится и закатывается в баночку здесь, на

Шикотане, в посёлке Малокурильск. Практически, вся гражданская жизнь

Шикотана посвящена этой симпатичной и очень вкусной рыбке. Рыбокомбинат

представляет собой главное производство и причал для сейнеров, которые

принимают на причале лёд и сдают пойманную рыбу или, как они её называют,

«сырец». Лед – это особая забота при отсутствии стабильной и постоянной

электроэнергии. Главное производство – это большие деревянные цеха, где

расположены линии со станками по разделке и нарезке рыбы, конвейеры и столы

для ручной укладки сайры, а также линии по закатке баночки, которую привозят

грузовые суда. Всё оборудование такое же, что и на плавзаводах.

Работа эта сезонная, всё остальное время жизнь на комбинате едва теплится. Всю

зиму намораживается лёд в холодильнике, представляющем собой большой

котлован, в котором постоянно заливается как бы каток. Сантиметр за сантиметром

выращивается огромная масса, и к весне весь котлован, дополненный

нарощенными засыпными деревянными стенками, наполняется чистым,

прозрачным льдом. Сверху насыпается метровый слой опилок.

Летом этот лед пилится бензопилами и, измельчённый специальными мельницами,

подвозится на причал, где засыпается в трюма сейнеров. Пойманная рыба

охлаждённой привозится на рыбокомбинат, где немедленно перерабатывается.

Ловится сайра ночью, на свет. На сейнерах установлены сверхмощные лампы,

которые светят за борт. Рыба собирается в плотный косяк у борта, и её оттуда

просто выкачивают специальными рыбонасосами. Вода сливается за борт, а рыба

попадает в трюм со льдом. Сайра – чрезвычайно нежная рыба и не переносит

долгого хранения, а при заморозке теряет свои качества. Именно поэтому её ловят

маленькими сейнерами, каждый вечер выходящими в море и возвращающимися

утром к причалу. За день успевают переработать весь ночной улов.

 

Лосось

Эта рыба, как и сайра – богатство южных Курил. Каждый год летом здесь идёт

путина; в ней участвуют сейнера и одна-две плавбазы, которые принимают у

сейнеров эту рыбу и обрабатывают её – морозят, солят, закатывают в банку. Там

же делается и икра. В основном, это горбуша и кета, но есть и нерка – рыба с

тёмно-красным, чрезвычайно вкусным мясом. Рыбу ловят неводами, окружая её и

затем собирая невод в небольшой как бы ковш, из которого вычерпывают её

большими сачками при помощи электрических лебёдок.

Кроме такого лова, существуют и береговые системы. Вдоль берегов у устьев

речушек, куда рыба заходит на нерест, устраиваются ставники, то есть ловушки-

лабиринты, куда рыба входит, а выйти не может. Она скапливается в

определённых отсеках, откуда просто путем перебора сети «выливается» в так

называемые «прорези» – большие лодки с выгородкой посредине, в которой дно

сделано из сети. В эту выгородку сливается рыба. Так эту прорезь и тянут к

берегу, где рыбу вычерпывают из неё.

В самой речке также есть пункты, где уже непригодную в пищу рыбу используют

только для того, чтобы взять икру. К тому времени рыба, вошедшая в реку,

становится цветной, покрывается яркими красными пятнами. Это не только

пигментация, но и самые натуральные кровоподтёки. Дело в том, что подходящие

к устью самцы и самки, прежде чем войти в реку, долго совершают странную

процедуру – вылетают из воды примерно на метр-полтора и падают плашмя на

воду. Таким образом они доводят до кондиции и икру, и молоки. Так уж природа

устроила этот процесс. Рыба в реке перестаёт кормиться, и когда икра уже созрела,

она становится совершенно неспособной к дальнейшей жизни. Она обречена на

гибель после икромёта. Мясо рыбы в это время несъедобно, даже кости отстают от

него, а вот икра великолепна! Там её и заготавливают.

