ГЕРМАН

 

Прямой, широкий бульвар ведет к набережной. Там, за каменным парапетом, плещется океан. Он еще далеко, идти минут пятнадцать. Но мы не торопимся. Вырваться с железной коробки на три-четыре часа чтобы немного отдохнуть, развеяться, размять ноги и при этом торопиться – это идеотизм. По краям дороги - высокие пальмы с огромными листьями. Теплый, приятный ветерок, дующий в сторону океана, срывает некоторые из них и кидает нам под ноги.

Нас трое. Я, Серега и Герман – пассажир, взятый намина рейде Бальбоа вчера ночью. Ему легче – он не болтался три месяца в море, а гостил у своей дочки в Панаме, вышедшей замуж за местного негра. Герман – художник-портретист. Наш, питерский. Ездит к дочке каждый год. Злые языки утверждают, что срывает в Панаме хорошие бабки, рисуя портреты местным богатеньким буратинам.

«Ну правильно! Сдал п… в эксплуатацию и доволен! Она там ему рекламу сделала, вот и жирует!», - это наш хитрован помполит. Увязался раз за Германом в город, хотел, видимо, на халяву за его счет хотя-бы в ресторане посидеть. Не вышло. Вои «Помпа» и злится на него.

«Самолетами не летает! Все с нами катается, денежки экономит!»

Да ладно тебе, помпа, в чужий карман залезать. В свой лучше смотри. Хотя, вы, помполиты, все такие. Вас не переделаешь.

Вообще, Герман – чувак ничего. Нам он нравится. Хоть и жмотистый, но мягкий, добрый с юмором, и какой-то по-детски наивный и совершенно непрактичный. Полный антипод среднестатическому мореману. Его появление в нашей волчьей стае внесло в скучную жизнь судна довольно свежую струю. Видимо, поэтому и проблем с нами у него никаких нет. Первое развлекательное шоу он устроил нам еще в Бальбоа, когда вслед за чемоданами, стал грузить на накатную палубу сильно подержанную «Ладу» восьмой модели. Слегка помятое крыло, ржавчина кое-где, почти лысая резина… Ну а что там внутри, одному продавцу известно.

Ну ладно, это было бы простительно какому-нибудь молодому неопытному матросику где-нибудь в Антверпене. Но тащить это ведро из Панамы, да еще Герману!.. Дочка, приехавшая вместе с мужем проводить отца, посмотрев на такое дело, выдала с явно напускным акцентом (и когда он успел у нее появиться?!), следующее заключение: « Папа! Тыыи нас поозорииишь! Нээ мог что-ниыбудь получшее подобрать! Ведь пооолно всего быило!» «Да как … ну … вообще-то … ну пусть будет»,- растерянно изрек Герман, никак не разрядив всеобщего недоумения.

«И сколько ты за нее отдал?»,- спросил третий штурман Володя, ближе всех стоящий к художнику с его сокровищем.

«Две тысячи долларов».

?????????!!!!!!!!!!

Если бы в этот момент на накатке появился сам президент Соединенных Штатов, это произвело бы куда меньший шок. Половина команды, наблюдавшая опупею, моментом лишилась дара речи. Из глотки старпома непроизвольно вырвался звук, похожий на птичий клекот и застрял между языком и небом. Глаза помполита закатились куда-то вверх, видимо призывая Небо в свидетели этого безобразия. Дочка, в благородном ужасе разявив рот и выпучив глаза, молча взирала на отца как на анаконду из джунглей. Ее муж – здоровенная горилла, похожая на Майка Тайсона, стоял невозмутимо, но тоже проглотив язык.

Дело в том, что такое «ведро» в Европе можно было взять баксов за пятьсот, ну а тут, в Панаме – вообще за двести-триста. Немая сцена затягивалась. У всех явно «завис компьютер»… Герман представлял собой жалкое зрелище. До него, сначала ничего не понимавшего, видимо, наконец, стало доходить, как он круто лохонулся. Переводя взгляд с одного застывшего «манекена» на другого, он вроде бы сделал попытку нарушить всеобщий столбняк: « Ну … что же, ну машина … ну… а зато я колеса новые купил! Вот поставлю и вообще будет… Сейчас покажу!» С радостной улыбкой художник откинул заднюю дверь и вынул оттуда на всеобщее обозрение два колеса… Лучше бы он этого не делал! Колеса были действительно хорошие, новые, фирменные, даже с биркой, но… от мотоцикла.

 

------------

Вот, наконец, и набережная. Довольно высокие волны накатывают на узкую полосу суши, ударяясь о каменный парапет. Океан неспокоен. Одинокий серфер пытается встать на волну, но у него что-то слабо получается. Пляж дальше – метрах в пятистах.

«Ну что? Пойдем купаться?»

« А ну его! Надоело ноги стирать. И здесь хорошо», - Серега уже заметил боковым зрением небольшое бунгало со столиками и пивной стойкой. Кабачок премиленький. Вместо «зонтиков» над столиками – широкие кроны пальм. Запах жареной скумбрии, крики чаек, пропитанный солью морского прибоя воздух. По большому, счету купаться не охота никому. А вот посидеть…

«Ну что, Гермуся! Раскалывайся на пиво».

Герман делает вид, что не слышит.

«Ладно, мотоциклист, не хочешь нас угощать – мы тебя угостим»

«Нет, что вы, ребята, я проставляюсь», - спохватывается художник, - «вы же мне обещали в Европе колеса поменять на жигулевские».

Сидим, пьем пиво с жареной скумбрией и еще каким-то неизвестным, но довольно вкусным морепродуктом, который Герман приволок на закуску. Что-то наподобие сушеных кальмаров.

«Гермусь! А твой зять пиво пьет?»

«Он все пьет, Сережа! Он еще тебя перепьет!»

«Ну меня-то врядли!»

При упоминании о зяте Германа, я не смог сдержать невольный смешок. Мы с Серегой, посмотрев друг на друга, чуть не подавились скумбрией. Наш Рембрандт только покачал головой. А что ему оставалось делать? Все давно уже знали про их похождения здесь, в Кристобале. Сначала сам муж дочери Германа, сидя за рюмкой у Юрки-второго пожаловался на своего тяпнутого тестя, а потом и сам художник раскололся во время посиделок в кают-компании.

Как и где свела судьба служащего панамской авиакомпании Мэла Хаммерса с молодой русской выпускницей вуза Ириной, история умалчивает. Можно было бы, конечно, попытать на этот счет Германа, ну да ладно. Не в этом суть.

Отгуляв свадьбу сначала в Питере, затем у себя в Панаме, проведя медовый месяц на Ямайке, молодые вернулись в свой небольшой дом на окраине столицы и зажили обычной (по их меркам) жизнью. Мэл много времени проводил на работе, возвращаясь поздно вечером, Ирина же, не успев до конца еще привыкнуть к смене обстановки и вообще поверить в свалившееся на нее счастье, с утра садилась в подаренный мужем джип и моталась по окрестностям столицы, супермаркетам, музеям, всевозможным клубам, кафе, а то и просто, выехав на берег океана, подолгу любовалась красотой заходящего за горизонт солнца.

