рассказ-быль

 

У бабы Мани крыша была четырехскатная шиферная. Местами шифер

почернел, впадины заросли мхом, а кое-где стали проступать трещины. А

вдруг крыша прохудится? Шутка ли, дому-то уж пятьдесят лет. И самой

бабе

Мане – девятый десяток.

Две сестры родные, жившие по-соседству, крыши свои заменили. А они

ведь – младше.

И решила баба Маня крышу поменять.

Два года копила пенсию. Внук Колюшок в телефоне своем с большим

ярким экраном нашел нужное объявление, сын Володя договорился, и в

середине июля из Воронежа привезли и уложили на подворье большие

бордовые листы металлического профиля. А в следующую среду на двух

машинах приехали работники.

Сначала к воротам подкатил зеленый москвичок-пикап, из которого

вышли два молодых парня. Они достали из машины какие-то трубы,

железки, доски и перенесли все это к дому. Через час подъехала

небольшая запыленная серебристая иномарка, на которой приехали еще

четыре работника. К тому времени молодые парни соорудили леса во всю

стену баб Маниного дома, что смотрит на железную дорогу. А до самой

дороги, по которой задорно катят поезда к морю, напрямки, через

огороды,

примерно с километр.

В выделенной бабой Маней по случаю ремонта кухне-времянке

работники

перекусили, переоделись и вышли во двор. На всех из одежды остались

только одинаковые черные шорты и монтажные пояса. Да обувка была у

всех разной, как разными были возраст, рост и другие, к слову сказать,

приметы.

- Ребяты, вы только не шибко, - начинала говорить баба Маня, но её

никто не слушал.

Ребяты были крепкие, загорелые, скорые на слово и дело. На груди,

спине и руках одного из них красовались наколки. Он поторапливал и

незлобно поругивал всех, а на голове у него была свернутая из газеты

пилотка.

«Прораб», - испуганно думала баба Маня.

Ребяты отправили хозяйку в дом причитать и молиться, а сами

принялись

за работу. Сначала с того ската крыши, где стояли леса, сняли и побросали

вниз шифер. Потом содрали старый рубероид…

 

Вокруг весело чирикали воробьи. В воздушном пространстве повыше

деревьев летали многочисленные стрижи и редкие слова прораба. И только

высоко в небе парил и охватывал царским взглядом всю землю одинокий

коршун.

 

За остаток дня работники покрыли новым бордовым металлическим

профилем два ската крыши - трапецеидальный и торцовый вальмовый,

какие не видны с улицы.

Ужинали ребяты на открытом воздухе. Потом двое попадали лицом в

траву, а еще трое, пошатываясь и матерясь, с переменным успехом

пытались их поднять. А тот, который прораб, пугая соседских коз и кур,

сиплым голосом выводил:

«Ночь приходит на перрон - она опять

Постарела - ей все чаще провожать.

Как осенний лист - промокший, но живой.

Мама нас всегда ждет домой…»

К часу ночи все затихли в кухне-времянке…

 

В небогатую событиями размеренную деревенскую жизнь все это внесло

свое разнообразие. Наутро к баб Маниному подворью потянулся народ.

 

Первым пришел Генка Волощук в черных спортивках и светлой рубашке,

застегнутой на одну пуговицу на большом, как у капитана ДПС, животе.

Небритое лицо его венчали на низеньком лбу черные солнечные очки.

Давным-давно Волощук служил в стройбате. Но примерно после года

службы на голову ему уронили не то плиту, не то бордюр. Ефрейтор

Волощук был в каске, удар пришелся вскользь, по касательной. Но контакт

этот даром не прошел. С тех пор Генка стал путаться. Его комиссовали,

дали

третью группу, и до самой пенсии он пас коров в округе.

Иногда Генка собирал вокруг себя пацанов и рассказывал им разные

военные истории. То он был разведчиком, и его забросили в логово врага.

То он был сапером, то танкистом. «Иду я там по минному полю или еду я

там

на танке…» Всякая история неизменно заканчивалась одной и той же

фразой: «А вокруг – снег. И - картошка цветёть». Все смеялись,

дразнились, а Генка нервничал и, в запале, кричал, что служил в самых

страшных войсках, и что ему даже оружия не выдавали… «А вокруг – снег.

И - картошка цветёть».

Генка, задрав голову, стал ходить кругами вокруг баб Маниного

подворья.

 

Потом приехал трактор с прицепом. Пришел Володя с женой Татьяной.

Володя с трактористом отцепили прицеп. Трактор уехал, а Володя с

Татьяной стали собирать, возить на тачке и кидать в прицеп сломанный

шифер.

 

Подошла Валька Грунина, путаясь в полах не по размеру длинного

халата

с большими аляповатыми цветами.

- Вальк, у тебе платье какое-то новое красивое, - сказала Татьяна,

выпрямляя спину.

- Да это ж халат.

- Да? – удивилась Татьяна.

- Я пояс у него оттрындила - не люблю я энти пояса – вот и получилось

платье…

 

Осторожно ступая и поглядывая на крышу, вышла из дому баба Маня.

 

Вскоре у ворот появилась шестидесятилетняя соседка Полинка. Она

кивнула бабе Мане, посмотрела на крышу, немного постояла и повернула

обратно. Сделав пару шагов, она остановилась, нагнулась и, как бы

невзначай, сорвала несколько пучков травы.

«Вот змеюка, - подумала баба Маня. – Опять мою повилику рвёть…»

 

Ближе к полудню наведалась сестра баб Мани - баба Нюра.

- Какит санкции прыдумали, - начала баба Нюра, подойдя к прицепу.

Рядом стояла Татьяна и Генка Волощук. – Все энтот черненький у их воду

мутить. Прям, как врач.

- Какой врач? - удивился Генка.