Однако, наряду с вычерпыванием рыбы и икры, на Сахалине и Курилах постоянно

работали и рыборазводные предприятия, выращивающие миллионы мальков,

откармливая их и выпуская в море для того, чтобы они через несколько лет

вернулись обратно, уже взрослыми рыбами.

 

И снова операция «Дичь»

Мы постоянно ходили в одни и те же портпункты и, стоя на рейде, постоянно

наблюдали, как сейнеры берут рыбу. Как-то раз я и предложил капитану наладить

связь с одним из них. Капитан принял идею. Спустили разъездной катерок и, взяв

с собой пару матросов, а также «вооружившись» мешком картошки, ящиком лука

да парой банок растворимого кофе, я двинул в разведку.

Мужики на сейнере встретили нас настороженно, но капитан, поняв, что именно

мы им привезли и чего хотим, с удовольствием принял «дары» и сказал, что через

два часа мы можем подойти к нему за рыбой. Так мы и сделали. На судно привезли

600-700 килограммов великолепной, отборной кеты весом по 10-15 кг каждая.

Прекрасно зная, что рыбнадзор на островах и на Сахалине очень суров, мы решили

сделать обходной маневр. В Курильске я поехал на небольшой рыбозаводик,

стоящий на речке, и там купил по безналичному расчету около полутонны рыбы на

икру. Выйдя в море, мы её выпотрошили, а рыбу – за борт. Как мы и

предполагали, в Корсакове, сразу по приходу, нагрянула рыбинспекция. Они

обыскали всё судно, нашли рыбу и потребовали документы на неё. Документы

предъявили, и инцидент был исчерпан. В те времена за рыбу и икру без

документов запросто можно было загреметь на 3-4 года в места не столь

отдаленные от нас. За банку икры, обнаруженную во время путины и нереста

рыбы в сумке или багаже, судили…

Рыбинспекция всегда точно знала, есть у нас на борту рыба или нет, но то, что

наше судно было единственным транспортом между Сахалином и островами, где

сосредоточились их интересы, создавало, естественно, перевес в нашу пользу. Мы

перезнакомились со всеми инспекторами, со всем их начальством, так как они

постоянно ходили с нами. Именно поэтому неприятности обходили нас стороной.

Тогда, на Южнокурильской линии, я наелся икры на всю свою жизнь! Там же я

научился и солить её, и закатывать в банку на долгое хранение. Очень жалко, что

тогда у меня не было фотоаппарата, потому что сделать фотографию с большой

ложкой и большим тазом икры килограммов на 10-15 было запросто!

С тем сейнером мы наладили постоянный контакт. Когда нужна была рыба, мы

связывались по радио с ним заранее, и он к назначенному времени ловил нам её.

Мы же возили им картофель, овощи, другие продукты. Иногда это была фляга

пива. Ни водку, ни вино не возили, да они и не просили у нас этого. Во время

путины на рыбацких судах жёсткий сухой закон. Когда им доводилось подойти к

берегу, они «отрывались» по полной, навёрстывая «потерянное время».

Особенно остро рыба нам была нужна перед тем, как идти домой, во Владивосток.

По приходу, как всегда, на борт поднималось всевозможное начальство и

инспекторы. Каждому нужно было дать рыбку. Никто из них не понял бы нас, если

бы в «закромах» не оказалось рыбы.

 

Военные люди

Среди пассажиров на этой линии всегда было много военных. Это были и

отпускники, и молодые офицеры и солдаты, добирающиеся до места службы, и

демобилизованные с островов, и прапорщики, делающие свое хлопотное

снабженческое дело. Однако, больше всего ходили с нами разные проверяющие и

комиссии. Одни и те же, они ходили с нами из рейса в рейс, и практически со

всеми мы перезнакомились. Некоторые офицеры приглашали нас на отдых или в

баню на свои заставы или в отдаленные части.

