– Володя, не забудь покормить ребят, – сказала мама, укуталась в старую шаль, надела пальто, подшитые валенки и взглянула на старшего сына. – Накажи Юре, чтобы не обижал Галинку. Обед вам приготовила.

– Ладно, – зевая, сказал Володя, худенький, светловолосый мальчуган. – Мам, опять соленая треска с картошкой, да? Селедку бы купить, и конфеток…

– Сегодня обещали зарплату выдать, – сказала мама и, приоткрыв заслонку, бросила в печь несколько кусков угля. – Если получу, папа в город поедет и привезет. Одевайся теплее, на улице сильный мороз. Ну, я пошла, – и, взяв сумку, вышла из комнаты.

В коридоре барака было холодно. Анна Ивановна направилась к выходу, замечая при тусклом свете искрившуюся на стенах изморозь. С трудом приоткрыв дверь, охнула от клуба морозного воздуха, ворвавшегося в коридор, и быстро вышла на улицу, прикрываясь шалью.

Медленно шагая по тропке среди высоких сугробов, она выбралась на дорогу. Направилась вдоль высокого забора с колючей проволокой поверху, за которыми находились сторожевые вышки, где виднелись пулеметы, доносился нескончаемый лай собак, выкрики команд и голоса заключенных, стоявших на утренней поверке.

За четыре года, как они приехали сюда после войны, Анна Ивановна так и не смогла привыкнуть к лагерям, которых было не менее десятка рядом с их поселком, где отбывали срок уголовники и заключенные по пятьдесят восьмой статье. К бесконечным окрикам, к колоннам заключенных, что водили каждый день на работу под усиленной охраной в сопровождении здоровых злых собак. Казалось, словно река из человеческих тел текла по дороге, которой не было конца и края. Главное, чтобы не попасть, когда их ведут навстречу. Тогда охрана приказывала освободить дорогу, заставляя спрыгивать в кювет в любое время года, не обращая внимания на лужи, грязь да сугробы.

При тусклом свете фонарей, Анна Ивановна, вздрагивая от холодного ветра, смотрела на лагеря, растянувшиеся на многие километры вдоль дороги, занесенной снегом и разделенные голой местностью, где вырубили не только деревья, но и чахлые кусты. Иногда, вдали, мелькали фигуры поселковских жителей, шагающих на работу. Одни торопились в промышленную зону, неподалеку от города, другие направлялись в лагеря. Туда же шла и она, работая в бухгалтерии большого лагеря, где отбывали срок около пяти тысяч человек, осужденных по пятьдесят восьмой статье.

Наконец-то, Анна Ивановна добралась до проходной, где ее ждала сотрудница, разговаривая с охранником.

– Ну, все, можешь нас вести, – сказала она. – Оружие с собой? – и засмеявшись, распахнула дверь.

– С собой, – буркнул охранник, похлопав по кобуре. – Хватит? Если мало, вон, на вышках стоят, вмиг сено накосят, – и гулко расхохотался, – шевелись, бабоньки. Устал каждую провожать. Скоро ваши мужики морду набьют, подумают, что ухлестываю.

– Помолчи, ухажер, – сказала Анна Ивановна, покосившись на высокого, краснощекого охранника. – Только ума хватает, что девок зажимать да на заключенных орать.

– Нишкни, Иванна, – огрызнулся он. – Радуйся, что на сносях, а то бы не пожалел. За такие слова вмиг статью схлопочешь.

– Ну-ну, – буркнула Анна Ивановна и, ускорив шаг, быстро добралась до двухэтажного здания, стоявшего неподалеку от проходной.

Скинув пальто, она села за стол, и стала дышать на покрасневшие озябшие пальцы. Затем достала документы, счеты и начала работать, щелкала костяшками и записывала в ведомости, не обращая внимания на сотрудников отдела.

– Здравствуйте, – послышался тихий, вежливый голос и в кабинет зашел заключенный, снял шапку и направился к столу, где он работал.

Многие промолчали, не отвечая на приветствие. Другие кивнули головами, не привлекая внимание. Некоторые что-то пробурчали в ответ, и лишь два – три человека отозвались, взглянув на худого, в очках, заключенного.

