Глава 1.

 

-Сотвори же мне силу и волю

И дай вдоволь мудрости, но и разума,

Чтобы день пережить грядущий!

 

Этой короткой молитвой Он начинал каждый новый день мрачного своего существования. Того, что иные когда-то называли жизнью…

Похлебав мутной пустой бурды, Он тяжело напялил потертый старый ватник, облезлые кожаные армейские боты и плешивую шапку-ушанку. Затем, чуть подумав, обмотал шею видавшим виды длинным вязанным шарфом… Когда-то нежно голубого цвета, этот шарф - единственное, что связывало Его с прошлой жизнью, казавшейся теперь отрывками какого-то до одури яркого сна. Настолько, что даже не верилось; а может ли такое вообще существовать, хотя бы даже и во сне?! Привычно замерев перед люком, Он остановился, вспоминая; а не нарушил ли Он какое-нибудь табу? Впрочем, это была скорее привычка. Все до одного священных запретов бомбила знал едва ли не наизусть. Чуть помедлив, Он вцепился во влажные ржавые перекладины лестницы, словно бы собираясь с силами, прежде чем одним рывком покинуть свою халабуду.

-Куда? – как плевок, раздался в спину мерзкий скрипучий голос.

-Не твоё дело! – буркнул в ответ Он.

-Я – твоя женщина! Я, а не эти молодые шалавы! Гоняешься всё и гоняешься за ними. Ночи напролёт! Что тебе они!? Кто тебе жена!? – не унимаясь, каркал голос. Невооружённому глазу было бы нипочём не разглядеть в куче потертого хлама и рванины говорившее существо, но Он привык. Его глаза настолько освоились с вечным мраком городских улиц, что даже в кромешной тьме он видел каждую мелочь не хуже, чем Белокожие в ярких дневных сумерках. В самом углу лачуги, на руинах некогда величественной кровати, на куче накиданного тряпья взгромоздилось странное, иссушенное, словно скелет, существо неопределённого пола. Шамкая и гневно сотрясая костлявыми кулачками, оно, не унимаясь, продолжало вопить. – Знаю я вас, бомбил! Только и ждёте, чтобы из дому, от женщин подальше уйти! Повод вам только дай! Все вы, мужики, мрази! Все до одного! Все! Я тут здоровье рву! Каждый день! Жрать приготовь! За домом проследи! Горючего достань! Задарма всё! Спасибо хоть раз бы услышала! Да что я тебе, лошадь? А?!

-Не нравится – проваливай, – Он в упор уставился на существо. – Живо!

-Всё бы вам, мужикам, одно, – уже скорее себе под нос забурчала женщина. – Креста на вас нет. Угробить меня хочешь? В могилу свести? Со свету сжить, старуху древнюю?! Да? Чего молчишь, паразит? Отвечай! – снова завелась она, самозабвенно взвизгивая, тряся косматыми, жёсткими словно пакля клоками седых волос.

-Успокойся, Карга, – примирительно произнёс Он. – Я не желаю тебе зла, – женщина, чуть слышно захлюпала носом. – Скажи, я хоть раз бил тебя, как это принято у всех сильных мужчин? – та отрицательно замотала седыми своими клоками грязных волос. – Я хоть раз оставлял тебя больше, чем на четыре дня?

-Н-нет, – чуть слышно пискнула в ответ та.

-Я хоть раз предлагал тебя в обмен на топливо?

-Никогда, – женщина тяжело опустилась на холодный бетонный пол комнаты. Он видел, как отчаянно затряслись её плечи. Видел, но помочь ничем не мог. Вернее, не хотел.

-Тогда почему ты повысила на меня голос, женщина? – убийственно спокойным голосом продолжил он.

-Прости! – взвыла в ответ та. – Прости! Прости, прости!

-В прошлый раз горючее было паршивым; машина еле ехала. Меня чуть не отловили шакалы Палёного. В этот раз свари что получше. Или узнай, где они берут своё, – поднимая чугунную крышку люка, бросил Он Карге, выбираясь наружу, – и про питьё не забудь, – уже с улицы прикрикнул Он на старуху. – Я не пил уже полдня и до конца охоты не буду. Не заставляй меня беситься, – старуха послушно мотнула космами.

Он ненавидел эти сцены. Каждый раз одно и то же. Каждый раз! До чего ему всё это осточертело! Всё! Жена, тачка, охоты! Вся эта жизнь в крысятнике, среди таких вот оборванных существ! Да какого чёрта Он, уважаемый всеми охотник, должен слушать завывания и ещё Бог весть что из уст этой старухи цыганки?! Да выкинуть её прочь и все дела! Найдет себе и не хуже! Даром, что ли, лучший бомбила Обнинска? Но нет, цацкается! Хотя, если разобраться, жена из неё неплохая. В закутке всегда найдется жратва, шьёт неплохо; вон, ватник сколько лет уже служит, а всё равно, как новый. Заплаток-то и не видать почти, а их здесь десятка четыре уже, ну, никак не меньше. Да и горючего всегда достать ухитряется. Соседи, вон, бывает, по неделе, а то и по две торчат по домам; тачку заправить-то и нечем. А Ему ещё и дня без работы посидеть не доводилось. Карга, спасибо тебе. Будь ты ещё не такой крикливой, так цены бы тебе не было! – размышлял он, сосредоточенно разбрасывая в стороны листы ржавого железа, какие-то там бревна, куски арматуры и ещё невесть чего, постепенно откапывая свой аппарат. С четверть часа напряжённой работы и вот он, стоит посреди улицы, потрёпанный и побитый, словно дворовый пёс весной; и старая шерсть свалявшимися клоками свисает с боков, и новая ещё не повылезла. Впрочем, ему до этого было всё равно. Главное – сердце! Ну, и тотем! Два ряда стоящих друг на друге чёрных квадратов: четыре – в нижнем, три – в верхнем ряду. Тотем настоящих охотников. Вон, как у древних было: машин много, но с таким – по пальцам пересчитать.

