Эта история началась не сразу, а только тогда, когда Пашка разочаровался в жизни. А было разочарованнику двадцать лет. Пашка вам ничего не расскажет. Он скромный. Но, стесняясь и переживая, он, во время наших с ним посиделок, передал авторские права на эту историю мне. Как наиболее циничному и бескультурному человеку, для которого есть две главные вещи – пачка сигарет и верность дружбе. Я и правда циничен и бескультурен. Но с Пашкой мы дружили с тех пор, как мне исполнилось три года, а ему два. Понимаете, одно из первых воспоминаний детства, а я люблю его вспоминать, следующее: …возникает неожиданно: дом моей бабушки, дверь, обитая вкосую вагонкой (эти доски так называются теперь, наверное). Скорее всего, была зима. Воспоминания определяют зиму потому, что, когда на сцену выходят Пашка и его дедушка, в дверь врывается холодный туман. И кто бы знал, что этот туман принесет нам с Пашкой дружбу, дружбу навсегда, хотя он зачудил. А я - поседел. Впрочем, не потому, что друг мой зачудил. В этом я его поддерживаю. …Когда Пашка со своим дедом появились в дверях, я, «здоровый трехлетка», помню, стоял посреди комнаты бабушкиного дома, исполненный жизненных сил и достоинства. Пашка правой рукой держался за руку своего деда, а в левой - держал пирог. Я подошел к Пашке и попросил без предисловий, на понятном только детям языке, половину пирога. Он с готовностью освободил свою руку из руки деда и отломил больше, чем я просил. Так пирог с морковью, которым меня угостил мой друг в 1979 году, стал решающим фактором. С этого началась наша дружба. С тех пор, мы дружили всегда, хотя и редко виделись: он жил в областном центре, а я был жестким пацаном из рабочего поселка, школьной гордостью, отличником и хулиганом одновременно. (В качестве атрибутов статуса, я всегда имел при себе нунчаки, кистень, кастет, накачанное туловище, разряд по рукопашному бою и длинный дерзкий язык). …Однажды, я возвращался домой после вечерней прогулки по селу. Меня интересовало все окружающее, особенно увлекло действо в одном из неосвещенных переулков. Пашку грузили несколько сопливых гопников, а он стоял и улыбался. После того, как они уползли на карачках, на ходу выплевывая зубы, я высказал другу мягкую претензию по поводу его умственных способностей, которые нельзя сравнить с моими. Но все это – не начало истории. ….Началом истории стало то, что Пашка, как я уже говорил, зачудил - решил уйти в монастырь. Типа, разочаровался в жизни. Я этому дураку при встрече стал рассказывать, что это неправильно, что нельзя так. Но он просто тихо улыбался. И, улыбаясь, пропал из поля зрения на восемь лет. В эти годы я окончил…ну, университет…Надел китель с погонами и уехал гонять врагов державы. …По Пашкиным письмам, которые я читал, валяясь на земле лицом к небу, узнал, что он, побыв в монастыре, и, не найдя там себя, поступил в семинарию, поучился немного и стал приходским священником. Вот это я мог одобрить после того, как священник моей части, отец Павел (символично, в моем случае, правда?), со словами «…mat…» (только по- русски, и с дополнениями), спас меня и мою группу от верной смерти, стреляя из ручного пулемета с бруствера окопа, встав в полный рост. (О, кстати! Сержант Авакян, показавший чудеса храбрости в разведке, и безупречно владеющий ножом (я учил!) должен быть благодарен отцу Павлу за подарок. Жизнь. Потому, что Рафаэля, раненного в живот, мы дотащили до своих только благодаря отцу Павлу с пулеметом). …Я вернулся, поправляя расположение орденов на груди, и первым делом зашел в ту церковь, где служил Пашка. И не было там Пашки. Батюшка был, служба шла своим чередом, но друга моего там не было. Я дождался окончания службы, вспоминая, под нестройное пение сельского хора, друзей, с которыми делил последний сухарь. Когда народ разбрелся из церкви (только что-то делали за свечным