Герман появился как всегда неожиданно, в свое излюбленное время – пятнадцатого июня, около пяти часов пополудни. (Мы, обычно, за час до этого проходим Бальбоа – предместье столицы Панама). «Через месяц, на обратном пути, опять, наверное, этого клоуна повезем,- сказал старпом, глядя вслед удаляющемуся катеру, увозящего художника на берег, -ну ничего, веселее будет».

Молодые были рады приезду отца. За традиционным барбекю с шотландским виски (любимом напитке Германа), во время разговоров о том, о сем выяснилось, что у Мэла завтра выходной, и он может повозить тестя по стране, показать много интересного. Ирина назавтра была занята. У нее, как раз, подошла очередь к модному в столице визажисту, так что мужчинам предстояло ехать одним.

« Давай поедем в Кристобаль, - предложил Герман, - мы проходили его по дороге сюда, вроде красивый город. Хочу посмотреть.»

«Кристобаль? Красивый…», - как-то неопределенно протянул Мэл.

«Ну давай съездим. Жалко, что ли?!»

Зять какое-то время молчал.

«Ладно. Только смотри! От меня там ни на шаг. Ни вправо, ни в лево, никуда! Идешь рядом со мной. Понял?!»

Художник ничего не понял, а Мэл, видимо, не захотел пугать его раньше времени. Но посвященным, к коим относим себя и мы, мореманы, все было ясно.

Кристобаль – небольшой портовый город на Атлантическом побережье, названный в честь великого Христофора Колумба, был населен практически полностью чернокожим населением. Отсюда начинался Панамский канал, уходивший в сторону Тихого океана и заканчивавшийся у пристаней Бальбоа, от которых до дома Мэла на машине – минут пятнадцать. Суда, идущие по каналу в западном направлении, чтобы попасть из Атлантического океана в Тихий, проходят через кристобальский порт Колон к началу канала, его первым шлюзам. Чем очаровал Германа вид портового города с борта теплохода, непонятно. Ничего особенного. Ну, у них, художников, свое восприятие. Белому человеку разгуливать по городу в одиночку весьма небезопасно. Преступность в Кристобале ( на фоне низкого уровня жизни) очень высока. Гораздо выше, чем в бразильском Сантосе. Ну, а раз белый, значит богатый. Значит есть, что у тебя взять. Сразу привлекаешь всеобщее внимание. Можно и перо меж ребер получить. Можно и пулю. Не будешь же кричать на каждом углу, что ты бедный русский моряк, у которого в кармане, в лучшем случае, на пару кружек пива. Ходить рекомендуется только по центральному бульвару до набережной и, ни в коем случае, не сворачивать в боковые улочки. «Помпа» вообще хотел запретить выход на берег в этом порту. Ему так спокойнее. Да руки у него коротки! Но все-равно ходить приходится группами человека по три-четыре. Как-то в маленьком магазинчике, в который мы зашли, хозяйка – старая негритянка, глядя на нас, долго сокрушенно качала головой и настоятельно советовала не особо шляться по городу, ограничившись центральными улицами. Раз уж добрые местные бабульки нас предостерегают, значит это действительно не пустые слова. Но маленькому, щуплому Герману рядом с громадным зятем, напоминавшим помесь Тайсона с Кинг-Конгом, бояться было нечего.

Встав рано утром, позавтракав (Ирины дома уже не было), новоиспеченные родственнички сели в Мэлов «Черокки» и тронулись в путь. Ехать предстояло недалеко. А точнее – через всю страну. От океана до океана. Где-то километров семьдесят. Страна-то с «гулькин нос».

Первые километров десять трасса шла прямо, почти параллельно каналу. Затем Мэл свернул на Север – в объезд. Можно было бы продолжать путь напрямую, но из-за переправ через многочисленные озера, время было бы потеряно гораздо больше.

Со стороны наша парочка сильно напоминала Пьера Ришара и Депардье в известном фильме «Невезучие», с той только разницей, что макушку Германа, в отличии от Ришара, было еле видно из-за торпеды машины. Мэл же, наоборот, еле помещался за рулем. Первый час пути наш Гермуся откровенно «давил харя». Вчерашние возлеяния, несмотря на освежающий завтрак, давали себя знать. Зять же был свеж как огурчик. Дорога, проложенная в джунглях, отнюдь не являлась первоклассной штатовской автострадой, хотя и не шла ни в какие сравнения с нашими российскими шоссе. Плюс к этому, прибавьте солидный крюк, уводящий наших героев на север страны в объезд озер. Так что ехать предстояло часа три, не менее.

К концу первого часа Гермуся проснулся, огляделся по сторонам с видом человека не понимающего где он находится м куда его везут, затем, сменив выражение лица на совершенно безразличное, достал припрятанную плоскую бутылку виски. Зять, искоса наблюдавший как художник, приложившись к горлышку опустошает бутылку, только покачал головой, достал сигарету и, прикурив, затянулся.

«И зачем тебе Кристобаль? Сидел бы дома да трескал водку, как увас принято.»

«Молчи, манки! На, вот, лучше хлебни!»

Мэл взял протянутую бутылку и вышвырнул ее в окно. Герман, насупившись, замолчал.

« Не сопи! Успеешь еще нажраться.»

Остаток пути проделали молча. Зять, видимо, уже не раз пожалел, что поддался уговорам Германа насчет этой поездки, но отступать уже было поздно.

Въехали в город еще до полудня. Проскочив по главной улице, сделав пару поворотов, Мэл затормозил у довольно узкого проезда, проделанного в высокой стене с колючей проволокой. КПП охранял автоматчик в армейской форме.

«Это что за тюряга?», - изрек Герман, меряя высоту стены.

«Не тюряга это, а зона свободной торговли администрации канала. Для вас, для белых абалдуев. Здесь хоть машину оставить можно.»

Показав охраннику какую-то ксиву и дав ему какую-то купюру, Мэл въехал на территорию зоны. Внутри, действительно не оказалось ничего страшного, скорее наоборот. Прямые, почти пустые улицы с одноэтажными магазинами, кое-где кафе, небольшие бары. Везде чистота и порядок. Зона беспошлинной торговли, созданная администрацией Панамского канала, действительно была оазисом порядка и цивилизованности в неспокойном Кристобале. Правда, и ей доставалось время от времени, когда разъяренная толпа молодежи пыталась штурмовать укрепленные стены во время беспорядков, периодически вспыхивавших в стране на почве постоянной борьбы за канал. Но, слава Богу, уже несколько лет все было спокойно. Белые туристы и моряки всех стран могли делать здесь покупки и отдыхать, совершенно не беспокоясь о неприятных последствиях.

Поставив машину на стоянку, Мэл с Германом направились к небольшому открытому кафе, чтобы перекусить с дороги. Мэл заказал себе чашку кофе и салат наподобие нашего оливье. Германе же, недопившего бутылку виски, так и тянуло на спиртное, но больше, чем бутылка пива, ему позволено не было.