С полуоборота стартер завёл остывший за день двигатель. Самую малость покапризничав, тот довольно заурчал, с удовольствием заглатывая порциями горючее – адскую смесь из бензина, соляры, машинного масла и чего ещё там удалось раздобыть этой старой ведьме. Вот, кстати, ещё один повод не гнать её прочь: уж чего она там делает с этой гремучей смесью, кто знает, но машина всегда, даже в морозы лютые заведётся без проблем. Не то, что остальные-то! Коробка противно заскрежетала, пальцы привычно зацокотали о чем-то своём, и машина, чуть вздрогнув, покатилась вперёд, таращась во тьму пустыми глазницами выбитых ещё невесть когда фар.

 

Через мост, вдоль насупившихся коробок перекошенных производственных цехов, в изобилии понатыканных по обе стороны дороги. Мимо вынесенных окон и целых проёмов серых ячеек тут и там подлатанных кусками фанеры и картона. Мимо затаившихся во мраке железобетонных катакомб человекоподобных, что, отчаянно ищут здесь укрытия от озлобленного собственным одиночеством ветра. Прячутся сами и тщетно укрывают жалкие крохи тепла, что нехотя греет обессиленных и потерявших всякую надежду людей. Дальше и дальше. Вперед, к Вечному Огню. Главное не зазеваться и не заехать за Полосу Смерти. Тех, кто имеет неосторожность сделать это, ждёт медленная и мучительная смерть от ожогов и язв, которыми буквально за несколько дней обносит несчастного. Потом – верная смерть. Тут уж никакой доктор не спасёт. Даже и Карга вряд ли поможет, а, уж она мастерица снадобья всякие там, отвары стряпать, да так, что любой врач с плясками своими да заклинаниями ни к чему. Даже санитары и те отвернутся от обнесенного такими язвами несчастного. Ну, и правильно! На кой черт им с таким связываться? Хоть и псы последние, но жить, поди, не меньше других хотят.

Поговаривают, Вечный Огонь здесь ещё до Чёрных времён появился. И ещё, говорят, древние это раньше атомной электростанцией называлось. Наверное, великий Бог жил в этой самой станции, раз до сих пор про него помнят. Наверное, древние чем-то прогневали его, раз он решил их уничтожить. Взял как-то, и вырвался из своей же Станции. Побушевал сначала в городе, а потом пошёл дальше по миру, развеивать семя разрухи и страха. И прошло то с тех пор совсем ничего… Четыре зимы тому назад, ну если старейшинам Совета Семерых верить. Это им заняться нечем, вот и считают зимы; а сколько там длится всё это? То, что теперь Темными Временами зовётся. Охламоны древние в общем! Кто же так с божествами себя ведёт?! На то станции и создаются, чтобы богов ублажать!

Бомбила встряхнул головой, сосредотачиваясь на дороге и своей цели. Возможно, именно в этот раз Ему удастся отыскать это… Ну, и тушёнка, пригодится. Вон, запасы уже почти к концу подошли!

Дорога в никуда, потом, поворот направо в Древний город, мимо Станции и прямо до кольца. Уже приблизившись к Казармам, Он сбросил газ. Поганое место – Бастион! Одно из последних пристанищ Белокожих, днём и ночью охраняемое целой армией! Настоящей! Озлобленной. Вооружённой до зубов. Здесь надо быть предельно осторожным. Каждую ночь здесь раздаются хлопки выстрелов. Каждую неделю – гибнет кто-то из бомбил. Вот и сейчас, снопы света прожекторов жадно рыскают туда-сюда, выискивая очередную зазевавшуюся жертву. Ну, уж ржавую банку вам! Сегодня перебьётесь. Не для того Он выжил в этом аду, чтобы как пес сдохнуть от пули Белокожего! Он приблизился настолько, насколько позволяла тьма. Подкрался и стал ждать.

Он привык чуть ли не каждую ночь сидеть вот так вот в машине и ждать. Сколько? Всегда по-разному. Иногда минуть десять. Иногда – по нескольку часов. Иногда – чуть ли не до утра. Но игра стоила свеч, Он знал это. Точно так же, как и то, что все три питающих фидера уже до такой степени убиты и облеплены муфтами, что сбои в электропитании этой махины давно уже стали привычным делом. Тогда, всего на несколько мгновений, прожектора слепли, и был шанс проскочить сквозь эту узкую горловину между бастионом и железкой – территорией Палёного. Та ещё мышеловка: не пристрелят солдатики, подорвут эти шакалы. Он положил руку на рычаг коробки передач и, взывая к богам, начал ждать. Ему не привыкать. Сколько бесконечных часов уже проведено здесь, в ожидании милости богов. А сколько ещё будет!

