Ну и что с того, что январь ещё не закончился? А взгляд уже, куда не кинь, выхватывает что-то сродни весны – край синего неба, птичью трель на ветке снежной березы, часть удлинённого дня… И вот, на цыпочках и почти предательски, подкрадывается тихая радость в душу, так странно, будто и не было вовсе этой дикой обжигающей боли…и где-то глубоко внутри становится вдруг отрадно и тепло…И вроде не сказать, что прям с места в пляс готова пуститься, но прогревается душа, хоть и медленно, но оттаивает. Памятью детства, пусть мимолётными всполохами, но целой и светлой страны Детства, где я безмятежно и счастливо жила в родных просторах, под названием «Отчий Дом».

А началось всё с тягомотных снов, примет – будто стук в окно, а то ли птица крылом зацепилась за карниз, а то и вовсе сама собой вдруг предстанет перед глазами картина из детства, да такая яркая, будто только что сама из неё вынырнула и ахнешь аж до самых коликов… и запах, ах, какой тонкий, робкий запах так пахнёт, что хочется опять в ситцевое короткое, шитое мамой платьице, русую косу… Детство – великая Страна.

Когда всё самое мрачное осталось позади, и я тупо пыталась вернуться к своему обычному ритму жизни и работе, в моей туманной голове не вязалось, что части меня уже нет, меня закопали-зарыли те бравые парни из похоронного бюро. А сверху ещё и наложили венков да цветов – белых роз с гвоздиками – и это среди хаоса глиняных булыжников – хоть уже и апрель, а кругом снега и снега, насколько хватает глаз. И небо низкое, серое, будто готовое накрыть всё живое погребальным покрывалом. Брр…

Это уж потом, на 9-ый день, последний снег всё-таки стаял и огромными лужами замер в ожидании слиться в ещё холодную, не успевшую прогреться землю. Мы так и не смогли добраться до папиной могилы в тот его 9-ый день…

Память еще долго держала меня островками. Вот я с собакой иду по улице, а кругом всё снега – снега, небо смешалось с землёй, фик поймёшь где верх, а где низ. То вдруг обнаруживаю себя уже дома, на кухне, сражаюсь с кастрюльками. А вот я уже и на стульчике, в группе, а вокруг меня детки обступили, не понимают, что со мной творится, и всё пытаются меня рассмешить – конфетой в кулачке за спиной, смешной рожицей, вопросами – Уж не пиратка ли я, если надела на голову жгут черной повязки?

Память цепко держала островками и я черепахой включалась в свою жизненную программу. Вечерами я спешила к своей овдовевшей маме, сразу вдруг ставшей маленькой и сухонькой в выцветшем халатике без верхней пуговицы, в их, вернее теперь уже её, всегда чистенькую кухоньку, к открытому окну, за которым бесцеремонно шлёпал по карнизу весенний дождь - шалопай.

Та весна была поздней. Народ заждался тепла. Всем не терпелось поскорее переобуться и налегке, взяв в руки лопаты, отправиться на дачи, к своим грядкам, а пуще всего хотелось запалить мангал и пожарить мяса.

Странно, на даче как нигде ощущается присутствие папы, да и на шашлык мы всегда ходили вместе. Теперь же крошечный дачный домик сиротливо притулился к липе, скособочился.

-- Пап, а пап? – в ответ – ти –ши – на…

Маме особенно тяжело. Они почти не расставались последние годы.

Душа пела, видя такую взаимность.

Она же и глухо безмолствовала, гулко отстукивая пустоту, внутренне ощущая неумолимый уход.

Я стояла на коленях и держала папину уже остывавшую руку с шишковатыми пожелтевшими пальцами. Казалось, и сама моя жизнь уходила вслед за ним, через эти мои пожатия, мои касания к его высохшим плечам…

Хотя нет, всё началось совсем не так.

Я пришла утром как обычно, чтобы покормить-помыть-переодеть. Потянула на себя одеяло и ужаснулась: - Неужели это и есть оно, то самое, чего хуже и гаже и быть не может? Как, оно осмелилось подползти уже совсем близко? Фиолетовыми пятнами и льдом в ногах, сколько не кутай их маминым толстенным платком, не наваливай на них подушку?

Врач скорой помощи не стал церемониться и вслух произнёс то, чего мы боялись услышать больше всего на свете. Впрочем, о чём он? При острой сердечной недостаточности спасает поставленный во время нужный укол.

Оказалось, уже и не спасает.

