Марк Котлярский В белый морок, в никуда Я протягиваю руки... Ю.Левитанский ...Бог мой, я даже не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо! Я даже не знаю, что с тобой, хватило ли у твоей семьи терпения, чтобы вынести все эти умопомрачительные бакинские события; вполне возможно, ты давно покинула апартаменты на улице Саляма Адиля и перебралась в какой-нибудь тихий российский городок. (И тогда... тогда мое письмо отправляется в неизвестность, в никуда, в небытие, но об этом почему-то не хочется думать. Хотя прекрасно понимаю, что такой исход наиболее вероятен. И все же... и все же... и все же...) Ириша, ты слышишь, я здороваюсь с тобой: Здравствуй, Ира, здравствуй, Ира Макарова. "Снова выплыли годы из мрака", и снова, как и десять лет назад, - вдруг, - неожиданно, - властно и нежно пробудилась какая-то неведомая щемящая сила, до поры до времени дремавшая где-то в отдаленьи; и - - сквозь пелену тяжелого сновиденья - - сквозь непонятные и невнятные символы - - мне было явлено - - твое лицо. Ты не поверишь, но это действительно так: вновь повторился т о т эпизод из сновидения десятилетней давности, когда - - когда - - незнакомая женщина со следами былого, - но тем не менее - присутствующего обаяния - - нежно и печально промолвила: - Я - Ира Макарова. Неужели ты не узнаешь меня? Но тотчас этот кадр ускользнул, промелькнул и забылся, а из каких-то черных линий, какого-то спиралеобразного вихря вынесло, выкинуло в мою сторону сконцентрированый сгусток света, и оттуда - - медленно - - медленно - - медленно - - покачиваясь на невидимых нитях, поплыл ко мне твой лучезарный облик, твое лукавое молодое лицо, обильно усыпанное веснушками. Я смотрел на тебя, шестнадцатилетнюю, юную, рыжую и чувствовал, как корявые спицы памяти впивались в меня, сминая кожу, и корявая боль воспоминаний раздирала все мое существо. ...Мы стоим на школьном дворе, возле школы номер 19, и это всего лишь второй класс, и я помню - - - отчетливо помню, - - - - вихрастая рыжая девчонка с веснушками. По-моему, это был второй "а" класс, педагога звали Ефросинья Семеновна, а потом ее сменила педагог, которую звали Тамила Шамсиевна, а может быть, все было наоборот. Но тебя я помню всегда. Вот ты, Катя Сулейманова и еще кто-то (не помню... не помню!) - у меня дома, это, по-моему, уже третий или четвертый класс. Мама моя что-то спрашивает у вас, вы что-то отвечаете (но что именно - я не помню, я только отчетливо это вижу; кажется, вы рассказываете о своих занятиях гимнастикой); затем - словно прорезается голос,как это бывает в кино, когда пропадает, а потом вновь появляется звук; и этот звук - звук твоего голоса: - Катя, - говоришь ты, - ну, чего ты стесняешься, покажи "свечку", и - - Катя, длинная Катя - прыгает на диван и образцово показывает "свечку". ...Подъезд твоего дома. Я провожаю тебя, не помню, как это получилось; по-моему, мы шли откуда-то шумной веселой компанией - и так получилось, что по дороге раздробились - каждый в свою сторону - и мне выпало идти вместе с тобой. (А это уже шестой-седьмой класс.) Я помню - помню - ты стоишь на ступеньках, собираясь подниматься на четвертый этаж, а я хочу сказать что-то и... не могу. Хотя мне хочется упасть перед тобой на колени и признаться тебе в любви (отчетливо помню это чувство, как и ту театральность, с которой мне хотелось это сделать). - Ну, все, - улыбаешься ты, - я пошла. И уходишь. Ты помнишь, Ириша, что вплоть чуть ли не до девятого класса нашим любимым развлечением была коллективная невинная