Олег Александрович ОХАПКИН родился 12 октября 1944 года в только что освобожденном от Блокады Ленинграде.

Отец - Александр Васильевич Охапкин, офицер пожарной охраны, родом из Тверской губернии. Рано оставил семью. Мать - Анна Ивановна Соколова, ткачиха. Бабушка - Ольга Григорьевна Соколова, работала в детском саду вместе с Евдокией Ивановной Горшковой, занимавшейся воспитанием Олега (из-за болезни матери) с 12 лет.

Е. И. Горшкова была в среде почитателей отца Иоанна Кронштадтского. Религиозное воспитание Олега было в духе свободного религиозного творчества отца Иоанна Кронштадтского (как известно, последнего не очень одобрял К. П. Победоносцев, который любил в Церкви «тихих тружеников»). В юношеские годы вместе со своей воспитательницей он часто посещал монастыри, где было живо старчество.

В 1957-1958 пел в хоре Александро-Невской лавры. В 1961 году окончил Архитектурно-художественное ремесленное училище. Затем поступил в музыкальное училище им. Мусоргского (класс вокала). Параллельно работал маляром, осветителем и статистом в Малом оперном театре (1963—1965), певцом в хоре Ленинградского радио и телевидения под управлением Г. Сандлера (1965-66). Однако в 1966 году оставляет музыкальное училище, окончательно решив посвятить себя поэзии. В 1966 - год смерти А. Ахматовой, пришел в литобъединении «Голос юности» к Давиду Яковлевичу Дару.

Служение поэзии требовало новой организации жизненного времени. Устраивается рабочим в Эрмитаж на зимнее время (1966-70), а летом - в археологические экспедиции по Средней Азии, Архангельской области, в геофизическую экспедицию в Якутию. Конец 60-х ознаменовался судьбоносными встречами с И. А. Бродским и Н. А. Козыревым. Художественное творчество первого и научное - второго существенно повлияли на формирование собственного стиля Олега Охапкина. В 1970 году становится литературным секретарем лауреата Сталинской премии писательницы Веры Пановой (жены Д. Дара), а через год по их рекомендации был принят в профком литераторов при Союзе писателей. С открытием в 1971 году литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского, работал некоторое время и секретарём директора этого музея. С 1979 по 1986 - эпоха литературного подполья с непременной работой оператором газовой котельной.

За этот период подготовлены поэтические книги: «Ночное дыхание» (1966-68), «Возвращение мест» (1969), «Душа города» (1968-69), «Моление о Чаше» (1970), «Времена года» (1970-71), «Посох» (1971-72), «Высокая цель» (1973-74). В 70-е несколько стихотворений и поэтических переводов были опубликованы в официальных изданиях, однако большинство рукописей расходилось в самиздате. Стихи печатались в машинописных журналах «Обводный канал», «Часы», «37», «Вече» (Москва) и других. После публикации в альманахе «Аполлон-77» стихи Охапкина начинают печататься за рубежом: в «Антологии Голубой Лагуны», в журналах «Грани», «Время и мы». «Эхо», «Вестник РХД».

В этот период он один из самых активных участников самиздата двух столиц. В 1976 году у него на квартире состоялся первый семинар «Гумилёвские чтения» под руководством литературоведа И. Мартынова (сейчас живет в США). В 1978 стал соредактором религиозно-философского журнала «Община» (печатный орган междугородного христианского семинара). В 1980 было возбуждено политическое дело в отношении главного редактора этого журнала В.Пореша (ст.172 УК СССР) по которому О. Охапкин проходил свидетелем. Обстоятельства этого дела сильно подорвали его психофизическое состояние. В 1984 году он впервые оказывается в психиатрической больнице. С тех пор он периодически вынужден был находиться там не всегда по медицинским показаниям.

В конце 1981 по инициативе И. Адамацкого, Б. Иванова и Ю. Новикова, по согласованию с управлением КГБ и Ленинградского отделением Союза писателей СССР создается «Клуб-81». Он становится членом этого Клуба в числе иных 70 представителей независимой культуры. Благодаря деятельности «Клуба-81» произошла легализация авторов самиздата. Это новое литературное образование выпускает в 1985 году в Ленинградском отделении Союза писателей сборник «Круг», в числе авторов и Охапкин. Это было его первой официальной публикацией.

Первая книга стихов (написанных в период с 1968 по 1973) вышла в 1989 году по-прежнему усилиями друзей. Ее готовит в своем парижском издательстве «Беседа» философ Татьяна Горичева. Однако в период Перестройки его стали активно печатать толстые литературные журналы «Звезда», «Нева», «Аврора».