Нет. И опять не так, пожалуй, вот как на самом деле было.

Летнее бесшабашное отпускное утро, мы с собакой бодро, ещё по холодку движемся в сторону дачи. Настроение просто чудное! Ну, тут всё ясно – у меня же отпуск. Ха, стало быть, можно не смотреть по привычке на часы каждую минуту, отсчитывая свободное время до работы, можно ходить в уютной пижаме с утра до вечера, пить кофе, шумно прихлёбывая и бесцеремонно постукивать кофейной ложечкой о край чашки… Да мало ли чего можно позволить себе, любимой, в такой выстраданный и долгожданный отпуск!

И тут вдруг - баац – родные, помутневшие глаза глядят сквозь меня куда-то в даль и губы, уже малоподвижные сухие губы окликивают меня, свою любимицу, чужим именем. Не узнаёт! Мой папа меня не узнаёт. Что может быть горше? Я для него чужая и холод змеёй метнулся вниз по спине… зябко, неуютно. И небо уже не бездонное и утро не такое уж радостное и щеки мокрые от ветра. Или слёз?

Врач в безупречно белом халате смотрит до обидного безучастно. Конечно, это же не его отец – брат- сват. Спокойным и ровным тоном, будто откладывая в сторону скучную газету, привычно выписывает рецепт с незнакомым названием.

- Ну на время станет чуть спокойней, адекватней.

- А что потом?

Взгляд в упор, взгляд-расстрел, взгляд-приговор – «Потом? Ну, всё как и у всех…»

И мы по-прежнему старались быть счастливыми – беда отступила ненадолго, мы успели её опередить – пусть попробует сунуться еще раз!

Теперь-то уж мы знаем, как с ней расправиться. И мы продолжали пить папин любимый чай на даче, шумно проводили праздники и изо всех сил старались держаться уверенно, спокойно. Но чуть пристальнее наблюдая за папой.

Никто ничего не знает, не может, не умеет! Обидно, хоть волком вой, хоть волчком крутись вокруг себя, всё тщетно – Мой папа обречён… Папа, незаурядная сильная личность...как такое возможно?

Ему всё ж удалось улизнуть в лес, на излюбленное место. Там тишина и прохлада, березки и ели, а внизу под лапником белые грузди в опавших листьях. Всё до боли родное, исхоженное сотни раз. И всё же что-то заставило папу испугаться, то ли поднявшийся ветер, то ли помутневшее небо, но только это страшно его испугало. Он сорвался с места и побежал.

Ноги не слушались, налились тяжеленным свинцом, путались в траве, цеплялись за кочки и сучья. А папа все бежал и бежал. Вот и дождь уже хлещет по спине, и голова вжалась в плечи, а картинка мало меняется перед глазами.

Так его и нашли – вжавшегося в сломанное дерево, прижавшего трясущиеся руки к груди. Больше всего его угнетала мысль расстроить маму, она ведь так долго, уже несколько дней ждет его дома, а он…

Папа стал путать время, ситуации, события, людей. Он жил в своем мире, в нём нам не было места.

Утро, и тарелка с еще дымящейся кашей в руках, подношу ложку ко рту и слышу прямой отказ - Он не будет есть! Ему не хочется, он устал.

Вот тебе и на… Мерзкие кошки, похоже, надежно обосновались в моей душе, не покидают ни на минуту – скребутся, подлые, что есть сил …

После леса папа стал периодически убегать-уходить-исчезать, мы по очереди дежурили ночами, мама спала одетой, заранее убрав с глаз долой колюще-режущие предметы, перекрыв газ и сняв ключ с трубы. Глаза ввалились, жить не хочет, слёзы давно пересохли. Бедная мама…

А папа все рваллся найти свой дом, уехать, объясняя это тем, что там его ждут жена и малые дети. Пытаемся объяснить, что вот твоя жена - она же -наша мама. Ответ убивает наповал – Что ли я дурак, жениться на старухе?

Мама в слёзы, выбегает на кухню, громко стукнув дверью. Так вот в чем дело – папа в своей памяти молодой здоровый мужчина.

Да, папа был силён и духом и физически. В селе считался первым силачом и вполне обоснованно. Долгое время жили в деревенском доме, все удобства во дворе, а вода из колонки приносилась исключительно папой, именно во фляге, именно на спине. Бывало и по две фляги: в каждой руке по одной. Восхищенные и завистливые взгляды, одобрительные кивки, крепкие мужские пожатия – сплошные аплодисменты!

