Фурчев Владимир Николаевич Жили-были(версия) Жили были дед да бабка. Всё хозяйство лавка, кадка, чугунок стоял в печи, ни лучины, ни свечи. Правда, был ещё ухват, дед ему не очень рад. Когда спорили по пустякам, поднимался шум и гам, ходуном ходила хатка, попроворней была бабка. Дед тогда кричал: — Постой! Я согласен, шут с тобой, дам тебе облизать ложку да толчёную картошку. Ведь ещё не сплутовал, я лишь только помечтал. Ставила ухват старуха, прядь седую да за ухо поправляла под платок. Отдышавшись на чуток, говорила: — Ты мечтай, да меня не забывай! И была ещё у них живность, одна на двоих. По ночам всё спать мешала, что-то грызла да искала. В темноте не разглядишь: то ли крыса, то ли мышь. Дед порою так скучал, что охоту объявлял. Всё он эту мышь стерёг, да поймать никак не мог. Было раз ему везенье: оправдав его терпенье, всё ж её он подглядел, лаптем рваным как огрел. Промахнулся, да по уху, мирно спящую старуху. Что случилось потом, вспоминает дед с трудом. Долго с головы не мог снять застрявший чугунок. С ним контузия случилась, память чугунком отбилась. И с тех пор порою, он беспричинный слышит звон. Живность та жива, здорова, грызть она всю ночь готова. Дед решил половчей быть, мышь ту хитростью словить. Как-то ещё спозаранку стал готовить он приманку. По сусекам дед наскрёб по крупице всё, что мог. Бабка деду помогала только тем, что не мешала. Долго что-то дед мешал, разбавлял да подсыпал. Потом это всё испёк, получился КОЛОБОК. Бабка деду услужила, колобок на окошко положила. Дальше было всё как в сказке, не придали лишь огласке, что лисе не повезло, наказало себя зло. Колобок-то был отравлен, семи ядами приправлен. Принцип действия таков: цап зубами и готов. Дед недолго сокрушался. Он смышлёным оказался. Был горазд он на уловки, наш изобретатель мышеловки. Как-то в праздник на Успение деда мучило похмелье. Он на лавочку прилёг, головы поднять не мог. А тут крыса пробежала и под лавкой зашуршала. Это дед стерпеть не мог. Сало небольшой кусок, со второй попытки вынул да в ту крысу еле кинул. И заснул тяжёлым сном, захрапел открытым ртом. Бабка ещё накануне погостить до Верхней Груни, где сестра её жила, с узелком пешком пошла. Зашла в церковь по пути, нельзя мимо-то пройти. Там усердно помолилась, купив свечку, причастилась и пришла к сестре домой с чистой светлою душой. Там с неделю побыла да назад домой пошла. Путь домой всегда короче, добралась ещё до ночи. А как к хате подходить, не могла сообразить; так и встала на дороге, подкосились её ноги: там, на месте её хатки, возвышался дом на кладке. Не фундамент, а гранит, а на нём — двухэтажный сруб стоит. Лаком крытый свежий тёс, не домина, а утёс. — Может, заблудилась я, вот так дура старая. Дверь дубовая открылась, бабка пуще удивилась. На крыльце явился дед, весь в «новёхоньком» одет. Сверху гоголем картуз, не король, бубновый туз. — Да не бредишь ты, не спишь, заходи, чего стоишь? В доме самовар стоял, да медалями сверкал. Сели чай с вареньем пить, дед тут начал говорить: — Видишь, как отстроил дом, теперь я хозяин в нём. Мне чтоб боле не перечить, не то могу и покалечить! Тут оправилась старуха, навострила она ухо. Бабка стала деду льстиво говорить, что всё красиво. — Только как это вот так, ты же, дед, такой простак. Козью ножку дед скрутил, а ведь раньше не курил. Ногу на ногу закинул, сапоги в сенях он скинул и всё старухе рассказал, как он враз богатым стал. Видно впрямь, дед был простак, в общем, дело было так. Только бабка «дала ходу», дед почувствовал свободу. И как в праздник загулял, так три дня не просыхал. Дальше эпизод известный, повторять не интересно. Там дед на лавочку прилёг, да заснуть никак не мог. Вот проснулся на полу, видит, дело то к утру, где ухват всегда стоит, двадцать пять рублей лежит. Встал дед, сдерживая рвоту, да схватил он ту банкноту. Пошёл сразу похмеляться, не переставая удивляться. По дороге размышлял, вспоминал, сопоставлял. Как стаканчик опрокинул, вспомнил, как он сало кинул, чтобы крыса не шуршала, чтобы спать то не мешала. Как вторую закусил, сала шмат он попросил завернуть себе домой. С просветлевшей головой дед деньгою расплатился, да домой заторопился. Долго дома вспоминал, куда нож он подевал. Наконец, нарезал сало, за окном темнеть уж стало. Дед трясущейся рукой кусок сала небольшой, там, где деньги он нашёл, положил и отошёл. Сам на лавке примостился, утром дед не удивился: там, где был кусочек сала, пятьдесят рублей лежало. И так каждый божий день, подбирай, если не лень. Вот и бабку позабавил. — За три дня я сруб поставил. Купил утварь, самовар, будто сам уже не стар. Не поверишь, но сегодня на полу лежала сотня. Бабку жадность одолела, даже чуть-чуть приболела. И тайком от деда сало сама под лавочку кидала. Только находила там, то ли деньги, то ли хлам. Да деньгами не могли называться полусгнившие рубли. У бабки нервы дали сбой. Самоварною трубой крысу жадную убила, к полу так и пригвоздила. Старик с горя-то запил, козью ножку обронил. Долго на матрасе тлела, пока хата не сгорела. Бабка дедушку спасла, на себе его снесла. По горевшему крыльцу вынесла на улицу. И от прежнего их быта, осталось лишь одно корыто. Стали жить они у моря, бабка сгорбилась от горя. Тут говорили мужики, старик подался в рыбаки. Сказка ложь. Вопрос лишь в том: эта сказка-то о чём? Всё повторяется! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