ящиком две старушки вполне себе дружелюбного вида), дверь слева от царских врат отворилась, и вышел священник. …Который пригласил меня в какую-то служебную комнатку при храме, налил нам обоим коньяка и поведал мне, что Пашка (то есть, отец Павел) служил на этом приходе три года. Служил он честно и бескорыстно. Абсолютно бескорыстно, за что даже друзья из числа духовенства считали его чудиком. Ходил он постоянно в старом подряснике, неказистой рясе, служил почти каждый день. И было в нем что-то такое, что заставляло даже взрослых, а то и пожилых, людей прислушиваться к его словам, хотя говорил он просто и безыскусно. О простых вещах – семье, любви к ближним и Родине. О России и ее сложном историческом пути….А еще Пашка писал стихи. Все это привлекало людей к церкви, и по праздникам она была полна народа. Причем глава администрации района стоял рядом с работягами и не стеснялся. После литургии никто не торопился уходить – все ловили каждое слово Пашки, стоявшего на солее в простецком облачении, дорогое он никогда не надевал. Он просто и ясно говорил. …По пути из церкви домой, Пашка запросто здоровался и разговаривал с людьми, причем, не брезговал ни кем – ни алкоголиками, которые тусовались около местного бара, ни сумасшедшими из местного психоневрологического диспансера, которые частенько болтались по улицам села без присмотра. Никто и никогда не мог вспомнить случая, чтобы Пашка кого-либо обидел…И никогда он не произнес ни одного пафосного нравоучения. Все жители села до сих пор помнят его сдвинутую на затылок скуфейку и широкую улыбку… …Так говорил батюшка. Предвосхищая мой вопрос, он отхлебнул коньяка и продолжил… В одно из воскресений поздней весны, Пашка пришел на службу, как всегда, широко улыбаясь. Благословил прихожан, немного поговорил с ними о хорошей погоде и зацветающих садах. Затем облачился, отслужил литургию. Вышел на амвон, но проповедовать не стал. Просто сказал прихожанам, что больше служить не будет. И уезжает. Навсегда. Потом спокойно ушел в алтарь и закрыл царские врата…Оставив другому священнику сплоченную общину, состоящую из добрых и отзывчивых людей. Я спросил батюшку, куда делся Пашка, в смысле, куда уехал. Тот не знал, и никто из прихожан не знал. Допив коньяк, я откланялся и ушел. …Как-то вечером я читал «Il nome della Rosa» Умберто Эко. Задумавшись над фразой «Только мелкие люди кажутся совершенно нормальными», я вдруг обратил внимание на бормотание телевизора, включенного для создания фона. Шел репортаж о каком-то техникуме в одном из районов нашей области. «Павел Николаевич, учитель истории…». Я мгновенно вскочил с дивана, сделал телевизор погромче. На экране я увидел улыбающуюся рожу Пашки, окруженного абсолютно счастливыми учениками… …Когда я приехал в этот техникум, то, побеседовав с директором, услышал от него примерно ту же историю, что и от священника прихода, на котором когда-то служил Пашка. Только моего друга я там тоже не застал. Он получил расчет, отпускные и уехал в неизвестном направлении. «А ученики до сих пор рассказывают о нем легенды. Например, неформальным гимном техникума стала песня на стихи Павла Николаевича. Музыку сами ученики подобрали на гитаре». …Прошло три года. Как-то вечером я, в своей холостяцкой квартире, курил на кухне. Жил я тогда в типичном поселке средней полосы России. Раздался стук в дверь. Я открыл. В дверь, подвинув меня, вошел Пашка. Он немного осмотрелся, определил местоположение кухни и прошел туда. Из кухни я услышал: «Ну, чего застыл? Пошли, выпьем». …Вот тогда, во время наших с ним посиделок, я и услышал историю о том, как Пашка разочаровался в жизни. Но не в людях. Вам он эту историю никогда бы не рассказал. Но мы ведь с ним лучшие друзья с тех пор, как он отломил мне большой кусок пирога с морковью. В 1979 году. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