В 1990 году вступает в Союз писателей России (разделившийся к тому времени), примкнув к его либерально-демократическому крылу под названием «Апрель» (ныне- Союз писателей СПб), что не удивило его друзей в другом православно-монархическом крыле. О. Охапкин всегда был чужд политических разборок и дружил со всеми «с кем приводил Бог дружить».

Маленький сборник стихов «Пылающая купина» 1990 года, выпущенный под эгидой Союза писателей (блок книжек вновь вступивших авторов назывался «Октава») - вершина официальной карьеры Охапкина. Последующие две книги опять издали друзья. В 1994 году к 50-летию книга поэм «Возвращение Одиссея» и к 60-летию книга «Моление о Чаше» в издательстве Дмитрия Шагина «Mitkilibris».

Усилиями его друзей-демократов была учреждена в 1995 году литературная Державинская премия, первым лауреатом которой был избран именно «православный поэт Олег Охапкин». Премия дана ему «за развитие российской оды».

Умер Олег Охапкин утром 30 сентября 2008 года в психиатрической больнице № 5, не пробыв там и суток. По уникальному стечению обстоятельств в том месте, где и родился. Ранее старинная больница у Троицкого (Измайловского) собора была родильным домом, а семья Олега жила поблизости, на Фонтанке у Египетского моста.

Отпевание состоялось в Петербурге 4 октября 2008 года в Церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади. Отпевание совершили о. Константин Константинов и друг поэта о. Борис Куприянов. В этом храме отпевали А. Пушкина, О. Григорьева. Похоронен на Волковском православном кладбище (Пещерская дорожка).

 

Олег ОХАПКИН

ТАЙНОЗРИМЫЙ МИР

В тиши ночной какой-то звук,

Он тянется звучаньем к небу

Быть может, самолета лук

Натянутый — стрелой к Эребу.

 

Летит — звучит в ночной тиши,

Как слово явленное тайно.

Его тональность, запиши,

Гудит над миром неслучайно.

 

Там люди в темноту летят,

Мотор в пространство их уносит.

Заплачет в темноте дитя,

Быть может, есть у мамы просит.

И Ангел тихий в тишине

Летит над сном живого мира.

Двоих соитие во сне.

Тиши тональность строит лира.

 

Звук — это жизни сонный звон,

Словесной ткани колебанье.

А самолет — тревожный фон,

Страницы шелест и сгибанье.

 

Автомобиль прошелестит.

И снова в мирозданье тихо.

Душа тот звук в себя вместит,

И тайно слышно в мире Лихо.

 

Страдает тайнозримый мир.

Горят огни, ночные окна.

Звучит, как тетива, эфир.

В болотине бочага мокнет.

 

И от зеванья мокрых глаз

Вперяется в ночную тайну,

И постигает связь

Того, что в мире неслучайно.

 

Открытья. Там — А new born king.

В соитии исходит семя.

И слово вещее из книг.

Идет полуночное время.

25.03.2008

* * *

Опять ночная тишина.

И сердце вновь наизготове.

Ночная тишь опять слышна.

Но сердцу жизнь как будто внове.

 

Высоко Ангел пролетел,

Мой быт ночной благословляя.

Невидим Ангел в мире тел.

Но тишь, всю тайну проявляя,

 

Мне говорит, что рядом он

Парит на крыльях распростертых.

Его явление как сон —

Благословить живых и мертвых

 

Пришло. И чувствует душа

Живое то благословенье.

И Ангел, медленно кружа,

Не улетает. На мгновенье

 

Он замирает в вышине

И молит Бога в тишине

О всех живущих на земле.

Его моление и мне

 

Ночной покой потайно дарит,

И мой чувствительный чувстварий

Мне говорит о высоте,

Где Небожитель в чистоте

 

Мне чистой ночь творит молитвой,

Как перед жизненною битвой

 

Меня благословляя жить

И подвиг жизни завершить

Моей кончиной просветленно.

Высоко Ангел неуклонно

 

Меня хранит. Я благодарен,

И мой чувствительный чувстварий

Мне говорит, что Небожитель

Моей молитвы совершитель

 

И от беды меня хранит.

Благословляю неба вид,

Стихотворенье завершая,

И духа к нам любовь большая

 

Мне мир ночной покой дает

И дуновенье чистой веры.

Так Ангелов живых примеры

Даруют нам ночной покой.

