Бабу Маню я застала за очень важным делом. Она писала письмо и не кому-нибудь, а депутату областного Совета. Строго посмотрев на меня, она опять уткнулась в бумагу. Не прерывая своего занятия, мрачно заявила:

 

- Если не примут мер, буду писать в верховный Совет, а там может и Президенту.

 

- Что случилось, Манечка? – Так я ее называла, когда хотела подлизаться или загладить какую-то свою оплошность, а в тот момент спросила с самым серьезным видом и как можно участливее.

 

Старушка оторвалась от писанины и грустно уставилась в окно.

 

- Много чего случилось, Лапушка. Тут такие дела творятся, что страх берет.

 

- Неужели? - удивилась я. - Расскажи. Может, посоветую что-нибудь.

 

- Тут не советовать, а действовать надо. Бардак кругом.

 

Отложив ручку в сторону, она оперлась о спинку дивана.

 

- Подумай только, Лапушка, - она повернула ко мне озабоченное, с выраженным недоумением лицо. - Жили, жили Колька со Светкой, двоих ребятишек нажили, и ни с того ни с сего Колька ушёл жить на другую улицу к Таньке, а Светка с горя лямку на шею надела.

 

- И что? - опешила я.

 

- Детки спасли. Из петли вытащили. Теперь ходит как полоумная, точно помешалась.

 

- А Колька?

 

- Ничего. Так и живет с Танькой. Она хоть и старше его на десять лет, а живут, вино пьют и горя не знают.

 

Старушка удрученно покачала головой.

 

- Дочего распустился народ, уму не постижимо. Никакой ответственности, никакой порядочности...

 

- Согласна, но депутаты – то причем?

 

- Как это причем? – изумилась баба Маня. - А кто же причём, если не они? Кто-то же должен порядок навести. При прежней власти за подмогой ходили в милицию, сельсовет силу имел, а коли уж совсем не в моготу, то в райком. А теперь куда бежать? Никто ничего не может. Все ссылаются на демократию, говорят, что человек сам себе хозяин и что хочет, пусть то и делает! Это как надо понимать, Лапушка, а? Развели бардак! Никакого порядка не стало, ни стыда, ни совести.

 

- Я думаю, что ты все-таки сгущаешь краски, - попыталась я успокоить разошедшуюся старушку. - Может не так уж все и плохо. Случилась у людей любовь, что тут можно поделать. Сейчас свобода выбора, с нелюбимым жить силой не заставишь.

 

- И ты туда же, - с укором посмотрела на меня баба Маня. - Какая любовь, родная ты моя? Я старуха и то понимаю, что это распутство, а не любовь и все из-за пьянства. Смотри-ка что творится. На прошлой неделе одну пьяницу лишили материнских прав на двоих детей. Отправили бедняжек в детский дом. При живых-то родителях дети сироты? Взять бы крапивные розги да нахлестать по беспутной пьяной морде. Позорище! Бабы пьют хлеще мужиков. Разве было такое в мое время? - Своим временем она называет годы своей молодости. - После тяжеленной войны беспризорных детей столько не было как теперь. Население в России убывает, а детей, видишь ли, за границу продают. Нам детишки не нужны. Это что же получается, страна ликвидируется что ли? Какое будущее без детей? Мы для чего депутатов избираем? Вон на прошлой неделе две женщины ходили агитировать за них. Скоро новые выборы.

 

Я смотрела на умудренную жизнью Манечку, на ее переживания за человеческие пороки и еще больше зауважала, но вместе с тем захотелось возразить.

 

- В общем-то, ты правильно говоришь, но вот прикинь сама. Заасфальтировать дорогу, построить мост или выкопать колодец, это действительно общественно- важные дела, а пьющих женщин и любовные истории депутат разбирать не станет.

 

Как мне казалось, я говорила убедительно, но старушка перебила.

 

- А жизнь человеческая дело не общественное? Телевизор смотришь? Там что не передача, то крик на всю страну про заботу о детях, стариках, простых людях, а на деле, где эта забота? Детский дом может быть и хорошо, но это детский дом и он никогда не заменит отца с матерью. Опять же, если дети наше будущее, так его, это будущее, готовить надо на хороших примерах. А так, что получается? Ты бы посмотрела на тех детишек после того, как они вынули мать из петли…

Вот ты ответь старухе, почему так живем? Я лично считаю, что мы живем хуже, чем, в так называемые, годы застоя.

