Утром чувствовал себя не в своей тарелке. Мысли роем носились в не

совсем

свежей голове. Что это было? Правильно ли делал все вчера и как вести

себя с ней сегодня? Что будет дальше? А нужно ли мне, чтобы было это

«дальше»? А хочет ли она этого после вчерашнего? А должен ли был я

подчиниться ей? А не правильней ли было проявить мужскую твердость и

все же остаться?

 

Эти и множество других вопросов улетучились, испарились без следа в тот

самый момент, когда Лида поставила передо мной тарелку с какой-то

кашей. Ни одного взгляда в мою сторону, ни одного движения бровью,

указывающего на то, что вчерашнее «чаепитие как повод» было, что между

нами что-то произошло. Только третий механик виновато улыбнулся и чуть

ли не уткнулся носом в свою кашу, стараясь не встречаться со мной

глазами.

- «Ну и ладно, пусть будет так, мне же спокойней. Ничего не было и всё! –

рассуждал я, заталкивая в себя кашу, - Оно мне надо? Какие-то

неприятности, разговоры. Да и вообще, только интрижек или скандалов с

женщинами мне не хватало в самом первом рейсе. Работа, работа и только

работа!»

 

Так или примерно так я уговаривал себя, одновременно ощущая, как растет

во мне обида. Я понимал, что обида эта детская, глупая, но она росла сама

по себе, независимо от того, хочу этого или нет.

- Прошу разрешения, - обратился к капитану и встал. Он кивнул мне в

ответ.

Мне показалось, что все в кают-компании в этот момент подняли головы и

укоризненно взглянули на меня. Они всё знали, всё понимали и осуждали

меня за то, что вел себя вчера как пацан, не показал свой настоящий

мужской характер! Мысленно обругав себя психом ненормальным, вышел из

кают - компании и взлетел по крутому трапу на мостик.

Солнышко, синее небо и такое же синее море мгновенно вымели из моей

головы всю эту мешанину. Берегов не было видно. Радар не работал.

Принимая наше место на карте вижу, что мы удаляемся от берегов

Камчатки, направляясь к мысу Наварин – южной оконечности Чукотки.

Идти до него около двух суток, а там - еще сутки и мыс Дежнева, Берингов

пролив и сама Арктика.

 

Моряка у руля не было. Его не было вовсе на мосту. Ни сдающего, ни

принимающего вахту. Судно шло на авторулевом.

- Решили снять пока, пусть боцману помогут. Стропа грузовые

дополнительные делают, да правый шкентель на левой грузовой лебедке

третьего трюма меняют, - сказал старпом, видя мое удивление.

Значит, вахту мне предстоит нести одному. Скучно, но ничего страшного.

Немного прохладно. Все-таки север Камчатки, почти Чукотка.

- А чего так легко одет-то? - будто подслушав мои мысли, спросил старпом

и

добавил, что я могу сбегать в каюту, пока он пишет журнал.

- Ну вот, так-то лучше! На вахте всегда должен быть по погоде одет, потому

что никогда не знаешь, что тебя ждет, - откомментировал он мое появление

в новенькой синей телогрейке с эмблемой пароходства.

Однообразно, спокойно пролетела вахта. Обед, ужин. Очень не хотелось

себе в этом признаваться, но к окончанию вечерней вахты очень

нервничал. Что ждет меня после вахты? Встретит она меня? Позовет?

Придет? Должен ли я что-то делать или нет, просто ждать?

В кают-компании ее не было. Вышел на палубу. Свет в иллюминаторе ее

каюты не горел. Я совсем потерял покой. Ругая себя на чем свет стоит,

безрезультатно пытался успокоиться. Решил пойти в душ. Долго стоял под

горячими струями и вышел уже спокойным, уравновешенным, только сна

не было ни в одном глазу. Долго читал какой-то детектив без начала и

конца, найденный в тумбочке в спальне.

На следующий день я был уже более спокоен. Воспоминание об этом

маленьком приключении стало постепенно терять остроту, да и сам факт

того чаепития стал понемножку становиться не столь очевидным.

Два дня пролетели незаметно в устоявшемся, однообразном режиме. Утром

на вахте у меня появился матрос. Долго вглядывался в радар – ничего нет.

По всем расчетам он вот-вот должен хватануть берег. До середины вахты

ничего не было. Послал матроса сделать чайку.

Все-таки замечательная штука – хороший крепкий чай на ходовом мостике!

Под него очень хорошо смотреть вперед, на горизонт и думать обо всем на

свете. Настроение просто прекрасное. Мысли легкие и светлые. Некоторые

любят чай горячий, обжигающий. Другие – теплый. Кому-то нужен сладкий

до приторности, а кто-то любит натуральный, терпкий вкус. Я люблю, чтобы

чай был. Крепкий, свежий, он всегда должен стоять передо мной. Изредка

отхлебну и опять забуду о его существовании, а потом возьму и залпом

выпью, чтобы налить свежего, но стоять он должен передо мной всегда,

иначе отсутствие его будет беспокоить меня и сбивать с рабочего настроя!

