Марина Постникова.

 

Облепиха с секретом.

 

Татьяна Максимовна подошла к телефону и набрала номер своей поликлиники. Прием у нее начинался с трех часов, сейчас девять, значит ехать на работу, через весь город на общественном транспорте с двумя пересадками, не было никакого смысла.

Длинные гудки оборвались:

-Регистратура, - ответил бойкий девичий голос.

-Нина?! Здравствуйте, это Егорова. Ниночка, посмотрите много у меня вызовов на сегодня?

-Сейчас Татьяна Максимовна, только четыре, записывайте…

Врач-терапевт районной поликлиники Татьяна Максимовна Егорова, быстро записывала адреса и фамилии сегодняшних пациентов, и искренне радовалась, что их сегодня не много, и трое из одного дома. Только старушка Котова жила в глухом дальнем переулке, далеко от остановки троллейбуса. Но эта бабуля очень редко прибегала к помощи участкового врача, а была довольно интересным человеком, поэтому Егорова с удовольствием ходила к ней и всегда была рада с ней просто пообщаться.

Отправив своих близнецов в школу, Татьяна неспешно собралась и отправилась в «большой обход». Основная часть ее пациентов были уже очень не молоды, и диагноз у всех был примерно одинаковый, всем она выписывала примерно одни и те же таблетки и микстуры, и с каждым старалась поговорить по душам. Потому что вопреки врачебной поговорке верила, что доброе слово лечит, и не хуже лекарства. Старики любили ее за это, и поэтому очередь у кабинета Егоровой была как в магазин за «дефицитом». И хотя ее кабинет и не был магазином, старики все же восполняли в нем дефицит, дефицит душевного тепла и простого человеческого отношения к себе.

Такой, как сегодня, день выпадал крайне редко. Татьяна не спешила – больных мало, значит можно немного расслабиться. Пройтись пешком, что она очень любила, поэтому не пошла на троллейбусную остановку, после третьего посещения.

Середина октября, а на улице теплынь стоит, хотя листья на деревьях уже почти все желтые, и даже стали опадать. Солнечные лучи вызолотили липовую аллею, превратив ее в золотой тоннель. Желтые листья над головой, желтые листья под ногами. Красиво, загадочно, таинственно.

Дом, где жила старушка Котова, был старый, дряхлый, покосившийся на один бок, с зелеными замшелыми боками и «поехавшей» крышей. Когда-то это был шикарный барский дом, потом коммуналка с керосинками и помойными ведрами под каждым столом. Потом, несколько лет назад, его признали аварийным, из него благополучно расселили всех жильцов, и лишь бабушка Котова уехать отказалась.

Она занимала крохотную комнатушку в углу первого этажа. Вся прелесть ее жилища была в том, что оно имело отдельный вход с улицы и собственную печь. Поэтому была независимым государством в этом коммунальном аду. Второй этаж дома был деревянным, а первый, где жила старушка Котова – кирпичным, и в отличие от второго этажа стоял на земле еще довольно крепко. Однако жить в доме, по мнению большинства бывших жильцов было невозможно. Все эти подробности Егорова знала, потому что подписала, в свое время, ходатайство жильцов о расселении. И была согласна с этим мнением, поэтому и долго уговаривала старушку Котову переехать на другое место жительства. Однако старушка, всегда покладистая и миролюбивая в этом проявляла удивительное упрямство и несговорчивость.

-Здесь родилась, здесь и умирать буду, помру, тогда и вынесите меня.

Была она одинока, понимала, что квартиру ей не дадут, а отправят в богадельню, поэтому и упрямилась.

Дом стоял на отшибе, сносить его никто не торопился. Старушка уже шесть лет жила в доме одна. Как ни странно, но то ли не болела Котова, то ли не хотела врача беспокоить, однако в поликлинику обращалась крайне редко. Татьяна Максимовна сама забегала к ней иногда, бывая в этом районе. Частенько рассуждая так: «Помрет бабуля, и будет лежать одна, не дай бог».

-Наталья Андреевна, - Егорова постучала в дверь и затаила дыхание. Обожгла волна, неосознанного страха, ожидания, подозрения.

-Войдите, Татьяна Максимовна. Открыто.

«Фу, жива, слава богу» - подумала Татьяна Максимовна.

Но старушка была не просто жива, а как-то особенно возбуждена, всегда тихая и молчаливая, скупая на улыбку, сегодня она громко разговаривала, махала руками и смеялась. Это очень удивило Татьяну сначала, но потом она поняла причину такого поведения своей пациентки.

-Танечка Максимовна, вы меня простите, ради бога. Это я дура старая виновата. Я ему сказала – вызови мне участкового. Я думала, что он мне участкового милиционера вызовет, а он вас вызвал.

-Да кто он, Наталья Андреевна? – спросила Егорова.

