Когда развал начался, сбылась арабская пословица: и последний верблюд становится первым, когда караван поворачивает вспять. Вот и в нашей дивизии некий капитанчик, что давно на карьере своей крест поставил, вдруг в первые ряды выдвигаться стал. Знакомства себе среди гражданского населения, что с политически уклоном, завел. Как где народ соберется, он тут же речи непонятного содержания ведет. Да с таким пафосом и с фанатизмом в глазах – ни дать ни взять: Цицерон какой-то.

Политотделу это, конечно, не нравится. Его увещевать начинают:

– Ты бы, Анатолий Петрович, поскромнее был, – вежливо так говорят, – негоже всякому вонючему капитанишке перед людьми выступать. Да еще без санкции политотдела.

На эти выпады Толя, оглянувшись и приметив маломальскую аудиторию, кричать начинал:

– Люди! Смотрите и слушайте все! Видите, как демократию зажимают! Как рот мне заткнуть пытаются! Но правда, – орет, – восторжествует! Хватит нас душить и затыкать!

Тот, кто его увещевал, стыдиться начинал и просил Анатолия Петровича потише орать. А у Толи глотка медная он еще пуще прежнего разоряется:

– Не смейте! – орет, – Не смейте затыкать меня! Я от имени народа говорю. Я люблю наш народ! Мне народ, как родной дядя! – ну, и так далее.

Тут весна наступает. По весеннему делу начальник гарнизона субботник объявил. Солдаты и матросы на служебной территории порядок наводят, офицеры и прапорщики совместно с семьями возле своих домов ковыряются.

Но это и раньше офицеров с семьями тяжело было на субботник вытащить, а уж в эти лихие времена и подавно. Глянул я в окно, смотрю, возле подъезда замначпо, товарищ мой, крутится и женщина какая-то с детскими грабельками гребется потихоньку. Мы с замначпо дружили немного и выпивали при случае. А тут как раз и случай такой. Я окно открыл и его кликнул:

– Заходи, – говорю, – Сергей Иванович. Тут у меня вопрос по субботнику появился. Жена как раз из магазина принесла. Пошли, в рабочем порядке по паре тезисов пропустим.

Он понял, и ко мне поднялся. Выпили мы с ним, как по православному обычаю положено, по три стопки и на улицу курить вышли.

– Нельзя, – Сергей Иванович мне объясняет, – нельзя мне от субботника отлынивать. Обязательно найдется гад и будет мне, как селедочной харей, в рожу тыкать. Вот, дескать, замначпо, целый полковник, а субботник игнорирует. А мне, скажет, сам Бог велел на это дело плюнуть.

Стоим, курим мирно. Рядом тетенька с грабельками гребется. А тут Тараканов, капитан этот, идет. Вот черт Сергея Ивановича за язык дернул.

– Что ж это вы, Анатолий Петрович, субботник игнорируете? – и язвительно так добавляет. – Говорить вы мастер, а вот с граблями и лопатой вас что-то не видно.

Тут Толя варежку свою во всю ширь распахнул:

– Не смейте меня тут всенародно регулировать! Я с семи утра с солдатами моей роты субботник организовываю. Я на служебной территории был. Там у меня работа кипит. Я работаю, не покладая рук, – тут он принюхиваться стал. – И не хожу по гарнизону пьяный, как некоторые, и демократию не зажимаю. Пусть все слышат! Я не пьянствую, а работаю.

Видит Сергей Иванович – плохо дело! Надо как-то все это на тормозах спустить.

– Да что вы, товарищ капитан, кричите? Вы чем митинги тут устраивать, взяли бы жену свою, дали бы ей грабли в руки, и мы бы все весело и дружно порядок тут навели. Чего это она у вас дома сидит? Нехорошо. Пусть тоже общественной жизнью живет.

Тут тетка, что с грабельками греблась возле нас, разгибается, и по щекам у нее слезы, как виноградины, катятся. Рыдает, что твоя княгиня Ярославна в третьем действии известной оперы, когда узнала, что семья кормильца лишилась:

– Да как же вам, товарищ полковник не стыдно? Да как же у вас язык поворачивается гадости такие говорить?! Я тут одна-одинешенька от всего дома работаю. Последних сил лишаюсь. Вон, половину двора вычистила, – и на кучку мусора, какую курица нагребет, когда зернышко сыщет, показывает. – Кроме меня никого из женщин тут нет. И вашей жены нет. А вы меня еще в отсутствии активной жизненной позиции упрекаете!

Поняли мы тут, что это жена Тараканова все время вокруг нас с грабельками греблась и к разговорам нашим веселым прислушивалась. Хотел Сергей Иванович возразить, что это фигня, а не работа. Но мы-то с ним еще меньше сделали, только окурков накидали и землю расковыряли, когда на лопаты опирались. Я его под руку подхватил и за дом поволок. А за нами трубный голос Толяна обличал:

– Всякая пьянь учить меня будет! Сами палец об палец…. Демократию душат…. Рот затыкают…

Сергей Иванович хотел его командиру батальона позвонить, да я не дал: зачем скандал ширить? Зашли мы с ним ко мне домой, первый вопрос доработали и второй открыли. Ну, ее к бесу, эту демократию, если целому замначпо и его приятелю выпить спокойно не дадут.