В этот раз Ему повезло. Удача на Его стороне! Буквально через несколько минут где-то справа раздался противный треск электрической дуги. Сегодня – вроде как от подстанции! Значит, что-то серьёзное. Значит, надолго. Может, даже до утра. Значит, можно не беспокоиться, как возвращаться домой. В ночь даже целая армия Белокожих не рискнёт выйти за ворота своего бастиона. Хотя ночь ото дня сейчас мало чем отличаются…

Прожектора, отчаянно моргнув, разом погасли. Машина практически бесшумно, рванула вперёд. За те несколько лет, что Он был бомбилой, движения отработались до автоматизма: первая и газу. На грани пробуксовки. Так, чтобы не потерять ни единого мгновения бесценного времени. А ещё, чтобы не раздалось ни звука. Звук – смерть. По звуку охранники поймут, куда им палить. Теперь главное, чтобы «Акула» не подвела.

-Я верю в тебя, малышка! – стиснул зубы Он. Машина со свистом пронеслась мимо опасного участка и выехала к библиотеке. Уже пролетев опасное место, он услышал беспорядочную перебранку выстрелов. Солдатики-то, хоть дураки, но поняли, что кто-то проскочил мимо них. Поняли и открыли пальбу! Озлобленную и беспорядочную. А всё оттого, что упустили очередного бомбилу. Ох, видать, влетает им за это дело! Сколько же у них там припасов осталось, что каждую ночь снова и снова из пулемётов своих палят во все стороны? Да, следующему будет особенно тяжело. На нём злобу-то точно сорвут. И да помогут боги помогут этому бедолаге!

Всего пара формальностей у библиотекаря и охота начинается. Поразительно, но даже в эти Чёрные Годы выжить удалось только горсткам людей, крысам, тараканам и… бюрократии. Вот гадина живучая! Хотя, Ему, признанному чуть ли не во всей России бомбиле, жаловаться было грех. Уж что-то, а свой Абонемент Он получит наверняка. А, если, и не получит… Что же, тем хуже тому сопляку, который осмелится перечить его воле. Собственно, Он мог бы и не утруждать себя этой формальностью, но… Прошлая жизнь оставила кое-какие привычки, отчаянно не желавшие умирать, уступив место тем, что наверняка гарантируют выживание.

Подъём на второй этаж серого, облупившегося здания и вот она – заветная дверь. Дверь! Во всём городе из целых осталось-то полсотни, не больше. В Чертогах, где каждый из двадцати двухэтажных домов хмуро пялился на мир сквозь глазки тяжеленных кованных дверей. В Бастионе и Казармах. Ну, и здесь одна. Последняя. Он с силой толкнул её, решительно двигая к столу.

-Вы куда? – раздался испуганный вскрик, едва Он только ворвался в комнатку Лешего. Новенькая! Женщина! Девчонка!!! Белокожая!!! Худая, как спичка, с белыми такими кистями, в очках с толстыми линзами и маникюром или как там его! Настоящим! И в белой-белой блузке. Посреди раздолбанной, тут и там валяющееся древней мебели, голых, местами потных стен, она смотрелась здесь также непривычно, как если бы чернокожий тухемец в набедренной повязке посреди серых сугробов Обнинска. От непривычки Он даже зажмурился. Гремучая смесь?! Женщина должна хранить домашний очаг, а не сидеть здесь, в святая святых всех уважающих себя бомбил! От неожиданности он оторопел, не зная даже, что отвечать, - сюда нельзя… без стука, – почти шёпотом закончила она, пугливо поглядывая на посетителя. – Пожалуйста, выйдите, – вдруг заплакала девчушка.

-Чё, в натуре, тваришь!? – рёв Лешего вернул Его к действительности. – Ты чо, малолетка? В натуре, решила без башки, там, астаться! Если Он не снесёт, я не пащажу! Боги видят, в натуре, дастала с выпендрёжем сваим! Я тя, в натуре, ща, – треск звонкой пощёчины в одно мгновение наполнил комнату. Голова девчонки с такой силой дернулась в сторону, что, казалось, сейчас же, оторвавшись, отлетит куда-то в сторону. И ещё одной. И ещё. – Я тя в натуре живо, отучу выделываться, сечешь, нет? Ты у меня попляшешь! Московская, в натуре, – на минуту отвлёкся от избиения Леший. – Сеструха, эту, как её там… в натуре пле-мян-ни-цу падагнала, устрой, типа, братан, багами заклинаю! Я, там, типа, багадарна буду. Мне, как ржавая банка её бла-га-дар-насть, – по слогам прогнусавил он. – Я ей, в натуре, чо, приют для бездомных. Я вон, в натуре, сам чуть не загибаюсь с голодухи, а ещё и этой жратву добывай! Приперлась, – замахнулся Леший на девчонку. – Законов наших в натуре не знает! Багов наших не признаёт! Ржавая банка – кароче! Куда я её, в натуре, суну? Короче, здесь пасадил, думал, типа, прок будет какой. А анна... Один, только, короче, гемор от неё в натуре.

-Хватит! – Он перехватил руку Лешего. – Я за абонементом пришёл.

-Да, да, как скажете, – услужливо кланяясь, засуетился этот амбал Леший. – Всё, кароче, ща в натуре, наилучшем, виде забацаем! Вы, там, типа это, подождите. Ржавая банка, да мы а, это, в натуре, сию минуту. Живее, ты, шевели пакшами. Видишь, кароче, человек в натуре, ждёт тебя! – набросился он на красную от пощёчин девчонку.

-Не положено. Правда, – давясь слезами, прошептала в ответ та. – Правда.

-Чё?! Ржавая банка..? – Леший, казалось, сейчас задохнётся от ярости.

