Крупицы памяти. Запомнил я мало деталей, подробностей, фактов из многочисленных рассказов своей мамы Гити Шехтман, да сохранится память о ней благословенной. Что помню… Шехтманы происходили из Винницкой области, Бара. Мой прадед Моше-Вигдор (в его честь меня назвали Моисеем (Моше). Он являлся шохетом, возможно, потомственным. Из семьи знал его родного сына Мотю (Еврейское Мужское имя). Еще возможно кузена деда, отца мамы Эйню Хазина. Оба они пошли по линии светской. Мотя – суконщик, имел небольшое производство: его сукно с торговой маркой - использовали на импорт. Он овладел всеми знаниями, приемами техники: регулировал, ремонтировал станки немецкого производства. Хазины жили на западе, на границе. Держали питейное заведение. Эйня по натуре человек рисковый, предприимчивый, в молодости связан с контрабандистами. Чем помышляли – этого не знаю, не помню, а спросить у мамы не могу. Знаю, в последние года жизни мой дядя Марк (Мордехай) Цейтлин, муж моей тети, старшей маминой сестры Эсфирь (Эстер) – составил дерево семей Цейтлиных и Шехтманов. Жена Моти Таня не родила ребенка. Всю долю своего Женского сердца она отдала детям брата. Тот погиб на фронте. Жена его Берта с двумя детьми эвакуировались в Казахстан. Мотя с женой и ее родственниками проживали, возможно, в Шевченко. В Киев они вернулись вскоре, после нас. Дядя Цейтлин взял Берту своей помощницей в бухгалтерию. Они получили комнатку в здании ипподрома. У нее сын Давид, плаксивая дочь Аня. Обиженно пела-декламировала: «Были у бабуси – два веселых гуси…» Помню: играли мы с Давидом среди посевов и полыни - по сюжету недавно вышедшей книги Льва Кассиля «Дорогие мои мальчишки». Сюжет напрочь забыл. Запомнил точно: Давид несколько меня моложе – постоянно выставлял себя первым. Командовал. Никогда я не задумывался: мальчишеская это заносчивость? Уже повзрослев – никогда у меня не появлялось желание с ними, встретиться. Кажется, приглашали и даже… Примерно в 1962 или 63 умер мамин дядя Мотя. Я тогда участвовал на его похоронах. Собрались мы в больничном морге: приехали за телом. Рабочий спросил: «Надо обмыть?» Все более близкие родственники-Мужчины промолчали. Я один ответил: «Обмойте!» На похоронах встретил всех наших родственников – и даже некто незнакомый… Скромно похоронили… + Литературным творчеством я занялся довольно рано. Все учился. Наполнял знаниями, опущенное в своем детстве-юности. Все родственники знали о моем увлечении. Как кто относился к моим занятиям – не знаю. Не интересовался. Зачем? Но вот… В чьей фантазии явилась идея… Я ко времени тому, да и по сей день холост… И вот Таня, Берта, сама Аня – нашли, выбрали жениха: меня! Ни с того-сего – приехала к нам эта рохля Аня… И надо такому случиться: во второй половине дня, после бурной оттепели – задули ветры, ударили заморозки… Все тротуары города превратились в скользанки. В Киеве часто случались оледенения с очень опасными сракопадами, но в тот день-вечер произошло нечто невероятное: весь город превратился в сплошной каток. Аня у нас заночевала. Моя мама переволновалась больше всех: надо сообщить Берте! Ни у нас, ни у них нет телефона. Аня не проявляла беспокойства. Даже видно, ее устраивает эта ночевка в нашем доме. На следующий день я ее отвез на массив. Интереса к ней и общению с Давидом не проявлял. Больше у них не появлялся. Больше всех затаила на меня обиду Таня… Как-то узнал: у нее в США живет брат, тоже Шарфштейн, как и Давид. Она отправилась в продолжительную поездку. На обратную дорогу брат покупал билет – в Киев. Рейсом Американской кампании. Но Таня настояла: билет сдать – полететь готова она только на самолете «Аэрофлота». Запуганы советские все люди? Остерегалась «осложнений»? Не знаю! Такое случилось, да и происходило. Как-то по возвращению – Таня посетила наш дом на Никольской Борщаговке. Разговаривала с Яном, мужем моей сестры Раисы (стала Рутой). Я зашел в комнату… Таня рассказ свой сразу прервала… Я тогда не придал этому никакого значения: проводил ее до остановки автобуса…. Через несколько лет прошел слух между родственниками – приезжает брат Тани из США: на предстоящей книжной выставке в Москве 1979 выставляется продукция его издательства. Таня со всеми родственниками собирается в Москву. Блуждал с интересом я по выставке. В Американском одном павильоне наткнулся на гида или владельца издательства с табличкой на груди «Shraffshteyn». Так это он?! Оказался он – в моем понимании – полным идиотом. Я Английского не знаю. Говорил на Русском: некто переводил – но только мои слова. Ответ мне не переводил. Такой однопоточный перевод. Я сказал: «Приедут Таня, Берта, Давид…» - он: ноль внимания. Пожаловался: я – писатель, но книги мои не издают. «Вы не знаете что делать? Идите к другому издателю». Сразу вспомнил дурочку Аню… Ушел… + Еще до отъезда в Москву – я подготовил небольшую пачечку своих рукописных визиток: для представления и знакомства. Верно, не одной не пришлось воспользоваться. Перед возвращением домой – решил купить продукты: ведь в верноподданном Киеве ничего мясного нет в продаже. Вблизи от Киевского вокзала, возможно, площадь называется Смоленской, почти напротив здания МИДа расположен очень хороший гастроном. Купил в нем пару курей и колбасу. Я с чемоданом, да в руке держу сверток… В нем – и мои визитки. Положил на время, пока говорил с продавщицей – и забыл! Уехал – без свертка… Тот год у меня