- О чем ты, отец? На улице двадцать первый век. Твои суждения остались в прошлом! Весь мир давно живет в другом измерении и эти старческие предрассудки до глупости наивны. Извини, но ты свое отжил, а молодым еще жить и жить. Какой толк в том, чтобы ограничивать себя и озираться: то на выдуманную кем-то мораль, то на загробные вымыслы? Жизнь одна и, пока живется, нужно жить, а не сокрушаться: сначала - как всё плохо и непорядочно, а потом - жизнь прошла, а ты еще не жил.

 

Чем и как мог возразить отец молодому дипломированному специалисту-программисту, имея лишь прошловековое техническое образование и «наивные старческие предрассудки»? В своем старании он когда-то сумел дойти до уровня токаря высшего разряда. Тогда самым верхом технической мысли были станки с числовым программным управлением. А теперь сын одной своей разработкой программирует работу целого цеха.

В мыслях отец начал распаляться: «Отчего же уровни знаний и совести так резко разошлись? Раньше, не то чтобы высказать отцу, подумать так было стыдно. А теперь и обозвать родителя могут».

- Безбожники! – вслух воскликнул отец, но вдруг осекся.

Он сам, сколько лет безбожным оставался? Партийные родители в церковь и заглянуть не смели. Только в переломные 90-ые, когда доверие к «всемогущей партии большевиков» было окончательно подорвано, он задумался об истинной вере. Не столько осознал, сколько почувствовал правоту христианских норм.

В те трудные годы решил Николай обвенчаться со своей Натальей, чтобы найти опору в Боге. А в чем еще? Да только некрещеным был из-за стойких убеждений родителей. И пришлось ему, пряча взгляд, отстоять в одном ряду с младенцами-грудничками, чтобы церковный батюшка произвел над ним должное таинство.

После Великого поста по взаимному согласию и обвенчались.

Кому же упрек? Кто безбожник!? Сам столько лет искренне верил в общепринятые лозунги атеистов-материалистов: «вредное суеверие», «опиум для народа». Еще в школе выучил «Кодекс строителя коммунизма». Но только в 90-ые узнал, что списан он был из заповедей поруганных священнослужителей.

Вот как все перевернулось.

- Что ты видел в свои шестьдесят? – наседал сын. – Я уже половину Европы объездил, а ты в молодые годы и в кинохронике не мог увидеть ее прелестей.

И тут возразить нечем: любой «ненужный» кадр, любая «случайная» фраза беспощадно вырезались. А уж западные... да еще с прелестями. Успехов в «загнивающем капитализме» быть не могло в принципе. Полуобнаженное тело, едва промелькнувшее в иностранном фильме, делало его запретным для подростков и показа по телевидению. Начисто отсекали сцены прелюбодеяний и жестоких убийств.

А теперь на каждом шагу вываливаются самые сокровенные прелести силиконовых бюстов. Без всякой опаски расторгаются браки, венчанные перед Богом. Заключаются однополые.

Возмущение отца нарастало: - Да, уж, кто бы меня прежде просветил: не хочешь возиться с женой – иди в бордель, лень – в бордель, закажи на дом.

Не хочешь обхаживать мужа – зачни от кого придется, хлопотно вынашивать – найми мамку, заплати и покупка твоя.

Сам-то, не успев двух лет с законной женой прожить, ушел к другой. И ведь как все добропорядочно называется – гражданский брак. А через год надоест – можно тотчас к следующей «гражданке по браку» податься!

Век прогресса – не возразить: у детей - во двор не выходи - игры прямо в компьютере. Режь, стреляй, убивай – все с радостью и восторгом. Успешному убийце – поощрительные бонусы в придачу. Вот тебе и Европа! Безбожники!

…В детстве отец тоже в «войнушку» играл.

Великую Отечественную Николай не застал. Но в памяти остались рассказы отца.

Вошедшие в город фашисты хватали чернявых пацанов и заставляли портки снимать. «Обрезанных» могли застрелить на месте, могли и всю семью расстрелять.

А было и так: однажды немецкий солдат ухватил батю за шиворот и, пугая исковерканной русской речью, всучил тряпичный сверток, а в нем котелок с горячим мясным бульоном.

