Я медленно шел по пустынному песчаному пляжу и вскоре уперся в большие черные валуны. За ними начинался мыс, уходящий в воду. Погладив теплый камень, сел на него и задумался. Как же давно это было! Вот уже три десятка лет прошло с тех пор, как приехал жить сюда взрослым, состоявшимся человеком, с семьей. А тогда мне было…

 

***

То, что мама отпустила меня с таким же, только что отметившим пятнадцатилетие, одноклассником на взрослую таежную турбазу, было фантастикой. Не знаю до сих пор и уже никогда не узнаю, как и у кого родилась идея отправить нас туда.

Да, мы ходили и даже иногда с ночевками, нашей дружной компанией одноклассников и одноклассниц в походы, но все это было рядом с моим родным Владивостоком. На поросшем стройным лесом мысу с довольно странным названием Черепаха мы, то есть десяток мальчишек и девчонок, ставили палатки и с удовольствием дурачились до утра. Не без винца, естественно, но это было не очень серьезно и вполне безобидно. Мыс этот в паре с другим, не таким выдающимся в море, обозначал бухту Шамору, впоследствие ставшую излюбленным местом отдыха измученных туманами, слякотью и гарью от сотен тысяч машин, горожан. Эту прекрасную бухту с ее несколькими километрами многометрового слоя тончайшего, словно специально смолотого золотистого песка, намного позже воспели «Муммий Тролли». Само название бухты и переводится с китайского как «песчаная пустыня». В те времена так она и выглядела – почти Каракумские барханы чистейшего, без единого следа на нем, песка и ласковая волна почти не тронутого тогда цивилизацией Уссурийского залива.

Турбаза – это совсем иное. Это была не школьно-пионерская, а взрослая турбаза на целых две недели, с походами и прочими, свойственными ей, делами. Восторгам моим не было предела!

До турбазы ночь ехали на поезде, а потом – часик на автобусе. Эйфория достигла пика, когда нам сказали, что через два дня наша группа идет в таежный поход и поэтому заселяться в корпус не будет. Вместо этого повели на склад, где нам и группе взрослых парней и девушек выдали палатки. Вскоре мы уже внимательно слушали лекцию инструктора о том, как их ставят. Происходило это на небольшой, огороженной низким заборчиком, поляне рядом с жилым двухэтажным корпусом. К вечеру рядом с нашей стояло около десятка других двух - трехместных разноцветных палаток.

Весь следующий день прошел в тренировках и сборах. Подгонялись лямки рюкзаков, проверялись одежда и обувь, получались брезентовые куртки-штормовки, инструктор рассказывал о том, как вести себя на маршруте, что можно и чего нельзя делать. Ближе к вечеру мы с рюкзаками пошли к столовой.

На большой, сделанный из толстых, изрядно отполированных нашими предшественниками плах, стол выставлялись ящик за ящиком, посудина за посудиной, мешки и бумажные пакеты. Тушенка, сахар, картошка, сгущенка, концентраты, крупы, макароны, штабель хлеба и прочее, прочее выносилось и выносилось на стол. Вскоре на столе высилась такая гора продуктов, что все приуныли. На столе лежала не одна сотня килограмм, по объему - вполне на добрый грузовичок!

Когда на столе появились стопки алюминиевых мисок, ведра, большие и маленькие котелки, ложки, кружки, свободного места больше не осталось, и всем окончательно стало ясно, что все это унести даже группой в двадцать человек невозможно…

А потом, в течение пары часов, все это делилось, фасовалось, добавлялось к одеялам, одежде, запасной обуви, полотенцам, разной мелочи и укладывалось в рюкзаки. Инструктор проверял и высыпал все обратно, на стол. И так – снова и снова.

Уже давно светил яркий фонарь над столом, а мы все укладывали и укладывали… Ближе к полуночи, все были готовы. Во всех смыслах. Ничего не соображающие, смертельно уставшие, мы разбрелись по палаткам, принеся туда же и огромные рюкзаки. Поднять их было слишком тяжело, но мы подняли и принесли. Лишь в походе мы поняли, насколько важно было то, чем мучил нас инструктор – укладка рюкзака. При таком большом весе ничто не давило, ничто не мешало идти и все сохранилось в том виде, в каком и было уложено.

- Подъем! Всем на зарядку! Быстро, быстро! – раздалось, как мне показалось, сразу же после того, как лег в палатку и закрыл глаза.

С трудом просыпаясь на ходу, мы бежали за инструктором, словно потревоженные зомби. Потом - несколько упражнений и, собрав нас кружком вокруг себя, инструктор объявил, что через два часа мы должны выйти из лагеря, а до этого позавтракать, собрать палатки и все, что еще не собрано.

Позади остались сборы. Красные от натуги, пыхтящие и обливающиеся потом, мы выстроились в линию, и инструктор с таким же огромным рюкзаком за спиной, прошел вдоль, осмотрел нас и поднял руку, требуя полного внимания.

- Ну, что же, - сказал он, - подготовка закончена, и через пять минут мы выходим в поход. Он продлится десять дней и столько же ночей. Кто не готов – есть еще возможность отказаться. Потом такой возможности не будет. Итак, есть ли такие, кто не готов идти в поход и отказывается от него?

Ответа не последовало.

- Тогда пеняйте на себя! Не говорите потом, что я не предупреждал! В таком случае, я назову мои условия. В походе все беспрекословно подчиняются мне, все между собой равны, все делают любую полезную для группы работу и общаются на «ты», независимо от возраста и регалий. Понятно? Тогда напра-во! Шагом, марш!

До сих пор не могу понять, как это я, тщедушный мальчишка пятнадцати лет, нес тот огромный рюкзак весом в двадцать пять килограмм. Пока шли по поселку, было ничего, но вскоре асфальтовые дорожки закончились, и мы вышли на широкую тропу. Повиляв немного меж деревьями, тропа превратилась в тропинку, которая скоро стала почти незаметной в кустах и густой траве. Инструктор, шедший впереди, уверенно вел нас все дальше и дальше.

Уже через полчаса я пожалел, что не внял его разумному совету. Пот заливал глаза, тек по мне. Я всем телом ощущал эти ручейки.

«Боже, - с ужасом родилось в сознании, - я же не смогу все это выдержать и получаса, а впереди целых десять дней! Что делать? Я же не переживу позора!»

В голове услужливо возникла картина – я вынимаю из рюкзака банки и передаю их женщинам под смех и улюлюканье всей группы.