-Да он, Петька мой бывший сосед. Да вы раздевайтесь – у меня тепло, проходите, давайте чаю с вареньем и плюшками. Вы уж на него не сердитесь, он просто не понял, - суетливо говорила старушка.

-Ничего, ничего, правильно ваш Петька сделал, что вызвал меня, а то я давно у вас не была, давайте-ка я вас послушаю, да давление промеряю.

Татьяна уже разделась, прошла к столу, и вынимала из сумки свою нехитрую аппаратуру. Старушка, как послушный ребенок уселась около врача и загнула рукав цветастого ситцевого платья, и продолжила причитать.

-Ой, не удобно как получилось. У вас и так, наверное, вызовов полно, да я еще тут. У меня все в порядке. Вы не думайте, я раньше смерти не умру.

Татьяна улыбалась, умела старушка к себе расположить, и сейчас пыталась сгладить Петькину оплошность.

Как только Татьяна закончила осмотр, старушка вспорхнула легкой пташкой и засуетилась вокруг стола, расставляя на столе угощение: плюшки, конфеты, вазочку с вареньем.

Красивые фарфоровые чашки с нежным розовым узором закончили живописный натюрморт.

-Чаю с плюшками, вот облепиху в сахаре только сегодня открыла, приятного аппетита.

-Спасибо, не откажусь.

Впереди был утомительный прием в поликлинике, и снова без обеда, да и облепиха у бабули была потрясающе вкусной. Сколько не просила Татьяна поделиться рецептом, бабуля не уступала, говорила – нельзя, только по родству передается, а коли, нет родни, так умрет рецепт вместе с бабулей.

За чаем после нескольких слов о погоде и о природе, Татьяна, вдруг вспомнив, спросила:

-Наталья Андреевна, а почему вы все-таки не уехали отсюда?

-А-а-а, - махнула рукой Наталья Андреевна, и лицо ее сделалось вдруг лукавое и загадочное, - Вы знаете, Танечка Максимовна, я ведь очень хитрая и алчная старуха, я теперь стала единственной хозяйкой всего этого дома, так зачем мне отсюда уезжать?

Наталья Андреевна засмеялась весело и непринужденно. Татьяна, несколько недоумевая, все-таки поддержала веселое настроение хозяйки дома.

-Да, ну что вы на себя наговариваете, дом хоть и большой, но рухлядь. И уж в чем - в чем, а в корысти вас обвинить очень трудно.

-И все-таки это почти так. Это дом – мое родовой гнездо, пред вами княжна Дубровская собственной персоной. Дом строил мой дед, генерал от кавалерии Григорий Дубровский, потом он достался моему отцу, а потом была революция, и нас уплотнили. Я родилась в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году, маменька моя скончалась при моем рождении, а как только от нашей семьи осталось только два человека, нас поселили в одну комнату. В 32-м году я осиротела окончательно, папа умер от тоски, стал крепко выпивать, и что бы со мной было, если бы не Василий Васильевич Котов. Он был героем гражданской войны, вдовствовал, старше был меня на 14 лет, и жил со своей маменькой в комнате над нами. На войне он был сильно ранен, и то и дело болел. А я к тому времени уже окончила курсы сестер милосердия. Ну, сами понимаете, из-за происхождения меня не принимали в комсомол, в больнице, где я служила, естественно, места медсестры для меня не нашлось, работала я санитарочкой. Но мне нравилось, я не жалуюсь. Я больнице столько хороших несчастных людей видела, я им была нужна, а они мне. И Василию Васильевичу я тоже очень благодарна, он просто спас меня – он женился на мне, дал мне свою фамилию, с работы я ушла, а во всех анкетах я с тех пор писала – жена командира Красной Армии, орденоносца Котова. Мы жили очень хорошо, дружно. Но так уж у меня на роду написано жалеть и хоронить. В 36-м муж мой героический скончался от ран, и остались мы с Дарьей Никитичной вдвоем. И нас снова уплотнили. Мы с ней переехали в эту комнату, а при Васе мы занимали две. Но это ничего, нам хватало, да и дров шло меньше, выживать было легче. Да и свекровь моя дорогая после смерти сына стала совсем плоха. Я снова пошла в больницу, работать, но теперь я служила медсестрой в военном госпитале, меня туда Васины сослуживцы устроили. Я могла для Дарьи Никитичны доставать лекарства, консультироваться с докторами, но в войну я все же не уберегла ее, померла. Голодно было. С тех пор я так одна и живу здесь. А вы знаете, когда все жильцы из дома выехали, я прошлась по всем комнатам, вспоминала, как это было. Многое изменилось. Перестал существовать зал для приемов. Его разделили на комнаты, а дед задумывал его для пышных балов, у него кроме моего отца было еще три дочки, их надо было замуж выдавать, в свет вывозить, к себе женихов заманивать. В каждой комнате я вспоминала, что мне отец о ней рассказывал. После того, как нас уплотнили. Мою детскую комнату, самую теплую и светлую, занял наш дворник Гордей с женой и детьми. Там была особенность одна. Из самой комнаты был выход на закрытую террасу для прогулок зимой. Так вот этот Гордей, как-то уснул там зимой, да и замерз насмерть. В доме был большущий подвал. По какой-то невероятной случайности простоявший более ста лет, в 18-м году вдруг начал затапливаться грунтовыми водами. И все наружные входы в него завалили песком и гравием. А вы знаете мои бывшие соседи, многие из них не бросили свои квартиры, они их используют в качестве подвалов и сараев. Вот и Петька приходил за картошкой. Я его и попросила вызвать участкового.