оказался самым сложным, неприятным… Летом – 29 июня умер мой отец Ицхак (сохранится о нем память благословенной)… Вернулся из Москвы – получил повестку из военкомата. Мне уже 44 года… С какой стати, зачем? Явился в назначенное время: в военкомате службу несет медицинская комиссия – молодых парней забревают на службу… А я зачем тут? Меня просят ожидать… Ожидаю в трусах… часа два… Вдруг появляется известная мне личность… Отец мой, надо сказать… Среди других болячек- болезней у него катаракта обоих глаз. Капал я вечером ему в глаза витаминные капли. Но вот: попал отец на проверку к врачу-окулисту Никифоровой. Как специалист, ничто – она, но за плату пообещала отца отправить на операцию. Но она хитрая! Понимает: после нескольких инсультов у отца – этого делать нельзя. Тогда для самоспасения – она направила отца к нескольким врачам: те «подмахнули», не глядя. И еще отправила – к районному врачу-психиатру. В нашем Ленинградском районе такого врача нет: направили отца в соседний район… Надо дополнить: в план Никифоровой входит – полная слепота на оба глаза: только после этого она может выдать направление на операцию. Отец перестал позволять капать в глаза – довольно скоро ослеп. Без моей помощи попасть на прием к психиатру не может. Я и не знал: психиатр это? Указана только фамилия врача и адрес. Привез отца… Там собралась довольно большая очередь: автомобилисты все получают разрешение на права… Несколько человек вполне сомнительной внешности… Дождались мы приема… Врач задает отцу дурацкие вопросы типа: «В каком году победно закончили войну?» Я возмутился: отец прошел нацистский плен и войну – задает такой вопрос… Впрочем, сам врач разобрался с отцом: нельзя делать ему операцию – в таком состоянии. Но Никифорова… Пообещала: направит на операцию – вне зависимости от мнения психиатра. Обидно до невероятия: такая корыстная Никифорова эта – Еврейка, замужем за Никифоровым… … И вот в группе врачей комиссии военкомата, главным оказался знакомый врач-психиатр – мне задает нелепые вопросы. Я человек юморной, заводной – выставил его на посмешище. Чего мне бояться? Еще и дополнительные обстоятельства побудили меня попросить вызов из Израиля – для переезда на ПМЖ в эту Ближневосточную страну. Вызов мне прислали уже после смерти отца… Решил я: воспользуюсь вызовом – выеду, вывезу останки отца… Это уже – к концу года: начал оформлять… Документы наши – в ОВИРе не приняли. Не приняли и все! Тогда я отправил документы в Приемную Президиума Верховного Совета СССР. Из Москвы документы переслали в Киев… Меня вызвали на прием… Меня водили за нос несколько месяцев… В процессе этого – произошли со мной важные события. Я трудился не по специальности своей инженера лесного хозяйства – в продажном Киеве без знакомства и взяток на работу по специальности не устроишься. Не только по моей довольно редкой специальности. Трудился страховым агентом в 1979. Временами находился с хороших отношениях с начальницей Витовой Людмилой Ивановной, ее отец Украинец, а мать Гречанка. Отец председатель известного колхоза возле курортного Бердянска. Она воспитывала двух девочек-близнят. Относилась ко мне хорошо. Имела не меня виды – в смысле готова принять в качестве мужа. Она по внешнему виду – высокая жердь, я даже назвал ее глистой. Сразу сообщила: в начале января 1980 в инспекцию приходил человек из органов КГБ – мною интересовался. Вкратце обрисую обстановку. В конце 1979 СССР ввел войска в Афганистан: началась война. Не все обошлось гладко в смысле «единогласного одобрения» «единства партии и народа»… В начале января из Москвы в Горький выслали академика Андрея Дмитриевича Сахарова. С этим одновременно выбросили силовые методы, репрессии против инакомыслящих. В число их – и я попал. Никогда не являлся инакомыслящим. Свободный писатель. В 1976 и 1978 двумя емкими порциями свои произведения отправил Союзу писателей СССР и ВААП (Всесоюзному агентству по авторским правам). Никакой пользы от этого поступка не имел, но «открыл свою тайну». 28 февраля по приказу мне объявили выговор. А на следующий день – уволили. Приказ подписала помощница начальницы, а сама Витовая оказалась больной. Редко 29 февраля случается – раз в четыре года. Оказался таким коварный «Женский юмор»: в эту именно дату уволили меня с работы «по статье». Напомнить надо: 1980 – шел Олимпийским, закручивали гайки повсюду. Особенно развонялись партийные идеологи, а администраторы… Против меня готовили «сталинградское сражение» в суде, особенно усердствовала Валентина Крепкер: она Немка, секретарь парторганизации. Суд прошел удивительно мирно, без происшествий. Назначенный мне защитник спросил: какой проступок я совершил между 28 и 29 февраля? Точной причины не знаю. Присутствовавшая на суде Витовая – на перерыве почти прослезилась… Суд отменил приказ… Появился я на работе… Начальница просит почти слезно – уволиться по собственному желанию. Посоветовала в какую инспекцию Госстраха перебраться. Начал я активно, но… Олимпийские игры начались 19 июля, почти накануне, 15 июля меня арестовали – увезли. Взаперти держали 52 дня… Не трогали. Я изучал обстановку… После возвращения домой и к работе – я засел над чтением специальной литературы. Написал две рукописи новелл. В Израиле издал их под одной обложкой под общим названием «Дурдом: общество в миниатюре. Дурдомовский гуманизм» | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