 

Прислушайся, то дух поет,

Хранитель Ангел дорогой.

Он в мире с грешником, с тобой.

29.03.2008

* * *

Весенний полдень. Птичка прилетела,

Поет. И радостен напев.

Машина на снегу прошелестела,

Слегка тревожно прошипев.

 

Весенний полдень. Рядом птичка

Поет. И радостен мотив.

И птичка вся-то невеличка,

И ком к гортани подкатил.

 

Поет и радуется полдню,

Так начался весенний день.

Певец мне настроенье поднял —

Певец весны, певец Господень.

Поет. И петь ему не лень.

29.03.2008

* * *

Воспоминания встают,

Вся жизнь живая, прожитая.

И слышу: Ангелы поют

Как при дверях открытых рая.

 

И мне бы нынче умереть.

Я слышал все. Чего же боле!

Но рано. Не приходит смерть.

Еще не все сыграл я роли.

 

Вся жизнь встает передо мной.

И плачу я, прощаясь с жизнью,

Уже присущей мне иной...

Знакомлюсь я... И дешевизны

 

В ней нет. Падите прочь, профаны!

Я плачу, ибо жизнь прошла.

Я вспоминаю мамы Анны

Сопрано. Как она могла!

 

Уже ли встречусь с ней, однако?

О, до чего же смерть темна!

Я был бы с нею одинаков,

Но смерть передо мной — стена.

 

И что за ней? Уже ли знаю?

Конечно, нет. И вот грущу.

Быть может, арка там сквозная?

О, как я это все вмещу?

 

Я выпил пиво. Сигарету,

Грустя, спокойно закурил.

И сердце окунул я в Лету.

И с горечью проговорил.

 

Чего не знаю по-французски.

Вся жизнь мне вспоминалась враз.

 

И я сказал тогда по-русски, —

Друзья, о, как любил я вас!

 

Теперь прощаюсь. Что мне боле?

Я выпью пиво. Закурю.

Я не сыграл последней роли,

При дверях вечности стою.

 

И все французская попевка

Грустит во мне. Прошла ведь жизнь.

И с пивом протекает Невка

Уже без лишних дешевизн.

12.04.2008

* * *

Еще, быть может, доживу до мая

И расцветет внезапно жизнь моя.

Моя и зимняя, немая…

Ужель услышу соловья?

 

Быть может, доживу и до кукушки

И накукует годы мне.

Быть может, Александр Сергеич Пушкин

Мне сам приснится при Луне?

 

Быть может, доживу до лета,

И будет Пушкина мне день.

Жизнь без привета, без ответа,

И я безжизнен будто пень.

 

Но вот росток. Чего уж боле?

Черемухи на завтра цвет.

И нет ни грусти и ни боли,

Да и отчаяния нет.

 

Я выпью пиво. Сигарету

Свою спокойно закурю.

О, жизнь! О, грусть, и жизнь поэта!

Тебя за все благодарю.

 

И впереди, быть может, лето.

И впереди еще плоды.

Еще цветенье бересклета,

Теченье радостной воды.

 

И ни одна, быть может, сигарета,

О, только, только б без беды!

* * * *

НА ПУТИ В ЭММАУС

На пути в Эммаус не горело ли сердце?

На пути в Эммаус не явился ли Бог?

На пути в Эммаус надо нам осмотреться

И избрать в Эммаус одну из дорог.

На пути в Эммаус преломление хлеба.

На пути в Эммаус повстречался Христос.

На пути в Эммаус сомневаться нелепо.

На пути в Эммаус встал о Боге вопрос.

И когда я прочел то Евангелье жизни,

Все сомненья рассеялись и отошли,

И вся жизнь встала вдруг при ее дешевизне

Воскрешеньем от смерти. Мы Бога нашли.

И загадочный Бог объяснил все желанья,

Объяснил мое сердце и кто я такой.

И сомненье прошло, над бедой провисанье.

И поверил я в Бога, и стало легко.

Так наш путь до Воскресшего стал объясненным,

Что воскресе Христос и явился как Бог.

И запомнился мне дух благого веселья,

И с тех пор я уже стал не столь одинок.

Появилась в душе несказанная вера.

Я спросил: — Не горело ли сердце мое?

И запомнилась мне Пасхи той primavera.

И о Боге великом дыханье поет.

И запомнил я звон — Пасхи звон колокольный,

Как я свечку поставил иконе Христа.

На пути в Эммаус я стал безглагольный,

И в объятья вбирала меня высота.

