И СМЕРТЬ ПРИШЛА И ГОВОРИЛА…

 

И Смерть пришла и говорила

К утру ее сменила Жизнь

Она смеялась.

Я завыла.

 

Попробуй представь себе, если сможешь….

Жара. Безветрие. Солнце, как яичный желток на раскаленной сковородке. Земля от долгого зноя потеряла растительность и покрылась пылью, как старая кожа грубым гримом.

Командир получил дурную весть от родных. Его мысли блуждают по постели жены, высматривая того, кто занял его место.

А я уже вышла навстречу. Уже прошла вдоль строя новобранцев, поцелуем отмечая тех, кто не выйдет из боя живым. Для многих этот бой будет первым и последним. Оружие держат небрежно.

Я возвращаюсь за горизонт, чтобы встретить солдат музыкой. Свист первой пули – будто соловью на первой ноте перерезали горло. Автоматная очередь - кровь из ран, с брызгами и пеной, как игристое вино. Свист, вой, крики, стоны, ругань и мольбы. Так встречают меня.

Я начинаю свой танец, подолом смешивая с пылью горячую кровь, соленые слезы, горячую слюну…

Мой танец приводит в ужас, в панику, в экстаз. Так не может возбудить ни одна женщина. Даже та, единственная…

Я танцую, кистями шали уродуя лица. Я пою, и солдатики сходят с ума, прикрываясь от свинца ладонями. Я хохочу, заглядывая в глаза, еще живых…

А он, мальчишка не целованный, с пушком над припухшей губой, орет, глядя мне в лицо: «Шлюха!!! Ты меня не получишь!!!» А в глазищах не детская страсть. Я очарована белозубым оскалом и зрачками цвета спелой черники, в обрамлении черных ресниц.

Я отвлеклась, и свинцовые бусины, через всю грудную клетку прошли очередью к самому сердцу МОЕГО мальчика….

Я склонилась над ним, бережно взяла в ладони его голову, а он плюнул мне влицо: « Шлюха!»

А потом я несла его на руках. Я пела ему прохладным ветерком, ключевой водицей, и он окликал меня, целовал меня и молил… о любви!

В госпитале я, как собачка, зализывала его раны. Он стонал, он звал меня, он тянулся ко мне. И тогда… Я открылась ему.

Я распустила волосы…. Я пила его по капельке. Его тело каждой отзывалось клеточкой. Я ласкала его. Он стонал, выгибая спину до хруста в позвонках. Кровоточили раны, замирало сердце, а он обнимал меня все крепче, все теснее прижимался….

Я приходила к нему еще и еще, каждую ночь. А по утрам, после наших свиданий, смешная, остроносая медсестра, обтирала его в испаринах тело. Меняя кровавые повязки на его груди, она плакала и шептала какую-то сентиментальную чушь. Это меня не заботило, и я уходила, чтобы вернуться. Он был мой.

Но… Однажды он не подпустил меня к себе…. Он отказался от меня! … перестал замечать… И однажды сказал этой рыженькой: « Прости, что любил смерть».

Я знала наизусть его раны! Самую опасную, во время свиданий, как скобой, закрепила шпилькой. И сердце жило благодаря простой шпильке из кос смерти. И я готова была вынуть ее, но…

Он должен вернуться ко мне! До-бро-вольно. Он должен полюбить меня снова и уже навсегда.

Рыженькую сиделку я подкосила в нескольких шагах от алтаря….

И он снова орал мне: «Шлюха! Я ненавижу тебя!» Он был мой.

Но я отвернулась от него и ушла, чтобы возвратиться….

Когда он будет стар и сед. Тогда я смахну его шалью, как паутину в жилом доме...