-Не положено, – тихонько, словно мышка, пискнула та снова, сжимаясь в маленький такой комочек из страха и слёз.

-Почему это? – Ему вдруг стало жаль её. Приехала на заработки из бывшей столицы. Места, где ещё хоть как-то, но действовали законы – единственное, что там вообще действовало. За лучшей жизнью. Вот и загремела в библиотеку к Лешему. Абонементы раздавать. Хотя, какая здесь лучшая жизнь? Холод, голод, война эта бесконечная. Каждый против всех и сам за себя. Хотя, как-то уже и пообвыклись. Пить-жрать есть что, уже хорошо. Только московские ничего этого не знают.

Вот и тянутся в провинцию бывшие белые воротнички всех мастей и калибров. Тянутся за житьем лучшим, но долго здесь не задерживаются. Либо улепётывают обратно, продолжать подыхать от голода и болезней, либо опускались дальше некуда… Тогда ждал их либо котел этих собирателей падали - санитаров, не брезгующих жрать мертвечину, либо покровительство какого-либо из бомбил, взявшего к себе такого воротничка в качестве жены. У Лешего, вон, пятеро таких… жён или как их назвать правильно, пацанов этих сопливых. Незавидная, в общем, доля.

Таких Он отличал уже безошибочно: пуганные. Тени своей боятся. А ещё, услужливые до безобразия. Не то, что здешние: огрубевшие от этой жизни поганой, равнодушные ко всему, даже, как Ему иногда казалось, к собственной смерти. Но эта… Что-то в ней было. Что-то такое, что… Ржавая банка; Он даже и слова такого подобрать не мог!

-Почему это мне абонемент не положен? Потрудитесь-ка объяснить, – посмотрел Он на девчонку.

-У меня их всего три осталось, – упёршись глазами в пол, прошептала в ответ та. – Для Тарана, Кучерявого и Синюги.

-Тогда я возьму себе абонемент одного из них, – дернул плечами Он. – Подумаешь, проблема.

-Тогда тот, кто останется без абонемента, побьет меня. А потом – ещё и дядя, – простота её ответа настолько поразила Его, что Он даже и не сразу нашёлся что сказать в ответ. В комнате повисла пауза, прерываемая лишь редкими всхлипываниями девчонки и похрипываниями Лешего. Видать, уж очень ему хотелось своими руками придушить племянницу, да, только при Нём, вступившимся за соплячку, не решался. Ну, так, на всякий случай.

Кому-то надо было хоть как-то нарушить эту вязкую тишину, что обволокла комнату, но девчонка боялась, Он просто потерял дар речи, а Леший… Да ему было просто тупо пофиг, чем закончится этот разговор, лишь бы ему самому не вломили по первое число. Неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы не резкая автоматная очередь, пробудившая целый хор: хлопки ружей, рокот крупнокалиберных пулёмётов и отчаянная трескотня автоматов вперемешку с хриплым ором Сержанта. Затем, визг движка, звук удара и взрыв; полыхающий автомобиль со всего размаху врезался в изувеченное тело какого-то из домов.

-Вот и славно, – кивнул Он головой. – Боги сами решили наш спор. Синюге абонемент не понадобится. Только он у нас на дизеле ездит, – сам не зная зачем, пояснил бомбила.

-Но…, – чуть слышно прошептала в ответ та.

-Никаких «но», – взглядом остановил Он Лешего, уже было собравшегося влепить племяннице новую затрещину. – Абонемент.

-Не могу. Правда, – сквозь линзы разбитых Лешим очков она умоляюще смотрела то на одного. То на другого. – Нельзя… По закону нельзя, – упершись взглядом в пошарпанную крышку стола, едва-едва слышно прошептала она.

-По закону? – Он удивлённо присвистнул. – Ржавая банка, Леший, похоже, совсем с ума спятил, если не объяснил тебе одну простую вещь, – упершись костяшками пальцев в измученную крышку потрепанного стола. Навис Он над девчонкой. – Я здесь закон!

-Да вы чо! – отчаянно замахал тот руками. Ни дать ни взять мельница. Ещё чуть-чуть и взлетит. – Да, в натуре, закалебался я в башку её тупую вбивать вещи эти. Дура она, кароче, полная раз до сих пор не зазубрила вести как себя. Ржавая банка, да боги, вон, подтвердят! Я тут, в натуре не при чём. Атвичаю, кароче!

-Ты? – Он удивлённо поднял бровь. – И отвечаешь?

-Да я ей ща, в натуре, башку оторву прям при вас!!!

-Выйдем, – Его, по-правде сказать, эта комедия уже достала. Вместо охоты Он должен был препираться с этим уродом Лешим, и этой вот малолеткой. Не тратя больше времени на болтовню, Он просто взял со стола один из абонементов и молча вышел на лестничную площадку. За ним, услужливо выбежал бугай.

-Ты за неё головой отвечаешь. Понял? Если с ней что случится, ты у меня первый без ног останешься. Или, ещё без кое чего, – расплылся в нехорошей такой улыбке Он.

-Да, чо, кароче я? Я тут в натуре, при чём? Да ржавая банка! Она, кароче…

-Не слышу ответа? – прервал Он Лешего.

-Значит, Леший пусть с галодухи, в натуре, подыхает, но, типа её прокорми! Тут, в натуре, самаму жрать нечего, а ещё и ей сухпаёк обеспечить извольте! Боги…

-Банка тушёнки каждые четыре дня, – прервал Он распоясавшегося урода.