– А-а-а, здравствуйте, Сергей Васильевич, – сказала Анна Ивановна. – Заработалась, годовой отчет заканчиваю. Тороплюсь…

– Может, помочь? – поправляя очки, сказал он.

– Нет, спасибо, – Анна Ивановна, едва заметно улыбнулась, – справлюсь. У вас и так много работы.

– Обращайтесь, если что-то не поймете, – сказал Сергей Васильевич, разбирая папки с документами.

– Хорошо, – кивнула она, записывая цифры.

Ближе к обеденному перерыву, открылась дверь и заглянула уборщица:

– Анна Ивановна, – сказала она, – вас Николай Ефремович вызывает.

Аккуратно сложив документы, Анна Ивановна вышла и, вздрагивая от холода, направилась в конец коридора, где был кабинет главного бухгалтера.

– Вызывали? – спросила она пожилого мужчину в военной форме.

– Проходи, Аннушка, проходи, – сказал он и кивнул на ее живот. – Когда ножки будем обмывать?

– Немного осталось, – улыбнулась Анна Ивановна. – Ваня ждет, ребятишки спрашивают, а теперь и вы пристаете.

– Мужик родится, – сказал Николай Ефремович, – можешь мне верить. Я никогда не ошибаюсь. Молодец, Иван!

– Опять мальчишка, – засмеялась она. – Двое носятся сорванцов и снова пацан. Дочку хочу, дочку.

– Мальчишка будет, – повторил Николай Ефремович. – Если угадаю, готовься, всем поселком будем обмывать.

– Николай Ефремович, вы позвали меня, – сказала Анна Ивановна, – чтобы в гости напроситься?

– Нет, Аннушка, – нахмурившись, сказал он. – Зоя, наша кассир, заболела. Ты подменяла ее, знаешь, как и где получают зарплату для колонии. Вот документы, садись в машину, и езжайте в центральную кассу. Получишь деньги, а после обеда начнешь раздавать. Договорились?

– Хорошо, – сказала Анна Ивановна, забрав папку, – а то ребятишки селедку просят да карамельки. Завтра Ваню попрошу, чтобы из города привез. Ох, обрадуется, малышня, – и вышла, закрыв дверь.

Доехав до центральной кассы, шофер подогнал машину к входу, чтобы легче было грузить мешки с деньгами, сам остался в кабине, а Анна Ивановна вошла, постучала в металлическую дверь, назвала себя и протиснулась внутрь, когда ей приоткрыли.

– Нельзя было раньше приехать? – недовольно сказала молодая женщина, с подкрашенными губами и одетая в цветастое платье. – Я не обязана каждого ждать. Своих дел хватает.

– Валентина Петровна, я приехала, когда мне передали, – сказала Анна Ивановна и, подошла к столу, где лежали плотные, тяжелые мешки. – Сейчас пересчитаю и все. Меня тоже ждут.

– Все давно подсчитано и приготовлено, – ответила Валентина Петровна, достав бланки. – Распишись…

– Деньги любят счет, – сказала Анна Ивановна. – Сейчас…

Вдруг раздался телефонный звонок. Валентина Петровна подняла трубку:

– Алло, – сказала она и, мельком взглянув на Анну Ивановну, долго слушала, потом ответила: – Хорошо, сейчас приду. Отпущу «пятьдесят восьмых» и прибегу.

Положив трубку, она стала торопить Анну Ивановну:

– Все, забирай мешки и езжай. Меня вызывает начальство. Быстрее…

– Я не пересчитала, – повторила Анна Ивановна. – Ты иди, а я останусь. Дождусь тебя, вместе посмотрим и заберу.

– Нельзя чужих оставлять в кассе. Не волнуйся, все в порядке. Видишь, мешки запечатаны? – сказала Валентина Петровна, подкрашивая губы перед осколком зеркала. – Ты не первый раз получаешь. Знаешь, у меня всегда тютелька в тютельку или не веришь?

– Верю, но…

– Все, расписывайся, и грузите, – перебила Валентина Петровна, бросив документы на стол. – Некогда мне лясы точить. Ставь роспись и беги за шофером.

Пожав плечами, Анна Ивановна оформила документы, сходила за шофером, перетаскали мешки и поехали в лагерь.