- Да стоматолог, - отвечала баба Нюра. – Када у районе мне коронку на

энтот зуб надевал.

Баба Нюра показала свой единственный верхний серебристый зуб и

добавила:

- Я тока щас поняла, что он сказал мне тады.

- Что? – спросил Волощук, не отводя глаз от прораба.

- Я его спросила, а кады энтим зубом исть можно?

Волощук посмотрел на бабу Нюру:

- И что?

- А он почесал у затылке и тихо так говорит: «Никогда».

Генка поправил очки на лбу:

- Не понял.

- Чаго не понял? - переспросила баба Нюра.

- Что никогда?

- Так ить в том-то и дело, что я тожеть тады ниче не поняла. А он мне

сразу так и сказал: «Никогда».

Волощук смотрел на бабу Нюру, словно видел впервые.

Татьяна молчала, отдыхала.

- Так исть энтим зубом не могу – болит. Уж два года маюсь. А он ведь

так

и сказал: «Никогда».

У Генки шел бурный мыслительный процесс:

- А санкци тут причем?

- Дык уберем картоху, и на хрена те санкции.

Очки слетели на толстый нос Генки. Он водрузил их на прежнее место и

важно произнес:

- Политика!

- Да ну тебя, дурака! – баба Нюра в сердцах махнула рукой, подошла к

воротам.

Из ворот выкатил Володя с тачкой, остановился у прицепа и стал

бросать

в него куски шифера. Баба Нюра поправила косынку и крикнула:

- Вов, а нельзя по той Амерки какой-нить атом трындануть?

- Ты чего, баб Нюр?

- Воду мутять, мутять…

- А ежели они тоже атом? – спросил Володя.

- Так мы ж упервые, - не унималась баба Нюра.

- А они – вторые, - Володя бросил крупный обломок шифера. - И -

капец бабушке!

- Какой бабушке? – удивилась баб Нюра.

- Какой-какой. Табе!

Баба Нюра перекрестилась три раза:

- А мне-т за что?

- Тады ж третья мировая будет, - Володя вытер пот со лба. – Всем будя.

- Нет… Войны нам не надоть, тока как-нить проучить энтого

черненького,

- баб Нюра теребила концы косынки. - А взять хоть и штаны ему снять и

всыпать.

- Кому? Обаме?

- Да-да, Банане. Надоть, Вов, надо.

- Ты это… расистка, баб Нюр? – Володя с тачкой скрылся за воротами. –

Негров не любишь…

- Сроду такой дурью не занималась. За мужика свого с троимя бабами

дралась. Это было, не спорю. Дык это ж пятьдесят лет, как прошло, - баба

Нюра бросила на прощание взгляд на крышу и тихонько направилась в

сторону своего дома. – Негров… любить…

 

Ребяты поправлялись пивом.

- Можеть с выпивкой потом? - робко спросила баба Маня.

- Не успеете до ночи, - вставил Володя.

- Кто понял жизнь, тот не спешит, - громко с расстановкой отвечал

прораб. - Кто здесь бригадир?

 

Оставалась половина последнего самого приметного торца крыши.

Прораб работать уже не мог. В съехавшей на затылок пилотке-треуголке,

оседлав конек и размахивая прутиком, он скакал по крыше, раздавая

приказы, словно игрушечный Наполеон на деревянной лошадке с

маленькой сабелькой в руке. И в этот момент всем стало ясно, что не

хватает одного цельного куска металлопрофиля.

 

- Приплыли! – сказал самый молодой.

- Бля, - обронил невысокого роста самый трезвый и самый старший по

возрасту наемный работник.

- Что значит «бля»? Слушать меня! - перехватил инициативу прораб.

Он спрыгнул с верхотуры в траву.

- Бери этот кусок и примеряй его вверху, у конька, - скомандовал

прораб.

- А ты бери вот тот кусок и меряй после этого, - показывал он другому

работнику.

Ребяты молчали в оцепенении.

Прораб, исчерпав аргументы, перешел на мат.

 

Позже у самого заметного с улицы торца новой крыши появились и

остались навечно две большие заплатки…

 

Смеркалось, когда баба Маня рассчитывалась с прорабом в чулане. От

ребят присутствовал

самый старший и самый трезвый работник. От семьи был Володя.

- Эх, бабуля, - растроганный прораб отслюнявил две бумажки от кучки.

-

На тебе две штуки, на лекарства…

Ужинали ребяты вновь на открытом воздухе. Угостили и Володю. Потом,

опять, двое падали лицом в траву, а еще трое, пошатываясь и матерясь, с

переменным успехом пытались их поднять.

Прораб, пугая соседских коз и кур, выводил:

«Только мама позовет: "Сынок, родной!"

Только мама до последнего с тобой.

Только мама руки хрупкие подаст.

Не обманет, не отступит, не предаст…»

Ребяты до кухни-времянки не добрались, так и спали под звездным

небом. К часу ночи в деревне все стихло…

 

С первыми лучами солнца наемные работники собрались, погрузились в

зеленый москвичок-пикап, серебристую иномарку и уехали в другой район,

менять очередную кровлю.

Баба Маня убиралась в кухне-времянке.

Полинкины козы щипали ворованную повилику.

Генка Волощук смотрел новости по телевизору и изредка тревожно

покачивал головой.

Валька Грунина несла на станцию три пластиковые бутылки в котомке –

продавать молоко к поезду.

Баба Нюра поливала из шланга капусту на огороде.

Володя спросонья черпал эмалированной кружкой холодную воду из

оцинкованного ведра.

Татьяна кормила кролей.

В розовых лучах солнца новая крыша бабы Мани весело щурилась двумя

заплатками на вальмовом торцовом скате.

 

Всё.

Трындец!

И картошка - цветёть…

 

август 2014