«Я тебя таскать на себе не собираюсь,- четко и непреклонно заявил зять,- вечером – там видно будет.»

Тяжело вздохнув, насмешливо посмотрев на порцию салата зятя (видимо в отместку – «Хм! Ирина и то лучше готовит!») – наш Гермуся стал рыться в меню, желая попробовать что-нибудь местное, экзотическое. Наконец, определившись, ткнул официанту пальцем в название, прочитать и перевести которое не представлялось возможным не только ему, но, наверное, и мне тоже. На поверку блюдо оказалось фаршированной змеей с коричневой подливой и отдельно поданными специями.

«Ну и как тебе змея?», - спросил Мэл, глядя как тесть уплетает нарезанные ломтики.

«Ничего, ничего. Только немного пресновата и жирновата.»

«Ну ты и гурман! Полей соусом. Забыл про него, что ли?»

Герман последовал совету, но явно переборщил, так как резко схватившись за кружку пива, стал заливать пожар во рту. Соус, видимо, оказался чем-то наподобие нашей аджики, только покрепче. Мэл, смотря на тестя, откровенно ухохатывался.

«Ну ты и клоун! Как ты только картины пишешь?!»

«А вот лица прошу не касаться! Я тебе такой портрет напишу, что ты долго в себя приходить будешь!», - якобы обидевшись изрек художник.

«Напиши, напиши. Если сумеешь. Тебе бы только копии рисовать. В основном с «Квадрата» Малевича.»

Герман пару секунд молчал, переваривая услышанное. Затем, приподняв кружку с остатками пива, внимательно посмотрел на донышко.

На донном стекле был вылит вензель в виде прыгающего льва и каких-то надписей на местном. То ли эмблема заведения, то ли еще чего-то…

«А хочешь иметь такое клеймо на лбу? Отпечатается лучше любого портрета, и надолго!»

«Ты, лучше, смотри пиво не расплескай! Больше ведь не получишь!»

Надо сказать, что все эти словестные подколки и пикировки были не всерьез, как бы по-дружески, в полушутку. Наши родственнички нравились друг другу, хотя Мэла иногда и доставали манеры и поведение любимого тестя.

«Ладно, Пикассо, доедай своего удава и пошли. Твой любимый Кристобаль ждет тебя».

Мэлу никак нельзя было отказать в чувстве юмора. Выросший где-то на задворках Нью-Йоркского Бронкса, много повидавший, он привык относиться ко всему по-философски и с юмором, никогда не теряя самообладания и спокойной уверенности. Это и помогло ему получить образование, устроиться в жизни (что было, учитывая его стартовые возможности, ох как непросто). Он прекрасно понимал богемную душу художника, да еще вырвавшегося на волю из прохладного Питера, из под присмотра супруги в жаркую тропическую Панаму.

Покинув гостеприимную «резервацию – наоборот», наши герои двинулись по направлению к центру города. Центра, вообще то, как такового не было. Один широкий бульвар, протянувшийся почти от порта и до центральной набережной, фактически и был центром, в который вливались многочисленные перпендикулярные улочки бедных кварталов. Кое-где, правда, попадались довольно цивильные магазины с хорошим товаром, и, как правило, у каждого такого, даже небольшого магазинчика, стоял полицейский в белой форме с широким черным ремнем, белой каске и огромной кобурой. Очень похожий на наших военных регулировщиков.

«Да, круто тут у вас!», - задумчиво произнес Герман, разглядывая очередного рослого копа у магазина спортивной обуви.

«Тебе же здесь нравится! Вот и любуйся!», - заметил зять с ехидной улыбкой.

«А цены – вообще никакие!, - изумился художник, зайдя в магазин, - Семнадцать долларов за шикарные кроссовки! Это же почти даром!»

Кроссовки действительно были очень хорошие. Трехслойная подошва из разных сортов губчатой резины, воздушная подушка, только-только начинавшая входить в моду, возможно даже рассчитанная на компьютере. Современный оригинальный дизайн. И все это за каких-то семнадцать баксов! Название фирма, правда, ни о чем не говорило – «Super-Sniscker». Герман такого еще не слышал. Да и ладно! Какая разница!

«Мэл! Почему у вас такие цены?», - спросил художник зятя, рассматривавшего беговые шиповки.

« Потому что у вас никаких!», - огрызнулся тот.

«Я, пожалуй, возьму себе эти за семнадцать».

«И будешь таскаться с коробкой? Хотя можно их и здесь оставить, потом забрать».

Так и сделали. Герман выбрал себе обувь, расплатился, приказчик наклеил бирку с именем покупателя на красивую коробку и спрятал ее под прилавок. Из магазина наш Рембрандт выходил изрядно повеселевший, с гордо поднятой головой! Ну как же! Теперь он обладатель прекрасных кроссовок за смешную цену! Кто еще так смог? Даже на стоящего у входа полицейского он был готов смотреть свысока! То, что полицейский был чуть ли не в два раза выше его, нашего Гермусю теперь не смущало. Он не был бы собой, если, проходя мимо, не сморозил бы какой-нибудь ерунды, считая ее за шутку.

«А вот там, в зоне, у магазина тебя не стояло!», - выговорил художник представителю власти и сделал жест, как бы собираясь ткнуть полицейского указательным пальцем в живот. (Опять опьянел, что ли ?!) Однако, вовремя полученный сзади пинок не дал возможности продолжить разглагольствования.

«Иди и не выкаблучивайся! Если бы он здесь не стоял, хрен бы ты купил свои кроссовки!»

Полицейский даже не посмотрел в сторону художника, как будто того и не было.

Через пару минут наши герои уже чинно шествовали по центральному бульвару в направлении набережной. Огромный верзила Мэл и маленький, тщедушный Герман. Черный Пат и белый Паташон. Девченки-школьницы, сбившиеся в стайки на перекрестках, заглядывались на Мэла во все глаза, благо посмотреть было на что. Художник со счастливой физиономией витал где-то в облаках. Видимо, вся атмосфера тропического города с его высокими пальмами на широкой главной улице, казалось уходившей прямо в океан, подействовала на него романтически-вдохновляюще. Он шел, устремив взгляд куда-то в небо, не глядя под ноги, не обращая внимания на улыбающихся прохожих (парочка действительно выглядела довольно комично) и думал о чем-то своем. Может в этот момент как раз и рождались шедевры изобразительного искусства которые, возможно, в скором времени будут перенесены на холст и подарены человечеству? Кто знает… а пока наш Гермуся блаженствовал на ходу, и возможно ткнулся бы носом в парапет, оступившись на двух ступеньках перед ним, если бы сильная рука зятя не подхватила его вовремя за шиворорот.

Теперь они стояли перед величественно открывшейся им картиной. Безбрежный океан, искрящийся яркими бликами отраженного солнца. Слева – пляж, заканчивающийся живописным мысом с большим старинным маяком. Справа – полоса суши с пальмами и манговыми деревьями. Слабый шум прибоя, лениво плескавшегося прямо за парапетом. Парус небольшой яхты, выписывающей галсы где-то в полумиле от берега.

