Когда опускается занавес, и зрители покидают свои места, унося

с собой восторженно встревоженные мысли, на подмостки опускается

тишина. Но не звенящая, не безжизненная тишина, а наполненная

магией звуков...

 

Театр опустел. Актёры разбрелись по домам, но их мысли и чувства

остались здесь, в уютном тихом зале. Есть поверье, что актёры не

покидают сцену – они, уходя в Вечность, оставляют частичку себя

здесь, с нами, в этом таинственном храме, где некогда они радовали

зрителей своими талантами. Искусство продолжает жизнь своей жизнью

уже без них, но они остаются немыми свидетелями разыгрываемых

действ.

 

Перед тем, как ступить на сцену, бросаю короткий взгляд на рампу, и

мурашки бегут по коже. Они там, я знаю. Собрались теперь, чтобы

посмотреть очередную премьеру. Возможно, они переживают,

волнуются вместе с нами. Может, оберегают нас.

 

После своей картины возвращаюсь за кулисы.

-Виола, – шепчу своей коллеге и бывшей сокурснице. – Ты веришь,

что они наблюдают за нами?

-Кто «они»? – Виола глядит на меня, как на инопланетянку.

-Ну, духи, – несмело бормочу я.

-Слушай, Кристинка, тебе больше делать нечего? – шипит на меня

Виола. – У меня поджилки от страха трясутся – премьеру играем, мать.

Надо же, нашла время говорить о духах каких-то.

 

Виола не верит – факт. Зря. Они с нами, и я чувствую их присутствие.

Иногда очень остро чувствую. Они наблюдают за нами.

-Давай сегодня после премьеры не пойдём домой, останемся в театре

и проверим, – предлагаю я.

-Отстать, – отмахивается Виола. – Давай сначала «отпремьеримся», а

потом уже решим. К тому же сегодня банкет.

 

Спектакль играли необычный – пьеса про вампиров «Заложники

тёмного дара». Режиссёр молодой приезжий. Авторская постановка

удалась. Аплодисменты, букеты, крики «Браво»! Я люблю и не люблю

премьеры. С одной стороны, благодарный зритель, радость, восторг, а с

другой стороны всё закончилось – репетиции, творческие споры,

бессонные ночи. Как будто закончилась «маленькая жизнь». Печально.

 

Мы с Виолой переодеваемся в гримёрке, готовимся к банкету. Сейчас

нас станут все поздравлять, хвалить, а ведь ещё недавно с недоверием

отнеслись к постановке и к молодому режиссёру. У нас всё получилось.

Такого спектакля наш зритель ещё не видел. Спецэффекты,

акробатические номера, сумасшедшие танцы и мы –

перевоплотившиеся а вампиров актёры. Вся эта мистика повлияла на

моё восприятие реальности, вот я и не могу избавиться от желания,

остаться на ночь в театре. Декорации сегодня не станут разбирать –

завтра выходной, так что кровать бутафорская на сцене останется

стоять. Она конечно жёсткая, но слой поролона всё же имеется.

-Ну, так что, – подмигивает мне Виола, – останемся на ночь? Пока

туда-сюда, поговорим и всё такое, часов к двенадцати, а то и позже

разойдёмся. Нам ехать далеко, так что, я «за».

-Конечно, останемся, – киваю я. Одной страшно, а с Виолой

нисколько, – она девушка боевая, не из пугливых.

Что касается меня, я жуткая трусиха, но азартная. Теперь, когда

подруга согласилась на моё предложение, мне уже не кажется моя

затея разумным занятием, но я не привыкла отступать от своих слов.

Значит, сегодня ночью узнаю – действительно ли души актёров

остаются в театре или это театральная байка.

 

На банкете по случаю состоявшейся премьеры похвалы так и

«сыпались» в адрес участников спектакля. Приятно, когда всё

получилось – зритель принял современную пьесу «на ура». Арсений, а

именно так зовут режиссёра постановки, всё время держался особняком

и в дружеские отношения ни с кем не вступал. Молодые актрисы все до

одной влюбились в него по уши, а он словно никого и не замечал. Я не

исключение. Не сказать, что прямо таки влюбилась, но он мне жутко

понравился. Он реально «симпапулька», как назвала его наша народная

артистка Валентина Максимовна и вне сомнений «брутал», как

отозвалась о нём моя подруга Виола. Для меня же он – мечта

неисполнимая. Что-то в нём есть мистическое. Он, как будто сам из

вампирского мира или с «той стороны». Это тёмно-синий взгляд, как

будто говорит: «Остерегайся меня, детка. Я не тот, кто тебе нужен». А

мне нужен только он. Но я ни одним намёком не проявила своих чувств.