 

- Ну почему хуже? В магазинах все есть…

 

- Ладно, ладно тебе про магазины, - снова перебила меня баба Маня. – Я не о магазинах говорю, а про человеческую душу, про черствость, жестокость, равнодушие друг к другу и даже к своим детям, про распущенность, в конце концов, - почти выкрикнула она последние слова.

 

Старушка говорила таким тоном и голосом, что я даже слегка растерялась. Не ожидая от нее подобных высказываний, попыталась прикрыться юмором.

 

- Тебя в думу надо избрать, вот бы ты навела там порядок, - но моя собеседница шутку не приняла, а может, даже и не заметила ее, поглощенная своими мыслями.

 

- Да что там говорить, теперь почти в каждой семье Содом и Гоморра. У меня самой душа болит за племянницу. Я ведь воспитала ее. Она у меня вместо родной дочери, ты же про это знаешь. Она от Александры, которую сожгли. Помнишь, рассказывала?

 

- Ну конечно помню. А что с ней-то случилось?

 

- Ох, и не говори. Вот то самое и случилось, о чем я тебе толкую.

 

***

 

Баба Маня аккуратно сложила исписанный лист и положила к образам.

 

- Ладно, потом допишу, а мы с тобой чайку попьем. Ты что-то давненько ко мне не наведывалась. Думать уже начала, что с тобой тоже случилось что-то нехорошее? Я теперь только и жду какую-нибудь беду.

 

- Да нет, у меня все хорошо, - успокоила я старушку. – Некогда было, дела разные время отнимают. Мотаюсь целыми днями туда-сюда …

 

- Уж больно ты, Лапушка, профессию себе беспокойную выбрала…

 

- Обо мне говорить только время терять, - остановила я бабы Манины наставления. - Расскажи-ка мне лучше про Настю. Что с ней стряслось? Я знаю, что она пошла по твоим торговым стопам, и в семье у нее был порядок.

 

Баба Маня грустно на меня посмотрела.

 

- Был порядок…

 

Приготовив чай, она пригласила меня к столу. Я достала коробку конфет и кулек печенья. Мы сели друг против друга и, отхлебнув из чашки, она пробормотала:

 

- Вот то-то и оно, что был порядок, а теперь его нет.

 

- Почему? Что случилось? - еще больше заинтересовалась я.

 

- Муж от неё ушел.

 

- Вот так номер! – изумилась я. Зная мужа Насти высокого, чернявого мужика, угрюмого и неразговорчивого, ни за что бы не подумала, что он способен на измену. - Почему ушел? Жили, вроде, мирно, дружно, что произошло?

 

- Расскажу по порядку. Заночуешь у меня? Заночуй, - кивнула старушка на мое согласие и сразу начала рассказывать. - Приезжает она как-то раз ко мне неожиданно, глаза тревожные, с лица спала. Я даже испугалась. Спрашиваю, что случилось? Она, голубушка, заплакала, уткнулась мне в плечо, плачет, слова вымолвить не может, и у меня сердце заныло, тоже хоть плачь. Расскажи, говорю ей тихонько, легче будет, вместе что-нибудь придумаем, как твоему горю помочь. Я то подумала, что у нее в магазине недостача. А она поплакала, поплакала, потом отняла лицо от моего плеча и говорит: - « у меня с мужем неладно». Что, спрашиваю, неладно-то? Может, заболел или еще что, а она: - « испортили его, невстаниху сделали». Это значит супружеские дела между ними не получаются. Поняла, про что говорю? - Баба Маня подозрительно уставилась на меня. Я изо всех сил старалась сдержать улыбку. Прикрыв рот рукой и сощурив глаза, согласно закивала головой. - Говорю ей, что бывает такое с мужиками. Подождать надо, восстановится. Ждали, говорит, все без изменений. Эка беда, говорю ей нарочно бодрым голосом, без этого можно жить. А она опять в слезы.

 

- Мне-то можно, а ему видно нельзя. Караулю, как бы себя не нарушил.