И никаких чашек! Только тонкий стакан в тяжелом, с хитрыми кружевными

узорами подстаканнике.

Уже к концу вахты радар все-таки «схватил» берег. Мы проходили

Анадырский залив. До Берингового пролива оставалось совсем немного,

сутки пути. Постепенно, из весело-синего море превращалось в обычное

для Арктики серо-зеленое, со стальным отливом, а небо становилось

бесцветно- белым. Второй, принимая у меня вахту, вздохнул.

- Ну что же, первым лед встречу.

- Почему ты так решил?

- А выйди на крыло и увидишь.

Я вышел, но ничего не увидел. Небо как небо, море как море и никаких

признаков льда.

- А ты посмотри, на горизонте по носу ничего не видишь?

- Да нет…

- Видишь, облака над горизонтом серебряные?

- Ну да, что из этого?

- А то, что серебряные облака говорят о том, что под ними льды! Думаю, к

концу вахты начнется первый лед. Могу предложить пари – проигравший

ставит коньяк в порту.

- Договорились!

Второй выиграл – в конце его вахты начал попадаться первый мелкобитый

лед. Резко похолодало. Температура воздуха за какие-то несколько часов

упала с +15 до +5. Льдинки были размером не более метра. Судно не

ощущало их, и мы шли по-прежнему полным ходом.

Я просматривал, проверяя еще раз, подборку карт на плавание до устья

Колымы, когда на мост поднялся капитан. Он долго стоял у выдраенного до

хрустальной прозрачности лобового иллюминатора, вглядываясь через

бинокль в горизонт по носу. Иногда подходил к радару, теперь все время

работающему на подогреве, включал его и долго смотрел, уткнувшись в

резиновый тубус над экраном – «голенище», как его называли между собой

штурмана. Видимо приняв какое-то решение, капитан подошел к телефону,

снял трубку и набрал номер.

- Дед, поднимись на мостик, воздухом хоть подышишь чуток.

Минут через пять, кутаясь в телогрейку, стармех вошел в рулевую рубку.

- Так что, дед, прибыли – впереди льды. Через пару часов войдем в

крупнобитый.

- Что-то в этом году рановато входим.

- Да, вынос большой через Берингов пролив. Наверное, северо-восточные

ветра были сильные. Готовься. Чую – придется повозиться.

- А что мне готовиться? Мы как пионеры - всегда готовы. Через часик

перейдем в маневренный режим и давайте, дергайте за все ручки, пейте

нашу кровь по капле, издевайтесь над машиной на здоровье! Механики

потом все отремонтируют, залижут!

- Хорошо, хорошо! Только не надо так убиваться раньше времени! Не такие

уж мы изверги. Пойду - ка я, да и вздремну часик - кто знает, что ждет

дальше. Чиф,- обращаясь к принимающему вахту старпому, - смотрите

внимательно. Как только появится серьезный лед – зовите.

Примерно за час до моей вахты стали ощущаться небольшие удары по

корпусу. Я выглянул в иллюминатор. Вокруг, до самого горизонта -

разреженный лед. Льдины размером не больше пяти – десяти метров и

между ними – большие разводья воды. Мы сбавили ход, и привычная уже

вибрация почти исчезла. Судно время от времени чуть вздрагивало. Выпив

чайку в кают-компании, поднялся на мост. В штурманской, на столе лежала

только что принятая карта ледовой обстановки. До пролива был

разреженный лед, а за проливом нас ждала кромка тяжелых льдов.

Шли медленно, не больше восьми узлов. Матрос на руле сам выбирал

разводья. Моя задача – контролировать рулевого и наше место на карте. А

еще задача – внимательно смотреть в бинокль, чтобы не прозевать

тяжелую льдину и вовремя отвернуть от нее. Льдины здесь, в Арктике

совсем не такие, какие обычно бывают там, где льды появляются в начале

зимы и исчезают весной.

Арктический лед довольно опасен. Тонкая на вид льдинка в воде может

быть толщиной до двух-трех метров с большими подводными таранами -

«бивнями», выступающими на несколько метров. Наткнись судно на такую

– запросто может получить пробоину. Конечно же, идущие в Арктику суда

имеют защиту от льдов в виде усиленного ледового пояса, то есть та часть

корпуса, которая работает во льду, сделана или из особой стали или из

обычной корпусной, но из более толстых листов. Суда ледокольного или

усиленного ледового класса имеют особый пояс, который делают из

специального, твердого сплава, практически представляющего собой

броню, даже тонкий слой которой лед не может продавить. А еще, эти суда

имеют такую форму корпуса, что даже сильнейшее сдавливание тяжелыми

льдами не приносит им вреда. Судно с ледокольной формой корпуса при

сжатии просто выдавливает, поднимает на пару метров льдами, но не давит.