Через много лет, посмотрев фильм «Особенности национальной охоты», я

вспоминал наши «походы» на природу с военными и, думаю, что мог бы написать

подобный сценарий, так как дух этих «военных» встреч был именно такой, как

показан в фильме. Были и рыбалки, когда за водкой на танке ездили, а рыбу

ловили при помощи двух танковозов – военных самоходных барж с моря и БТРами

на берегу. Много всякого было...

Попробую описать в несколько штрихов одну рядовую поездку на природу с

вояками по приглашению молодого генерала ПВО. Он часто ходил с нами,

инспектируя свои дальние точки, и был большим любителем сауны. Нашу судовую

сауну он посещал каждый рейс, и всякий раз мы с удивлением наблюдали, как

вокруг него там, в сауне, вертятся люди с большими погонами, стараясь угодить то

простыночкой, то ещё чем, подобострастно заглядывая в глаза. Зрелище не из

самых приятных. У гражданских как-то не так явно всё… Так вот, пригласил он нас

в очередной заход в Корсаков съездить на дальнюю точку – в баньке попариться,

шашлычков поесть и отдохнуть.

Очень долго петляли, вытрясая души, на трёх уазиках по разбитым узким лесным

дорогам. В конце концов, оказались перед шлагбаумом с аншлагом «Стой,

стреляют без предупреждения!». Беспрепятственно проехав ещё с полчаса,

очутились на большой красивой поляне, заканчивающейся вертикальным обрывом

высотой метров эдак двести с лишним. Там, внизу, шумел мощный океанский

накат. Тихий океан был синим-пресиним, и с берега смотрелся очень здорово. Со

стороны леса виднелись какие-то сооружения, антенны, но туда мы не пошли.

На поляне разворачивался нормальный пикниковый лагерь – деревянный стол,

явно боевой и довольно востребованный, судя по следам на нем. Двое солдатиков

суетились возле мангала. На столе появились овощи, хлеб, икра, колбасы, рыбка и

всё остальное, что к такому случаю и должно появляться. Минут через десять

закуска была нарублена (нарезкой это трудно было назвать), и один из солдатиков

принес из машины коробку водки.

Гранёные стаканы были наполнены офицерами примерно на две трети, то есть

грамм по 150. Мы сделали круглые глаза, но это не произвело на них ни

малейшего впечатления, и мы поняли, что по первой придется выпить до дна. Что

и случилось. А потом пошло странное – стаканы наполнялись такими же дозами с

интервалом не более 5-7 минут. Нам удавалось спасать свои стаканы, поскольку

всё внимание хозяев было сосредоточено на бурном разговоре о чём-то своём.

Мы пили понемножку, поглядывая на аппетитные шампуры на мангале. После

какого-то количества тостов пришло понимание, что такими темпами, как ни

«тормози», мы можем и не дождаться мяса, и отошли от стола. К нашему

удовольствию, никто этого не заметил. Расположившись на травке, разулись,

сняли футболки и просто наслаждались тёплым солнышком и смесью из морских и

лесных запахов. Когда шашлык был готов, заинтересованных в нём у стола уже не

было. Хозяева были в том состоянии, когда ничего уже не интересует. Каждый

вещал о чём-то своем, совершенно не заботясь о том, слушает ли его кто-нибудь.

Когда мы съели по шампуру, хозяева уже мирно спали на заботливо разложенном

солдатиком брезенте. Тут к нам подошёл молоденький лейтенантик и сказал, что

баня готова и, если мы хотим…

Мы очень хотели! Баня была замечательная – рубленая из толстых брёвен,

наполненная изумительно чистым, свежим запахом дерева. В деревянных ушатах

запаривались дубовые и березовые венички. Попарились с удовольствием,

наслаждаясь запахом бревен и веников! У выхода стояла большая деревянная

бочка с холодной колодезной водой. Мы черпали её ведром и обливали друг друга.

Всё было прекрасно, но я понял, что «влажная » баня не для меня, не могу долго

жар переносить, а сухую сауну переношу гораздо легче.