В этом состоянии почти реально пережитого стыда и горя, я шел и шел. Судя по тяжелому дыханию и иногда по вскрикам женщин, которых хлестнула неловко отпущенная ветка, все испытывали примерно то же самое.

Команда «Привал!» даже не сразу дошла до сознания. Уж слишком сказочно она звучала, чтобы быть реальностью! Однако так оно и было, независимо от нашего сознания. Все повалились на мягкую, покрытую мхом и многолетним слоем старой хвои землю. От счастья хотелось плакать. Инструктор передал флягу с водой, предупредив при этом, что пить не более трех глотков.

Глотнув, даже не понял, что флягу кто-то взял из моих рук. Я уже спал.

- Привал закончен! Встаем! - команда показалась голосом из преисподней! Казалось, все мои грехи собрались здесь, под этим деревом, для того, чтобы за них была принесена жертва, получена расплата.

Попробовал встать. Ноги были ватными. Сил встать, поднимая при этом рюкзак, не было. Он оказался внизу, а я - наверху, напомнив себе черепаху, перевернувшуюся на панцирь. Кто-то взял меня за шкирку и легко поставил на ноги, вернув все на свои места.

Ноги пошли сами, причем я даже не сразу понял, что иду. Чья-то попа и рюкзак впереди, тяжелое дыхание сзади. Я не думал ни о времени, ни о тяжести, ни о чем ином кроме того, что вот от этой попы я не должен отстать ни при каких обстоятельствах! Это было больше, чем цель. Это было смыслом жизни в те минуты. Постепенно привык к тому, что пот льет и льет, что мне настолько жарко, что если бы прозвучала команда раздеться полностью, выполнил бы ее без тени сомнений. Ног не чувствовал. Мне казалось, что ступни разбухли и увеличились размера на три. Взгляд отмечал только самое нужное - примятую траву, торчащие из земли корешки, камни и мох, да заботливо передаваемые передним ветки, которые перехватывал и передавал идущему за мной.

Привал наступил так же неожиданно, как и в первый раз. Помня опыт предыдущего, сел так, чтобы рюкзак оказался чуть выше, на пригорке. Мысль о том, что скоро снова вставать, уже не убивала своей неотвратимой жестокостью. Мне все это было уже безразлично. Ну, сел. Ну, встану. Ну, пойду… Снова попа, снова корни, снова ветки…

Следующий переход показался совсем коротким.

- Привал! Рюкзаки снять! Отдых пятнадцать минут, а затем собираем сухостой на дрова , ставим палатки и готовимся на ночевку! – раздалась невозможная в своей прекрасности команда.

Скинув лямки рюкзака, встал и поймал себя на мысли, что хочу схватиться за что-нибудь, чтобы не взлететь. Тело стало невесомым, неправдоподобно легким.

«Сейчас сходить в кустики и тогда уж точно взлечу!» - подумал я и вдруг понял, что за все время перехода ни разу не делал этого, да и сейчас не хотелось. Все вышло с потом.

Палатки ставили молча. Разговаривать не хотелось никому. После эйфории наступил тяжелый спад. Хотелось одного – забиться в какую-нибудь норку и спать, спать, спать!

Инструктор был везде. Кому-то подсказывал, как лучше привязать оттяжку палатки, кому-то говорил о том, что на ночь нужно будет переодеться во все плотное или ворсистое. Позже мы все поняли, о чем он говорил.

Весело затрещал костер, над ним протянулась толстая жердь на рогатинах. Вокруг суетились женщины, кто-то в сторонке рубил дрова. В большом ведре запарила, забулькала вода.

Когда по поляне разнесся божественный запах тушенки, стало ясно, насколько сильно, просто смертельно хочу есть!

Солнце село и быстро навалилась ночь. Перед ужином инструктор сказал всем построиться. Удивленные этим, начавшие уже усиленно вырабатывать желудочный сок и захлебывающиеся слюной, мы встали.

- Товарищи туристы! По старой традиции нашей турбазы, на первой ночевке я должен вручить каждому из вас отличительный знак этой и только этой группы, который означает, что все выдержали первый этап, никто не сошел с дистанции. Тот факт, что группа состоялась, подтверждаю! Все время нахождения в походе и на турбазе носите ее, а потом можете сохранить ее как память об этих днях.

С этими словами он вручил каждому простенькую косыночку из ситца в тонкую оранжевую полоску. Событие прибавило торжественности и внесло особую нотку во все дальнейшее.

Мы весело стучали ложками по здоровущим мискам с макаронами, облагороженными тушенкой. Ничего вкуснее не знал до и не знаю ничего вкуснее до сих пор, хоть и попробовал в жизни немало деликатесов! А потом был потрясающий, заваренный с таежными травами, крепкий чай.

Спать не хотелось. С удовольствием смотрел на огонь и был счастлив, что оказался не хуже других, дошел! Кто-то взял гитару, и началось волшебство, аналогов которому нет и быть не может – песни у таежного костра после дня, заполненного тяжким трудом. Что это были за песни! Одна красивее другой, они тревожили, трогали душу.

 

«Все перекаты, да перекаты,

Послать бы их по адресу.

На это место уж нет и карты,

Идем, идем по абрису…»

 

С таким удовольствием я не подпевал никогда. Мы и не думали расходиться, и команда инструктора «По палаткам!» вызвала глухое недовольство. Однако мы были обязаны подчиниться, поскольку обещали полное подчинение инструктору в походе. Сон пришел мгновенно.

Точно так же мгновенно он и пропал, когда я проснулся оттого, что почувствовал отчаянный зуд в районе щиколоток и ступней. Попытки почесать там вызывали еще более нестерпимый зуд. Я вышел к горящему еще костру, чтобы посмотреть, что там такое. Мои подозрения склонялись к тому, что под палаткой – муравейник.

Кожа под носками была в мелких красных точках чьих-то укусов. Попытки снова почесать ничем хорошим не увенчались, обернувшись непрекращающейся то ли болью, то ли зудом. Это стало бедой.

- Что, заели? - раздался мягкий голос за спиной.

- Да… А кто это, муравьи?

- Да нет, - ответила симпатичная молодая женщина в пушистой кофте с капюшоном, - таежный гнус это. Маленькие такие мошки, а жалят вот так больно. От них спасают только брезентовая одежда и носки толстой вязки. Есть такие у тебя?

- Нет…

- Сейчас дам, у меня есть лишняя пара, - сказала она, рукой остановив мою попытку отказаться.

- Держи мазь и носки. Мазью смажь укусы, а потом – руки и лицо, это отпугнет их.