Вдруг старушка прыснула задорным хохотком, а и вовсе залилась открытым веселым смехом.

-Как же я сразу-то не додумалась, он же вас специально вызвал, наверное, решил, что я окончательно в маразм впала, с ума сошла.

Старушка говорила, смеялась, втирая заслезившиеся глаза уголком фартука. Татьяна, не понимая в чем, причина такого веселья старушки все же поддалась ее настроению и тоже улыбнулась.

-А что? Что такое? В чем дело, Наталья Андреевна?

Старушка сделала глубокий вдох, немного успокоилась, сохраняя озорную улыбку на лице, ответила:

-Петька, каждый раз, уходя с картошкой, говорит мне: «Андреевна, охраняй лучше». А я ему в ответ всегда говорю: «Гав, гав», а в этот раз я ему говорю, что мол, в доме кто-то поселился, бомжи может. Днем и ночью по дому слышны шаги, голоса, а в подвале все время что-то ухает. Вот я его и попросила участкового вызвать, пусть он его картошку стережет. Петька сказал мне, что в доме никого нет, кроме одного старого приведения, и показал на меня. А ему говорю, что если я и приведение, то не одна в доме, наверное, дед мой вернулся, ходит по комнатам, разрушенным, и порядок наводит. Петька посмеялся и пошел, я ему вдогонку крикнула, чтобы участкового вызвал, вот он вас и вызвал.

-Ну и правильно сделал, молодец ваш Петька. Он же не знал, как мне приятно у вас побывать, поговорить с вами. До приема мне еще долго и я у вас и посижу с удовольствием.

-Ну, славно, а вы знаете, Танечка, в подвале-то действительно что-то ухает.

Егорова сначала недоверчиво улыбнулась, глядя на старушку, но внезапно действительно уловила слабый, глухой, но равномерный стук. Он шел снизу, из-под пола.

-Наталья Андреевна, но ведь вы сказали, что все входы в подвал завалены.

-Да, и очень давно. Есть один люк в угольном сарае, он всегда был завален углем. Теперь угля в доме нет, пойдемте, посмотрим.

Вид у старушки был растерянный, обескураженный, она как будто не верила сама себе. Татьяна заметила состояние своей пациентки, и решила пойти с ней. Она достала из сумки маленький электрический фонарик, и пошла за Натальей Андреевной.

Вход в сарай был рядом с входом в квартиру Котовой. Из светлого, солнечного осеннего ярко-желтого дня, они попали в мрачные угольные сумерки.

Наталья Андреевна щелкнула выключателем, но свет не загорелся.

- Странно вчера здесь свет горел, лампочка, что ли перегорела. А и так видно, смотрите вон там люк.

Действительно слева от входа на полу виднелось невысокое сооружение из толстых старых досок, перетянутых железными полосами. Сходство с сундуком для сокровищ дополнялось еще одним атрибутом – массивным перекрученным железным кольцом, вбитым в крышку сверху.

Татьяна ухватилась за кольцо, уперлась ногами в пол сарая, покрытый мелкой угольной крошкой, и потянула изо всех сил. Усилия ее были напрасны. Крышка намертво приросла к створу, и стойко охраняло тайну подвала от мира реальности.

Татьяна осмотрела крышку, ни малейшего зазора, все щели были засыпаны угольной крошкой. Она наклонилась к люку ближе, звук – глухой стук – шел именно оттуда.

Увлеченная своим занятием, Татьяна не заметила, как Наталья Андреевна вышла во двор, но услышала, как та вернулась. Она с шумом входила в сарай, таща за собой длинный прочный брус. Татьяна мгновенно поняла идею старушки и бросилась ей помогать. Вместе они просунули брус в кольцо, потом одновременно наступили на него, и хором закричали «Ура!!!», когда под тяжестью двух тел крышка поддалась и пошла вверх.

Дальше было уже не сложно, Татьяна справилась одна. Она, навалившись всей своей тяжестью на люк, откинула крышку. Из подвала пахнуло сладковатым ароматом пряности. Люк зиял огромным непроглядной тьмы чревом, стук продолжался, но теперь он стал слышней, казалось, что кто-то внизу бьет в большой барабан.

