- Они все такие позитивные – аж тошно. Как подпольные эпикурейцы. Только с каким-то кастанедовским вывертом, с запашком! Вчера мне рассказывали, что они выбираются толпой в лес, врубают звук, принимают перорально или внутримышечно и ловят кино. Это называется «Слить свой шлак». Мне тоже предложили слить шлак – то есть побаловаться успокоительным и высказать кому-то из приехавших коматозников все наболевшие проблемы.

- Церковь уже не катит? Исповедь устарела? Странно, но в методах дальше сборища капуцинов они не пошли. Только музыка изменилась и теперь вместо того чтобы просто получать допинг от факта отдыха, они работают, чтоб его купить и взвесить в граммах.

- Голдинг называет их «Бумажными людишками». А оказывается это просто очередь в исповедальню.

- Люди любят говорить о себе.

- Мы тоже люди. И как твои дела кстати?

Он поморщился:

- В исповедальню, как видишь, не тороплюсь, а на допинг не хватает.

Я улыбнулась. Что-то на душе потеплело. Заныло, а потом успокоилось, будто упало на облачко из ваты. И облачко смягчило удар.

- Есть коньяк. Крымский. Три звезды. Покатит?

Он грустно рассмеялся:

- У тебя всегда был примитивный допинг.

- А кто сказал, что нужно изобретать велосипед?

Он опустился в кресло. Посмотрел в окно. Немигающе, с каким-то внутренним достоинством. От него исходил покой накопленного пережитками опыта.

- И как твои коматозники, юный воин?

- Тружусь над отстранением их от должности. Но моего директора вдохновляют лишь решения, которые он получает, пуская слюни на буфера. А меня, похоже, клепал совершенно неподходящий автомобильный завод.

Он оглядел меня оценивающим мужским взглядом. Мне даже стало немного смешно. Аспиранты – это ж великое бесполое братство, в котором нет и тени намека на обладание.

- А сколько лет твоему престарелому Ромэо?

- Около сорока.

- Платье-футляр. Красное. Каблуки. И костюмы. Они тебе идут. Не обязательно вызывающие.

- Красное, Сань, я не собираюсь в него влюбляться. На самом деле, если б не образ жизни – то мы бы наверное стали хорошими друзьями. И он даже классный мужик. Но что-то удерживает меня на дистанции. Наверное, то, чем он стал на сегодня. Но на самом деле, его есть за что уважать. Просто… Он очень несчастен.

- О, да он кажется уже просил тебя дать прикурить.

- Ничего подобного не было. Хотя как-то он призвал меня счищать катышки с воротника его рубашки.

- Ну тогда тебе нечего бояться эти наркушников. Красное платье – и они уволены навсегда. Без права возвращения. Его слабое место – женщины. Так бей. Бей без промаха. Колготы, макияж, и больше участия в глазах.

- И когда ты успел так испортиться?

- Москва, детка. Она портит всех. Ни в одном городе мира нет такой изощренной системы продажности. Здесь торгуют и торгуются. Строят сложные схемы торга и наживаются на чужой тупости. Москва. Город умных или богатых. Город кланов, с наследием девяностых.

Он смотрел на меня все еще немного ошалело и насмешливо. Меня это смутило.

- Но мне кажется, что уничтожать слабое звено в коллективе, оперируя своей сексуальностью – это как-то нехорошо. Продажно, низко и подло.

- Яся? Ты жить хочешь?

Я вопросительно посмотрела на него.

- Ну, жить, - продолжил он,- есть, пить, читать Голдинга, топтать Арбат, материться в метро? На юг хочешь? Туда, к себе, в Крым, хлопнуть «Черного полковника» и возлечь в шезлонгах у тебя на балконе? Хочешь?

- Ну, хочу! А что мне мешает?

- Готов спорить, что эти гниды уже угостили твоего директора отравой. И в отличие от тебя они не играют в благородство, а планомерно его контролируют. И вообще, кто на войне думает, этично ли воевать? А ты вся такая умная и правильная. От тебя-то и требуется всего лишь флирт. Мужчина готов на многое, когда думает, что у него есть шанс.

- То есть это будет не проституция, а профессиональный рисунок вывески со словом «Бордель». И как главный художник я не должна заморачиваться, подталкиваю ли я и без того порочное общество к порокам. Знаешь, Сань, мне было бы спокойнее, если б я была в стороне.

- Тогда уезжай без денег и подними рюмку в шезлонге за свой провал!

- Не, в шезлонг я хочу возлечь исключительно с осознанием триумфа. Воевать, конечно, ужасно неэтично. Но жизненно необходимо. Как ты знаешь, я за монархию и тоталитаризм.