Папка красивый, глаза серо-голубые, нос прямой, рот мужской, сжатый, отсюда и губы кажутся почти узкими. А волосы, густая вьющаяся копна! Руки сильные. Папа, как теперь принято говорить – качок и следит за своим телом, духом, здоровьем, никаких вредных привычек, разве что рюмашка за столом по случаю. Стоит ли описывать дальше папину внешность, думаю, достаточно упомянуть беседу дочери с её подругой, где девчонка - старшеклассница восклицает: - Оль, ну как мне твой дед нравится! Эх, был бы он лет на двадцать моложе….

А его настоящая страсть – книги, чтению предается при любой возможности, откуда и кличка в молодости –«студент».

Жизнь гнула, да не сломила. Потеря сына – самая большая боль и скорбь в его жизни, в нашей семье. И если мама периодически поддерживала себя назначенными врачами препаратами, то папа надеется только на себя, на свою волю, силу. БААХ – и подарок маме на 50 – летие совместной жизни – их золотой свадьбы - венчание в церкви. Мама боялась озвучивать свою мечту. А папа расщедрился, дозрел. Решил искупить свои ошибки. А у кого их нет? Семья была счастлива! Чуть позже оказалось, что совсем ненадолго...

Мутные видения из прошлого цепко обступали и не ему давали покоя. В воспаленном мозгу картинки менялись одна за другой, отдавая гулким эхом молодой и счастливой жизни. Именно поэтому он видел и ощущал себя полным сил, и если сознание возвращалось в реальность, то папе не становилось от этого легче. Вот он и рвался душой в цветущую молодую жизнь, старался разглядеть её вокруг себя, страшно волновался, боясь пропустить что-то важное. Бедный папа.

Но жизнь неумолимо берет своё.

И вот он, мой самый родной и близкий человек, обреченно лежит на постели – своём уже предсмертном одре – и беспомощно пытается вглядеться в лица уже давно несуществующих людей, которые в очередной раз вызывающе явились к нему, будоражат и своими знаками что-то сообщают или даже предупреждают о недалеком грядущем часе…

Время от времени глаза становятся ясными и понятливыми и мне хочется заткнуть уши зажмурить глаза и уйти убежать исчезнуть лишь бы не чувствовать себя подлой предательницей, ничего так и не сделавшей для папы.

Пятничный вечер. После утреннего вердикта врачей, я заставила себя пойти в магазин со списком продуктов. Надев беспечную маску на лицо, и старательно обходя вензеля весенних луж, я чётко осознавала, что это последние дни моей беззаботной жизни. Комок этого осознания колючим ёжиком застрял в горле, но я силой заставила себя насладиться этим пока еще добрым для меня солнышком, уютным весенним вечером, родом из моего далекого и такого благополучного Детства.

Я глуповато и нелепо улыбалась его лучам, будто заключая сделку на продление моего душевно-духовного комфорта. Всё будет, знаю точно, всё, и пока горе не подкосило мои колени, до тех пор, пока он еще со мной, пусть ничто не омрачит мои мысли, мою радость, моё сознание…

Кто-то из мудрых изрёк – Смерти нет, пока жива память…

Хочется добавить, что она ещё и страшная штука, готовая и казнить и миловать.

Папины последние минуты навсегда врезались в мою память. Я отлучилась в самый неподходящий момент своей жизни и долго проклинала и терзала себя этим. Но что случилось, то случилось.

Когда неизбежное всё же произошло, мне позвонила сестра поставила перед фактом. Вой оглушил уже спящий ночной дом. Мне говорили родные, что своим поведением я его держу - не отпускаю - мешаю и мучаю и они отправили меня домой буквально на полчаса - час. Папе этого хватило, чтобы оттолкнуться от меня и уйти, перед этим, вывернув мою душу наизнанку. А она ох как рыдала, билась в агонии, и если бы нужно было оценить боль я бы приравняла свою душу к телу со снятой, содранной заживо кожей...

Но папа неумолимо уходил, рвал нить между нами. Наши души прощались на неизвестное нам время, оттого мне и было несусветно больно, больно дышать, думать, плакать…

Уже утром я сообщила подруге по телефону, что папа взял и умер... Идиотская трактовка.

На тот момент я так и считала себя виновницей в произошедшем, невзирая ни на уверения врачей, ни на папин диагноз. Мне казалось, держи я его и дальше за руку, он бы выкарабкался и вместе мы бы прорвались… Самое досадное, что я и теперь временами так думаю…………