- Спасибо! – сказал я, возвращая мазь.

- Пожалуйста! Тебя звать-то как? Я – Люба.

Я представился.

- Впервые в походе?

- В таком впервые, а с ребятами дома ходил недалеко.

- А я второй раз уже здесь. Нравится! Я на мебельной фабрике работаю, в Уссурийске, а ты?

- А я в девятом классе учусь, - сказал я и почувствовал, что краснею. Мне вдруг стало ужасно стыдно за то, что я еще такой молодой по сравнению с ней, что даже соврать пришлось. Не учился я в девятом, а только перешел…

- Вот и хорошо. Все впереди еще! - сказала она, улыбнулась и помахала ручкой, - Пошли спать, утро вечера мудренее! Завтра договорим, если желание будет. Спокойной ночи!

- И тебе тоже спокойной ночи! - сказал я. Заснул не скоро. Что-то мешало. Глаза сами открывались.

Боже, как же трудно было просыпаться утром! В отличие от нас, тренер выглядел бодрым и свежим, будто и не спал вовсе.

- Быстренько к ручью, умываться! Девочки свои дела делают по эту сторону ручья, а мальчики – по другую. Если кто перепутает, пусть не жалуется мне. Не пожалею и не подую на царапины!

Позавтракав сваренной уже кем-то из женщин кашей из концентратов, быстро выпили поспевший к нужному моменту чай и стали складывать палатки, с трудом передвигаясь на разбухших, ноющих после вчерашнего перехода, ногах.

Рюкзак стал намного легче, чем вчера. По крайней мере, мне так показалось. А может и не совсем показалось, поскольку из него были взяты три булки хлеба. В остальном все пошло так же. Такая же попа впереди, такие же корни и камни под ногами, такие же ветки, но добавилось иное. Согнувшись в три погибели, мы теперь постоянно карабкались вверх по склону какой-то бесконечно высокой горы. Порой приходилось хвататься за корни руками, чтобы не улететь назад под тяжестью рюкзака. Работа была тяжелее вчерашней, но каким-то странным образом делать ее получалось легче.

Мы упорно шли и шли, скользя по осыпающейся земле и мелким камешкам, хватаясь за все, что попадало под руку. Первый привал был коротким. Заснуть не получилось. Инструктор торопил, чтобы засветло успеть к привалу на ночь в известном ему одному месте.

Пообедали толстыми кусками хлеба с маслом и такими же блинами вареной колбасы, запив все вкуснейшей холодной водой из ключа.

Войдя в режим, я уже не думал о привалах и о том, что мокрый весь. Ноги действовали отдельно от моего сознания. На привалах с интересом рассматривал всех, кто был в группе. Не считая инструктора, мужчин было мало. Всего пять человек. Кроме одного, это были крепкие симпатичные парни лет двадцати пяти - тридцати. Пятый же был постарше, лет сорока с лишком. Он шел с женой. Ну, а о нас с товарищем я и не говорю. Мы выглядели детьми, как я сейчас понимаю, по сравнению с остальными. Женщин в группе оказалось вдвое больше, самая младшая из них была лет на десять старше нас.

Вечером, когда палатки уже стояли, а в ведрах забулькало что-то вкусное, Люба села рядом с нами.

- Мальчишки, можно я рядом присяду? Как вы, не очень устали? – спросила она, широко улыбаясь.

- Да нет, сегодня поменьше! - ответил я, - Ноги только болели сначала.

- И сейчас болят, - добавил друг, - но уже не так.

- Вот и у меня то же самое – полегче стало. В прошлые разы на турбазе все так же было - сначала тяжело, а потом уже идешь себе и идешь, не замечая ничего вокруг. Конфетки будете, мальчишки? Я тут леденцов с собой прихватила.

На этот раз и палатки поставили быстрее, и каша с тушенкой поспела раньше. И на песни осталось больше времени. Как выяснилось, в группе был не один гитарист – песенник. Как бы соревнуясь между собой, пели без остановки, и получалось это у них великолепно!

 

"Вечер бродит по лесным дорожкам…

Ты ведь тоже любишь вечера.

Подожди, постой еще немножко,

Посидим с товарищами у костра…"

 

Как же это было здорово! Песни завораживали, проникали в душу, навсегда уже оставаясь там. Именно в одну из таких минут я вдруг заметил, что женщины уже не сидят вместе, стайкой. Трое сидели с парнями.

Подъем утром не вызвал прежних эмоций. Новая привычка брала свое. Ноги болели меньше. Меня несколько удивила необычная бодрость после двух суток такого пути.

Карабкаться становилось все труднее и труднее. Крутой подъем требовал больше усилий, и потому привалы делались чаще, правда ни ручьев, ни родников уже не встречали. Воду несли с собой, во фляжках. Пили не более двух фляжек на всех за привал.

После обеда начались «учения».

- Вершина! – кричали передние, и все из последних сил бросались наперегонки, цепляясь за корни, за землю, в кровь обдирая пальцы. Это повторялось раз за разом. Любой просвет впереди принимался за вершину, но оказывался небольшой поляной, за которой начинался новый подъем.

Совсем неожиданно нас остановило то, чего уж никак не ожидал никто здесь, в глухой тайге, на высоте в тысячу с лишним метров. Впереди громко затрещал и завелся трактор! Не чуя ног под собой, мы рванули вперед, исключительно на втором, а возможно и третьем дыхании.

Это действительно была вершина горы «Черный куст» высотой 1010 метров. Она предстала перед нами в виде большой строительной площадки, а вернее только начала ее. Земля, развороченная бульдозером, лохматые корни поваленных деревьев, да несколько вагончиков - бытовок. Как все это попало сюда, ведь вокруг была сплошная тайга?

Наверное, по воздуху. У военных много техники, есть и такие вертолеты, которыми можно перебрасывать технику, а в том, что здесь властвовали военные, сомнений не осталось, поскольку от вагончиков в нашу сторону бежали люди. Все они были в запачканной глиной, лоснящейся от мазута солдатской форме. Двое держали в руках автоматы. За ними быстрым шагом шел в такой же перепачканной форме офицер без фуражки.

- Всем стоять! – орали солдаты, наставляя на нас оружие. Мы и не порывались идти, остолбенело глядя на них, словно на инопланетян.

- Кто такие? - строго спросил молоденький, худющий лейтенантик с тонкой, совсем гусиной на вид, шеей, вольготно болтавшейся в расстегнутом вороте гимнастерки, - Как оказались на военном объекте?