Саня встал, завозился и начал подкачивать диван. В его комнате всегда был отличнейший надувной диван, с единственным недостатком – он часто подспускал.

- Вот раньше я работал, - он улыбнулся и кивнул на ручной насос, - и ничего не изменилось!

Улыбнулся, продолжая качать.

- Так вот, раньше я думал, что достаточно просто делать свою работу. Или просто дать взятку. Или просто стать родственником генерального или зама. А теперь я постиг – главное в карьерном росте – это игра ума. Стратегия! Заставь людей гнаться за тем, что им нужно, но не давай целиком и ты получишь натуральный рабовладельческий строй.

- Не могу я с ним так поступить. Негуманно как-то. На самом деле он не всегда был таким злобным и эгоистичным. Как я поняла – неудачный брак, помноженный на неуверенность в себе, – страшная сила. Он ослаб эмоционально. Он не привык, чтобы его любили или уважали просто так. Поэтому он постоянно пытается доказать женщинам, бизнес-партнерам и всем-всем-всем вокруг свою нужность и значимость. Он очень замкнутый, хотя и скрывает это. Он сломлен. Банально сломлен. Он делает дорогие подарки, красивые жесты и постоянно молчит в стороне и ждет одобрения как школьник. В итоге почти все вокруг пользуются этим и продолжают погружать его в эту иллюзию.

- Полагаешь, ты одна занималась психоанализом? Твои ребята из отдела кокоса – тоже кормят его слабости. Приобщают его к альтернативе. И он, как ты это там говоришь, сливает свой шлак.

- Не уверена, что он настолько приобщен, но мне его искренне жаль. При других обстоятельствах, он мог бы проявить много хороших качеств. А воспользоваться слабостью человека для своих интересов – это же низко и подло. Тогда я уподоблюсь всем этим людям. Зачем? Он бежит от семьи на работу, пропадает там сутками, ищет забвения в случайных связях и не находит, он платит за все в своей жизни. А всем вокруг просто начхать. Им удобно просто сидеть рядом и изображать кумиров. Но по большому счету – им попросту на него наплевать.

- Ты в каждом своем директоре так участвуешь?

- Нет, только в умных и подающих надежды на выздоровление.

- Тогда подумай сама, если ты в конечном итоге хочешь ему блага – то по сути методы, которыми ты оперируешь – не так уж и важны. В отличие от других ты же не хочешь ему зла. Ты кормишься за счет партнерства и вполне закономерной работы. Так почему ж ты боишься хоть немного подергать за ниточки.

- Я не знаю. Быть может потому, что у нас с ним так много общего. Умных людей мало и знаешь, когда меня однажды сломили в армии, мне было так горько осознавать этот слом. И я просто ждала, что хоть кто-то, один человек поймет меня и протянет руку помощи. И он ждет. И ему внутри очень хреново. Он конечно не показывает этого, но он давно разочаровался в людях и в жизни. Раньше его радовали деньги и все эти примочки в виде дорогих игрушек и дорогостоящих баб. А теперь внутри него просто пусто.

- Я его тоже понимаю. Только я на стадии замены надувного дивана на более комфортную мебель. И черт, возможно лет в сорок я тоже буду рад, если хоть на миг мне покажется, что чья-то аппетитная задница, обтянутая красным атласом, меня понимает.

- А зачем тогда рядиться во все это красивое и выставлять напоказ либидо? Можно же просто закрыть кабинет, поставить на стол коньяк и поговорить?

- Яся! Ну ты ей-богу как будто вчера покинула институт! Чем сильнее человек и чем выше он обстоит от остальных – тем труднее ему напрямую признать свои слабости. Найди те слабости, которые меньше и апеллируй к ним.

- Знаешь, мне иногда кажется, что я не только пытаюсь утвердиться в этой компании и получить свои законные деньги.

- Ты просто взрослеешь. И узнаешь, как трудно быть взрослым и при этом не гнидой.

- Мне иногда кажется, что умные и духовные люди имеют градацию. И если в радиусе трех сосен и в доступе телефонной книги нет равных, а вокруг одни недомерки – то как же нестерпимо хреново жить. Ведь какое счастье, что будучи в Москве, я всегда могу позвонить тебе или Ксю на ее телик. Или вынуть Наталью из ее упакованного мирка. Как замечательно хорошо, что мы не гниды, даже когда оперируем сомнительными методами.

- Хороший у тебя коньяк.

- А у тебя отличный диван. И спасибо. Человеческое тебе спасибо за возможность исповеди. Кажется, я выплеснула весь свой шлак до самого дна.