-Наталья Андреевна, я спущусь, а вы меня здесь подождите.

-Танюша осторожней, там, наверное, уже все прогнило, столько лет прошло.

Татьяна спустилась вниз на несколько ступенек, темнота полностью проглотила ее. Под ногами она чувствовала прочные деревянные ступени, не было и намека на ветхость. Она продолжила спуск. Ощупывая ступени, спустилась примерно метра на два вниз, и больше ступеней не находила. Больше не было необходимости держаться за перила, и она достал из кармана джинсов фонарик, включила его и стала осматривать все вокруг. Сводчатый потолок и стены выложены красным кирпичом, под ногами была дорожка, выложенная плоским стесанным булыжником. В подвале было прохладно, но не было и намека на сырость или плесень, чисто и даже уютно, как только может быть уютно в подвале. От лестницы в глубину подвала вела галерея, и недр которой и доносился глуховатый стук.

Егорова пошла на стук. Дойдя до поворота галереи, она вдруг услышала пронзительный женский голос:

-Лизонька, душенька, выходите немедленно, ну знаемое ли дело, в вашем-то положении по подвалам лазить.

Татьяна вздрогнула от неожиданности и уронила фонарик. Единственный источник света погас, тьма окутала ее со всех сторон. Татьяна присела на корточки, пошарила по полу рукой, не нашла. Попытка оказалась неудачной, но попытаться стоило. Теперь оставалось только одно – идти обратно осторожно, на ощупь. Благо она стояла прямо у одной из боковых стен. Она развернулась, как ей казалось в обратную сторону и пошла.

Расстояние, которое она прошла по подвалу туда, показалось ей намного короче, чем оттуда, но с каждым шагом ей становилось идти все тяжелей, Ноги казались ватными, голова кружилась, и слегка подташнивало. Татьяна сделала шаг и остановилась, ей что-то мешало, ноги путались, как будто она шла по колено в чем-то мягком и теплом. Она наклонилась и пощупала колени. Вместо ожидаемого привычного жесткого джинса на коленях она почувствовала мягкую бязь. Она была в длинной юбке. Она точно помнила, что выходила из дома в джинсах и куртке, длинных юбок она практически никогда не носила, самая большая длина была до колена, но не бязь…

Татьяна подняла голову и увидела проникающий сверху свет. Это был люк, от которого она отошла. Она пошла на свет, в душе у нее была еле осознаваемая тревога пополам с нарастающим азартом. У лестницы было достаточно светло. Татьяна заметила стоящие у стены огромные пустые деревянные бочки. Первая мысль, промелькнувшая в ее голове, была о том, как она могла их не заметить раньше.

Она остановилась, ее задержал запах. Пахло вкусно маринованными овощами. Она наклонилась к одной из бочек, там плавали маленькие скользкие огурчики. Она протянула руку, взяла один из огурцов, отряхнула руку от налипших зернышек укропа, и с хрустом откусила огурец, во рту разлился приятный вкус маринада.

За спиной по-прежнему раздавался стук. Татьяна прислушалась, услышала голоса, мужские и женские. Но она не пошла на голоса и стук, она пошла по лестнице вверх. Ей хотелось узнать, почему бабушка Котова назвала ее Лизонькой, и в каком она положении.

Но это она поняла, как только начала карабкаться по лестнице, она не только была в длинной юбке, у нее был большой круглый живот. Она немного опешила, но испугаться по-настоящему не успела, потому что сверху из люка к ней протянулась пухлая женская рука с закатанным рукавом, и зазвучал уже знакомый женский голос.

-Лизонька, давайте-ка руку, выбирайтесь оттуда поскорей.

Татьяна выбралась наверх без посторонней помощи. Когда глаза привыкли к дневному свету, после кромешной тьмы подземелья, Окружающие предметы стали принимать реальные очертания. Вместо черных угольных стен Татьяна увидела ровные шеренги дровяных поленниц, это был не угольный сарай, а дровяной. В сарае были люди, они разговаривали, входили в сарай и выходили из него. Полностью в реальность ее вернул звук упавшей крышки погреба. Татьяна вздрогнула и перевела взгляд на крышку.

-Ну, вот и все, - сказала женщина, закрывшая крышку, разгибаясь, она вытирала руки подолом передника.

Ей было на вид лет за пятьдесят, она была полная, добродушная, на голове у нее был белый платок, завязанный сзади. Она машинальным движением заправила волосы под косынку и более строго проговорила, обращаясь к Татьяне:

-Лизонька, голубушка, пойдемте в дом, - она взяла Татьяну за руку и потащила ее из сарая, продолжая ворчать, - и что это вы выдумали, лазить по подвалам, огурчика захотелось, сказать надо было, полнехонек дом народу, неужли вам не подадут.