«Красота!, - зачарованно, как бы про себя, произнес Герман, - вот это красота…!»

«Ты же на пароходе через океан две недели сюда шлепал. Неужели не насмотрелся?», - снисходительно улыбнулся Мэл.

«На пароходе не то, там своя особая красота, а здесь – своя. Тоже неповторимая. Понимаешь, Мэл, все надо брать в комплексе.этот, залитый солнцем океан, этот прекрасный берег, пальмы, маяк вдали… Это же такой пейзаж !»

«Ты же, вроде, не пейзажист а портретист?»

«Да нет, Мэл, иногда и этим балуюсь. А после сегодняшнего, уж точно напишу этот берег. У меня такие вещи в памяти четко откладываются».

«Ну, слава Богу, хоть это откладывается в твоей башке. Я то уж думал…,- Мэл немного постоял задумчиво, потом посмотрел с улыбкой на тестя, - ладно, пойдем окунемся, да по пиву. Думаю, сейчас тебе не повредит. Да и мне захотелось. Раздобрил ты меня».

Минут через пятнадцать, искупавшись, родственнички сидели за столиком на берегу, пили холодное пиво с креветками и продолжали любоваться океаном.

«Белеет парус одинокий в тумане неба голубом,

Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном…»,-

продекламировал Герман в порыве чувств. Мел, конечно, ничего не понял, но художник попытался перевести ему стихи на английский.

«Это ваш Пушкин?»

«Нет, Лермонтов. Ты, наверно, и не слышал такого?»

«Почему? Слышал, но не читал.»

«Да куда уж тебе!»

«Играют волны, ветер свищет, а мачта гнется и скрепит,

Увы, он счастия не ищет, и не от счастия бежит»

За соседним столиком появилась группа из пяти молодых морячков, лопочущих по-итальянски. Ребята сдвинули два столика вместе, заставили их пивом с закусками и начали что-то шумно и весело обсуждать. Они были настолько возбуждены, что даже Герман, бывавший в Италии и знавший этот яркий, необузданный темперамент, несколько озадачился.

«Что это с ними?»

«Что, что?! Из борделя выкатились, вот и довольны. Оттягиваются по-полной.»

«А…,», - протянул Герман.

Высоко в небе застрекотал вертолет. Сделал круг над бухтой, затем, опустившись пониже, завис над маяком, повисел с полминуты, развернулся и ушел направо, вдоль береговой черты. Вертолет был не маленький, частный с узкими полозьями вместо шасси. Высоко над головами наших героев промчалась тяжелая боевая машина с различными навесками и могучим винтом.

«Что это? Береговая охрана, или какие-нибудь ваши погранцы?», - спросил Герман.

«Какие на фиг погранцы?!, - Мэл откинулся на спинку плетеного стула, доставая сигарету, - это вертушка самого Пиньи».

«Это еще кто?»

«Кто? Генерал Мануэль Норьега. Президент Панамской Республики. Кстати, вертушка ваша – МИ-24. Наворочена до предела. Чего там только нет! И противоракетные системы, и противозенитные, и… Ну, вообщем, летающий танк. Подарок вашего правительства нашему Ананасу.

«Почему Ананасу?»

«Пинья - по-испански – ананас. Лицо у него рябое, все в оспинах, вот на ананас и похож. И кликуха соответствующая.»

«А что он здесь разлетался?»

«А он и не разлетался. Его там нет, и вряд ли когда-нибудь будет. Что он, дурак что ли? Собьют ведь моментом. Штатники на него еще какой зуб точат! За то, что на канал собирается лапу наложить. Они давно к немк подбираются.»

«Так ты же сам говоришь, что вертолет «наворочен» и все такое…»

«Да не будь ты ребенком! Если захотят сбить, то собьют, и никакие навороты не помогут. Как там у вас…: « На каждый яд есть противоядие» или наоборот… Вот он запустил дурочку, а сам катится где-нибудь в джипе по укромным дорогам».

«Не завидую я вашему, как там его… Пиньи. Мы тут сидим спокойно, пиво пьем, креветки трескаем, никого не боимся, а ему, бедному приходится дрожать все время.»

«Я сам ему не завидую, Хотя, говорят, у него есть свои удовольствия, которые нам недоступны. Ну да ладно. Каждому свое. А вот насчет «никого не боимся», так это ты мне спасибо скажи. Попробовал бы ты выйти один в город! Не сочти за попрек. Я это так, в порядке информации.»

«Да нет, я не обижаюсь. Ты все верно говоришь, Мэл.»

Итальянцы за соседними столиками, казалось переплюнут стаю чаек, громко раскричавшимися над головами наших героев.

«Слушай, а где этот бордель?», - непосредственный герман был в своем репертуаре.

«Да их тут несколько, - лениво произнес Мэл – они, наверное, были в «Горгоне». Здесь рядом, ближе к центру».

«Слушай, а может быть и нам…?», - Герман, видимо, совсем расслабился, и следовал своим основным инстинктам не взирая ни на зятя, ни на ситуацию. Уж очень он был непосредственный. Ну что ж – художник есть художник. Мэл, пристально посмотрев на тестя, пару секунд помедлив, улыбнулся и сказал:

«Да я, в принципе, не против, если ты не возражаешь, конечно!»

«А я что? Я только за!», радостно изрек Герман, видимо даже не вникнув в смысл последних слов, сказанных зятем. Казалось бы, ситуация довольно пикантная: зять вместе с тестем идут по девочкам! Что бы сказала на это Ирина, никого, абсолютно, не волновало. Гермуся вообще не думал ни о чем, а старый гуляка Мэл, видя реакцию тестя, тоже решил расслабиться. Вообщем, «мужики - есть мужики», как сказал Ролан Быков (Царство ему Небесное) в известном фильме «Последняя реликвия».

В просторном холле «Горгоны» родственничков встретила дородная «мамаша» - хозяйка заведения.

«Присаживайтесь, кабальерос, сейчас я позову девочек. Виски, джин, бренди, ром?»

Взяв по бутылке Кока-Колы, наши «отдыхающие» опустились на мягкий диван и стали разглядывать обстановку. Вернее сказать, разглядывал, в основном, Герман. Опытный наблюдатель сразу бы заметил, что Мэл здесь не впервые. Его не интересовала гобеленовая обивка стен, статуэтка на каминной полке ( и зачем здесь, в тропиках, камин? Наверное для интерьера), картины с обнаженной натурой на стенах. Герман же, наоборот, проявил довольно живой интерес, особенно к живописи.

«Кто это малевал? Ни композиции, ни перспективы, ни второго плана! А вот эта – ничего, уже более профессионально».

«Будет тебе сейчас и композиция, и план – и второй, и третий, и десятый. Только выбирай!»