Работала, старалась, выполняла все его требования. Кстати, он

частенько хвалил меня.

А вот Виола от него не в восторге. Он для неё очередной режиссёр, не

более. У неё есть Фёдор – наш однокурсник. Они встречаются с

первого курса института, но только встречаются – на первом плане

карьера, а потом уже семья. Виола живёт с родителями, а Фёдор один в

квартире доставшейся ему по наследству от бабушки, где они и

проводят большую часть свободного времени. Можно сказать, что они

живут вместе, но тщательно скрывают это.

 

-Ты Фёдор поезжай домой, – говорит Виола своему бойфренду на

вахте. – Мы с Кристиной сегодня у неё переночуем, а завтра я тебе

позвоню.

 

Фёдор послушно кивает и уходит домой. Да уж, Виола ещё та «гром-

баба», иногда я её даже побаиваюсь. Тёмная копна волос, ростом под

метр восемьдесят и голос такой громкий и «сочный». Я рядом с ней

кажусь малолетним подростком – хрупкая, волос пепельный, глаза

зелёные, а в душе романтик и мечтатель.

 

-Ну что подружка, – хмурится Виола, – пойдём на сцену? Первый час

ночи – самое «их» время.

Вот чёрт, теперь мне страшно. Зачем только предложила?

-Не бойся, я для смелости кое-что припасла.

Виола раскрывает пакет – бутылка шампанского, конфеты, фрукты.

Когда она только успела? Вот в этом вся Виола – всегда в курсе всех

событий и везде первая.

Поднимаемся в гримёрку – на сцене пить пусть даже и шампанское,

кощунство.

 

Во втором часу ночи спускаемся на сцену. В зале темно, только на сцену

падает неяркий свет дежурной лампы.

-Не боитесь, девушки?

У меня от страха «душа в пятки» ушла. Иван Петрович, бывший

военный, а нынче дежурный охранник, несёт службу – обходит дозором

вверенный ему объект.

-Нет, не боимся, – бойко отвечает Виола. – Да и вы рядом, если что к

вам побежим.

-Не бойтесь, «они» у нас смирные. Так если чуточку пошалят.

Это бывший военный говорит? Поверить не могу. Шутит, не шутит – не

понятно.

-А вы думаете, что «они»... то есть, что здесь есть кто-то? – не связно

интересуюсь я.

-Не знаю, – пожимает плечами Иван Петрович и уходит.

-Ну что останемся, или к тебе в общагу? – настороженно спрашивает

Виола. И она туда же? Неужели тоже поверила?

-Останемся, – упорствую я и чувствую, как по спине бежит холодок.

Ну, на сцене полно сквозняков, этим меня не удивишь. Однако теперь

чувствую, как будто кто-то холодом прямо в лицо мне дышит.

Вот чёрт, что же это такое? Неужели это не байки, о душах? Но этого

не может быть, потому что просто не может быть.

 

-Ладно, ты как знаешь, а я ложусь. Плед мой, а ты чем хочешь, тем и

укрывайся – говорит Виола и ложится на бутафорскую кровать. –

Слушай, а здесь мягко.

Виола удобно устраивается с одного края кровати, укутавшись в плед. А

я стою и слушаю тишину. Боже, какая наполненная тишина, прямо

магия какая-то.

-«Люди, львы, орлы и куропатки», – шёпотом произношу я, и мой голос

эхом отзывается в зрительном зале. – « Общая мировая душа это я», –

заворожённо шепчу я. – «Во мне душа и Александра Великого и

Наполеона и последней пиявки». – Самое время для прочтения

монолога Нины Заречной из чеховской «Чайки». Ещё бы запах серы и

всё – сцена готова.

-Эй, Заречная, ложись спать, – отзывается Виола.

-Разве мы спать остались? – театрально произношу я, делая посыл в

зал.

-Как хочешь, – отмахивается Виола. – Ну, если что, меня не буди –

прибью, – шутит она.

Через пять минут я слышу мерное посапывание Виолы.

 

И что теперь? Мне страшно, кажется. Или нет. Не знаю. Трудно описать

состояние, в котором я теперь пребываю. Столько чувств смешалось. Но

всё же преобладает восторг. Точно – я в восторге от своей смелости. От

тишины. От магии, присутствующей в этой наполненной тишине.

 

Вот, теперь я чувствую ледяное дыхание у самой макушки. Бог мой, я

стою под рампой. Поднять голову и посмотреть наверх не хватает

смелости. Кажется, я сейчас закричу.