игра под названием "ручеек"? И как замирало от восторга мое глупое сердце, когда мне удавалось, проскальзывая сквозь лабиринт, выхватывать неожиданно твою ладошку, а ты - ты сердилась, фыркала, но все это так, понарошку, и как же было мне тогда весело и хорошо. Я действительно помню многое, что связано с тобой. Я помню твою маму, возвращающуюся домой из детского садика, где она работала. Я помню твою сестру Таню, которая даже была у нас в классе какое-то время вожатой; и еще я помню, как сидел у тебя дома, а тут же сидели ее друзья; и чувствовал я себя как-то неловко - они казались мне такими взрослыми, и я робел, и даже, по-моему, сморозил какую-то глупость. Помню Таню твою беременной, и еще помню, что - если я не ошибаюсь - училась она в медицинском институте. Но вот что я никогда не сумею вычеркнуть из памяти: это - - тот маршрут, которым я проходил почти каждый день мимо твоего дома. С закрытыми глазами, через двадцать, тридцать лет могу описать я этот короткий маршрут. Вот он: я - - выходил - из своего подъезда, обходил с левой стороны хлебный магазин, прилепившийся к нашему дому, огибал будку часового мастера (ты помнишь, конечно, кто это был? дядя Саша, отец Иветты Мирзаян, он еще ходил с палочкой постоянно, носил в любое время года шляпу и каждый раз, когда видел меня, интересовался, как я поживаю...) и шел вдоль трамвайного полотна. Базар, прачечный комбинат, баня - нехитрые приметы нашего странного советского быта-бытия - кадры хроники, повторяющиеся изо дня в день, - все это располагалось неподалеку от пути моего следования в гастроном. И все это осталось в памяти только лишь потому, что каждый раз, отправляясь за покупками, я проходил мимо твоего дома, понимаешь?! - и каждый раз - каждый... - каждый... - я, затаив дыхание ждал: вдруг - - случайно - ты - появишься на балконе или в окне. ...Иногда ты улыбалась мне, чаще - злилась, заметив, наверное, пристальное мое внимание к твоему балкону. Почему-то сейчас, когда нам с тобой уже за сорок (знаешь: на самом деле, к своему возрасту я отношусь довольно-таки спокойно, но почему-то не могу представить, что т е б е - за сорок) - - так вот - именно сейчас - мне стало интересно: - а что ты думала обо мне тогда? - какие чувства испытывала? ...безразличие...? ...презрение...? ...насмешку...? ...досаду...? Или иногда было что-то другое? Неужели? ...Четырнадцатая школа. Спортивный зал. Гандбольный матч. Ты возглавляешь команду девочек нашего класса - ты - порыв, смятение, ты - с мячом в руках - взмываешь над штрафной площадкой: бросок! - го - о - о - л!!! - и растерянный вратарь вытаскивает маленький гандбольный мяч из сетки ворот. Но: стоп-кадр моей памяти зафиксировал тебя в тот момент, когда ты с мячом в руках взмывала в воздух, как бы - - парила - - над площадкой: этот бьющий в глаза рыжий свет твоих волос, это золото веснушек, эта бездоказательная порывистость. Кажется, в классе восьмом я вдруг вздумал сочинять стихи, и - конечно! - ну, конечно - первый мой опус был посвящен е й - - - Ире МАКАРОВОЙ. Поразили меня твои волосы, Рыжие, как огонь. Мучаюсь и страдаю я, Как заезженный конь. Вот так: не больше и не меньше. Но: мучался ли? Но: страдал ли? Но: любил ли? ...