-Две, – расплылся в мерзкой беззубой улыбке тот. – Одну, типа, мне. Другую – ей. Типа, целкой останется, – не получив ответа, бросился торговаться он. – Багами клянусь, – гнусавил тот, выторговывая себе очередную подачку.

-Ржавая банка с тобой, получишь что хочешь! – не то, чтобы Ему показалось заманчивым такое предложение библиотекаря, просто достал его этот кретин. Какого он вообще здесь делает, и с каких это пор Леший вдруг стал настолько уважаемым человеком в этом суровом мире, чтобы Он тратил на библиотекаря столько своего времени?

 

Мерзкая погодка! Ветер, снег ещё этот, как щебёнка жёсткий. Пришлось поднять воротник и пониже на глаза опустить шапку; иначе – беда. Другие вопрос просто решали: кто фанеру, кто картон, кто ещё что-то там вместо стёкол на тачки мастячил. Так, щели оставляли, чтобы видеть хоть что-то. Оно, конечно, хорошо: от ветра защита, от холода хоть какая-то. Опять же, снег и хрень всякая в морду не летит. Вот, только не видать ничего вокруг. На том другие и ловились; Святые, они ведь тоже твари хитрые. По норам своим прячутся, да только шутки с ними редко когда до хорошего доводили. Кабана, вон, так и подловили. Из-за фанерки. Он, конечно, сам виноват: сквозь щели свои и не разглядел, как в яму охотничью угодил. И всё. Сила бомбилы в скорости. И во внезапности. Лишившись машины он превращается в лёгкую добычу для мрази всякой типа Святых или крыс Палёного.

Чёрная, потрепанная «Акула» с грубо намалёванными квадратиками на израненной водительской дверке медленно катилась по Лучу; Он всегда начинал охоту именно с этой улицы. Понятно, что тут рассчитывать на добычу не приходилось. Так, проверка. Себя и машины. За несколько лет жизни бомбилой, Он привык прислушиваться к своим ощущениям и голосам Богов, не то, что остальные. Бывало и так, что в разгар самой удачной охоты Он просто бросал всё и возвращался домой. Потом, понятно, посмеивались над ним остальные… Ну, те, от которых Боги не отворачивались; кому из передряги очередной живыми и целыми выкарабкаться позволяли. Остальные завидовали. Понятное дело, слухи они быстро расползаются. Сначала по городу. Потом – по стране.

И уже пересказывали Ему соседи-бомбилы историю одну за другой про великого мага, любимчика Богов, что в Обнинске живёт. И, как будто, он с богами общается и те ему что-то там подсказывают; ну, там, где засада Святых или куда стоит ехать на охоту, а где ловить нечего. И вообще, чудеса Он творит чуть ли не каждую ночь. Чушь, конечно, собачья, но, чёрт подери, приятно! Проезд по Лучу – проверка; а что там голосок внутренний шепчет? Он выдохнул и попытался сосредоточиться. Надо быть очень внимательным, чтобы самому не превратиться в жертву. А для этого надо собраться, прогнать все эмоции и сосредоточиться только на охоте. Если получилось – для тебя перестаёт существовать и холод и ветер и снег. Само время прекращает своё существование! В всём мире остаются лишь два существа: ты – и охота.

Древние – те дураками были. Чего только не выдумывали, чтобы нервы пощекотать: из штуковин этих летающих прыгали с высоты хрен знает какой, круги на скоростях диких на тачках наматывали, морды друг били в мясо. Как его там; кокс, докс, бокс? Сюда бы тупиц этих, тогда бы и поняли, что такое настоящий кураж. За Его спиной уже было много больше пяти сотен охот. Частенько на несколько дней уходил Он в город на поиски Святых и жратвы. Уже чуть ли не с завязанными глазами мог объехать весь Обнинск, но, всё равно, кураж всегда, как в первый раз был.

Но сначала – сосредоточиться! Только в этот раз не получалось. Всё девчонка эта мерещилась в белой блузке. Боги, да за что Ему это наваждение сегодня?!

-Твою мать! – Он лупанул по тормозам. Педаль недовольно захрипела; антиблокировка сработала! Остановиться, как следует тряхнуть головой. – Что за чёрт? Оставь меня в покое! Проваливай из моей бошки на хрен!

Наваждение не проходило. Наоборот, ещё острее прорисовался образ перепуганной малолетки в памяти. Так, что даже пришлось выскочить из машины прочь, на улицу.

Задрав голову к верху, Он уставился в хмурое вспученное небо. Интересно, почему боги не желают показаться людям? Оно хоть когда-нибудь бывает другим? Может, не здесь. Может, где-нибудь ещё? Говорят, когда-то было видно и звёзды, и Солнце. Говорят, Он сам когда-то видел всё это. Много чего ещё говорят! Вот, только Он-то сам ничего этого не помнит… Вернее, не хочет помнить. Он вычеркнул ту жизнь из памяти сознательно, ещё в тот день, когда остался один. По крайней мере, так он думал раньше, однако прошлое так и норовило напомнить о себе. Как сейчас. Да какого чёрта?!