Ждать пришлось не долго. Стайка черных девчонок (среди них были, правда, и две мулатки) выпорхнула из боковой двери. И, смеясь и заигрывая, облепила диван. Девчонки, действительно, были премиленькие. Мэла обступили сразу несколько игривых бестий. Одна прыгнула ему на колени, другая, зайдя сзади, обвила своими тонкими руками шею нашего гиганта. Он пользовался явным успехом. И не удивительно. С таким атлетом поразвлечься согласилась бы любая, даже бесплатно. Герман таким успехом не пользовался. Но здесь это не имело никакого значения. Выбрав себе стройную мулатку, художник удалился с ней на второй этаж, в номер. Позаигравав для приличия с девчонками, Мэл последовал его примеру, прихватив молоденькую высокую негритяночку.

Примерно через час, наши Дон-Жуаны сидели на том же диване в обществе своих молодых подружек и, пропустив по рюмке ямайского рома, наслаждались холодной Кока-Колой. Физиономия Германа, откинувшегося на спинку дивана, выражала почти неземное блаженство. Его подружка сидела рядом, с легкой улыбкой на смазливом личике, держа в руке бокал с холодным напитком. По ее виду нельзя было определить: довольна осталась она Германом или нет. Персоналу подобных заведений запрещено демонстрировать свои отрицательные эмоции, если таковые имеются. Впрочем, некоторые детали ее поведения, все-таки говорили о том, что неприятно ей не было. Девчонка Мэла сидела у него на коленях, обвив гиганта за шею и беспрерывно щебетала по-испански, периодически чмокая его в ухо. Здесь все было ясно. Видела бы их сейчас Ирина! Однако, оплаченное время подходило к концу. Пора было расставаться.

Выйдя из «Горгоны», наша парочка снова направилась к берегу океана. Герману, как человеку творческому, захотелось закрепить полученные ощущения созерцания полюбившегося ему пейзажа. Солнце уже клонилось к закату, хотя до вечера было еще далеко. Океан был еще более живописен, чем в середине дня. Белые кучевые облака, появившиеся на горизонте, под лучами заходящего солнца давали яркий, золотисто-желтый отсвет, отражающийся в воде молочно-голубым оттенком. Маяк, несмотря на еще светлое время, уже начал работать. Его желтый луч, рассекая акваторию, соединяясь с этим отсветом, давал неповторимую по красоте картину, подобную радуге. Герман стоял как завороженный минут пять.

«Жалко, нет с собой этюдника!», - наконец вымолвил он.

«Айвазовский отдыхает!», - ехидно съязвил Мэл, хотя сам, минуту назад, любовался неземной красотой природы. Художник пропустил реплику мимо ушей. Он, только вчера сошедший с борта нашего лайнера и сразу окунувшийся во все прелести тропической курортной жизни, был просто на седьмом небе. За эти сутки он получил все тридцать три удовольствия.

«Ладно, Герман, пошли. Еще ехать почти три часа», - опустил на землю художника зять. Тяжело вздохнув, бросив последний раз взгляд на океан, Гермуся повернулся и зашагал вместе с затем по пальмовой аллее, уводящей наших героев от берега. Вот и центральный бульвар. Народу не много, ночная жизнь еще впереди. Вместо девчонок. Шедших днем из школ, у ларьков со всякой мелочью и маленьких кафешек тусовались молодые парочки, группы моряков по несколько человек и прочий предвечерний люд.

То что произошло дальше, объяснить не смог бы никто. Как опытный, искушенный во всех местных обычаях Мэл смог допустить подобную ошибку? Неверное тоже, в какой-то момент расслабился, «поплыл» от испытанных удовольствий и потерял бдительность? А может просто на пару минут отключился, думая о чем-то своем? Друзья прошли уже половину пути. Еще пара кварталов, и неприступная крепость свободной зоны канала гостеприимно распахнет перед ними ворота своего КПП. Проходя мимо очередного перекрестка, Герман вспомнил про свои кроссовки. Да, улица та самая, и магазин рядом, за углом, метрах в пятидесяти.

«Мэл! Пойду-ка я заберу свои лапти».

«Давай. А я пока сигарет куплю».

Купив пачку сигарет в киоске на углу, выкурив одну, постояв еще минут пять, Мэл нетерпеливо посмотрел на часы. Пора бы Герману и вернуться. Магазин-то рядом! «Ну что он там копается?! Я бы уже раза три сходил!» Прошло еще минут пять. Мэл, бросив окурок второй сигареты, быстрым шагом направился в боковую улицу. Пройдя метров тридцать, завернув за угол на улицу, параллельную центральному бульвару где должен был находиться магазин обуви, Мэл с ужасом обнаружил вместо магазина длинный ряд каких-то складов, заканчивающийся небольшим пустырем. Художника нигде не было. За пустырем виднелись ветхие строения местных фавэл. Справа, если пройти чуть-чуть вперед, начинались две , расходящиеся под углом улицы. Мрачные, неприветливые. И ни души. «Ну куда этот кретин провалился?! Сам же говорил ему не отходить от меня ни на шаг! А я тоже хорош!» Мэл побежал по одной из уходящих вдаль косых улиц. Метров через пятьдесят наткнулся на одинокого старика, курившего трубку на грубо сбитой табуретке.

«Слушай! Тут белый, маленький не проходил?»

«Ты что, приятель, того? Когда они сюда заходили? Да и попробовали бы!»

«Я тебе попробую!», - заорал Мэл на старика с таким видом, что напугал того до полусмерти.

Однако, времени на расовые дискуссии не было. Дорога была каждая секунда. Повернувшись на 180 градусов, Мэл бегом выскочил обратно на центральную улицу. У табачного ларька тусовались несколько подростков.

«Эй, вы! Белого здесь не видели?!»

«Нет. Откуда тут белые?!»

Все правильно. Та улица осталась позади, метрах в ста. Проскочили мы ее. А здесь какие-то трущобы… Только теперь до зятя стал доходить весь кошмар допущенной им ошибки. Мэл вдруг представил Германа, заходящего в самую клоаку беднейших кварталов города и его, возможно первый раз в жизни, прошиб холодный пот. Сильный, здоровенный негр, вырасший в знаменитом Бронксе, прошедший через огонь, воду и прочие там трубы, бывший десантник, никогда никого и ничего не боявшийся, стоял посреди пустынной улицы обливаясь потом и не зная, что предпринять.

«Так! Все! Надо собраться! Куда он мог пойти?». Пробежав обратно метров сто до следующего перекрестка, завернув за такой же точно угол, зять выскочил к тому самому магазину. Он был еще открыт. Невозмутимый полицейский стоял тут же как и днем, но только уже другой, сменившийся.

«Слушай, друг! Ты тут белого не видел?»

«Белое аргентинское в магазине через дорогу, только он уже закрыт», - офицер был, видимо, в хорошем расположении духа, а может и вправду не понял вопроса.

«Да нет, белого человека, такого маленького, тощего».

«Белого тощего? Здесь?! Ты что, парень, выпил?»

