Августовское небо было хмурым. Солнце пряталось за толстые, комкастые тучи, бело-синие, лениво ползущие вдоль горизонта. Ветер дул рывками, словно пытался сдвинуть эту удушливую перину, дать простор солнечным лучам. На несколько минут ему это удавалось и тогда солнце горстями щедро бросало на землю живительное тепло.

На отшибе городского кладбища, возле свежего могильного холма, на раскладном стульчике сидел старик. Седой как лунь, сгорбленный, не опрятно одетый. В застиранной рубашке с порванным воротом. Поверх нее засаленный кургузый пиджачок, с короткими рукавами, что вышел из моды еще лет тридцать назад; в выцветших трикотажных брюках, с пузырями на коленках.

Старик бережно положил на холм горсть земли, аккуратно разровнял её ладонями, придав захоронению окончательную прямоугольную форму. Потом окантовал могилу плоскими серыми голышами, доставая их из брезентового мешка. В изголовье приладил деревянный брусок, с приклеенной к нему черно-белой фотографией.

Завершив работу, сполоснул руки водой из пластиковой бутылки, вытер их цветастой тряпочкой. Затем, порывшись в сумке, что стояла возле стульчика, достал бутылку водки, распечатал её, и тут же налил зелье в граненый стакан, с щербинкой по краю. Через мгновение выпил поминальную чарку до донышка…

–Вот, друг сердешный и все… Нет тебя боле… Никого нет. Один я остался. Эх, Мишка! Как же я теперь-то…Без тебя и словом перемолвиться не с кем будет…Худо мне, Мишка…

Старик булькнул горлом. Горестные всхлипы нарушили тишину погоста, вспугнули толстого ворона, сидящего на толстой еловой ветви. Слезы текли по впалым щекам деда, теряясь потом в густой седой бороде. Старик слез не вытирал, не чувствуя их на лице, продолжал вести беседу с погибшим другом:

–Беда какая…Может и пожил бы ты еще, да грузовик проклятый! Кричал я тебе, да ты услышал поздно, увернуться не успел…Понятное дело, не молодой, сноровка не та…А годков двадцать назад! Помнишь, Мишка? Эх, силы сколь тогда в тебе было! Помнишь, на охоте? Кабы не ты, заломал бы меня косолапый…А как тонул я? В болоте лешачьем? Опять ты меня спас, вытянул…А я вот тебя не уберег...Эх…

Старик тыльной стороной ладони вытер глаза. Вновь наполнил стакан. Выпил. Поднял голову к небу. Тучи наседали друг на друга, пыжились, росли в объеме, стремительно закрывали собой голубые проплешины выси. Старик зябко передернул плечами, вновь посмотрел на могилу друга:

–Холодно…Пойду я…

Старик взял с земли мешок, в сумку положил саперную лопату, початую бутылку, стакан. Шаркая по земле ногами в кирзовых стоптанных сапогах, медленно пошел вглубь кладбища. Метра через три остановился, оглянулся и крикнул:

–Ты не бойся, Мишка! Я к тебе часто приходить буду…

Старик развернулся и пошел дальше, а в спину ему, с черно-белого снимка, смотрел большой пес, что гордо стоял лапами на мохнатой туше убитого медведя…