Ели из одной миски всей семьей. Отцу досталось семь ложек.

Но чаще рты четверых детей оставались пустыми. Матушка, сокрушаясь тому, воровала у мужа-инвалида махорку и тайно отдавала сыновьям на самокрутки. «Курево» хоть как-то забивало голод.

Позднее в том же городе плененные иноземцы, взамен разрушенной, выкладывали новую мостовую. Оборванные, голодные, со следами полузаживших ран. Никто их не пытался оскорбить или ударить, свою человеческую боль близко помнили. По наущению бабки или мамки, какой-нибудь мальчуган перебрасывал через охрану сухарь либо яблоко, а грозные охранники никогда «не успевали» ухватить сорванца.

- Европа – это, конечно, красиво, - продолжил отец, - а в церкви ты когда последний раз был?

- Отец!.. Что ты все… На Пасху съезжу, не беспокойся. Зафрахтуем автобус и – не в местную, а в загородный храм при монастыре всем отделом поедем, с семьями. И тебя с матерью возьму. В честь святого праздника там и причастимся.

- По праздникам в церковь – хорошо, и в монастырский храм – тоже. А только перед причащением полагается попоститься и чистосердечно покаяться в грешных помыслах и делах.

- Это я для пенсии оставлю. Перед Пасхой у нас большая презентация намечается. А это, поверь мне, гораздо важней постной трапезы.

- Не в трапезе дело, - взволновавшись от услышанного, повысил голос отец, – наживешься ты по своим понятиям в меру или сверх нее – дело твое. А как дальше жить собираешься?

- Так и собираюсь!

- А детей своих, наследников, как растить думаешь, через что воспитывать будешь?

- Да уж как-нибудь…

- То-то и оно, что «как-нибудь». До сих пор задуматься некогда. Оттого и не даются потомки, что тебе - «как-нибудь», а Господь ума не приложит, что с теми душами потом делать!

- Ну, знаешь! - лицо сына побагровело, - иди в церковь и там проповедуй. А то лучше – сразу в Государственную Думу. Во фракцию КПРФ – там тебе в самый раз. Может, новый закон об увеличении рождаемости придумаешь, а заодно и о своей пенсии позаботишься!

Сын презрительно улыбнулся в сторону отца.

- Ты, сынок, прыть поубавь. Не тем козыряешь. Я, конечно, не о такой пенсии мечтал при коммунистах, но в Думе пенсионерам вроде меня делать нечего. Чем год думу думать, как совершить прибавку к пенсии в 100-200 рублей, раз уж из одного котла кормимся, я в первый же месяц отдал бы один свой заработок и вмиг тысяче-двум пенсионерам ту месячную прибавку обеспечил.

- Ты это о чем толкуешь? – сын начал успокаиваться, но надменная улыбка не сходила с его лица. – Об общегосударственном бюджете рассуждаешь?

- Можно и так сказать. Котел общегосударственный, а ложки разные. Мне вот спешить некуда, потому по чайной ложке дают, а в Думе – там избирательный срок короткий, значит черпаком грести надо. Потому и заработки там бессовестные, и пенсия исчисляется не от возраста, а от окончания думского срока, за которым жизнь, должно быть, в своем добром смысле, резко угасает, а организм изнашивается, как от вредного производства.

Как думаешь, если чиновники боятся сблизиться с простолюдином в нужде и достатке, имеют они возможность постичь его нормы жизни и смеют ли писать законы под него?

Молчишь. Потому что и без слов ясно. А ведь пишут и пишут. А мы все силимся их исполнять.

- Да уж, отец, в госструктурах с такими мыслями делать нечего.

- А я и не спорю. Мои мысли и проблемы в тех структурах вызывают головную боль. От них либо отворачиваются, либо сдабривают мудрыми понятиями типа: монетизация или удвоение пенсии за счет ее раздвоения на всякую там страховую и накопительную. А как с новым понятием разберешься, ему тут же замену придумают или переиначат толкование. Остается возмущаться и роптать.

- И сильно помогает?

- Не злорадствуй. Сам видишь: пока толпа не соберется, никто лоб не наморщит.