Терпение Мэла лопнуло. Не помня себя, он схватил полицейского за фалды, приподнял над землей и придвинул к стене.

«Я тебя серьезно спрашиваю, маза фака!»

Белый блюститель порядка, не успевший набрать достаточно воздуха, явно задыхался. Лицо быстро бледнело, а глаза стали как у вареного омара. Но Мэл только сильнее сжал хватку.

«Ты для чего, вообще, здесь стоишь?!»

Полицейский начал хрипеть, отстегнувшаяся дубинка упала на тротуар.

«А ну тебя на… Что с тебя толку!», - Мэл отпустил свою жертву и тот мешком плюхнулся на асфальт. Посмотрев пару секунд на сидящего на тротуаре и пытавшегося отдышаться копа, Мэл махнул рукой и двинулся в сторону темного, мрачного квартала с твердой решимостью разорвать любого, попавшегося на пути потенциального обидчика своего тестя.

-------------

Завернув за угол, Герман, к своему удивлению, не обнаружил магазина со своими тапками. Тянувшийся ряд каких-то мрачных пакгаузов не оставлял сомнения в том, что маршрут выбран не верно. «Да, интересно… Улица вроде та. Или не та? Вернуться к Мэлу? Нет. Сам найду. А то опять начнутся подколки. Все равно магазин где-то рядом.» Пройдя метров двадцать, Герман заметил в конце улицы, идущей наискосок, какой-то свет, бледно мерцающий вдали. Не думая ни секунды, художник направился на огонь. Что понесло его именно туда, он и сам не мог бы объяснить. Может ему померещилось что зажглась световая реклама, может еще что, но он уверенно, деловым шагом, шел вперед. Подходя ближе, Герман увидел, что отсвет исходил из-за поворота слева. «Опять не туда», - мелькнула мысль. Но возвращаться обратно, не заглянув и не узнав что там, было как-то обидно. Не сбавляя шага, художник завернул за угол. Прямо за поворотом горел большой костер. Вокруг него сидело с десяток черных с какими-то палками, а один или двое, насколько он успел заметить, даже, вроде, с ружьями. Десяток пар глаз, горящих в отсвете пламени, уставились на Германа.

«Вот и все!», - подумает читатель. Логический конец налицо. Однако, есть одна деталь. Надо сказать, что при всем характере нашего героя – «не от мира сего», у него была одна особенность. Он мог лохонуться с покупкой машины и колес, мог не думая устремиться в самую гущу фавэл навстречу отблескам неведомого огня, но, когда наш Герман оказывался действительно у последней черты – вот-вот и пропасть – тогда, в последний момент, в нем просыпалась какая-то звериная интуиция, спасительный внутренний голос, который в долю секунды направлял его действия, причем в мелочах, и всегда правильно. Логически это объяснению не поддавалось, но всегда срабатывало. В данный момент Герман мгновенно понял, что нельзя останавливаться, поворачивать назад, не дай Бог побежать или начать расспрашивать этих субъектов. Надо было только идти дальше, не сбавляя и не убыстряя шаг, не оборачиваться и не смотреть на них. Пройдя с независимым видом мимо костра, Герман боковым зрением успел уловить выражение вылупившихся на него глаз. В них не было ни особой враждебности, ни желания тут же ограбить, растерзать... Было только бескрайнее удивление, граничащее с паникой. Я думаю, так могли бы смотреть на курицу величиной с пятиэтажный дом, идущую по Невскому проспекту.

Пройдя, не оборачиваясь, еще около ста метров, Герман увидел еще троих. Они сидели на досках у входа в какую-то темную, полуразвалившуюся хибару. Эти были покрупнее, да и вроде постарше. Заметили они художника не сразу. Все-таки уже начинало темнеть. Но, заметив, превратились в неподвижные статуи с отвисшими челюстями. Их реакция мало чем отличалась от реакции, сидевших у костра. Белое привидение прошествовало мимо, не удостоив сидящих даже мимолетным взглядом.

Теперь все внимание Германа было направлено на конец улицы, где она, судя по очертаниям домов (если их можно было так назвать) поворачивала направо. Там, за спасительным поворотом, он будет уже вне зоны видимости, а значит, можно и пробежаться, спрятаться, да и вообще – мало ли что там может быть? Еще одна освещенная, цивилизованная улица, полицейский пост, выход на набережную, наконец! А там всегда полно народа, море огней и все такое… Прямо за поворотом, буквально метрах в тридцати была глухая стена, тупик. Стена высокая, кирпичная, без единой щели. Ни забраться на нее, ни перелезть дальше, не представлялось ни малейшей возможность. Справа и слева стояли какие-то ветхие, но такие же непреодолимые постройки. Оставался один путь – назад!

«О, нет! Только не это!», - простонал Герман. Он уже представил себя зажаренным на костре, распятым на куске фанеры у входа в халупу трех, сидевших на досках негров… Опустившись на какой-то чурбан, художник в бессилии уронил голову на колени, обхватив ее руками. Просидев так несколько минут, он снова, в какой-то нелепой надежде взглянул на стену. Только теперь он заметил, что на стене, от края до края, большими буквами была сделана надпись. Так пишут лозунги на заборах, стенах домов, портовых пакгаузах. В сгущавшихся сумерках прочесть надпись было трудно. Достав из кармана коробок, чиркнув сразу несколькими спичками, Герман осветил стену. Надпись была сделана красной краской на местном наречии, но одно слово Герман все же разобрал – «Libertade» (Свобода). Подойдя совсем вплотную к стене, он увидел какие-то странные подтеки. В сполохах догорающего огня «Libertade» медленно угасала. Герман зажег еще несколько спичек. Странно… Ни одна краска не дает таких подтеков. Он был художник. Он не мог ошибиться. Хотя… «Нет! Этого просто не может быть!!!» маленький белый человек стоял перед глухой кирпичной стеной, а перед ним, в мерцающем огне, зловеще плясали буквы этой страшной надписи! Это была не краска. Это была кровь!!!

Дорога обратно была легче. Наверное потому, что было уже все равно. Оставаться и сидеть у стены до утра не имело смысла. Будь что будет! Вот и трое у покосившейся халупы. Один, самый здоровый, встает и преграждает дорогу Герману. Хотя уже почти темно, Герман видит, а скорее угадывает его губастую рожу, расплывшуюся в улыбке и средний палец на руке, протянутой в его сторону. Герман идет прямо на здоровяка. Подходя все ближе, не сбавляя шага, он резким движением выкидывает вперед руку с двумя пальцами в ответ на один. Жест – «Виктория». Затем так же резко поворачивает ладонь перпендикулярно и как бы втыкает «вилку» в своего противника. Выражение лица художника описанию не поддается. Лучше не смотреть. Улыбка слетает с лица верзилы, он как бы, весь теряется, оседает. Выражение его лица становится как у быстро побледневшего белого. Как бледнеют негры – никто никогда не видел. Герман идет. Десять шагов. Двадцать. Тридцать. Сзади тишина. Ни топота ног, ни окликов. Ничего. Очень хочется оглянуться. Нельзя! Вот и догорающий костер. Вокруг никого… Поворот направо. Улица совершенно пуста еще метров двести. Уже совсем темно. Побежать? Нет! Еще поворот. Вот и огни центрального бульвара, яркая подсветка открытых до поздна ларьков и кафешек, фары проносящихся машин. Все!!!