Татьяна дала увести себя в дом, не сопротивляясь и е произнося не слова. Она не понимала, что с ней происходит, и относиться к этому иначе как с юмором не могла. Она улыбалась, говоря про себя: «Глюки – это уже серьезно, варенье у бабушки, наверное, забродило, больше чай с облепихой не пью, действие у нее какое-то странное».

Оказавшись снаружи дома, она не сразу сообразила, что дом немного другой, не такой как был до «погружения» в подвал. Вернее это был тот же дом, но он стоял ровно, ставни были выкрашены в яркий голубой цвет, нижняя часть дома побелена известью, над дверью в квартиру бабушки Котовой был узорчатый металлический навес.

Они вошли под свод крыльца, оказались в просторной прихожей. Комната напоминала что-то неуловимо знакомое: размер, очертания, окна, печка. Стоп, да это же комната Натальи Андреевны. Так вот почему у нее отдельный ход – это был черный ход в дом стороны дровяного сарая. Татьяна улыбнулась собственной догадке.

Ей хотелось задержаться в этой комнатушке, оглядеться, но ее бесконечно ворчавшая спутница, не отпуская руку Татьяны, потащила ее дальше. Минуя несколько коридоров и лестниц, они оказались в небольшой уютной комнате с нежными розовыми занавесками, огромной кроватью с узорчатыми металлическими спинками, и небольшим туалетным столиком со складным овальным зеркалом.

Татьяна подошла к зеркалу. Ее внимание привлекло отражение в зеркале, это была худенькая молоденькая девушка, которая тоже с нескрываемым любопытством разглядывала Татьяну. У нее были живые блестящие темно-карие глаза в обрамлении густых черных ресниц, алые красиво очерченные губы, и яркий румянец на щеках. Худенькое личико обрамляла корона из темно-рыжей толстой косы, из-под которой выбивались мелкие рыжеватые кудряшки. Один упрямый локон длиннее всех своих собратьев норовил все время попасть в правый глаз. На девушке было прелестное голубое платье из мягкой бязи, с длинной юбкой и дополнительными складками на животе, однако плохо скрывавшими круглый выпирающий животик. «Месяцев восемь», - подумала про себя Татьяна, и машинально погладила по животу себя. Девушка в зеркале сделала то же самое. Татьяна удивленно посмотрела на отражение, машинально убрала с лица прядь волос мешающую смотреть, девушка в зеркале сделала то же.

Только теперь Татьяна опустила вниз глаза и увидела вместо джинсов, длинную бязевую юбку. Она прихватила ее двумя пальцами, приподняла, потом перевела взгляд на зеркало, отражение делало то же самое. Она покрутила головой в недоумении, у девушки в зеркале был не менее недоумевающий вид. С одной стороны отражение в зеркале вызывало у нее явную симпатию, а с другой... как к этому относиться?

Между тем женщина, приведшая Татьяну в комнату, возилась с постелью и продолжала журить Лизоньку за непослушание, опрометчивость, неосторожность и многое другое. Неожиданно для себя Татьяна подошла к женщине, обняла ее за плечи со спины и тихим усталым голосом проговорила:

-А, маменька, оставьте, пожалуйста, ну ничего же не случилось, я просто хотела посмотреть, как мужики заколачивают бочки. Они уже второй день бьют в свои бараны, у меня аж мурашки по коже от этого стука, вот я и пошла, посмотреть, что бы ничего дурного не думалось. И не стелите мне постель, я все равно не лягу, У меня уже все кости болят от постели, я устала лежать, я и так все время только ем да сплю, сплю, да ем. Ну, сколько можно, я уж скоро совсем ходить разучусь. Лучше пойдемте варить облепиху, вы же обещали.

Маменька похлопала Лизоньку по руке, потом развернулась к ней лицом, ласково обняла и, приглаживая по худенькой спине, проговорила:

-Деточка, ты моя. Тебе бы еще с подружками по ягоды ходить, да кудель плести, а тебя уж замуж отдали.

Лиза высвободилась из ласкового плена теплых мягких рук и упрямо проговорила:

-Неправда, я уже совсем взрослая, и замуж меня не выдали, а я вышла, потому что люблю Андрей Григорьевича, больше жизни, не любила бы не за что не пошла бы, как меня бы не выдавали. – Она помолчала несколько секунда, а потом с грустью в голосе спросила, - маменька, а когда Андрюша вернется?

-Скоро, уже совсем скоро.

Лиза выпрямилась, присела на кровать рядом с маменькой и со слезой в голосе проговорила:

-Может он не хочет возвращаться, что бы ни видеть меня такой некрасивой, толстой…

-Глупости не говори, он тебя всякую любит. Просто дела задержали, шутка ли держать заводы в четырех губерниях ведь поспеть везде надо. Он ради тебя да ребеночка вашего старается, что бы и впредь нужды не знали.