- Да мы… - инструктор полез было в вырез штормовки, но немедленно был остановлен окриком.

- Руки! Руки держать, чтобы я их видел, - сказал офицер и кивнул солдату. Тот сунул руку за пазуху инструктору и достал оттуда небольшой, но довольно толстый планшет, висящий на тонком ремешке. Сняв, он подал планшет офицеру и снова наставил оружие на инструктора.

- Иванов, ты убери оружие, а то не ровен час… - сказал офицер солдату и углубился в чтение бумаг.

- И что, вас не предупреждали, что этот маршрут закрывается? - спросил он у инструктора через пару минут.

- Да нет, никто и ничего мне не говорил, да и был я здесь две недели назад, ничего такого здесь и в помине не было!

- Две недели назад не было, а сейчас есть! - с досадой проговорил лейтенант, - И что мне с вами теперь делать? Арестовать?

- За что?!

- За проникновение на территорию секретного военного объекта.

- И что, лейтенант, - неожиданно вмешался в разговор мужчина из нашей группы, что постарше, - ваш объект обнесен колючкой, по периметру выставлены посты? Мы перерезали проволоку, сняли часовых и вот, предстали тут перед вами во всей своей красе? Так?

- А собственно, кто вы такой? - взвился лейтенант, - Я здесь поставлен для несения службы и имею все полномочия!

- А поставлен, так неси как следует! – резко повысив голос, почти срываясь на начальственный крик, продолжил наш, - В каком вы виде, товарищ лейтенант? Почему без головного убора, ворот расстегнут? Почему сапоги грязные? А солдаты? Это что, солдаты советской армии или махновцы подгулявшие?! И встать как следует, когда разговариваете с офицером!

Явно не ожидавший такого напора, лейтенантик вытянулся и стал застегивать ворот.

- Я же… Мы всего три дня здесь, еще не…

- Ладно, - резко сказал наш, - мне это не интересно. Это расскажете своему командиру. Сейчас мы пойдем дальше, к месту нашей дислокации, а вы доложите своему начальству, что на объекте был подполковник Соколов из округа и сделал вам замечание за разгильдяйство. Вам понятно?

- Так точно, – тихо, глядя в землю, сказал лейтенант.

- Не слышу!

- Так точно, товарищ подполковник! – вытянувшись, отчеканил лейтенант, - Есть доложить о вашем посещении и замечаниях!

- Вольно! Ладно, лейтенант. Я же все понимаю. Только из училища?

- Так точно!

- Хорошо. Отпустите своих людей. Пусть с оружием будут поосторожнее. Благодарю за бдительность! Она вас никогда не подведет. Всякие люди по тайге шляются.

- Есть, товарищ подполковник! Разрешите идти?

- Идите! Удачи вам по службе!

В течение всего этого диалога мы с изумлением наблюдали за ними.

Когда лейтенант зашел в вагончик, жена подошла к мужчине и неожиданно шлепнула его ладошкой по лбу.

- Ты что, молодость вспомнил? А если бы поумнее, да поопытнее оказался?

- Да ладно тебе, мать! Я же чуточку совсем, да и выхода другого не было, - широко улыбаясь, ответил он.

- Так это что, вы не подполковник?! - спросил инструктор.

- Да он и в армии-то не служил, плоскостопие у него! – ответила за него жена, - Это он с друзьями своими на коньяк поспорил как-то, по пьяному делу, что милиционеры их домой на УАЗике своем довезут. И ведь довезли же! Вот и вспомнил былые подвиги, повторил.

Не будь на нас рюкзаков, катались бы мы по земле от хохота. Зашли за бугор, там и отвели душу, насмеявшись от души.

Путь вниз оказался и труднее, и легче. Мы скользили, падая то ли на попу, то ли на рюкзаки. Когда попадались длинные, пологие каменные осыпи, с удовольствием ссыпались вместе с камнями.

Всего лишь через три часа мы оказались у подножия горы, на которую забирались почти три дня. Деревня с забавным именем Хмыловка встретила нас уютным мычанием коров, медленно идущих домой с пастбища, да ленивым лаем собак за заборами. У калиток стояли женщины, встречающие своих буренок. Они почти безразлично смотрели на нас, но с удовольствием приветствовали инструктора.

- Санек, за молоком придете?

- А как же, теть Мань, конечно! И за картошкой тоже.

- Вот и славно. Так я приготовлю?

- Ну да. А цена прежняя?

- Конечно прежняя, с чего ей меняться?

- А у нас что, Сань, не будешь брать? – вступила другая.

- И у вас возьмем, мы тут неделю целую стоять будем.

Выйдя из деревни, полчаса шли по пыльной дороге, пока перед нами, наконец, не открылось синее-пресинее море! Вернее, это было не море, а лежащая среди сплошных лесов большая бухта с берегами, обрамленными прекрасными чистыми песчаными пляжами. Радости нашей не было пределов! Ради этого стоило так трудиться!

Мы уже собрались ставить палатки, но инструктор остановил.

- Жить будем не здесь, пройдем еще с полкилометра. Там поудобнее, там и лагерь разобьем.

Место для лагеря действительно оказалось очень удобным. Длинный, шириной метров двадцать пляж с тончайшим золотым песком, большая зеленая поляна у речки. В глубине поляны стояли пять дощатых домиков размером с палатку, а метрах в десяти - большой деревянный стол с лавками по обе стороны.

- Кто хочет жить в домике, занимайте, а кто в палатке – ставьте поближе к домикам, чтобы всем вместе быть.

Естественно, мы поставили палатку. В домики заселились инструктор, «подполковник» с женой и еще две пары, создавшиеся на наших глазах. Незанятым остался один домик. Он так и не был занят. Его гостеприимством впоследствии пользовались те, кому это было нужно. По вечерам он никогда не пустовал.

В тот вечер на ужин было вино. Как оказалось, в полукилометре от лагеря располагался пирс и напротив него – магазинчик, от которого в лес шла тропинка. Позже выяснилось, что она вела к небольшой деревушке в паре километров.

Вареная картошка с тушенкой, колбаса из магазина, селедка, великолепные соленые огурцы по цене «сколько дадите, столько они и стоят». Наиболее ярким впечатлением от магазина стала большущая пушистая кошка, мирно спящая в большом картонном ящике, прямо на печенье, уложенном в нем рядами. Беззлобно согнанная продавщицей, кошка шатаясь пошла к открытой двери, но силы внезапно оставили ее и она упала поперек входа на солнечном пятне, вывернулась животом вверх, расставив лапы и так замерла.

