(хроника одного дня)

 

- Привет, Ириша. Как встретила утро?

- Привет, Наденька. В ожидании новых взрывов.

- Ночью их не было.

- Слышала. Мы сейчас ночью не спим, а прислушиваемся. Ты дома? Не выехала?

- Дома. Вернее, в бункере. У нас, в Ханжонково, теперь страшно. Смотрела в интернете ролики?

- Конечно, смотрела. Боюсь, что это рядом со мной, а у тебя , можно сказать, уже на пороге.

- Я хотела выехать электричкой, но проблемы со здоровьем не позволили. Значит, так Богу угодно.

- Как твои дети, Надя?

- Выехали. Хоть об этом душа не болит. Твои тоже?

- Мы все дома. Вся Макеевка не выедет. Так не бывает.

- Тебе легче, Ира. У тебя дети рядом.

- Надя, ты о чём?

 

Ирина сначала было прониклась теплом к доброй знакомой, с которой объединяла одна боль и тут же замкнулась в себе. С ней в последнее время происходило что-то странное. Прежняя любовь и открытость ко всем куда-то стала отдаляться. Сколько же надо было пережить страха и разочарований, чтобы смотреть на людей и друзей другими глазами. Она понимала, что так нельзя, но это состояние было выше всяческой философии отношений.

 

- Надюша, извини, внучка расплакалась. Пора кормить.

- А где Оля?

- Оля убежала на подработку. Денег катастрофически нет.

 

Ирина хотела рассказать о том, что пора приобретать тёплые вещи внучке, а денег не выплачивают вот уже два месяца, но тут же осеклась, услышав в трубке:

- Зато вы ещё не в бункере. С праздником, Ирина. Помнишь, сегодня 19 августа? Преображение Господне.

- Забыла… я обо всём забыла. Храни нас, Господи, - и отключила телефон. Долгий обмен любезностями её раздражал. «Зато не в бункере», - как права Надя. Господи! Спасибо тебе, что ещё не загнали под землю. И тут посыпался шквал взрывов. Стёкла не дрожали – жить можно. Значит – далеко.

 

**

 

Вчера на работе зашла Ирина в одну торговую точку, а там, на табуреточке, сидел мужчина и плакал. Девчонки показали пальцем на губы, предупредив, чтобы она не ввела его в неловкое положение. Мужчина вдруг поднял голову:

- Я Лёша, - снял летнюю фуражку незнакомец и вопреки всем правилам этикета, первым протянул Ирине руку.

 

Она машинально подала руку для приветствия и удивлённо подняла бровь: Лёша поцеловал её запястье.

 

- У вас горе? – спросила Ирина.

- У меня счастье. Мой сын вышел из окружения под Иловайском. Вы не представляете, что он пережил, - в сердцах стукнул кулаками о колени мужчина.

 

Ирина не представляла. Она в интернете просмотрела практически все видеоролики из мест бомбёжек. Те, которые психика в состоянии была вынести. Что говорить о человеке, который находился в самом котле событий!

- А зовут как вашего сына?

- Эдуард! – торжественно произнёс отец и снова заплакал. – Я сказал ему перед тем, как отправить на войну: если встанет вопрос жизни и смерти, ты должен выбрать смерть. У тебя всегда должна быть рядом лимонка.

- Так и сказали?

- Выбора нет. За Родину именно так и погибают.

- Он за Родину выжил, - не стала трогать тонкие нотки сострадания Ирина.

 

Она не стала слушать разбитого горем и радостью человека. В отчаянии он начал предъявлять претензии всем и каждому, но только его сын знает всю правду: почему шесть суток находился в окружении, почему в ту минуту и в том месте не было своих, почему не было ни единого человека, кто мог бы помочь бойцу. Всё расставится по полочкам только после победы. А пока идут повсеместные бои, простым людям остаётся только надеяться на скорейшее освобождение.

 

**

 

- Ирина, слышали, Гвардейка горит?

- Знаю, Галочка. Она не первый день горит.

- Вы меня не поняли. В пятистах метрах от моего дома горит. Больше нет сил - терпеть. Я уезжаю. Я не жалуюсь и не прошу совета. Просто весь ужас вплотную подошёл ко мне.

- Галочка, ты делаешь свой выбор. Ты хозяйка выбора. Совсем не жизни. Её у нас отняли.

- Ладно, доживу до вечера. Там будет видно.

- Крепись, родная.