Закрывшись в кассе, она, высыпая на стол пачки денег, начала пересчитывать, делая пометки. Закончив работу, сверила записи и почувствовала, что ей становится плохо. Присела на стул и снова взялась за деньги, думая, что ошиблась. Сделав сверку, побледнела и обвела взглядом упаковки. Поднялась, убрала их в сейф, опечатала и, схватив документы, побежала к главбуху.

– Николай Ефремович, беда! У меня огромная недостача. Смотрите, – и заплакала.

– Аннушка, успокойся, – сказал главный бухгалтер и начал просматривать записи. – Не может быть! Как ты ошиблась?

– Кассир не дала пересчитать, – вытирая слезы, сказала она. – Кто-то позвонил, и она стала меня торопить. Хотела остаться, но Валентина не разрешила. Показала, что мешки запечатаны. Всегда же привозила все до последней копейки. Я и поверила…

– Так…, – Николай Ефремович задумался, – вставай, Аннушка, пошли к начальнику. Надо срочно решать вопрос, срочно...

– Алексей Михалыч, разрешите, –открыв дверь, сказал Николай Иванович.

– Заходи, – раздался хрипловатый голос.

За большим столом сидел моложавый полковник с орденскими планками на кителе. Позади, на стене, висел портрет Сталина. Папки, лежавшие на столе, сразу же убрал в сейф, когда они зашли в кабинет. Взглянув, он спросил:

– Что случилось? Влетели, чуть дверь не снесли.

– У Аннушки… Извините, товарищ полковник, – сказал главный бухгалтер. – У Анны Ивановны обнаружилась недостача после возвращения из центральной кассы.

– Этого еще нам не хватало, – сказал полковник. – Считать разучилась? Почему не проверила?

– Алексей Михалыч, кассир заставила выйти, – сказала Анна Ивановна. – Торопилась. Она попросила расписаться за деньги и убежала. Я проверяла мешки. Все были опечатаны. А вернулись, стала считать, увидела, что нет огромной суммы.

Полковник пододвинул телефон, попросил соединить с кассой и протянул Анне Ивановне трубку:

– Говори…

– Валентина Петровна, – закричала она, – у меня недостача.

– Я-то причем? – услышала Анна Ивановна спокойный голос. – Ты получила всю сумму. Не знаю, куда подевала их. Умей отвечать за поступки.

– Валентина Петровна, – заплакала она, – я даже раздавала их. Привезли, начала считать и обнаружила… Может, ты ошиблась, когда готовила?

– Я выдаю деньги тютелька в тютельку. В документах стоит роспись, что ты получила. Теперь сама отвечай. Все, – и разговор прервался.

Полковник помолчал, глядя на Анну Ивановну, затем сказал:

– Езжай туда, может, согласится снять остаток, чтобы убедиться, она ошиблась или вы виновны. Все, свободны. Жду вас в кабинете. Николай Ефремович, задержись.

Когда закрылась дверь, Алексей Михайлович поднялся и, заложив руки за спину, прихрамывая, начал ходить по кабинету, искоса посматривая на главбуха. Развернувшись, встал перед ним:

– Что делать, Николай Ефремович?

– Товарищ полковник, – хотел он подняться, но тот рукой удержал его на стуле, – я знаю Аннушку… Извините, Анну Ивановну… Знаю мужа, детишек… Да все про них известно! Не могла она пойти на преступление, не могла! Не тот человек, понимаете?

– Понимаю, но денег-то нет. И представляю, что будет, если недостачу она не перекроит, тем более, стоит ее подпись. За булку хлеба сажают, а тут…, – и, махнув рукой, он сел на стул.

– Жаль семью. Пропадут без нее, – тихо сказал Николай Ефремович.

Полковник снова поднялся и стал ходить, о чем-то думая. Остановился, опершись кулаками о стол, хмуро взглянул на бухгалтера и сказал:

– Единственное, что могу сделать, дать ей всего сутки, чтобы достала деньги хоть из-под земли. Не найдет, значит, я обязан передать ее соответствующим органам. Знаешь, что будет с ней. Все, больше я ниче…

И в этот момент открылась дверь, и медленно зашла Анна Ивановна, вытирая слезы:

– Валентина Петровна не стала со мной разговаривать. Показала документ, где я расписалась и захлопнула дверь, – побледнев, она прислонилась к стене.