 

- Слушаю ее, а сама думаю, как же это получилось, кто ему навредил? Не иначе, где-то сблудил. Чтобы еще больше её не расстроить, так осторожненько спрашиваю:

- Настенк, а как вышло, что такая беда с ним приключилась? Может, застудился? Недолюбливаю этого Валерку. Нелюдимый какой-то. Никогда не знаешь, какое у него настроение. Всегда мрачный. Ну вот, спросила я так, а она, как запричитает в голос, я аж обомлела. Она плачет и говорит, плачет и говорит, я сначала даже не поняла о чем, а когда вникла в ее слова, так аж вскипела. Это надо же сообразить такое, загулять от моей красавицы, променять ее.… Вот и говорю ей в сердцах, что, мол, черт с ним, пусть уходит. Детки уже большие, живут самостоятельно, и сама ты еще молодая, найдешь другого. Наплюй на дурака. А она опять в слезы.

Вот беда – то еще навалилась, думаю, что делать, как такому горю помочь. Думала, думала да и вспомнила.

На кордоне, километров за двадцать отсюда, живет старец. Давно он там поселился и живет один одинешенек. Кругом лес непроходимый да болота, деревень на десятки километров вокруг не сыщешь, а ему и горя мало. По какой причине он от людей ушел точно никто не знает. Словом, личность загадочная, но прознали местные жители, что он хороший знахарь, лечить может как людей так и скотину травами да заговорами. Вот я и посоветовала Насте сходить к нему, может, чем и поможет в беде. Та обрадовалась. Какая никакая, а все надежда. Хотелось мне с ней сходить. Жутко и опасно одной в лесу да побоялась, что не выдержу такой путь и ей обузой стану. Взяла она гостинцев для старца и чуть свет отправилась в путь.

Она ушла, а я себе места не находила. Разные мысли в голову лезли, и зверей, и лихих людей вспомнила, но на другой день после обеда моя Настенька вернулась. Смотрю, вроде повеселевшая, с надеждой в глазах. Дал ей старец две бутылки питья для мужа да молитву, которую надо читать утром и вечером сорок дней. Какой он из себя, спрашиваю про старца. Настя задумалась, а потом говорит:

- Обычный старичок, весь седой, борода длинная и тоже седая. Живет в избушке, в которой стол, печка, табурет да топчан.

 

- А лет-то ему сколько? - Ну, я имела в виду, что совсем старый или еще ничего.

 

- Я не приглядывалась, - говорит. - Старик, как старик, ничего особенного. Мне не до разглядываний было.

 

***

 

В общем, уехала она к себе домой с надеждой. Месяц было тихо, никаких вестей о себе она мне не подавала. Но вот однажды под вечер опять заявилась несчастней прежнего. Только на этот раз не плакала, а молчала. Я ее тормошу, спрашиваю, что да как, а она словно замороженная. Только и сказала, глядя в пол:

- Ушел он от меня к той, другой…

 

- Как ушел, - спрашиваю, - не помогло средство?

 

- Наверное, нет. Вещи забрал и ушел.

 

Теперь я причитать взялась, а она так спокойно заявляет:

 

- Жить, мама, не хочется. Обида и тоска не отпускают...

 

Она меня мамой зовет, а если подумать так я и есть ей мать. Насте четырех лет не было, когда она осиротела.

 

Баба Маня не удержалась и заплакала. Тихонько так, горько, вытирая слезы кончиком головного платка. Мне было жаль ее, и я стала легонько гладить подрагивающие старенькие плечи, на которые свалилась очередная забота.

 

- Я ей говорю, - продолжала баба Маня, дрожащим голосом, - не придумывай, не говори так. Он еще опомнится и вернется, а нет, так бог с ним. Ты красавица, умница, возможно, найдется для тебя хороший, верный человек и ты еще устроишь свою жизнь. Посмотрела на нее, а она сидит равнодушная, похоже, что и не слушает меня. Тогда я начала ее тормошить, а она, чтобы отвязаться от меня, выдавила:

 

- Я своего мужа люблю и никого другого не надо.

 

- Было бы за что любить, - вскипела я. - Упырь упырем! Вот истинно говорят, покажется сотона лучше ясного сокола.

 

Рассердилась я на нее за то, что гордость потеряла. Подумаешь принц...

 

- Так уж сразу и потеряла, - возразила я бабе Мане. – Любит она его.