Когда солнце зашло за сопки на другом берегу бухты, стол был готов, и это было просто потрясающее изобилие! Вина было не слишком много. Инструктор явно следил за тем, чтобы кроме того, что купили на всех, спиртного больше не было.

Как же все было здорово! Вино сделало свое дело, и вскоре веселье достигло нужного накала. Наши гитаристы превзошли себя, выдавая все новые и новые песни.

 

"Серый дым создает уют,

Искры тлеют и гаснут сами.

Пять ребят о любви поют

Чуть охрипшими голосами…"

 

Когда народ стал танцевать, это было воспринято абсолютно естественно. Девушки сначала танцевали друг с другом, а потом рассердились и потребовали справедливости. На их взгляд, справедливость заключалась в том, что все мужчины обязаны были танцевать со всеми женщинами по очереди, а не с одной избранной женщиной. Отсидеться не получалось ни у кого. Гитаристы только успевали меняться, потирая натруженные пальцы и потряхивая рукой.

Прервались танцы выходом из темноты на свет двух пограничников с оружием, в полной выкладке, с большущей овчаркой.

- Привет, ребята! Подходите, - сказал им инструктор, - перекусите пока, а я сейчас документы принесу.

Пограничники с удовольствием подкрепились, взяли у инструктора документы и собирались было уходить, но он задержал их.

- А как насчет по стаканчику?

- Вообще-то нам нельзя, на службе мы… - неуверенно сказал старший, с двумя лычками на погонах.

- Да ладно, кто узнает? – сказал инструктор, подавая солдатам кружки.

Через полчаса мужики стали уговаривать солдатиков стрельнуть из автомата. Старший ухмыльнулся и сказал:

- Сделаем! – с этими словами он отошел в сторонку и вызвал кого-то по рации, висящей на ремешке.

Вернувшись, снял автомат, высоко поднял его и выпустил в небо очередь. Трассирующие пули красиво прочертили темное небо, вызвав бурю восторгов и визгов.

- Вы отдыхайте, - отказавшись от очередной кружки вина, сказал старший, - а нам служить надо. Завтра документы ваши вернут с заставы.

С их уходом вечеринка как-то не заладилась, видимо кураж пропал. Спать совсем не хотелось, и я пошел погулять по берегу.

Ласковая волна с тихим шорохом накатывалась на песок. В воду лезть не тянуло, хоть она и была хорошо прогрета дневным солнышком. Долго шел, прислушиваясь к волне и всматриваясь в крупные звезды на черном небе. Вскоре дошел до конца пляжа, который обозначивали крупные черные валуны с мысом за ними, уходящим в воду. Я хотел было сесть на камень, но в этот момент рядом раздался плеск и я испуганно вскрикнул.

- Кто там?

- Да я это, Люба. Что, испугала?

- Да нет, просто неожиданно так…

- Тоже гуляешь? Купаться будешь? Водичка – прелесть.

- Да нет, что-то не хочется. Я так посижу.

- Тогда посторожи мою одежду, - засмеялась Люба, - а то возьмет кто-нибудь и придется в лагерь в чем мама родила возвращаться!

- Хорошо, - чувствуя, что краснею, ответил я.

Она плеснула на меня водой и, словно русалка, поплыла от берега.

Не смея пошевельнуться, какое-то время сидел на камне. и взгляд постепенно выделил светлое пятно на расстоянии вытянутой руки. Я долго гнал от себя искушение, но все же не выдержал и протянул руку. Тонкая, легкая ткань обожгла руку неизвестным до этого ощущением. В ней только что была она! Я положил на ткань ладонь, пытаясь понять, что это. Это сильно волновало. Сердце стучало в висках.

- Ты что там затих? – раздалось из воды, - Скучаешь? Я уже возвращаюсь.

- Да нет, я… - отдернув руку и ощущая себя преступником, промямлил я.

- А вот и я! – раздалось рядом. Я хотел было повернуться, но она добавила, - Только не поворачиваться! Я же раздета совсем. Секундочку, вытрусь и надену халатик.

«Это был халатик» - автоматически отметил я. Лицо горело от стыда. Мне казалось, что она знает - я трогал ее одежду.

По пляжу мы шли, держась за руки. Она так решила. Я бы не смог. Это было так остро и так приятно, что у меня даже заболела голова. Или это от выпитого вина? Из лагеря доносилось дружное пение.

 

"Сиреневый туман над нами проплывает.

Над тамбуром горит полночная звезда.

Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,

Что с девушкою я прощаюсь навсегда…"

 

Друг в лагере подмигнул мне, когда увидел, что мы идем от пляжа вместе. Сам он сидел на скамейке. Рука его лежала на плече высокой, черноволосой девушки.

Спал плохо. Снилось, что Люба выходит из палатки и говорит так громко, чтобы все слышали, что это я трогал ее халатик. Все укоризненно качали головами, а я шел как сквозь строй и понимал, что после такого жить мне больше нельзя. Такие преступления не прощаются… Вслед мне донесся стон девочки, по которой я «сох» всю третью четверть… Это она, закрыв лицо руками, громко стонала от невыносимой боли, которую я причинил ей своим предательством. Это ведь я опозорил ее, разбил сердце, и теперь жизнь для нее станет адом! С этой мыслью я и проснулся, весь в холодном поту. Стон не прекращался. Доносился он снаружи. Высунулся из палатки и взглянул на часы в свете луны. Половина второго. Стоны шли от ближайшего, в нескольких метрах, домика.

Я вышел из палатки, пытаясь сообразить, что мне делать. А может быть, там кому-то плохо и надо разбудить кого-то? Инструктора, например. В то время не было ни кино, ни интернета, чтобы мальчишкам быть грамотными в некоторых щекотливых вопросах. Прислушиваясь, хотел было подойти к домику, но тут раздался спокойный мужской голос.

- Не мешай им. Пусть отдыхают. Хочешь чайку – там, в ведре, еще теплый. Попей, да и ложись себе.

Так и не поняв, кто это говорит из-под одеяла недалеко от костра, я хлебнул чаю и вернулся в палатку.

Утром все было как всегда. Пляж, дежурство у костра, мытье посуды с песочком, потом снова пляж и так весь день. Совсем не глубоко, мне по колено, в воде было множество больших красивых раковин. Оказалось, что это - вкуснейшая еда! Парни научили нас с другом открывать их и есть сырыми белые комки мускула этого моллюска. Вкус гребешка, а это был именно он, не передать! Так мы и паслись у моря, купаясь и загорая от души, никем и ничем не ограничиваемые.