 

День выдался плодотворным на звонки: настоящая пресс-конференция. Позвонила приятельница из Крыма, обеспокоенная событиями в Макеевке, затем подруга из Питера, которая вот уже в сотый раз рвётся к Ирине в гущу событий. Затем был звонок из Дебальцево, осаждённого города. Звонки…звонки…звонки.

 

В течение двух-трёх часов Ирина знала практически все новости. Это были, скорее, не новости, а старости. Всё – известно, всё – неоднозначно, всё – обречённо. А в соседней комнате в кроватке мирно посапывала (говоря штампами) внучка. У неё совсем иные проблемы: нет мамочки рядом, смесь невкусная, погремушка выпала из ручки. У Ирины в очередной раз сжалось сердце. Как она боялась этого состояния. Зачастую, оно переростало в приступ грудной жабы, а кричать на всю квартиру от боли она не имела никакого права – испугать ребёнка, который ещё не понимает взрывов бомбёжки – кощунство. Она быстренько положила под язык таблетку нитроглицерина и притихла в ожидании нечеловеческой боли…только не приступ, только не адская боль.

 

Вскоре спазм ослабился, стало легче дышать, а главное – она не закричала. Просто немного повыла в подушку. Так легче переносить боль.

 

И тут – снова звонок:

- Да, Галочка

- Ирина, мои дети уже выехали из города, а я не хочу всё бросать. Я должна остаться дома. Здесь всё в огне.

- Тогда ко мне. Квартира большая, всем места хватит.

- Спасибо, я подумаю. Может, ещё где спрошу.

 

И тут у Ирины началась паника: она пригласила к себе знакомую из дальнего противоположного района города просто так, словно она не в войне живет, а на даче. Ни документы не приготовила, ни вещи, ни лекарства. Хотя, какие лекарства? Аптеки давно пустые. Спасибо друзьям из России. Привезли таблетки гормональные на весь год. Жить можно. Если не убьют. Всё так глупо и цинично: одни лечат, другие уничтожают. Только теперь Ирина поняла, откуда эти приступы: это элементарное человеческое предчувствие беды.

 

От нового звонка Ирина вздрогнула:

- Мамочка, Алёна едет в Крым. Она готова забрать Олю и детей с собой. Ты как? – спросила Алина.

- Немедленно! Я не просто согласна, я быстро помогу собрать вещи.

- Хорошо, сейчас идём за справкой для Лизочки на вывоз через границу.

А в это время звуки бомбёжки стали слышны с ещё большей силой.

Через несколько минут дочь перезвонила и потухшим голосом сообщила, что Роман против вывоза ребёнка. Он сказал, что ребенок останется с родителями, что бы здесь ни происходило. А Оля сама не поедет. Все остаются дома.

 

- Твою мать! Он думает, что говорит? Война в дом входит.

Оля с двумя детьми будет совсем беспомощной. У неё очень маленькая крошка. И Лиза ещё мала. Будем здесь.

 

Руки опустились. Ирина села на пол и завыла. Как долго она держалась. Как долго уверяла всех, что Макеевку не тронут. Так долго, что сама в это поверила.

 

**

 

Звонки продолжались. Скорее всего, телефон был самым жизнеспособным в квартире: Дебальцево, Южный, Питер, Мариновка, Мариуполь, Ханжонково, Самара, Ялта. Друзья и знакомые звонили, сопереживали, приглашали.

 

Прибежала с подработки Оля:

- Мамочка, я уезжаю. Я всё обдумала, тянуть больше нельзя.

- Я обещаю не плакать, - сказала Ирина.

- Завтра поплачем.

- Дожить бы.

- Мамочка, единственное, о чём я жалею – мне не дали Лизуню. До слёз больно и обидно. Я бы её уберегла, а здесь…

- А здесь она с родителями. Не забывай, что они несут ответственность за своего ребёнка.

- Мне не нравится такая ответственность.

- Мне тоже, но мы не можем им противостоять. Это выбор Лизочкиных родителей.

Тупой и нулевой выбор! – в сердцах вскрикнула Оля.

- Хоть ты сохрани ребёночка.

- Я – мать. Сохраню. Я всего на пару недель уеду.

- Сомневаюсь, дочь, - сказала Ирина.

 

Так больно ей давно не было. Она никогда не отпускала детей далеко от себя. Материнский эгоизм был выше её сил, но она не видела в этом криминала. А тут – она отпускает дочь самостоятельно решать свою проблему. Значит – пора. Только бы доехала до границы без проблем. Только бы выжила. Только бы…

 

**

 

Ирина от всех своих знакомых знала, что остался нетронутым пятачок города, что это ненадолго, что всё когда-то заканчивается. Жизнь тоже имеет свойство заканчиваться. Её жизнь – не исключение. Только бы не бункер и не подвал. Она никогда и никому не рассказывала, что панически боится замкнутых подземных пространств. Она и квартиру купила на втором этаже только потому, что не надо подниматься и спускаться лифтом.