Когда-то сын моей хорошей приятельницы, Иды Мартиросян, непосредственный малыш-философ Вартан, рассказывая кому-то обо мне, заметил: - А э т о т - мамина ошибка. Может быть, и я был твоей ошибкой, или моей ошибкой являются воспоминания о тебе? Это странное чувство, Ириша: оно отнюдь не похоже на первую любовь, и уж - точно - ничего в ней нет от неутоленной жажды обладания, неудовлетворенного зова плоти. А может быть, есть жажда образа, бесплотного, как тягучая тень? Но я же ясно вижу тебя, осязаю, вижу твои глаза, волосы, лицо, тонкую фигуру, нежные руки. Иногда я думаю, что, может быть, ты - это обобщающий симол тоски по несбывшемуся, щемящая тяга к вечной нежности, недовоплощенного идеала. Но почему с такой странной закономерностью ты вдруг возникаешь из забвенья, приходишь ко мне в сны и напоминаешь о себе так, что становится не по себе?! так - что оголтелая, полусонная ночь смешивается с явью, и уже не понимаешь, в каком измерении находишься, проваливаясь, просачиваясь в воронку прошлого?! Когда мы встретились с тобой в последний раз, я спросил тебя, почему ты не ответила на мое письмо, которое я - в таком же безумном припадке - настрочил на обрывках бумаги и послал тебе, не надеясь, что это послание дойдет. Но, как ни странно, оно дошло, и ты прочитала его, но то ли не поняла, то ли не нашлась что ответить, а может быть, и не сочла нужным. Помнишь, мы встретились случайно в этом Богом проклятом третьем микрорайоне, неподалеку от стадиона, и на мой вопрос ты спокойно ответила: - По-моему, и так все ясно, ты сам все написал в этом письме... Я знал, что у тебя уже был ребенок (а вообще их у тебя - двое?), но мне ужасно хотелось знать, кто же твой муж. Но я так ничего и не выяснил. Почему-то мне казалось, что ты должна была выйти замуж за Юру Голубева, с которым стала встречаться еще до окончания школы. (Помню, как встретил вас на одном из школьных вечеров - вы зашли в зал, держась за руки, и лицо твое светилось сиянием неизъяснимой прелести. И еще помню, как я сказал как-то Юрке: "Ты понимаешь, с к е м ты встречаешься?!" - "Да!" - воскликнул он.) Но это, разумеется, плоды моей собственной фантазии. Боже, я многое отдал бы за то, чтобы узнать, вспоминала ли ты хоть раз обо мне за все это время - - - - или тот неожиданный эпизод с письмом остался для тебя странным эпизодом, сумасбродным моим поступком, не заслуживающим никакого особого внимания? Как объяснить тебе, Ириша, что, видимо, тебе суждено так или иначе присутствовать в моей жизни - - пропадать - и - вновь возникать, материализуясь в странных, изматывающе-тревожных снах - - я как бы выделил тебе отдельную страницу - - отвел тебе, как сейчас говорят, отдельный сайт, и в нем - в виртуальной реальности - ты пребываешь всегда. Но я-то з д е с ь - в мире, который далек от тебя; в реальности, о которой, скорее всего, ты не знаешь ни-че-го. Я - здесь, на Святой Земле, на Земле Обетованной, в Палестине, Израиле, Эрец Исраэль, Эрец ха-Койдеш - говорят ли тебе что-нибудь эти звуки, как говорят они мне? Если бы я только знал, что это письмо дойдет до тебя, - я бы исполнился красноречием и рассказал бы тебе, Ириша, о золотом Иерусалиме и поднебесном Цфате, печальном Назарете и лукавом Тель-Авиве, кучерявой Хайфе и розовощеком Эйлате. Но куда я пишу? Боже, кому я пишу? В какое далекое никуда? В какой белый морок я протягиваю руки? Нет-нет, я пишу и не надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, но все же - - Боже, сотвори мне удачу. Если это лихорадочное, странное и длинное письмо дойдет до тебя, Ириша, прошу тебя - - снизойди! - и черкни пару строк. Почерк твой стремительный и четкий, округло-наклонный и лукавый. Улыбнись, читая эти строки. Ира, Ириша, Иришка, Ирина Михайловна Макарова, моя ненастная рыжая звезда, виртуальная невеста всей моей непутевой жизни. |