В тот вечер мы с Любой вновь были у камней. Приказав отвернуться, она скинула с себя халат и вошла в воду.

- Ну что же ты, раздевайся и иди сюда! Водичка – чудо какое-то!

Я не знал, что делать. Понимая, что если разденусь – позора не избежать, я так же отчетливо понимал, что отказаться и не пойти в воду означало показать страх, что не менее глупо. Обругав себя мысленно, скинул все и пошел.

- Ну, и вот! А ты не хотел. Правда же, здорово?

Она оказалась совсем рядом. Мне были видны ее лицо и руки, которыми она прикрывала грудь. Инстинктивно, я прикрылся под водой руками, но тут же понял, что этого не нужно делать – под водой ничего не было видно.

- Поплыли!- сказала Люба, в то же мгновение убрав руки от груди. Я поплыл за ней. В глазах, словно на фотографии, стояли только что мелькнувшая на растянувшееся для меня мгновение небольшая, невыразимо прекрасная грудь с маленькими темными кружками вокруг сосков. Первая увиденная мной, настоящая, она была и такая, и не такая по сравнению с той, что я внимательно и далеко не один раз рассматривал на календаре, привезенном отцом из Японии. Второй уже год хранился он в шкафу, спрятанный от меня под простынями.

Наплававшись, мы вернулись к камням. Люба выходила первой. Я с восторгом смотрел на ее точеную фигуру с округлыми бедрами и узкой талией.

- И чего ты ждешь? – повернулась она ко мне, совершенно не пытаясь прикрыться, - так и будешь в воде стоять?

Я думал, что сердце мое взорвется от того, настолько сильно оно билось в груди. Боком, стараясь как-то прикрываться, я вышел с другой стороны камня и быстро натянул на себя спасительные трусы.

- Готов?

- Да…

- Тогда идем, - с этими словами она обняла меня вокруг талии, а мне ничего другого не оставалось, как только положить руку ей на плечо.

Ночь прошла как в огне. Я действительно мучился, не в силах спать спокойно. Только заснув, тут же просыпался с ощущением, что мне не хватает воздуха. Пару раз вставал и выходил из палатки, чтобы остудить жар и на теплом ветерке высушить капли на лбу. Сон со школьной любовью больше не снился. Снилось другое. В домике снова стонали, но голоса явно были другими.

День за днем, почти незаметно прошла неделя. Когда инструктор сказал, что завтра мы возвращаемся на турбазу, я испытал шок.

«Как так? Зачем?! – думал я, - Здесь ведь так хорошо, но главное – здесь та, с которой мне так приятно и легко, и с которой я, может быть, даже поцелуюсь когда-нибудь?»

- Ну что, в последний раз купаемся? – сказала Люба у камня и, не отворачиваясь, стала раздеваться. Я стоял и смотрел на нее, наливаясь краской и огнем в теле…

- Все? Посмотрел? Теперь раздевайся и поплыли, - засмеялась Люба и пошла в воду.

Когда мы выходили из воды, она вдруг остановилась, повернулась и шагнула ко мне.

- Все, мой хороший, заканчивается когда-нибудь. Хочу тебя поцеловать напоследок, - сказал она и внезапно обхватила руками, прижала к себе. Ее чувственные губы впились в мои, девственно некомпетентные. Я ощущал ее тело, ее теплые груди и готов был так и остаться на всю жизнь, задохнуться в этих объятьях. Руками гладил нежную, совсем не похожую по ощущениям на мою, кожу. Все во мне начало бунтовать, я ощутил непреодолимую физическую потребность разжать ее объятья и начать делать что-то самостоятельно, без участия ее рук. Неважно что, но я должен был это делать сам!

- Тихо, тихо! Успокойся, миленький! - почувствовав это, она чмокнула меня в щеку и властно отстранила, - Все, все уже прошло. Идем же, мой хороший, одеваться!

По пляжу шли молча. Рука моя лежала на ее теплой талии. Она же трогала теплой ладонью, кончиками пальцев мою шею, плечи и от этого мурашки бежали по телу.

В ту ночь вновь проснулся от стонов. Они трогали гораздо больше, чем обычно, и я долго не мог заснуть…

Наутро рай закончился. С утра собирали палатки, укладывали вещи. Рюкзаки теперь были легкими, продуктов в них не было, лишь немногочисленные вещи.

Катер подошел к причалу. Первыми сели две местные женщины с большими корзинами, потом пошли мы. Около часа катер шел по заливу и подошел к высокому причалу напротив длинного деревянного здания с башенкой.

- Морской вокзал, - сказал инструктор.

Прямо на причале стоял видавший виды автобус, ПАЗик. Мы расселись, покидав рюкзаки в заднюю часть салона. Ехали около часа. Нас сразу распределили по комнатам. В нашей, кроме нас с другом оказались еще двое парней из группы. С каким удовольствием мы мылись в горячем душе, смывая въевшуюся в тело морскую соль!

Вечером вся группа пошла в кафе. Пили много. Как мужчины, так и женщины. Люба была потрясающе красива в нарядном цветастом платье и с прической на голове. Боясь отстать от взрослых, я вскоре почувствовал подкатывающую тошноту. Быстро ушел и долго был в кустах за кафе. Очухавшийся слегка, вернулся в кафе. Там уже шли танцы. Ко мне подсела Люба.

- Тебе что, плохо?

- Да нет…

- Но я же вижу. Знаешь, а давай сейчас выпьем кофе и уйдем. Хочешь, просто пойдем и погуляем напоследок?

- Хочу.

Она быстро заказала кофе, сложила пару бутербродов, завернула их в салфетки и положила в сумочку.

- Пригодятся, да? – подмигнула она и мы вышли. Долго шли по темной аллее, наслаждаясь тишиной. Постепенно вышли к лодочной станции. Я знал, что здесь, в поселке, есть теплое озеро, в которое впадает речка Горячка, несущая охлаждающую воду от электростанции неподалеку, но ни разу здесь не был.

Навстречу вышли двое наших, сосед по комнате и женщина, с которой он жил в домике.

- Не опоздайте, ровно в полночь на турбазе закрывается дверь, не попадете до утра уже!

- Хорошо, - ответил я, - не опоздаем.

Мы сели на перевернутую лодку и какое-то время молчали. Невдалеке слышались голоса купающихся.

- Давай искупнемся? – предложила она.

- Давай. А если придет кто, увидит?

- А мы подальше отойдем, там никого не бывает.