 

- Любит, - повторила старушка, - что уж за любовь такая. Ну да ладно, пусть любит. А тогда я ей посоветовала еще раз сходить к старцу. Иди, говорю Настеньке, сходи еще раз, хуже не будет, а может чем поможет. Возможно вернет тебе твоего ухаря. Она опять ушла на другое утро, а вечером вернулась.

 

- Что-то дочка, ты на этот раз быстро обернулась? - удивилась я.

 

- Дорога знакомой стала, уже не блудилась, как в прошлый раз.

 

Смотрю на нее и понимаю, что старец похоже не обнадежил, но всё же спросила:

 

- Что старец – то присоветовал тебе, доченька? - Она опустила глаза и спокойно так отвечает:

- Если еще и я его буду колдовать, то погубим, и не достанется он никому. Вот, дал мне бутылку водички и велел пить каждое утро пока всю не выпью. Сказал, от тоски.

***

 

Уехала она, а сердце мое болит, места не нахожу. Переживала, переживала и решила к ней съездить. С месяц – то прошло, как она у меня последний раз была. Приехала, смотрю моя Настенька дома, видно с работы уже пришла, хотя вроде бы и рановато. Обрадовалась мне, перекрестилась и в пояс поклонилась. Раньше она никогда так не делала. Вижу, в доме произошли перемены. Иконы появились, лампадка горит. Я что-то даже оробела, и спросить не знаю как про это. Она сама объяснила.

- Не удивляйся, мама. - Спокойно так говорит. - Я работаю теперь в церкви, отец Александр пригласил. Нравится мне, и как-то спокойнее стало.

 

- А Валерка? - это я про ее мужа. – Он-то как?

 

- А не как. Да и бог с ним. Видимо так богу угодно. Я не ропщу. Оставшуюся часть своей жизни стану молиться за отпущение грехов, как своих, так и покойной матери моей.

 

Я стояла оглушенная таким решением Насти, резким поворотом в ее жизни. Ничего говорить не стала, понимала, что тяжело ей и такое свое решение она приняла не с проста. Не осуждаю я ее. А вот дети её не поняли, обиделись даже и в том, что отец ушел, тоже обвинили ее. Хотя обвинить, ведь, всегда проще, чем понять. - Баба Маня вытерла набежавшие слёзы концом головного платка. - Вот как жизнь играет людьми. А недавно она заявила, что решила в монахини постричься. Спросила ее, неужели из-за него?

 

- Нет, - отвечает. - Испытываю огромное желание уйти в монастырь. Не хочу,- сказала, - в этом бесовском мире жить, где один обман и предательство. Благослови меня, мама, Христа ради.

 

Ну, я благословила. Зачем противоречить? Видно у нее судьба такая, что ли?

 

Баба Маня грустно смотрела на меня, ожидая, что я скажу, но у меня не было никаких слов. Я не знала, что ответить. Сидела в растерянности, теребя в руках бумажную салфетку. Было горько на душе, но я видела, что старушка ждет... После непродолжительного молчания, я сказала:

 

- Уйти в монастырь, закрыться от внешнего мира не каждый сможет. У Насти, скорее всего, произошёл душевный надлом, и выбор этот она сделала не случайно. Скольких людей семейные неурядицы ломают, сбрасывают, как говорится, в бездну, из которой не выбраться. Я думаю, что правильно будет, если она уйдет туда, куда ее поманило, где ей спокойнее. Правильно делаешь, что не отговариваешь её. Жизнь все расставит по своим местам. В монастыре тоже люди живут.

 

После случая с Настей, я ее жизненную историю иногда сравниваю с той или иной своей проблемной ситуацией, возникающей периодически. Нередко задаюсь вопросом: Настолько ли у меня все плохо и не поправимо, что я, как она, смогла бы уйти в монастырь? Бросить все, забыть неудачи и промахи, закрыться от всех и всея, а, подумав, вижу, что нет, не готова я к такому подвигу. Значит, это еще не критическая отметка в моей судьбе, это еще не тот рубеж, который легко можно перешагнуть и отречься от грешной жизни.

Я много думала над этим, любуясь голубым небом с бегущими по нему облаками, зелеными, шуршащими на легком ветерке листочками деревьев. Бродя по щиколотку в прохладной речной воде, наблюдая за купающейся, орущей детворой, ловила себя на мысли, что далеко не каждому по силам отречься от этого грешного и в то же время такого прекрасного мира, не смотря на все переживания и перипетии судьбы.