И вдруг...

-Люди, львы, орлы и куропатки... – слышу у самого уха шелестящий

шёпот. – Хотела бы сыграть Заречную?

Преодолевая невероятный ужас, киваю головой.

-Ничего не выйдет, – удаляясь, хохочет «кто-то». Неужели Виола не

слышит? – Время чудесных пьес окончено. Теперь иные времена и пьесы

иные – мелкие, пресные – «чернуха» одним словом.

Нет, я не согласна.

-Почему же, – обиженно говорю я. – У нас и Шекспир идёт и Гоголь и

Островский.

-Три премьеры, а потом на «полку»? – продолжает глумиться кто-то.

-Так ведь зритель не хочет смотреть, мы что сделаем? –

оправдываюсь я.

 

Кто-то неведомый начинает хохотать и к этому смеху присоединяются

ещё несколько голосов. Я озираюсь по сторонам пытаясь разглядеть

тех, кому принадлежат голоса. Боже, у меня кружится голова, а от

страха даже подташнивает. Может, разбудить Виолу?

-Зритель не идёт, – продолжает со смехом глумиться мой невидимый

собеседник.

-Закрывать надо эту «махарайку», - слышу я ещё один голос.

«Махарайку»? Это он наш театр так назвал?

-Не ваш, а наш, – многозначительно отвечает голос. – У нас был

театр, а у вас... «махарайка».

Да что же это такое? Слово такое противное, что значит,

«махарайка»? Наш театр не на последнем месте среди других, а он

заладил...

-Вячеслав Иванович, полно вам сокрушаться – Этот голос прозвучал с

бельэтажа. Кто там? Неужели Зинаида Кирилловна? Я хорошо помню её

голос, и я благоговею перед этой актрисой. Или благоговела, не знаю

даже, как сказать, но она всегда в моём сердце. Небольшого роста, с

виду неказистая, а на сцене богиня. Вот, как могут преобразить

подмостки человека. Я стремлюсь к совершенству, но мастерство

приходит к нам с классическими ролями, а мне пока нечем похвастаться.

Ведь так и есть – «три премьеры и на полку», если это классический

спектакль. Вот и Шекспир у нас не Шекспир – «Сон в летнюю ночь», но

в современной обработке и называется уже «Всё включено». Да и

Агафья Тихоновна в «Женитьбе» в пуантах роль «танцует».

 

-Зинаида Кирилловна, – благоговейно шепчу я.

-Признала меня, детка. Спасибо, что помнишь.

Бог мой, я вижу её. Она движется по воздуху, пересекая зрительный

зал, и направляется прямо ко мне. Нет, мне не страшно – это

завораживает. Стою не шелохнувшись.

-Как же не помнить вас, – чуть дыша, говорю я. – Вы богиня, царица

сцены такой вы были, такой мы вас помним.

-Она и тут командирша, – недовольно бурчит извне Вячеслав

Иванович. – А вы, сударыня, не обижайтесь, что называю наш театр –

махарайка. Чёрт знает, что творится на подмостках и это очевидно.

-Так время теперь другое, – осмелев, говорю я. – Зритель зрелищ

требует. Вам хорошо было, а теперь компьютеры, фильмы с такими

эффектами, что вам и не слилось.

-Время? – произносит Зинаида Кирилловна, которая к этому времени

ступила на сцену и теперь направляется прямо ко мне. Ох, как холодно

– я уже вся околела. – Время не властно над театром, – говорит

«призрак актрисы», поравнявшись со мной.

-А как же «театр отражение времени» - невнятно бормочу я.

-«Отражение», - словно вдалбливает, продолжает Зинаида

Кирилловна. – Но не «подлизывание» к зрителю. Мы и только мы вправе

диктовать, что лицезреть зрителю.

 

Ох, мне лучше помолчать теперь – неизвестно, как духи отреагируют

на мои препирания.

-Да, конечно, – соглашаюсь я.

-Детка, ты способная актриса, но «не отшлифованная». Как и все

другие впрочем. Коммерция вас губит. Топчетесь на одном месте – нет

развития. Из роли в роль лишь меняете платье да грим. Лица уставшие,

глаза пустые, души «на затворке». Зритель безмолвствует там, где

должно ему ликовать. Не они виной тому, что Великие классики не

имеют теперь спрос. Так вы их подаёте, девочка моя.

Ох, она всегда так говорила, когда я только пришла в театр. Да, именно

«девочка моя».

-Театр отражение времени, но не балаган, не копирование

реальности, – продолжает Зинаида Кирилловна. – Держись Арсения и у

тебя всё сложится удачно – он поможет тебе разобраться.