Увлёкшись, Он и не заметил, как его и машину начали окружать тени. Святые! Ах вы мерзавцы! Пять человек с железяками, цепями и кусками арматуры медленно надвигались на Него. Понятное дело, они уже поняли кто такой этот бомбила. Он – гроза всех Святых округи, разнесший не одну сотню их чёртовых притонов и готовый разгромить ещё столько же. Ну, давайте! Ближе, ближе! Сейчас повеселимся! Всё ещё задрав бошку к верху, Он повалился на капот. Типа так удобней в небо пялиться. В тучи эти, которые из-за снега толком-то и не видать! Но Святые – существа не умные! Ну, кроме предводителя ихнего и дозорных. Драться не умеют совсем, хотя и выглядят устрашающе. Любой бомбила уже давно бы просёк, что его надурить пытаются, но не эти! Крадутся, идиоты. Спугнуть боятся. Давайте, ребятки, ближе! Еще ближе!

Тот, что с куском арматуры, замахнулся и резко опустил свою железяку на то место, где только что был Он. Искалеченный капот противно грохотнул, прогнувшись под мощным ударом.

-Ах, ты, подонок! Получи! – финка молнией рассекла воздух, разорвав кадык нападавшего. Что было дальше, Он не помнил в общих чертах. Его пытались убить Святые, но Он не позволил. Ему не хотелось быть убитым. А этим чертям – наверное, хотелось. Хотелось, потому, и позволили лишить себя жизни. Все до одного! Уроды!

Оглядывая место боя, Он понял: вот чего так не хватало! Вот то, что отвлекло от всех напастей и невзгод сегодняшнего дня. Короткая яростная стычка привела Его в чувства, превратив из человека в машину, главная цель которой – уничтожение врагов. Ну, наконец-то!

А теперь – охота! Настоящая, безжалостная и бескомпромиссная. «Акула» полетела по раздолбанным улицам в поисках новых жертв. Ему снова повезло; меньше, чем через час он увидел его – сизый дым, вьющийся из-под неплотно пригнанной чугунной крышки. Вот оно, логово врагов. Интересно, кто этот идиот, который даже спрятаться-то толком не умеет? Даже, ведь, кретину полному понятно, что крышка должна подгоняться как можно плотнее. А для дыма специальный канал делается. Так, чтобы он метров только через двести на улицу и выходил. Пришлые опять, по-ходу дела. И чего это их тянет всех в Обнинск-то? Медом, что ли помазано?

Впрочем, Ему-то какое горе? Есть Святые – хорошо! Добыча всегда на вес золота. Жратва, там, шмотки всякие. Опять же, враги, без которых бомбилы сами глотки друг другу перегрызут. А так, есть на ком злость свою срывать за эту ублюдочную свою, неуклюжую жизнь. Хотя в последнее время этих врагов, почему-то всё больше и больше: негры, китайцы, кавказцы. Какого чёрта им всем здесь надо?

«Бимер» подкрался к люку. Теперь главное – не шумнуть ненароком, иначе – спугнёшь. Затаив дыхание, он достал из-под сиденья крохотную металлическую кочергу и зловещую такую бутылку с фитилём, торчащим из-под плотно закупоренной крышки. Ну, держитесь, засранцы! Сейчас будет весело!

За годы, проведенные бомбилой, движения отработались до автоматизма: поджечь фитиль подцепить кочергой люк, и забросить туда бутылку, наполненную смертью: взрывчаткой, кусками гвоздей гайками и просто камнями. А теперь, за машину! Живо!

Земля под ногами дрогнула. Тяжеленный чугунный люк подпрыгнул, словно обычная монета, подброшенный чудовищной волной кверху. Бомбила – от слова бомбить! Хотя, поговаривают, раньше они просто возили народ за бумажки эти… как их там? Деньги. Во, чудные-то! Вроде, умными людьми была, а простых вещей не понимали: деньги – мусор! Тушёнка – жратва. Вот оно – настоящее сокровище!

Не тратя ни секунды более, Он проворно нырнул в отверстие люка. Не отвлекаясь ни на что более, охотник принялся обыскивать разгромленное жилище Святых. Хотя в первый раз, увидев всё это, он ещё долго не мог проблеваться: руки, ноги, куски какой-то рванины густой красной хренью напитанные. Теперь привык. Вернее, научился не обращать внимания, сосредоточившись на самом главном – на разбое.

Главное; то за чем он пришёл: истина. Правда, никто и не знает даже, как выглядит-то она. Никто! Но ищут-то все до единого. Везде, в каждом логове Святых. Считается, как только найдешь это, станешь великим! Самым великим среди себе подобных. Вон, древние тоже только и делали, что её искали! Значит, действительно, ценная штука была!

Переворошив всё, Он сплюнул. И здесь нет! Так, хлам только всякий. Вздохнув, Он снова принялся методично переворачивать всё вокруг, теперь уже в поисках консервных банок. В укромных местах: сейфы, там, всякие, тайники, надёжно укрытые от посторонних глаз. Живо сориентировавшись, Он принялся орудовать кочергой, ловко раскидывая кучу хлама в самом углу небольшого помещения.

Что-то звякнуло. Ага, вот оно, сокровище! Боги с Ним! Ещё пара ловких движений железкой и вот, брезентовый рюкзак с несколькими жестяными банками у него в руках! Сгущенное молоко, горошек, джем, тушёнка, мать её! Только чуть их помяло взрывом. Самую малость. Он уже и не помнил, когда такой улов богатый доводилось в одном месте заполучить-то!