--------------

«Ну и сволочь! Зачем я его отпустил?! Зачем я вообще поехал?!!!».

«Сам виноват!», - мелькнула запоздалая мысль. Но что теперь было делать? Мэл шел быстрым шагом по темной улице, не имея абсолютно никакого плана действий. «Ну куда этот придурок мог пойти? Конечно он стал искать свой магазин, вместо того, чтобы вернуться. Но сейчас уже темно. Он, наверное, уже пытается выйти на освещенное место. Хотя, от него можно ожидать всего». Так, с невеселыми мыслями, Мэл прошел примерно квартал по косой улице, развернулся, двинул обратно. За поворотом на перекрестке замаячили три темные фигуры. Подойдя ближе, Мэл различил трех подростков, сидевших на толстом бревне. Три огонька, маленькими светлячками, прыгали в сумерках надвигающейся темноты. В нос ударил сладковатый запах марихуаны. Увидев гиганта, подростки как-то разом напряглись. Видимо для бегства, а не для драки. Связываться с таким громилой не хотелось никому. Мэл только ухмыльнулся, проходя мимо. Поплутав еще минут десять по темным закоулкам, Мэл вышел на небольшую площадку, освещенную единственным тусклым фонаем. «Надо же! У них тут даже свет есть какой-никакой!», - подумалось ему. Полщадка была небольшая, метров тридцать в диаметре. Корме косой улицы, с которой вышел Мел, от нее вело два пути: прожолжение той же улицы, ведущей в темноту, и боковое ответвление, в конце которого угадывалось небольшое зарево, видимо от огней. «Если он был здесь, то куда он мог пойти? Конечно же на свет!, - логически рассуждал Мэл, - не совсем же он тупой, чтобы соваться в темноту!» Мэл не раздумывая двинулся на свет. До него метров двести пятьдесят –триста. Да еще один – два поворота – определил он наметанным глазом. У выхода с площади замаячили три тени. Это были уже не подростки-наркоманы. Здоровые, крепкие фигуры занимали всю ширину узкой улицы. Они не видели Мэла. Находясь к нему спиной, они медленно двигались, удаляясь от площади в сторону светящегося зарева. « Опять трое! Они что здесь, тройками ходят, как русские моряки!» Здоровяк в центре шел медленно, с достоинством передвигая сильные, мускулистые ноги. С его пояса свисала узкая полоска воловьей кожи длиною до щиколоток. На ее конце поблескивали острые металлические шипы. Оружие местных подворотен. «Как же оно называется?, - подумал Мэл, - ведь знал же и забыл!» Двое других шли по бокам от пахана, подстраиваясь под его шаг. С их поясов свисали такие же полоски, только чуть-чуть покороче. «Плестись мне что ли за ними?!», - подумал Мэл и, не сбавляя шага вклинился в идущую впереди троицу. Чтобы пройти вперед ему пришлось толкнуть крайнего справа и подвинуть пахана.

«Эй, ты! А ну стой!», -услышал сзади Мэл шагов через десять. Этого следовало ожидать. Резко обернувшись, он увидел троих, стоящих с полосками в руках. «Крепкие ребятки!, - отметил про себя Мэл, - хотя что они мне!»

«А ну, иди сюда!»

Мэл подошел.

«Ты кто такой?»

«Да как тебе сказать… Видимо твой начальник».

Взгляд пахана стал совсем тяжелым. Рука с оружием медленно пошла назад, как бы для размаха. Двое других стали обходить Мэла, норовя оказаться сзади. Но он все предусмотрел. Заранее встав в пол-оборота – самую удобную позицию для удара «Снос», Мэл не упускал ни одного движения каждого из троих. «Бить надо первым» - эта истина была известна ему с малолетства – еще с Бронкса. Ошибка пахана заключалась в том, что он слишком медленно (по меркам Мэла) заносил руку с кожаной полоской, а его спутники довольно нерешительно пытались его обойти. Мощный удар послал главаря в полет. Как в замедленной киносъемке здоровый негр приподнялся на полметра над землей, пролетел метра два по воздуху и шмякнулся всей тяжестью своего тела на землю. Больше он уже не вставал. Находившийся слева, кинулся Мэлу под ноги, пытаясь сбить его, но неодоценил бывшего морпеха. Мэл мгновенно подпрыгнул, пропустил катящийся под ним ком, одновременно выбросив правую ногу в челюсть третьему члену банды. Тот рухнул так же, как и пахан. Приземлившись, Мэл сделал быстрый кувырок вперед, и только тут почувствовал резкую боль в правом плече. Острые шипы на конце кожаной ленты впились глубоко в тело, разорвав рубашку. «Ошибка. Не успел!, - как на дисплее компьютера отпечаталась мгновенная мысль, - все-таки правый успел садануть, прежде чем отправиться в нокаут. Хорошо еще кость не задел!»

Третьего можно было и не бить. Он убегал. Но Мэл догнал его, сбил короткой подсечкой с ног и бил. Долго. Ногами. С особым ожесточением. Он перестал пинать его только тогда, когда понял: все, хватит. Дальше нельзя. Можно и убить. Сняв рубашку и перевязав кровоточащую рану, Мэл посмотрел на три неподвижных тела, лежащих на земле, и двинулся к свету.

--------------

Герман сидел на скамейке посреди бульвара и жевал купленную в киоске ассаду. Сочное мясо шло прекрасно. Художник сильно проголодался. Он не сразу заметил вышедшего из бокового переулка зятя. Мэл стоял, прислонившись к углу табачной палатка и уже минуты две наблюдал за тестем как за ребенком. Потом подошел, обнял поднявшегося со скамейки Германа и тяжело вздохнул:

«Ну ты и гад…!»

«Что с тобой?! Ты весь в крови!»

«Молчи!..»

Они постояли так с минуту.

«Кто же тебя так?!»

«Долго объяснять… пошли в зону!»

Но они не успели сделать и двух шагов.

«Вот он! Стоять! Не двигаться!»

Трое полицейских уже брали их в «кружок». Старший выхватил из кобуры «Кольт» и наставил его на Мэла.

«Документы!»

Один из копов готовил наручники. Третий стоял рядом с дубинкой наперевес. В нем Мэл без труда узнал свою недавнюю жертву. Взгляд пострадавшего не обещал ничего хорошего. Германа, казалось, никто не замечал. Поигрывая дубинкой, знакомый Мэла перевел, наконец, взгляд на художника. Ехидная улыбка исчезла с его лица, уступив место напряженно-задумчивому выражению. Постояв так с полминуты, полицейский повесил дубинку на ремень.

«Иануэль, подожди!, - сказал он вдруг старшему, - Хосе, убери браслеты!»