-Да нет, я ничего, я понимаю, только вот боюсь я, если рожать буду без него, да не дай бог помру, то и попрощаться не успею.

-Ну, Лизавета, ты и вовсе ерунду какую-то говоришь, даже и слушать не хочу. Эко дело ребенка родить, я вон четверых родила, и ничего, видишь с тобой сижу живая и здоровая, и вот что тебе скажу, одно дело мужу на беременную жену смотреть, это даже полезно для любви между ними, и совсем другое смотреть на то как баба рожает, это ему совсем не надо, ни к чему.

-Почему? – встрепенулась Лиза.

-Слабые они мужики, не выдерживают они этого зрелища, уж, на что мой Григорий Александрович и воин был, и кровь и смерть видел, а когда я Андрюшу рожала, он в комнату зашел, да увидел, дак я тебе скажу, сознание потерял бедный. Вот как. Так что бабе легче самой с этим справляться. Ну, все если спать не хочешь, пошли облепиху разбирать.

Лиза засмеялась, потом порывисто обняла и поцеловала маменьку.

В светлой просторной столовой за длинным столом сидело несколько служанок перебиравших янтарную ягоду. Вся комната заставлена большими корзинами с облепихой.

-Наталья Ивановна, - обратилась к маменьке одна из кухарок, - вот эта и эта корзина разобраны, куда прикажите?

Наталья Ивановна повязала большой белый фартук и властным голосом прокричала в открытую дверь на улицу:

-Михеич, давай бочки, Кузьминична, доставай сахар.

Все вокруг пришло в движение. Мужики вкатили в комнату две огромные бочки, девушки засыпали в них слоями облепиху, Кузьминична под руководством Натальи Ивановны засыпала необходимые дозы сахара. Когда две большие бочки были наложены ягодами до верху, Наталья Ивановна отослала кухарок и подозвала к себе Лизу.

-Лизок, так облепиху делают только Дубровские. Секрет этот испокон веков передается только по мужской линии, я не одной дочке его не рассказала, они замуж вышли перестали быть Дубровскими, а ты нашу фамилии дальше понесешь, поэтому тебе и секрет хранить. Смотри внимательно, что я сейчас делать буду.

Лиза сосредоточила все свое внимание, вся превратилась в слух и зрение, боясь упустить что-то очень важное. Но когда увидела, что делает Наталья Андреевна, не удержалась и от души рассмеялась. И это весь секрет? И это так тщательно охраняется семейной тайной?

Закончив свое таинственное действо, Наталья Андреевна совершенно серьезно обратилась к Лизе:

Этот секрет я получила от своей свекрови, и передаю его тебе, а ты передашь своей снохе.

Лиза еле сдерживала смех, поэтому, сославшись на то, что в кухне слишком жарко она легкой птичкой упорхнула в открытую дверь, и там вне поля зрения своей свекрови дала волю своим чувствам. Она шла по коридору и хохотала во всю. В конце концов, ей всего на всего 17 лет.

Она оказалась в большом зале с белыми пышными занавесями на окнах и большим черным роялем в углу комнаты. Подошла к роялю, подняла крышку, пробежалась легким движением пальцев по клавишам. Личико ее приобрело задумчивое мечтательное выражение. Она видела себя в этой самой зале в белом муслиновом платье, с красиво уложенными волосами, руки и плечи оголены. Она красива, она себе нравится, почтит такая же, как дочка губернатора, нет, пожалуй, даже лучше, дочке губернатора уже 24 года, она совсем старуха, а я еще так молода, у меня еще вся жизнь впереди. А рядом Андрей. На нем красивый черный фрак, ослепительно белая сорочка и обязательно белая бабочка, как у графа Веховского, который приехал недавно из Парижа. Париж! Они непременно поедут в Париж. Андрей обещал, зимой, когда маленький Гришенька немного подрастет и его можно будет оставить с Натальей Ивановной, можно будет поехать в Париж на выставку. Боже, ну разве это ли не счастье?

А Париж говорят такой веселый город, а как она Лиза любит веселье, его так мало было в монастыре, где она воспитывалась, и в пансионе, где жила последние два года, где научилась музыке, французскому и танцам.

Она зажмурила глаза, положила руки на плечи воображаемому партнеру и закружилась под звуки легкого вальса. Она не чувствовала ног под собой, легко, свободно, она готова взлететь. Ну, это ли не счастье?