Я шел за ней, и все во мне дрожало то ли от проходящего хмеля, то ли от волнения. Она знала, куда идет. Вскоре мы прошли через высокие заросли камыша и оказались на маленькой, метров пять в диаметре, полянке, выходящей к воде.

- Ну вот, здесь никто нас не увидит, - сказал она, взялась обеими руками за подол и быстро сняла платье, оставшись в белых плавках и лифчике.

- Чего ждешь? Раздевайся и пошли в воду, а то сейчас комары нас съедят! – сказала она, расстегивая лифчик сзади.

Только после этих слов я осознал, что почти беспрестанно шлепаю себя по рукам, щекам и шее, отбиваясь от этих тварей. Скинув с себя все, я вслед за ней вошел в нереально теплую, совсем как в ванной дома, воду.

- Ничего себе, она же почти горячая!

- А как ты думал, потому и зовется теплым озеро. Я в прошлый раз купалась возле самой речки, так там она такая горячая, что еле терпишь.

Внезапно я почувствовал, что ноги мои покалывает. Это было такое же ощущение, как в тайге, от гнуса.

- Люба, а ты ничего не чувствуешь ?

- Что ты имеешь в виду?

- Что-то ноги покалывает…

- Это же мальки! – рассмеялась Люба, - маленькие такие, волоски дергают! Я их видела днем, совсем малюсенькие.

- Ну вот, - тоже рассмеялся я, - не хватало еще пасть здесь смертью храбрых, закусанными рыбами!

- Надеюсь, этого не случится.

Дно в озере мне не понравилось. Привыкший к песку или камешкам, я плохо воспринимал илистое вязкое дно. Оно было неприятно и пугало. Все время казалось, что ступлю и наткнусь на что-то острое.

Через полчасика вышли из воды. Люба была прекрасна. На ватных ногах я подошел к ней и положил руки на плечи. Она жадно притянула меня к себе и крепко обняла. Не сдерживаясь, я гладил ее спину, спускаясь все ниже. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не комары. Было совершенно очевидно, что они поняли всю нашу уязвимость и совершенно без сожаления впивались в наши распаренные снаружи и изнутри тела с тысяч направлений. Нас хватило на несколько минут. Молча оторвавшись друг от друга, мы судорожно натягивали на себя одежду.

- Бежим! – сказала она, засунув в сумочку лифчик и одергивая платье.

Со смехом, мы вновь выбежали на лодочную станцию. Здесь уже дул небольшой ветерок, которого хватало на то, чтобы создать нелетную обстановку для комаров.

- Вот, так случай! - засмеялась Люба, - Это же ужас, что там творится!

- Я уж и не думал, что живыми выберемся!

- Хочешь перекусить? – неожиданно спросила Люба.

- Еще как!

- Идем! – сказала она и, взяв меня за руку, потянула к лодочному сараю, представлявшего собой большой навес и стеллажи с небольшими фанерными лодочками.

Мы прошли вдоль стеллажей и оказались в небольшом закутке с садовой скамейкой и стопкой сложенных брезентовых чехлов. В углу стояли разные, большие и маленькие весла, ярко освещенные фонарем, свет от которого проникал через маленькое окошко под потолком. Пахло чем-то волнующим. Я вспомнил, что так пахли канаты в боцманской кладовой на отцовском судне.

- Иди сюда, держи. - сказала Люба, подавая мне бутерброды. Затем она достала из сумки наполовину пустую бутылку.

- Чуточку коньячка взяла. Не возражаешь?

- Нет, - сказал я, потому что не мог сказать иначе.

- Тогда я первая, ладно? – улыбнулась она и приложилась к горлышку. Отпив чуть, подала ее мне, - давай!

Коньяк обжег рот. Я глотнул раз, потом другой. Он не показался мне таким противным, как в кафе. Потом мы жевали бутерброды и только что не урчали от удовольствия. Тепло разлилось по моему телу. Все вдруг стало таким родным, таким близким. Я влюбился во все вокруг, и особенно в нее, такую красивую, такую теплую и желанную, мою Любу. Я встал и подошел к ней. Она внимательно посмотрела на меня и убрала остаток бутерброда в сторону.

- Садись, миленький.

Я сел и положил руку ей на плечо. Она словно ждала этого и прижалась ко мне. Все дальнейшее было как в тумане. Я тяжело дышал, трогая ее, а она успокаивала меня. Я пытался куда-то проникать рукой, а она убирала ее, запаздывая чуть. Вскоре я инстинктивно понял, что Любе нравится эта игра, и сопротивление – часть ее, после чего уже ничего не боялся, ничего не стеснялся, пытаясь потрогать и проникнуть везде.

Не знаю, сколько времени прошло, но я вдруг понял, что голова моя постепенно становится ясней, мир вновь возвращается в свои нормальные измерения, а тяжело дышащая и даже временами дрожащая в спазмах Люба уже не так тревожит меня. Видимо, поняла это и она. Постепенно она отстранялась от меня и отодвинулась подальше.

- Все, миленький, успокаивайся. Наверное, уже очень поздно.

Я достал из кармана часы, положенные туда перед купанием.

- Половина третьего.

- Вот видишь? Что будем делать? Двери закрыты, не тарабанить же в них в такое время…

- Пойдем, - предложил я, - попробуем, может через окно какое-нибудь влезем?

- Пойдем, - твердым голосом сказала она, решительно встала и направилась на выход.

Меня немного обидело то, как она это сделала, даже не взглянув на меня. Мне очень хотелось обнять ее перед выходом «на люди», нежно попрощаться, поцеловаться…

До турбазы шли молча. Я обнял её за талию, но не почувствовал того, что чувствовал там, на морском пляже и у озера. Та же женщина, то же тело, но оно было чужим для меня сейчас. Я явственно это ощущал.

Все окна в здании были темные. Попробовал дверь. Она была закрыта. Обошли вокруг – все окна закрыты. Внезапно мне в голову пришла мысль. С задней стороны здания была дверь с большим висячим замком на ней. Над дверью – козырек, от которого шел ряд небольших окон с тусклым светом, явно освещающим лестничный проем на обоих этажах. В нижнем окне была приоткрыта форточка.

- Попробуем? - сказал я Любе, указав на козырек.

- Как мы туда заберемся?

- Сейчас что-нибудь придумаем, - с этими словами я стал рыскать вокруг здания. Вскоре у двери лежало пять кирпичей и старая табуретка, невесть как оказавшаяся на волейбольной площадке.

- Но этого же мало, - сказала Люба, глядя на все это.

- Сейчас попробуем.