«В чем дело, Том?», - старший недоуменно посмотрел на сослуживца, не опуская «Кольта».

Но тот уже не слушал его.

«Это ты ЕГО искал ТАМ?», - спросил полицейский Мэла, кивнув на Германа.

«Его, кого же еще?! Я тебе сразу это сказал, а ты не поверил».

«Кто он?»

«Мой тесть».

«Та-ак… А как он ТАМ вообще оказался?!»

Мэл вкратце поведал историю с кроссовками.

«Да-а…! Теперь я тебя понимаю. Янки?»

«Нет, русский».

«Русский?! Врешь!»

«Герман! Паспорт с собой? Покажи им!»

Художник протянул старшему загранпаспорт гражданина СССР. Все жадно уставились в него «как в афишу коза». Точно, как по Маяковскому. Первым вышел из транса знакомый Мэла:

«Ты сам то кто?»

«Мэл Хаммерс. Панамские авиалинии. Позвони Реверо, он подтвердит. Документы в машине, зоне канала».

«Ладно… Мануэль, отпусти их! Я его прощаю. Это надо же, русскому ТУДА забраться !!! Парень перепсиховался. Я бы на его месте вообще…!»

«Как знаешь, Том!, - ответил старший, убирая «Кольт», - скажи спасибо, что русский, - сказал он, обращаясь уже сразу к обоим родственничкам, - был бы янки, я бы еще подумал… А вообще ты, парень, даешь !», - тихо прибавил он, смотря на Германа.

«Кстати, что у тебя с рукой? Кто тебя так?», - подал голос знакомый Мэла, наконец-то заметивший рану.

«Да пока его искал, нарвался там на троих. С полосками. Один здоровый, чуть поменьше меня. Наверное до сих пор там лежат».

«Это Маленький Джек. Правильно сделал. Мы давно за ним гоняемся, он все прячется. Где, говоришь, ты их оставил?»

Мэл, как смог, объяснил.

«Том! Вызови патрульную, пускай подберут».

«У вас там кровь на стене! Какие-то лозунги, - подал голос Герман, - я только одно слово разобрал – «Libertade».

«Ты что, и ТУДА забрался?!!! Ну ты и фрукт!, - все больше изумлялся старший, - это Длинный Лари поросенка зарезал и намалевал. Помешан он на своей «Liberade»! А тебе, парень, надо в госпиталь, - старший перевел взгляд на Мэла, - вон сколько кровищи вытекло! Пойдем с нами, тут рядом».

--------------

Была уже глубокая ночь. Тропическое небо, испещренное мириадами ярких звезд, молча взирало на двух странников, сидящих за столиком небольшого открытого кафе на территории зоны Панамского канала. Заштопанный и перебинтованный Мэл приканчивал бутылку виски, изредка закусывая вытяжкой из омаров. Расслабившийся Герман сидел развалившись в кресле с довольной улыбкой на лице.

«Ну ты и лакаешь! Совсем как русский!», - лениво изрек художник, не переставая улыбаться.

«С тобой не только русским, китайцем станешь, - Мэл отодвинул пустую бутылку, - а что толку? Все равно ни в одном глазу!»

«Это от нервов».

«Амиго! Принеси еще одну «Black Label», - бросил он официанту.

Друзья выпили еще по одной, закусили.

«Все-таки не пойму! Почему они разбежались?»

«Пойми ты одну простую вещь! Такого, чтобы там оказался белый, да еще такой как ты, не может быть в принципе! Ваши никогда туда не заходят. Обходят эти места за километр! А если уж ты туда зашел, значит это не просто так. Значит за углом прячется взвод автоматчиков и ждет, когда на тебя заведутся. Ты как приманка на живца. Такова логика их мышления. Я уж их психологию знаю. А кому такие проблемы нужны?»

«Да, понимаю. У меня уже раз было так по молодости. Сидим мы в «Садко». Ну ты помнишь, мы там с тобой были. Так, значит, сидим мы вчетвером: друг с женой и я с подругой. Хорошо сидим! И вот мой кореш начинает цапаться со своей женой. Не помню из-за чего. Да так, что пух и перья летят! Она психанула, встала из-за стола и собралась домой. Моя мне на ухо: «Я ее провожу. Не надо ее одну отпускать». Ладно. Выходим мы с другом из ресторана. Настроение испорчено вконец! Время позднее, на Невском - ни души. Это сейчас там полно народа даже ночью. А в те времена – часов в десять уже пусто. Идем в садик напротив Казанского Собора. Там скамеечки. На одной из них сидит компания, человек пять. В центре – здоровенный амбал. На голове у него козырек без верха. Была такая мода в те времена. Так вот, подходит мой кореш прямо к амбалу и начинает в натуре докапываться к нему. Подхожу и я. Те повскакали со скамейки и смотрят на нас как на последних идиотов. А моему другу хоть бы хны. Ведет себя так, как будто нас человек сто. Встает амбал. Вроде бы, вообще сиди! Тебя, урода, нае…ли! Тебе один козырек без шапки продали!» Амбал плюхается обратно на скамейку и сидит разявив рот. Шняги безпонтовые! Мне вдруг стало как-то скучно. Чувствую, надо отлить. Отхожу за куст, а когда поворачиваюсь – вижу: стоит мой кореш один как перст. Рядом – никого. Скамейка пуста… Докапываться не к кому. «Где они?», - спрашиваю. «А хрен их знает! Встали и слиняли вперед собственного визга». Прошлись мы еще немного по Невскому, поймали такси и поехали ко мне продолжать банкет. У меня дома была бутылочка припрятана.

«Да… Оказывается, тебе не впервой…, - протянул Мэл, - ну давай выпьем».

«Слушай! Тебе же завтра на службу?!»

«Я позвонил шефу из госпиталя, рассказал ему, что ты за гусь. Он мне еще два выходных дал. Переночуем здесь в отеле, завтра заберем твои тапки и двинем потихоньку».

«Да, видела бы нас Ирина! Как про плечо будешь объяснять?»

«Да наплету чего-нибудь. Только ты молчи, рот не раскрывай!»

«Хорошо… А вообще, не любят они у вас американцев!»

«Это точно!»

«А как же ты? Ты же сам из Штатов и фамилия у тебя не латинская!»

«Это другое дело. Таких как я здесь полно. Я черный, а значит – свой. Был бы белый – все было бы совсем по-другому».

« Ясно».

------------

Темная тропическая ночь покрывала своим гигантским пологом маленькую экзотическую Панаму. Только мириады звезд да месяц, выглянувший из-за облака, молча взирали с высоты южного небосклонана небольшой освещенный пятачок среди спящих улиц зоны Панамского канала и двух друзей, сидящих за столиком все еще открытого кафе. Им было хорошо вдвоем. Благо день, полный приключений, закончился более-менее благополучно, на работу завтра идти было не надо, и вообще – прекрасная это штука – жизнь ! Особенно тогда, когда все хорошо заканчивается.

 

* * *