В баньке, время от времени выскакивая и обливаясь, мы пробыли минут сорок, не

больше и, вернувшись, нашли всё в прежнем состоянии. Естественно, налили и с

удовольствием выпили под шашлычок. Тут и сонное царство зашевелилось. Минут

через десять все они были на ногах, и вновь забулькало в стаканах. Дозы были те

же. Эффект от принятого наступил через полчаса – они опять разложились на

брезенте.

Мы уже стали скучать, когда подошёл всё тот же лейтенантик и спросил, нет ли у

нас желания пострелять. И пострелять желание тоже было. По тропинке вышли на

поляну у самого обрыва с барьером из камней, выложенным на краю. На нём

стояло множество консервных банок и стеклянных бутылок. На рубеже огня

лежали три автомата и несколько сменных рожков. Похоже было, что этот вид

развлечения был обычным для отдыхающих на точке. Удовольствие от стрельбы по

бутылкам и банкам было довольно специфическим и острым. Адреналин поступал

в кровь большими партиями. Лейтенант был рядом и зорко караулил, чтобы мы не

перестреляли друг друга ненароком.

Когда мы вернулись на поляну с трясущимися от непривычки руками, там был

переполох. Оказывается, вместо второго ящика водки в машину загрузили что-то

другое. Лейтенант получил какие-то указания и бегом помчался к посту.

Оставшаяся водка была уже разлита и выпита. Хмурые хозяева молча, мрачно

смотрели на море. Старшие по званию всем своим видом красноречиво показывали

недовольство случившимся, а младшие – свою виновность. Кто-то раздражённо

бродил по поляне, заложив руки за спину. Кто-то просто сидел, глядя в одну точку.

Ситуация разрядилась, когда послышался звук вертолёта. Все оживились,

повеселели. Вертолёт приземлился на специальную площадку рядом с постом и

сразу же улетел. Двое солдатиков бегом несли по картонной коробке водки.

Энтузиазму не было предела, и вновь забулькало в стаканах. Жизнь наладилась,

процесс пошел по накатанному сценарию, и народ быстро достиг желаемой

кондиции.

Примерно к 19 часам начали собираться. Солдатики свернули брезент, аккуратно

упаковали оставшиеся нетронутыми шашлыки и положили в машину. Перед

дорожкой все опять махнули по стандартной дозе и весело расселись по машинам.

На следующий день генерал приехал к нам перед отходом. Капитан разлил

коньячок, и мы выпили за дружбу. Генерал выдал речь, произнести которую,

скорее всего, и ставил целью своего визита, словно жирную точку к пикнику. Я

хорошо её запомнил:

– Эх, и славно же мы отдохнули вчера! Давно так не отдыхали, чтобы водка ещё

оставалась! Мы как вас завезли вчера, в штаб заехали по делам и исправили

ситуацию, добили её, родимую. Не везти же домой!

 

Борис Иванович

В нашей жизни мы встречаемся со множеством людей, хороших и не очень, плохих

и не очень, да и вообще никаких, которых уже на следующий день забываем.

Однако, есть в жизни каждого встречи с такими, след от которых остаётся в нашем

сердце на всю жизнь. Они, словно яркие кометы, пересекают нашу жизнь, озаряя

её совсем другим светом, и при этом совершенно не имеет значение, как долго они

были с нами. Именно таким человеком в моей жизни и стал старший механик

Борис Иванович Божко.

Первая встреча с ним состоялась ещё в курсантские годы, во время практики на

«Высоцке», где он был вторым механиком, но тогда я не мог в полной мере понять

и оценить его, хотя уже тогда он поражал своей какой-то основательной

доброжелательностью и необычайной лучистой энергией, заражающей всех

вокруг положительным настроем.