Полковник молча, посмотрел на главбуха и покачал головой:

– Анна Ивановна, положите ключи на стол, скажите шоферу, чтобы вас отвез домой. Даю сутки для погашения недостачи. Завтра, в два часа, жду у себя. Все, вы свободны.

Уже возле машины, ее остановил Сергей Васильевич, выскочив следом на улицу:

– Анна Ивановна, дошел слух, у вас недостача. Сколько пропало денег?

Она посмотрела заплаканными глазами:

– Не могу сказать. Извините, – и сев в кабину, захлопнула дверцу.

Вернувшись, домой, Анна Ивановна взглянула на маленьких ребятишек, и, не выдержав, села на скамеечку, обняла их и заплакала.

– Мамка, не надо, – сказал Юра, взъерошенный мальчуган, лет шести. – Мы не баловались. Гальку не обижал. Не плачь…

– Не пачь, ма, – повторив, обняла младшая дочка, – не пачь…

– Ох, ребятки, – крепко прижав к себе, она плакала, – что же я буду без вас делать? Пропадете вы, пропадете…

Оглядев комнату, где стояла самодельная мебель, она поднялась, подошла к комоду и начала доставать детские вещи, складывая на кровати. Заметалась. Нашла шкатулку, где хранила нитки с иголками, схватила ее, начала перебирать рубашонки, платьишки, да все, что попадало под руки, просматривая каждую вещь, и стала штопать, накладывать латки, если замечала, хоть небольшую дырку.

– Аннушка, я думал, ты поздно вернешься, – услышала она голос мужа, – хотел ужин приготовить. Что случилось, почему плачешь?

Она почувствовала запах бензина и солярки, исходивший от одежды мужа. Тяжелая ладонь легла ей на плечо, и он присел на корточки, стараясь заглянуть в лицо:

– Аннушка, что произошло?

– Беда пришла, Ваня, беда, – заплакав, уткнулась ему в грудь. – У меня огромная недостача. Мне дали сутки, чтобы ее перекрыть. Если не найду деньги, меня арестуют.

Иван вскочил, быстро накинул фуфайку, надел валенки и крикнул с порога:

– Не волнуйся, Аннушка. По поселку пробегусь, займем деньги. Люди помогут, – и захлопнул дверь.

Ближе к вечеру, когда на улице стемнело, он вернулся, хмуро посмотрел, разделся, и тяжело вздохнув, сел рядом с ней:

– Аня, у всех спрашивал. Ни у кого нет столько денег.

Она сидела, перебирая старенькие детские вещички, потом взглянула на него:

– Ваня, картошки хватит вам до конца зимы. Огурцы, капуста тоже есть. Думаю, до весны дотяните. Береги ребятишек.

– Аннушка…

– Ваня, я знаю, что говорю, – перебила она. – Если меня арестуют, значит, мы уже не встретимся. Не судьба…

Забрав несколько платьев, она взяла ножницы, шкатулку и ушла за перегородку. Освободила стол, начала распарывать свои вещи и, рассматривая, думала, что можно из них сшить для детей.

– Аннушка, я уложил ребят спать, – сказал Иван, присел возле печки, свернул самокрутку и прикурил, выпуская густой едкий дым. – Зачем платья разрезала? Может, все обойдется?

Она покачала головой, посмотрела на мужа заплаканными глазами:

– Нет, Ваня, ошибаешься. Иди, спи, а я что-нибудь ребятам сошью. Да, забыла… Володя селедку и конфеты просил. Купи, побалуй малышню. Иди к ним, не мешай…

Всю ночь просидела Анна Ивановна за столом. Изредка доносился натужный кашель мужа. Он вставал, подходил к печке, закуривая, и глядел, как она раскраивала и шила детям рубашонки, платьишки для Галинки, просматривала старенькие вещички и, вздохнув, Иван уходил к ребятишкам. Она приготовила завтрак, поставила на стол, прикрыв тряпицей. Медленно поднялась, оделась, тихо прошла в комнату, едва прикасаясь, поцеловала детей, задремавшего мужа и осторожно приоткрыв дверь, не оглядываясь, пошла на работу, понимая, что больше никогда не вернется домой, не увидит, не обнимет своих малышей, не услышит их голоса…

Она сидела в кабинете, не отвечая на приветствия и вопросы, глядела опухшими, от слез, глазами на ходики, висевшие на стене, и считала часы, оставшиеся до ареста. Слышала шепот сотрудников, как обсуждали ее, доносились шаги из коридора, и тогда казалось, что это идут за ней. Вновь смотрела на ходики, на стрелки, которые приближались к ненавистной цифре – четырнадцать. Время, когда арестуют.