 

Ирина выглянула в окно: соседки сидели у подъезда не на скамейке, а каждая на своём домашнем стуле. К чему бы это?

 

И тут снова зазвонил телефон:

- Доченька, я только что выбралась из подвала, - раздался в трубке испуганный голос престарелой матери. – Были сильные взрывы, и мы с соседями побежали в подвал. Не знаю, сколько просидели, но выбираться надо.

- Вот и началось, - Ирина приложила руку к груди.

- Что началось, Ирочка? – не поняла мать.

- Война в Макеевке, мама. Ладно, хорошо, что у тебя хватило сил спуститься в подвал. Ты умница. Хорошо, что всё закончилось. Я тебе перезвоню, ладно?

 

Ирина взяла приготовленную заранее таблетку нитроглицерина и быстро положила её под язык. Приступ сильной волной разорвал всю грудную клетку. Не предугадала приступ. Упустила время. Боль была невероятной силы: разрывало всю грудь, шею, уши, виски, мозги. Воздуха не хватало. Только бы не разорвалось сердце.

 

А за окном в это время рвались снаряды. Сильно. Долго. Мучительно.

 

**

 

Оля вбежала в квартиру и с порога скомандовала:

Собираем Аришку! Я еду в Крым.

- Слава тебе, Господи, - прижала руки к груди взволнованная Ирина. – Сколько у нас времени на сборы?

- Нисколько. Прямо сейчас.

- Так не получится.

- Получится, мама, - ответила дочь и побежала вытаскивать дорожную сумку из шкафа.

 

Времени действительно не было – машина стояла у подъезда. Впервые в жизни дорожные сумки выглядели сборищем хламья. Всё – потом. Всё – по прибытии на место. Ни продуктов в дорогу не собрали, ни печенья в сумку не кинули, ни конфетки. Для ребёнка – мамина грудь с молочком. Денег не было ни на что. Ирина набралась смелости, позвонила матери и рассказала о ситуации с поездкой.

 

- Бери мои, гробовые, которые ты бережешь, - не раздумывая, сказала бабушка. – На земле не останусь, как-нибудь похороните.

- Ты поживи ещё. Нам не за что тебя хоронить, - попыталась пошутить Ирина.

 

Спрятав подальше гробовые деньги, Оля, с Аришей на руках, села в машину. И только здесь нервы Ирины не выдержали всего накала. Она ревела перед машиной, и всё время крестила ребёночка, дочь, чужую женщину и её собаку, которая притихла у ног хозяйки.

 

- Вы не волнуйтесь, дорогая мамочка, - улыбнулась Алёна. Нам главное, из зоны боевых действий вырваться, а там – жизнь!

 

**

 

Машина быстро скрылась за углом дома. Ирина выла у подъезда. Страх, паника, ужас, безысходность – всё смешалось в один комок. В квартире был полный кавардак. Она переступила пакет с памперсами и присела в кресло. Они с дочерью перед дорогой не присели. Это плохо. Так славяне не уезжают. И тут снова начались звонки за звонками. Ирина не успевала отвечать всем звонившим. Звонки не дали возможности погоревать всласть. Надо было всем рассказывать обо всём, что происходит в Макеевке. Люди хотели из первых уст услышать информацию. Спасибо им за это. Спасибо за то, что не дали разорваться сердцу от неопределённости, в которую Ирина выбросила свою дочь с крошкой.

 

Зато она выбросила их из войны. Как в старой доброй притче о том, как две матери делили одного ребёнка. Нельзя держать за руку дочь. Пусть она оторвётся от матери, но будет счастлива. В данной ситуации – жива. Трудно вырваться из плена тяжёлых мыслей. За окном снова послышались разрывы снарядов. Ирина подошла к рабочему столу. Листы белой бумаги аккуратной стопкой лежали у компьютера. Она всегда работала по-старинке: писала текст от руки. Есть работа. Чтобы не свихнуться от неопределённости, Ирина будет работать над зарисовками. Ночью она всё равно не уснёт, пока не услышит о том, что дети стоят у границы Крыма.

 

- Милый, дорогой Крым, умоляю, прими моих обездоленных детей. Им так мало надо. Жить. Просто жить.