Характерный момент. Сломался вспомогательный котел, что лишало судна горячей

воды и опреснителя. Ремонт требовал его полного аварийного охлаждения, но

тогда была опасность разрушения внутренней обмазки и, как следствие, полный

выход котла из строя. Понимая это, Борис Иванович, обмотавшись множеством

одежд, полез туда, в температуру выше 500 градусов. Котел отремонтировали, но

через сутки у Бориса Ивановича неожиданно остановилось сердце. Судовой врач

тогда запустил его снова.

Главная моя встреча с ним состоялась на пассажирском судне «М. Урицкий», где он

работал старшим механиком. Наши каюты были рядом, и как-то так сразу

сложилось, что все рабочие и не рабочие вопросы решались «по-соседски», легко

и весело. Меня просто поражал круг его интересов! Рыбак от Бога, он заразил

половину экипажа этим, и где бы мы ни становились на якорь, на корме тут же

появлялись с удочками он и его последователи. Ни разу не было такого, чтобы они

не налавливали рыбы столько, что её хватало на ужин всей команде.

Жена Бориса Ивановича работала мастером в ПТУ, выпускающем закройщиков и

швей. Как-то раз, на какой-то праздник, он попал в коллектив мастеров училища и

там заявил им, что если поднатужится, то разберётся и запросто сможет сшить что

угодно. На том и поспорили на килограмм шоколадных конфет. Они посмеялись и

забыли, а он не забыл. Вооружившись каким-то самоучителем по кройке и шитью,

он купил в Японии старенькую швейную машинку. Идеально настроив её и купив

недорогой ткани, Борис Иванович стал изучать секреты портняжного дела.

Будучи механиком, он очень скрупулёзно подошёл к изучению всех

закономерностей кроя. Первым, с чего он начал, были женские комбинезоны.

Тогда они как раз вошли в моду. Благо, желающих послужить моделью на

пассажирском судне всегда предостаточно. Первый же сшитый им комбинезон был

просто великолепен и сидел на девочке как влитый! Потом были второй, третий,

четвёртый…

Следующей освоенной им вещью были мужские джинсы. Он взял старые джинсы,

распорол их и сделал лекала на все детали. Результат был таким же. У боцмана в

запасах была ярко-оранжевая парусина. Он отдал её Борису Ивановичу, и вскоре

палубная команда, на зависть мотористам, щеголяла в прекрасно сшитых

оранжевых джинсах. И таким этот человек был во всём, за что бы ни взялся!

Потом уже, через несколько лет, когда я уехал из Владивостока в Порт Восточный,

в один прекрасный вечер раздался звонок. Открыв дверь, мы с женой были просто

шокированы, увидев его улыбающееся лицо! Судно, на котором он работал, зашло

в наш порт, и он, зная, что мы живем здесь, поднял на ноги всех диспетчеров и не

успокоился, пока не узнал наш адрес.

Всю свою жизнь Борис Иванович мечтал о внуках и о том, как, уйдя на берег, будет

выращивать экологически чистую морковку и кормить ею детей. Он не успел

сделать этого. Его большое и щедрое сердце вновь остановилось, но рядом не

оказалось того, кто смог бы запустить его…

 

Ёлки-палки

Помимо традиционной красной рыбы в «закромах» для береговых чиновников,

был ещё один традиционный «моментик» для пассажирских судов пароходства.

Каждый год одно из них ходило за ёлками. Пароходство заранее посылало в тайгу

бригаду «ёлкорубов», коими становились те же самые матросы или мотористы,

находящиеся в резерве, то есть в состоянии ожидания «своего» судна. Эта бригада

заготавливала ёлки, связывала их и концентрировала на причале одного из

таежных портпунктов северного Приморья.

Мы встали на рейде, и вскоре к борту подошел первый плашкоут с ёлками. За пару

дней загрузили весь трюм и ушли, прихватив с собой бригаду, обросшую,

промёрзшую и дрожащую не столько от холода, сколько от немалого количества

горячительного, употреблённого за эти дни.