Дело сделано, теперь пора валить отсюда. Валить, пока дозорные не нагрянут. У Святых прямо как по нотам всё налажено: связь что-ли какая-то есть? Пять минут и подмога подходит. Всегда. Чуть зазевался, и вот тебе – неприятности. Тут если только Боги спасут. С дозорными шутки шутить ещё никто не решался. Вернее, никто из решившихся ещё домой живым не возвращался. Так, иногда только по кускам. В мешках брезентовых. Дозорные эти – настоящие бойцы, не то, что сопляки те, которые Ему час назад попались.

Взвалив мешок на плечи, Он уже приготовился выскочить наружу, как в этот момент Его взгляд остановился на этом…

То был обычный мятый лист бумаги. Почти огрызок, с выведенным детской рукой рисунком. Какие-то там деревья, холмы, три фигурки: две большие и одна маленькая… и Солнце! Чудом каким-то не пострадал от взрыва этот клочок бумаги. Так, разве что обгорел чуть-чуть по краям. Остановившись, Он сполз по лестнице вниз. Только теперь он решился осмотреть, кто же в этот раз стал Его жертвой.

Взрыв застал их врасплох. Они сидели за столом. Наверное, ужинали. Или просто разговаривали. Теперь их ошмётки повсюду: под ногами, на стенах, даже на потолке. Вот, только головы всего две… Карга – хорошая жена. И бомбы она хорошие делает. У других, частенько бывало, осечки проходили, у Него – ни разу. Вот, только в этот раз Он обжалелся, что этого не произошло. Их было всего трое: он, она и ребёнок. Ребёнок!

В этих-то краях проклятых уже года три как детей не видели. Нет, рождались, конечно. Все же люди, как ни крути. Вот только больше полугода ни один ребёнок жизни этой собачьей не выдерживал. Разве что у бомбил. Разве что у самых крутых. Разве что пока отец жив. Да и то, какие это дети? До пояса едва достают, а с такими шутки уже не шути! Финку в пузо пустят, даже не задумаются. Да и таких-то на весь город хорошо если с десяток наскребется. А тут…

Глупцы! Какого чёрта решили в героев играться? Какого черта сразу к вождю Святых не пошли, Старцу к этому? Он бы их пристроил, он – всегда таких пристраивает.

Только сейчас, Он обратил внимание на порядок, царивший здесь до взрыва. Намалеванное на щербатой стене окно с занавесками, тумбочка с железным подсвечником, ваза с давно уже засохшими цветами. Здесь! В этом-то мире! Судорожно хватая воздух ртом, Он бросился к стоящей радом с «окном» кровати. На ней, укутанная под ворохом всякого тряпья лежало небольшое такое существо. Ребёнок. Маленькая девочка с рыжими, заплетёнными в косы волосами. Наверное, она спала. Спавшая, сжав в кулачке потёртую и почерневшую от времени куклу, она казалась чем-то чуждым этому злому миру. Такая маленькая, чистая и с улыбкой на устах! Наверное, ей снился какой-то приятный сон. Может, сказка про Те времена, или что-то ещё. А Он… Он убил её. Убил! Своими руками! Убил единственное в этом городе улыбавшееся существо!

С диким рёвом вскочил Он на ноги. Так славно начавшийся день вдруг рухнул в одно мгновение. Как тогда, прямо перед Черными временами, когда прямо перед посадочной полосой у того самолёта вдруг отказали оба двигателя. Самолёт рухнул, и Он остался один.

Не помня себя, он обрушил кулак на чудом уцелевшую тумбочку, затем, всё ещё! На покорёженную взрывом кровать. На обломки стульев и прочей лабудени. Не помня себя рвал и метал он всё, что попадалось под руку, все эти обломки и покорёженные железяки. Всё.

-Мама, папа, мне больно, – вернул Его к действительности тоненький детский голосок.

-Что? Где? Ты кто? – ворочая головой во все стороны, словно бы сам удивился тому, как он здесь оказался, забормотал Он.

-В боку. Всё жжётся. Так больно, мамочка.

-Где, где больно, покажи! – живо раскидал Он тряпье, которым был накрыт ребёнок.

-Ты не мама, – испугалась девочка. – Где мои родители? Я хочу видеть маму и папу, – расплакалась она, увидев Его.

-Тихо, тихо, все будет хорошо. Дядя обещает. Правда, – попытался улыбнуться Он. Скверно. От взрывной волны девочку укрыла кровать родителей. Но от черепков и прочей дряни, она, увы, спасти не смогла. Все эти железки и гвозди располосовали одеяло и здорово изуродовали весь правый бок ребёнка. – Сейчас… Сейчас. Будет немного больно. Совсем чуть-чуть. Самую малость. Но ты потерпи. Совсем чуть-чуть. Потерпи, – трясущимися руками разодрал Он на полосы одно из одеял. Хреновая рана, чего там говорить. И крови потеряла и гвозди эти треклятые. Вытащить бы их, да только руками тут ничего не сделаешь, только напортачишь. – Потерпи чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Дядя что-нибудь придумает. Правда, – попытался улыбнуться он девочке. Отвыкшие от таких упражнений мышцы не поддавались. Ещё бы! Когда он последний раз вообще улыбался-то?! Наверное, вышло что-то совсем поганое. Совсем, потому, что девочка только расплакалась.

-Ты страшный. Я боюсь тебя. Ты делаешь больно.

-Ещё чуть-чуть. Правда, – наспех сделанная повязка закрыла рану, остановив кровь. – Так лучше?

-Больно, – жалобно прохныкала девочка.