Длинной ржавой иглой пронзила боль все тело в низу живота, слева. Лиза по инерции еще продолжала кружиться. Только глаза ее расширились, и дыхание стало чаще и горячей, и руки опустились безвольно. Нет, не верилось, этого не может быть, ей просто показалось, это случайная боль. Вот только что была, и все прошло, больше ничего не болит. Она замедлила движение, остановилась и пошла медленно в сторону кухни, где были люди, где была ласковая добрая маменька Наталья Ивановна. Она боялась сделать глубокий вдох, боясь, что боль снова вернется. Она осторожно, маленькими порциями хватала воздух своими губками, делая плавные, осторожные шаги. До двери осталось не больше десяти шагов. Боль утихла и не напоминает о себе. Она шагнула смелей – ничего. Вытерла выступившие на лбу капли пота и сделала еще несколько шагов. Улыбнулась, радуясь непонятно чему, выпрямилась, встряхнула головой и пошла уже смелее. И снова большая ржавая игла пронзила все ее хрупкое тельце, теперь ее воткнули со спины, пришпилив к полу, как бабочку.

Лиза остановилась. Дальше идти она не могла. Она медленно оседала на пол, держась за живот обеими руками.

-Ой, маменька.

На полу лежала Лиза. Зала вокруг нее кружилась, как в вальсе медленно и плавно. Из кухни прибежали люди. Ей в лицо брызгали водой, обтирали мокрой салфеткой, зала продолжала кружиться под звуки вальса, легко и свободно.

И снова большая ржавая игла пронзила все тело.

-Не надо, - прошептала Лиза, - больно.

Послали за доктором. Большой и сильный Михеич взял Лизу на руки и понес в спальню на второй этаж. Там с нее сняли голубое платье. Оно было голубым только сверху, вся юбка была пропитана бордовой кровью.

-Краски, краски, краски, - шептались кухарки стоявшие рядом с ней, - помирает сердешная.

-А ну, цыц, вон отсюдова, все пошли, вам, что делать нечего, чего столпились?

Лиза все слышала, все понимала, но ничего не говорила, как будто наблюдала за всем со стороны, и как будто ее все это не касалось. И только сильная боль внизу живота связывала ее с происходящим вокруг.

Вокруг суетились люди, приносили какие-то емкости с водой, тряпки, уносили, ее раздевали, одевали, переворачивали, укрывали и кутали. Она пыталась кричать, но вместо звука из нее выходил только хрип.

Наталья Ивановна тихо плакала причитая одними губами:

-Доченька моя, доченька.

Пришел доктор, сухой высокий господин в черном, больше похожий на похоронщика, чем на лекаря.

-Позовите священника, она скоро родит, но это будет ее последний вздох, я бессилен, - сказал доктор громко.

-Доктор, сделайте что-нибудь, умоляю вас, - Наталья Ивановна опустилась перед доктором на колени и целовала ему руки, - молю вас, спасите ее.

-Встаньте, - поднял ее доктор, - моя фамилия Годман, но я не бог, у нее слишком слабое здоровье, что бы рожать детей. Сейчас на свете ее держит только ее ребенок. Как только они разделятся, она уйдет в мир иной. Извините. Вот порошки, это облегчит ее боль. Я здесь не нужен.

Потом был священник, он молился. Потом пришла акушерка, присланная доктором Годманом, она приняла роды. Маленький кричащий комок с ручками, ножками и свисающей пуповиной положили на туалетный столик в тряпки. Комок отчаянно верещал, сопротивляясь переходу в новый для него мир. А Лиза, лежа на постели с широко отрытыми глазами, молчала, не сопротивляясь переходу в иной мир.

Комок обтерли перевязали пуповину, завернули в пеленку и подали бабушке.

-Это девочка, - сказала акушерка с заметным иностранным акцентом.

Наталья Ивановна взяла внучку, прижала к себе и тихо проговорила:

-Лизонька, дочка у тебя, девочка.

Снова подошла акушерка, и проговорила:

-Девочка вполне здоров, ей нужен будет грудной молоко, присылайте ко мне, я будет вам давать, и еще один… не рекомендую вам называть ее в честь маман, примета плохой.

Наталья Ивановна обтерла слезу со щеки и, вздохнув, сказала:

-Думали мальчика в честь дедушки назвать, придется внучку в честь бабушки называть. Ну что же Натуся, пойдем, дел у нас много.

Она вышла из комнаты унося с собой ребенка.

К Лизе подошла старая добрая Кузьминична, перекрестила ее, протянула руку и прикрыла ладонью ее глаза. Наступила темнота.

-Нет, не надо, не закрывайте!!!

-А я и не закрываю, у вас наверное фонарик погас, я сейчас вам чем-нибудь посвечу.

Сверху спустилась лампа «летучая мышь», озарила пространство вокруг. Из темноты проявились сначала стены подвала, лестница, ступени, люк. Старушка Котова, заглядывающая в подвал и держащая на веревке лампу.

Татьяна молча выбралась из подвала и из угольного сарая, на улице остановилась. Теплые лучи последнего осеннего солнца и ярко-желтые листья над головой вернули ее в действительность. Часы? Остановились?