Табуретка, на нее – кирпичи. Если на них встать, то козырек был по плечи.

- А если я встану рядом, а ты поднимешься на кирпичи, потом наступишь мне на плечо, а там – на козырек?

- Попробуем… - неуверенно сказала она. Забравшись на табуретку, Люба сняла туфли и положила их вместе с сумочкой на козырек. Я поставил кирпичи и она поднялась на них. Теперь все зависело от меня. Я подставил плечо, напружинившись и встав поудобнее. Она встала на плечо, выждала чуть и поднялась. Этого оказалось слишком много для меня. Я пошатнулся и нога ее сорвалась. Чудом я не упал через табуретку и поймал ее ноги. Постепенно она успокоилась и, высоко закинув ногу, забралась на козырек.

- Давай, теперь ты, - отдышавшись, прошептала она.

Если бы она не держала мои руки, я бы сорвался, но с ее помощью все же забрался на козырек. Форточка оказалась не пустым шансом. Я достал до шпингалетов и открыл окно. Спрыгнув вниз, поймал ее. И в тот самый миг, как я прикрыл окно, в коридоре послышались шаркающие шаги. Кто-то шел в нашу сторону. Мы бросились вниз по лестнице, ведущей , по всей вероятности, в подвал.

Раздался скрип двери, отделяющей лестничную площадку от коридора.

- Кто здесь?

Мы молчали, совершенно искренне боясь, что она услышит грохот наших сердец.

- Никого нет? – переспросила вахтерша и, выждав пару минут, зашаркала на свое место.

- Я думала, что умру, - прошептала Люба , обдав мое жарким дыханием.

- И я тоже немножко испугался, - прошептал в ответ.

- Что будем делать?

- Не знаю.

- Думаю, надо постоять здесь чуточку. Она успокоится или заснет, тогда и пойдем наверх.

- Хорошо.

Постепенно успокаиваясь от испуга, я ощутил, что наоборот, начинаю волноваться по другому поводу. Люба стояла рядом. Я ее не видел в полной темноте, но от нее шел жар. Я его чувствовал всем телом.

- Ты чего? – прошептала она, ощутив мою руку на своей груди.

- Тебе не нравится? – спросил я.

- Нравится, - тихо сказала она и убрала мою руку. Остановить меня, однако, было не так просто. Огонь, разожженный раньше, вырвался наружу, и теперь его трудно было унять.

Видимо она это поняла. Поняла всю тщетность своих усилий, потому что внезапно замерла и подняла руки, положив их себе на голову. Я понял, что теперь мне можно все и жадно, как будто компенсируя все не сделанное за последние десять дней, трогал ее, гладил, забираясь и лаская везде, куда только доставали мои руки и губы, медленно сходя с ума. И снова ощущение ставшего чужим тела, каплей дегтя появилось ниоткуда. Борясь с ним, я понял, что должен поцеловать ее, потому что она наверное ждет этого , а я… Это я такой невнимательный, только о себе и думаю, а она - тонкая, ранимая…

Осторожно взяв ее за голову обеими ладонями, повернул и хотел поцеловать в губы, но…

- Да что же мне с тобой делать, а? – холодно сказал она, отстраняясь от меня, - Встань так. Опусти руки. Не шевелись.

С этими словами она прислонила меня к стенке и… Все, что случилось потом, я долго вспоминал с таким стыдом, что волосы на голове шевелились. Нет, само по себе действие ее было нормальным, оно не шокировало, принеся освобождение от давнишней уже боли и напряжения в теле. Шокировало то, что было после этого.

- Ну, что? Все? Хватит тебе или еще? - поднимаясь с колен, спросила она совершенно спокойным, холодным голосом.

- Всё, хватит, - потрясенно ответил я, судорожно застегиваясь.

- Вот и хорошо. Стой теперь тихо.

В эту самую минуту, как гром средь ясного неба, включился яркий свет, и раздался громкий голос вахтерши.

- А ну, выходи немедленно, кто там есть, не то позову сейчас кого – выведут!

Даже не подумав о том, что делаю, я вышел из закутка и шагнул на лестницу. Люба шагнула следом.

- Ах, ты ж, поганец! – закричала толстая вахтерша в синем халате, со шваброй наперевес, - Это тебя за этим посылали родители сюда? Вот, я им напишу, чем ты тут занимаешься!

- А ты?! – выпучив глаза, заорала она на Любу, - Ты-то что себе думаешь, а?

- Да пошла ты, дура старая! – тихо, но уверенно сказала Люба и твердым шагом, громко стуча каблуками, пошла по коридору.

Опустошенный, не чувствуя под собой пола, я пошел в свою комнату. Там все спали.

Утром мужики подначивали меня, поздравляя с «боевым крещением», а я не знал, куда деться от стыда и боялся расплакаться от живой еще обиды. К обеду, когда настал момент прощаться, я шел к автобусу, как на эшафот, с ужасом ожидая встречи с ней.

- Да нет ее, - сказал один из парней, поняв все по моему ищущему взгляду, - она еще утром уехала.

Легче от этого не стало.

 

***

Протянув руку, я потрогал камень и улыбнулся, поняв, что не удивился бы, ощутив ладонью теплую тонкую ткань... Все, что было тогда, почти полвека назад, ощущалось настолько ярко, реально и мощно, что я потряс головой, сбрасывая наваждение. Встав с камня, я снова, наверное в тысячный раз, задал себе вопрос - что это было в моей жизни и зачем? Хорошо это было или плохо? Да, долго, очень долго я не мог смотреть на своих сверстниц, однако это прошло, но на всю жизнь осталось острое понимание разницы... А что было бы, не встреть я ее, и как бы это повлияло на мою жизнь?

- Не знаю! - громко ответил я себе, пытаясь сбросить нахлынувшее чувство, пересилить подступивший к горлу трудный комок, и пошел прочь от этого места.

Скоро придет утро, и здесь начнется строительство нового портового комплекса. Эти камни, этот мыс будут взорваны и лягут отсыпками, на которых вырастут дома, дороги или еще что-нибудь полезное. Все случившееся здесь, со мной полвека назад, тоже уйдет, потому что по утрам, придя на работу, я не смогу больше видеть со служебного балкона ни эти камни, ни этот мыс. А о чем жалеть? Больше и некому будет смотреть, а впрочем... Уйдет ли эта часть моей жизни? Или только со мной?

Песок шуршал под ногами. Тихая летняя волна, накатывая на песок, успокаивала и по-своему врачевала незалеченное когда-то.