Мы полагали, что на этом наша роль и заканчивается – привезём, выгрузим и

свободны. Всё вышло не так. Мы же эти ёлки и выдавали. С утра до вечера на борт

тянулись люди. Всё управление пароходства, все службы, а это несколько сот

человек, отдел за отделом, гуськом шли за «своими» ёлками. Боцман с матросами

выдавали им перевязанные ёлочки. Некоторые тут же разворачивали их и

требовали замены.

Три дня капитан и я прятались от недовольных, которые горели желанием

«разобраться» с нами за недостаточно стройную и пушистую ёлку. Выход в море

воспринимался как желанное избавление, и тем, как всё было на отходе, слегка

напоминал бегство!

Это был канун 1983 года. Впереди было много всего – сбывшиеся мечты и

рухнувшие планы, крутые взлеты и не менее крутые падения,

головокружительные виражи и выход на широкую, прямую дорогу…

 

Весна

Всё в природе начинается с весны. С весны начался и новый для меня период в

жизни. Я впервые оказался среди бело-зеленого великолепия цветущей Украины.

До этого никогда не видел столько красоты! Дворы и улицы буквально утопали в

белых клубах цветущих деревьев.

Знакомство с тёщей и тестем было довольно тяжелым. Я имею в виду украинское

хлебосольство. Даже при моём большом расположении хорошо поесть это было

очень тяжело, и в конце концов я взмолился и потребовал, чтобы жена сама

готовила хотя бы завтрак.

Всё было прекрасно, на душе была весна, но не только от вида цветущих садов. По

возвращении домой я должен был сдавать аттестацию на вступление в должность

капитана и проходить утверждение во всяческих «конторах». Кончился

трёхлетний период моей «опалы» за развод. Я был реабилитирован.

 

Как сбываются мечты

Всё было просто и буднично, как бывало уже не раз. Учился на курсах, сдавал

зачёты и экзамены, проходил тренажёры. Разница была в том, что, сдав всё это, я

начал хождение по необычному кругу. Служба мореплавания, вездесущий

партком, первые, вторые, коммерческие и прочие отделы, замы начальника

пароходства, а затем и он сам. Венчал всё это второй секретарь крайкома партии.

Именно он ставил последнюю точку перед основным действом по утверждению

меня в должности капитана – подтверждение назначения первым секретарем

крайкома на бюро крайкома.

В крайкоме все прошло и просто, и быстро. Зачитали представление, потом: «Кто

за, кто против, единогласно, поздравляем!». И мир не обрушился от

торжественности момента, и гром оваций тоже не случился… Чужие, не знающие

ничего обо мне люди подняли руки, даже не взглянув на меня, которому они

решали судьбу. Впрочем, это и было тем, чем они, находясь на этом уровне,

занимались в основном…

Вышел я из здания крайкома в довольно странном состоянии. Всё было как всегда.

Светило солнце, шли люди, ехали трамваи и машины… И всему свету было

невдомек, что пять минут назад исполнилась моя детская мечта и мечта моих

родителей!

От вечера того дня в памяти остались только слова тоста жены, оказавшиеся в

какой-то мере пророческими: «Я желаю тебе, чтобы старпомы у тебя всегда были

такими, каким был ты!»

 

Назначение

Я ожидал, что получу назначение на одно из пассажирских судов, но все было

иначе. К удивлению всех, кто меня знал, и прежде всего самих инспекторов отдела

кадров, меня направили на грузовое судно. Потом, гораздо позже, я узнал, по

чьему указанию это было сделано, но так до сегодняшнего дня и не понимаю,

каков был мотив этого его решения. Вопрос задать некому – того человека давно

уже нет.

Тогда для меня это стало очень неприятным ударом. Я настолько сроднился с

пассажирским образом жизни и работы, что возвращение на грузовые суда

воспринял тяжело. Сейчас я отчётливо понимаю, что это послужило первым, а

может быть, и основным толчком к тому, что сознание мое скорее созрело

окончательно для ухода на берег.