 

А теперь всё стихло – ни шороха, ни дуновения, ни голосов. Стою,

прислушиваюсь. Ничего.

Нет, кто-то осторожно коснулся моего плеча. Вот чёрт, а это уже

осязаемо. Даже очень осязаемо. Теперь я реально готова закричать. О

боже, кого я там увижу, если обернусь теперь.

-Что ты тут делаешь?

Арсений? Поверить не могу, – что он тут делает?

-Мы с Виолой... мы решили провести ночь в театре, – невнятно

бормочу я. Он не убирает руку с моего плеча. Что не говори, а Арсений

красавец. Стою не шелохнувшись. Его прикосновение – это что-то!

-И как? Страшно? – улыбнувшись, интересуется он. – А Виола решила

«переспать» самое интересное?

-Нет, не страшно, напротив, интересно. А Виола устала.

-Кстати, я встретил актрису только что, я не видел её в труппе, и на

банкете её не было. Сказала, чтобы я позаботился о девушке, которая

осталась на ночь в театре.

Он встретил Зинаиду Кирилловну? Зачем она ему показалась?

-Голос у неё красивый, – замечает Арсений.

Ох, я вижу Зинаиду Кирилловну. Она вернулась в бельэтаж. Вот, значит,

где она обитает? Что ж, буду знать.

-Это моя наставница, – признаюсь я. – Она на отдыхе. На

долгосрочном отдыхе.

-Понятно, – кивает Арсений. – Ну, раз твоя наставница приказала мне

позаботиться о тебе, так тому и быть. Домой вы не собираетесь, как я

понял. – Я киваю. – Давай тогда пообщаемся.

Мы садимся в бутафорские кресла. Друг против друга. Молчим. Какое

приятное молчание. Мы глядим, друг на друга и слушаем тишину.

 

Когда опускается занавес и зритель покидает зал, на подмостки

опускается тишина, наполненная присутствием тех, кто некогда

радовал зрителей своими талантами, отдавая себя сполна. Сегодня я

получила хороший урок – время не властно над театром. Время

необходимо «отражать», а не «искажать».

-Хочешь сыграть Нину Заречную? – спрашивает Арсений.

-А кто же не хочет сыграть эту роль, – хмыкнув, отвечаю я.

-Так и быть, – вздохнув, говорит Арсений. – Мне предложили ещё

одну постановку в вашем театре. Чехов – неплохой выбор. Есть

интересные задумки.

-Я согласна, – восторженно говорю я.

 

Я знаю, как нужно играть. Наполненные жизнью глаза и открытая душа.

Я актриса и я не принадлежу себе. А когда придёт моё время, я воспарю

над залом и буду... радоваться, огорчаться, аплодировать или уходить,

молча, ругаясь про себя и называя наш «храм» ласково «махарайка».

Актёры не покидают сцену никогда – они уходят в Вечность, но их души

остаются с нами.

 

-Эй, ты с кем разговариваешь? – отрывает от бутафорской подушки

голову Виола.

-Вот и Маша проснулась, – хохочет Арсений.

-Маша? – сонно бормочет Виола. – Я не Маша, я Виола.

-Ладно, потом разберёмся, – отвечает ей Арсений. – Спи, ложись, ещё

глубокая ночь.

 

Вот Зинаида Кирилловна верит в меня, поэтому направила ко мне

Арсения. Она подсказала ему на счёт «Чайки» и роли для меня. Она

знает цену каждому из нас. Теперь всё иначе...

 

Жаль, что театральное искусство подверглось нападению далеко не

творческих людей. Первый враг для театра – директор, выдающийся

культработник с претензией на звание реформатора современного

театрального искусства. Где же они истинные хозяйственники, которые

обеспечивали всем необходимым творческий коллектив, не вмешиваясь

в «священнодейство». Теперь всё иначе – директор решает, кто

талантлив, а кому место на «запасной скамейке», как в спорте. Даже не

знаю, кто я, и что из себя представляю. Вроде бы занимают и в тоже

время ни слова о моих способностях. Теперь легко потерять веру в себя,

веру в искусство. Может, Вячеслав Иванович прав? Пора закрывать эту

«махарайку»?

 

-Ты хорошая актриса, Кристен, – как будто отвечает на мой вопрос

Арсений. – Мне понравилось с тобой иметь дело. – И ещё... впрочем, у

нас ещё уйма времени, правда?

-Да, конечно, – соглашаюсь я. – Вся жизнь впереди.

-Возможно, – улыбнувшись, говорит Арсений. – Всё возможно.