- Вот от таких мудрецов и беспорядки начинаются, - перешел на шутку сын. - А потом государства рушатся.

- Беспорядки начинаются от безысходности, потому как по мудрописанным законам иного пути не остается. А рушить их начинают с другой стороны.

- Мудрописанные – это как? - с улыбкой переспросил сын.

- А вот как. Ты, к примеру, любую удобную причину выдумаешь, чтобы тебя твоя гражданская супруга не донимала. А если б еще возможность имел закон издать, пятнадцать суток ареста определил бы бедолаге, для собственной передышки от ее назойливости. Чтобы тогда было?

- А что было бы? - весело уточнил сын.

- Да то и было: собрались бы те гурьбой и скалками мужиков излупили.

- Это, отец, называется рукоприкладством.

- То-то и оно. А если они забастовку устроят и мужиков голодом заморят - это будет называться: истязанием по злому умыслу. Так какой у них путь остается?

- Что ж, государство разрушить?

- Да какое там государство! Государство – это они сами и есть. Всего только - разгонят ненавистных зачинщиков-законодателей. А заодно и тех, кто обязан присматривать за этими законниками.

- И новых, в юбках, выберут. Так что ли?

- По логике вещей, так. Только для выборов им надо партию собрать и для нужных процедур деньги отнять у мужиков с большими заработками. Словом, сделать то, что бабам не с руки. Какой уж тут выбор? Вот и остается, до поры-до времени роптать. А длительное недовольство, как понимаешь, к гневу приводит, а тот - к безрассудному безумству, стоит лишь искрой чиркнуть – случайной или по умыслу.

Разговор уперся в такую тему, что молчание затянулось.

Раздосадованный отец опять вспомнил прошлые добрые времена, но покоя не давали горестные – нынешние.

Вспомнил он, как ходил на праздничные демонстрации с песнями и плясками – по красивым центральным улицам, где из колоколов громкоговорителей на всю округу гордо звучало:

«Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!»

Что нынче звучит на демонстрациях? В какие дальние переулки загоняют их кордоны полиции?

Не пройти по родному лесу к песчаному бережку сквозь забор «высокопоставленного», не проехать по общей дороге, если там едет «избранный».

Куда ни пойди, в какое окно не сунься со своей бедой, везде порушено главное право – право на равное достоинство.

- Хитро ты, однако, разговор подвел, - наконец, продолжил разговор сын. – А что же без скалок не получится?

- Никак не получится.

- А если сам президент возьмется?

- А что он сможет? Прежний вон вывел танки, распугал Верховный Совет. Образовалась Дума. Только и делов.

- У тебя то скалки, то танки. Что же в цивилизованном государстве другого пути нет?

- Сперва его цивилизованным сделать надо. А сейчас президенту только давни сверху, свои же и затопчут. Кому бодаться хочется? Почитаемый в народе Петр Великий и тот прежде был крепко пуган боярами, а только через годы посмел нещадно сечь тем бороды, а особо корыстным – вместе с головой. На все крепкий дух и сильная воля нужны. А стращать – дело нехитрое.

Разговор вновь замер.

- Что-то, батя, не радостно мне после такой беседы.

- Да и мне не весело.

Поразмыслив минуту, отец добавил: - Эх, пойду-ка я окучивать.

- Ты это о чем? - с удивлением спросил сын.

- О картофеле, о чем еще? На другое рабочему человеку времени жалко. Ну, если только совсем раззадорят… От моих земных трудов – польза скорая и очевидная. А ты живи себе, наживайся.

Сын виновато глянул на отца:

- Батя, может, это… помочь чем?

- Помочь – не помешало бы. Только это… не деньгами. Пойдем вместе.

- Может быть, в другой раз?

- Можно и в другой. Но окучивать теперь пора.

- Ну, батя… Сын вздохнул и махнул решительно: - Ладно, если пора, пойдем вместе. Задумался на миг и вывел для себя: «Прав старик, если уж серьезно окучивать, то - только вместе».

Уже привстав, он прихватил отца за рукав, спросил лукаво: - Батя, а безбожники это как?

- Безбожники? – отец пристально посмотрел в глаза сына. - Безбожники - это никак.