Итак, моё первое капитанское назначение было на сухогруз – лесовоз «Бухара»,

который стоял во Владивостоке под погрузкой цемента на Арктику, в порт Тикси. С

названием судна было связано довольно интересное выражение, дошедшее до нас

ещё со времен пароходов, работавших на угле : «Лучше с голоду помру, чем пойду

на «Бухару». Это было связано с тем, что судно было очень тяжёлым для кочегаров

из-за своих ненасытных котлов.

Получив все необходимые инструктажи, прибыл на борт и к вечеру уже принял

дела. Больше всего меня интересовали стармех и старпом. Стармех был «с

рождения» судна, да и старпом в этой должности уже пару лет. Это успокоило, так

как идти в арктический рейс или, как у нас это называлось, «в полярку» с

неопытными руководителями палубной и машинной команд было бы не очень

приятно.

Поскольку это был мой первый капитанский рейс, со мной в море шёл капитан-

наставник, очень уважаемый мной человек.

Итак, первые дни июня. Мы вышли из Владивостока с шестью тысячами тонн

цемента для порта Тикси на борту и направились на север, к Берингову проливу.

Море на нашем пути было спокойное, и сухогруз весело бежал, почти не качаясь.

Я знакомился с судном и экипажем. В Арктике я не был новичком и, собственно,

льды не пугали. Главное было – понять, с кем я туда иду. Со старшим механиком

всё было нормально, и его несколько снисходительное отношение ко мне, как к

молодому капитану, сменилось на нормальное после нескольких разговоров,

случившихся после моих посещений машинного отделения, а также демонстрации

некоторых знаний и понимания основополагающих вещей в области судовых

силовых установок.

Со старпомом тоже всё было вроде бы как нормально. Несколько беспокоил

боцман, который показался мне совсем несерьёзным, да пара матросов, имеющих

довольно странный вид приблатнённых ребят. Ну, да Арктика всё расставит на

свои места, решил я и успокоился.

Через полторы недели, двигаясь чистой воде, должны были бы прийти в Тикси,

который расположен в устье реки Лены, в море Лаптевых, но так гладко в Арктике

не бывает. Через восемь суток обогнули мыс Дежнёва и вошли в Северный

Ледовитый океан. Льдов не было, но шли осторожно, готовые в любой момент

совершить манёвр, так как находились мы в царстве вечных льдов, пусть даже в

тот момент их и не было перед нами.

К кромке основных арктических льдов подошли рано утром. Вокруг были

небольшие разрозненные льдины, а в миле впереди – сплошное, до горизонта,

поле белых, девственно чистых льдов. Это всегда так – первые суда стоят у кромки

и ждут, когда льды ветрами отожмёт от берегов, и между полями появятся

просветы, по которым и пойдут за ледоколами караваны. Такое ожидание бывает

кратковременным, а бывает и очень долгим. Именно такое, долгое, получилось у

нас.

День за днём мы стояли и ждали с моря погоды в прямом смысле этих слов. Ветров

не было, и льды оставались неподвижными. Мы несли службу, спали и ели.

Слишком долгое стояние на якоре или в порту у причала всегда очень тяжело для

моряков. Все бродят по судну, слоняются как неприкаянные. Природа добавляла

этих ощущений. Солнце в Арктике летом не заходит, а скользит вдоль горизонта.

Днём и ночью светло, и от этого ещё более тошно на душе. Ночью не спится, а

днём не работается из-за этого. И спросить не у кого, когда это кончится. Никто не

знает, когда эти льды расступятся, чтобы пропустить нас… Жирные и огромные,

совсем как гуси, арктические чайки раздражают своими нахальными криками.

Рядом с нами так же точно стояли, изнывая от ожидания, другие суда. Всего их

собралось более десятка с разными грузами – от дамских приколок и консервов до

деталей ядерных реакторов для Билибинской атомной электростанции. Состояние

у людей было такое, какое бывает, судя по художественной литературе, у солдат

во время долгого сидения в окопах.