И воскресшее сердце горело и билось.

Бога слышало тайное сердце в груди.

И воскресшему Богу сердце молилось.

И пасхальный колокол, слышу, гудит.

Он зовет отложить все свои попеченья

И пойти за Христом на пути в Эммаус.

И от веток дохнул дух зеленый, весенний.

И меня посетила несказанная грусть

На пути в Эммаус — это было под вечер.

И с надеждой тонул я в объятья Христу.

Это было при совести бедственном свете.

И запомнил я праздник, его высоту.

* * * *

САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ

 

Кто там скачет, хохочет и вьюгой гремит?

Это Санктъ-Петербургъ. Бронза, хлябь и гранит.

Не Орфей, не Евгений, но, ветром гоним,

Со стихией — стихия — беседую с ним.

Петербург — это больше чем город и миф.

Слышу вой проводов. Это — лирный прилив.

Город мой! Всероссийский, аттический бред!

Сколько слышал ты диких и тихих бесед!

Не твоей ли красы золотая тоска

Нашей лирной грозы изломила каскад?

Я люблю твой знобящий, завьюженный вид,

Город жизни моей, жуткий сон Аонид!

Нет, не Тибр и не море — студёная зыбь

Петербургской Невы, инфлюэнца и грипп...

И не стон Эвридики, но струнная медь

Будет в сердце гранита нестройно греметь.

За надрывную муку орфических струн, —

Заклинаю тебя, Фальконетов бурун, —

Вознеси мою душу превыше коня,

Или призрачный всадник раздавит меня!

Но за дивную мощь триумфальных громад

Я готов и к погоне, и к визгу менад.

Кто там скачет? Ужели незыблемый конь?..

Сколько русских певцов — столько грузных погонь.

Сколько грустных провидцев, над каждым — Ликург.

Кто там скачет? То — Кастор. Держись, Петербургъ!

И за ним — Полидевк... Диоскуры в ночи.

Это Пушкин и Лермонтов к вам, палачи!

Это Клюев и Блок по пятам, по пятам...

Ходасевич, Кузмин, Гумилев, Мандельштам...

И Эриния с ними — Ахматова... Ах!

Я еще там кого-то забыл впопыхах...

Но довольно и этих. Стихия, стихай!

Эх, Россия, Мессия... Кресты, вертухай.

 

1973 г.

* * * *

Как быстро тает жизнь.

Как быстро тает

Была весна. А нынче лист

уж облетает.

 

Вчера был май,

а нынче дождь разводит сырость.

И жизнь моя,

наверно, мне уж отоснилась.

 

А был полёт! Страстей полёт!

И Высота!

Теперь же лёд. Холодный лёд.

И Пустота

 

Далёкий бег. Мечтаний бег:

к вершинам, славам...

А нынче снег. Ложится снег

почти как саван.

 

* * * *

Вот птичка малая, ночная

Запела вдруг и продолжает петь.

Душа печальная, я знаю,

Тут встрепенулась — тоже ведь

Когда-то певческой была и тоже пела.

С тех пор молчит былая медь.

А ведь счастливою умела

Быть — не хотела умереть.

Теперь хоть птичка взволновала

Её и разбудила вдруг

Всё, что на сердце разом пало, —

И слух весенний, и испуг.

А ну как птичка петь не будет,

И снова залетейский мрак

Войдёт мне в душу и разбудит

Психиатрический гулаг,

И снова стану я несчастным,

Каким когда-то Иов был...

Но птичка весело, с участьем,

Передаёт весны мне быль.

Весна — она разбудит птичкой.

И встрепенётся вновь душа.

А скоро — красное яичко,

И жизнь, быть может, хороша

Покажется хотя б на время —

Пройдет убойная печаль,

Невы владычественной стремя

Качнет, как лодку о причал,

Мое тяжёлое томленье —

Все мысли Иова в ночи.

Быть может, даже умиленье

Меня коснётся. Но молчи!

Спугнуть, пожалуй, радость можно,

И птичку певчую тогда

Уже пропустишь. Невозможно.

Весна. Томленье и года.

И усыпительная ночью,

Как безучастье, — тишина.

А ведь явилась мне воочью

Весна. И стало не до сна.

Вот птичка малая запела.

Её я ждал и слышу, весь

Как встрепенулся. Что за дело!

Ещё я жив в природе здесь:

А завтра запахом черёмух

Разбужен буду. Я застал

Цветенье радости у дома.

Жизнь будет вечно — я читал.

 

2000