-Потерпи ещё совсем чуть-чуть. Дядя что-нибудь придумает. Правда, – снова и снова повторял Он, как заклинание, попутно пытаясь улыбнуться. – Всё будет хорошо, честно-честно, – снова пробормотал Он, слабо, впрочем, представляя, что здесь можно придумать. Дозора Святых всё не было. Иначе как объяснить, что Он до сих пор жив? Будь они здесь, вряд ли стоило ждать пощады самому грозному из бомбил. Будь они здесь, девочка была бы спасена… Что же, Он был готов к такому обмену. Вот только их-то все не было! Мать их, где этих уродов носит?!

-Больно, – тихо пискнула девочка и закрыла глаза.

-Ты… Постой. Не уходи, не… очнись! Прошу тебя.

Трясущимися руками Он подхватил ребёнка и, на ходу сорвав со стены рисунок, ринулся прочь из этого места. Уже не глядя, куда наступает, спотыкаясь и едва не падая, подбежал Он к машине. Бережно уложил девочку на стонущий каркас заднего сиденья. Затем, вдруг сообразив, что все одеяла остались внизу, сорвал с шеи шарф и стащил с себя ватник, аккуратно укрывая ребёнка. И? Замер Он, глядя на неё. Куда теперь? Искать Святых? Но это займёт уйму времени. Кто знает, выдержит ли она. Бросить здесь? Тогда какого чёрта Он до сих пор не сделал это? Домой? Пожалуй, этот вариант выглядел самым верным, хотя и самым рискованным. Ох, не доверял Он Карге!

Впрочем, размышлять времени не было. Не чувствуя холода, Он рванул сквозь лёд и снег назад, к дому. К Карге. Поднимая тучи снега на поворотах, скрипя тормозами и с трудом уворачиваясь от тут и там разбросанных поваленных деревьев, куч хлама, мусора и огромных выбоин, несла «Акула» своего седока. «БМВ» семерка. Славный аппарат. Разве что старый. Да оно и к лучшему. Так надёжней будет.

На бешеной скорости пролетел он мимо Бастиона и обгоревшего трупа тачки Синюги. Оторопевшие от такой наглости солдаты не успели даже пальнуть. Только потом, когда машина проскочила мимо простреливаемого коридора, спохватились. Прозевали, оттого с утроенной яростью открыли пальбу вслед удирающему автомобилю. Снова. Как по пути в часть Святых.

Мимо Станции, что через три недели откроет двери всем желающим. Мимо дороги в никуда, угрюмых коробок производственных зданий, укрывших за своими бетонными стенами горстку тех, кто раньше, до Чёрных времен горделиво звали себя людьми.

Карга стояла перед входом в дом. Словно ждала его. Без лишних вопросов взяла на руки ребенка и, подняв люк, ловко скользнула в горловину люка.

-Дверь закрой! – сварливо крикнула она стоявшему истуканом бомбиле. – И ватник одень! Думаешь, нянчиться с тобой буду?

Словно во сне спрятал Он машину. Оттащил в сторону крышку и сам протиснулся в горловину люка.

-Как она? – посмотрел на Каргу.

-Спать иди, – проворчала в ответ та.

-Я вопрос задал, – тяжело опускаясь на койку, просипел Он.

-Плохо, – женщина в упор уставилась на бомбилу. – Доволен?

Вместо ответа Он тяжко повалился на гору тряпья и выключился.

 

Всю ночь Ему было паршиво. То колотило всего, то становилось неимоверно душно. Ненадолго проваливаясь в сон, Он тут же оказывался в каком-то чертовом лабиринте с неимоверно узкими коридорами. Задыхаясь и то и дело запутываясь в седых космах паутины, в изобилии свисавших с потолка, Он всё пытался прорваться к маячившему где-то впереди огоньку. К свету. То застревая в узких горловинах проходов, то проваливаясь в невесть откуда взявшиеся ямы, Он вдруг приходил в себя и, тяжко дыша, тяжело ворочал глазами, тупо разглядывая потолок и стены своей каморки. Перед глазами все плыло. Мутило, голова гудела. А тут ещё и рука разболелась; всё-таки слишком Он там разошёлся, когда крушить всё бросился. Всю ночь, в редкие минуты забыться слышался Ему то звонкий детский смех, то недовольный бубнёж Карги, то собственный хрип. Очнувшись, наконец, он понял, что лежит с туго перевязанной рукой и с влажной тряпкой на лбу.

-Что с ней? – выдавил он из себя.

-О себе позаботься! – прошамкала в ответ женщина.

-Что с ней? – попытался подняться Он, однако страшная слабость сковала тело, не дав даже пошевелиться. Встать не вышло, поэтому Он начал ворочать глазами, словно пытаясь понять, куда это занесло Его в этот раз. Как обычно, его конура. Хмурые стены с облупившейся штукатуркой, если такая вообще была здесь когда-то. Низкий, закопченный потолок, груды тряпья по углам вместо кроватей. Стоп! Взгляд пошёл назад. На стене, прямо над койкой Карги, висел тот самый детский рисунок, что, уходя, захватил с собой Он. А рядом – сама старуха, суетливо возящаяся над девочкой, лежащей на куче тряпок.

-Спасибо тебе, Карга, – с трудом просипел он.

-Говорила: ватник одень! – проворчала в ответ та, отрываясь от девочки. – Пей, – коротко приказала она, поднося железную миску с жидкой бурдой ко рту бомбилы. Несколько глотков обжигающей жидкости прибавили сил, и Он заснул. В этот раз уже без сновидений.