-Сколько меня не было?

-Минуту, две, - пожала плечами Наталья Андреевна.

Татьяна смотрела на старушку, но она была занята лампой и совершенно не интересовалась тем, что видела в подвале Татьяна.

Они вошли в дом, Татьяну заметно знобило, она прижалась всем телом к теплой печке. Наталья Андреевна разливала по чашкам чай.

Татьяна села за стол, отпила глоток чаю, взгляд ее упал на вазочку с облепихой.

Она внезапно вспомнила семейный секрет Дубровских и засмеялась. Вместе с ней засмеялась и Наталья Андреевна. Татьяне на мгновение показалось, что между ней и старой княжной шел диалог, но она рта не раскрывала, да и старушка с абсолютно невозмутимым видом пила чай вприкуску с облепихой в сахаре. Но, кажется, обе они знали о чем думает собеседница.

Прием был безумный. Егорова устала как портовый грузчик. Не хотелось ни есть, ни пить, не разговаривать. Только что ушел последний больной. Медсестра Оксана дописывала последнюю историю болезни с приема.

-Татьяна Максимовна, а с посещений карты сегодня будем оформлять, или завтра?

Егорова вздохнула, подняла голову и ответила:

-Нет, Ксюша, давай сегодня, завтра столько же будет, если не больше.

Оксана достала четыре карточки с отдельной полочки.

-Котова Наталья Андреевна, ох ты, смотрите-ка, у бабульки то сегодня юбилей, 80 стукнуло.

Татьяна вскочила, схватила карточку, несколько минут смотрела на нее, потом бросила ее на стол, прямо на белый халат накинула куртку и выскочила из кабинета. Около поликлиники стояла разъездная машина участковых. Татьяна подбежала к водителю.

-Сережа, поедем быстро у меня срочный вызов.

-Какой вызов Татьяна Максимовна, я в гараж. У меня смена закончилась.

-Сережа, но я очень прошу, мне очень надо, я заплачу.

Она говорила с такой горячностью и убедительностью, что Сергей не устоял перед ее натиском и сказал:

-Ну, садитесь, поехали.

Минут через 10 машина затормозила у калитки. Татьяна выскочила из машины и бросилась к дому. Сергей ей в след прокричал:

-Татьяна Максимовна, вас ждать или можно ехать.

Татьяна ничего не ответила, она не слышала его, и он сам себе ответил:

-Ни сумки нет, в халате прибежала, как выбираться будет, темнеет уже.

Татьяне казалась, что она бежала к крыльцу бесконечно долго, кусты и деревья цеплялись за ее одежду, хлестали ее по лицу.

Девочка-старушка лежала на крыльце.

Татьяна бросилась к ней, потрогала пульс, заглянула в глаза. Глаза открылись и губы прошептали:

-Мамочка, я ждала тебя, я знала, что ты придешь, ты любишь меня.

Татьяна заплакала, она уже не могла больше сдерживать свои чувства, она обнимала старушку и плакала, ничего не говоря. Говорила Наташа:

-Не плачь, не плачь, ты есть, я есть, мы есть, это ли не счастье?

Она сама закрыла глаза, и замолчала навсегда.

Из деревьев к крыльцу вышел водитель Сергей. Посмотрел на Наталью Андреевну и сказал:

-Не успели?

Татьяна покрутила головой и ответила:

-Успела.

 

Перед самым Новым годом по почте пришло письмо, в котором говорилось, что весь дом на улице Малой № 1, передан в собственность Котовой-Дубровской Наталье Андреевне, для организации мемориального музея генерала Дубровского, как внучке великого полководца, и единственной наследнице генерала. А по завещанию Котовой дом оставался в наследство Егоровой Татьяне Максимовне, единственной наследнице рода Дубровских (степень родства установить не удалось, в связи с утратой архивных документов).

Татьяна прочитала письмо прямо в прихожей, сначала улыбнулась, а потом разревелась. Она ревела сильно, громко, от души. Плачь - это все что осталось у нее от Наташи. И только этим она могла утешить свою душу, свои страдания. И отблагодарить бога за этот последний неожиданный и самое главное ненужный подарок из прошлого.

Сразу после похорон Наташи, дом ее сгорел. Сгорел полностью, развалился даже кирпичный остов первого этажа, выгорел и весь сад. Спустя месяц, на пепелище бурную деятельность развел Петька бывший сосед Котовой. Теперь на месте родового гнезда Дубровских зиял котлован нового дома.

Новая жизнь вовсю брала свое, вытесняя то, что стало частью истории, что бы потом в свое время тоже стать частью истории. И только то, что в учебник истории вписать нельзя, должно передаваться из уст в уста. Например – рецепт облепихи в сахаре.