Остался час… Вдруг, дверь распахнулась и в кабинет забежал Сергей Васильевич – «политика», как его звали в отделе, который держал старый потертый мешок. Сняв запотевшие от мороза очки, прищурившись, он подошел к столу, где сидела Анна Ивановна, и поставил перед ней мешок:

– Анна Ивановна, велели передать вам, – торопливо сказал он.

– Мне никто и ничего не должен был передать, – сказала она, не отрывая взгляда от часов.

Сергей Васильевич, путаясь, зубами развязал тугой узел, раскрыл мешок и придвинул к ней:

– Посмотрите и пересчитайте. Время на исходе. Торопитесь…

Она невольно перевела взгляд и увидела тугие пачки денег. Протянула руку, дотронулась и почувствовала, что теряет сознание…

– Налейте, дайте воды, – закричал Сергей Васильевич, стараясь привести ее в чувство и, схватив графин, наполнил стакан – Эх, люди, люди… Анна Ивановна, отпейте. Легче станет. Очнитесь, время уходит…

Почуяв, что ее тормошат, Анна Ивановна приоткрыла глаза, и медленно потянулась к мешку.

– Пересчитайте, – донесся голос Сергея Васильевича, – торопитесь. Вас ждут…

Вывалив пачки денег на стол, она быстро начала считать. Достала ведомость, сверилась с записями, охнула, взглянув на заключенного, уложила деньги обратно, схватила мешок и побежала к главбуху.

– Николай Ефремович, деньги, – и плача, и смеясь, она поставила мешок. – Копеечка в копеечку.

Открыв, он достал несколько пачек, внимательно посмотрел на них, пересчитал и взглянул на нее:

– Откуда?

– Не поверите, – сказала она, вытирая слезы. – Сергей Васильевич принес.

Николай Ефремович посмотрел на часы:

– Так… Аннушка, отнеси деньги начальнику лагеря. Если будет что-нибудь спрашивать, пусть вызовет меня. Я объясню…

Постучав, она распахнула дверь, подошла к столу и вывалила из мешка деньги:

– Алексей Михайлович, недостача перекрыта, – снова заплакала она.

Полковник поднялся, рукой провел по пачкам, долго смотрел на нее и тихо сказал:

– Я рад, Аннушка. Сейчас езжай домой, и отдохни. Завтра жду на работе. Все, свободна, – и взяв документы, стал читать.

Уже возле выхода, она столкнулась с Сергеем Васильевичем:

– Скажите, откуда деньги? Где вы столько взяли?

Заключенный снял старенькие очки, протер, взглянул на нее:

– Анна Ивановна, я не имею права говорить, откуда деньги. Просто решили вам помочь.

– Помочь? Да вы же не знаете, как мы живем. Откуда я возьму такую сумму, чтобы рассчитаться с долгами? – поправляя старый платок, сказала она.

– Мы хорошо знаем вас, мужа, ваших ребятишек, – сказал Сергей Васильевич, – и знаем, как вам живется. И просто решили помочь. Все, бегите домой, бегите. Ребятишки заждались, – и, развернувшись, он зашел в отдел.

Проводив его взглядом, Анна Ивановна поспешила на улицу, где ее ждала машина.

Вечером вернувшись домой, Иван увидел жену, сидевшую за столом. Засмеявшись, он быстро подошел, обнял крепко, положил перед ней селедку, завернутую в газету и маленький кулечек с конфетами.

– Аннушка, я знал, чувствовал, что все уладится. Не могли деньги пропасть. Просто кассир ошиблась, когда выдавала.

Она долго смотрела на мужа, теребя в руках край фартука, потом глухо сказала:

– Это была не ошибка, как я поняла. То, что не арестовали и домой вернулась… Ваня, нам помогли заключенные… Нет, точнее сказать, им удалось спасти не только наших детей, но и нашу семью. Иначе, все бы пропали, – и поправила седую прядь волос, выбившуюся из-под косынки…