Так, размышляя об этом, я делал свое дело, когда вдруг увидел что-то

темное на льдине слева по носу. В бинокль разглядел, что там - куча чего-

то

и несколько собак рядом. Позвонил капитану. Он быстро поднялся на мост

и, взяв свой бинокль с надписью «Master» на нем, который кроме него

никто не имеет права трогать, стал вглядываться в кучу.

- И что тут у вас?

- Да вот, собачки на льдине.

- Да? А кошечек там нет?

- Да не видно пока.

- Та-ак. А это кто у нас там? Ага… Третий, дайте самый малый.

- Есть, самый малый, - отвечаю и перевожу машинный телеграф на «самый

малый».

Теперь и мне было прекрасно видно, что это не куча, а груженые нарты, и

на них сидит человек.

- Стоп машина, старпома на мостик.

- Есть, стоп.

Звоню старпому, и через минуту он входит в рулевую рубку.

- Полюбуйтесь, Сергей Иванович. Похоже, у нас гости.

- Да, похоже на то. Будем шлюпку спускать?

- Нет, попробуем так подойти, аккуратненько. Льдина крепкая – гляньте,

сколько льда под ней.

И действительно, вода под льдиной была светло-голубой, высвечивая

большую массу льда.

- Нет, но вы поглядите на этого пассажира!

Тот сидел на нартах, спокойно глядя на подкрадывающееся к льдине судно,

даже не встав. Не проявляя никаких эмоций, он спокойно попыхивал своей

маленькой трубкой. Собаки же нервничали, то взвизгивая, то вновь

переходя на лай. На палубе уже были матросы с боцманом во главе и

готовили спасательный круг, штормтрап.

Делая короткие толчки машиной, мы подошли к льдине, даже не пошевелив

ее. Матросы подали на льдину тонкий кончик для подъема вещей. Чукча,

лет сорока на вид, принял его. Когда льдина поравнялась со штормтрапом,

капитан дал машине малый назад и почти сразу – стоп.

- Ну что, старпом, принимай пассажиров.

- Ох, нутром чую - мороки будет с ними… - вздохнул старпом и вышел из

рубки.

По некоторым признакам, внизу начинался конфликт. Старпом, выслушав

боцмана и переговорив с чукчей на льдине, подошел к надстройке и

прокричал капитану, вышедшему на крыло, что чукча не хочет подниматься

на судно без собак.

- И что думаете делать?

- Думаем.

- Думайте быстрее, не стоять же нам здесь всю ночь.

Решение было довольно простым – матросы пошли вооружать парадный

трап. Судно парой толчков машины продвинулось еще вперед и льдина

поравнялась с трапом. Старпом выгнал всех лишних с палубы, опасаясь

собак. Нарты и мешки в них матросы подняли на спущенных кончиках.

Когда трап был готов, чукча совершенно спокойно встал на него и,

нисколько не беспокоясь о том, идут собаки за ним или нет, стал

подниматься.

Уже ступив на палубу и совершенно не обращая внимания на

присутствующих, он обернулся и крикнул что-то гортанное. Собаки

мгновенно стали прыгать на трап и быстро подниматься по нему. Так же, не

глядя ни на кого, чукча пошел к нартам и, подтащив их поближе к

трактору, стоящему на палубе, стал привязывать к нему собак, явно не

собираясь ни с кем общаться. Старпом, пытающийся заговорить с чукчей,

не произвел на него ни малейшего впечатления.

Поднявшись на мостик, чиф с раздражением в голосе доложил капитану,

что чукча не знает русского языка, но сумел все же сказать, что он с

Уэлена.

Войти в надстройку чукча наотрез отказался, общаться с доктором - тоже.

- Ну что ж… Пусть на палубе будет. Накормите его, только осторожно – кто

знает, сколько дней он не ел. Третий, вызовите начальника рации, будем

связываться с Уэленом, пусть забирают своего путешественника.

Хода до Уэлена было примерно сутки. Этот поселок находится как раз на

северной части мыса Дежнева, восточной оконечности Чукотки и самой

восточной части материка и нашей страны, если не считать нашего острова

Ратманова, стоящего посреди пролива.

Уже к концу моей вахты радист зашел на мостик с очередной метеокартой

и сообщил, что в Уэлене к нам подойдет рыбацкая лодка и заберет

путешественника.

- Это он неудачно на Аляску сходил! – добавил радист.

- На Аляску?!

- Ну да. Чукчи же всегда туда ходили. Они там на песцовые шкурки ружья,

патроны выменивают. Все охотники с умопомрачительными винчестерами

промышляют.

- А как же пограничники?

- А ты попробуй чукчу во льдах поймать! Никакими «Буранами» его с

умными собачками не поймаешь!

На следующее утро за бортом было то же – битый разреженный лед, но по

левому борту, довольно близко – отвесные черные гранитные скалы с

серыми пятнами вечных снегов в оврагах и трещинах. Чукча по-прежнему

сидел на нартах с трубкой в зубах, глядя неведомо куда. Собаки лежали

рядом, положив головы на лапы.

Мы огибали мыс Дежнева. Глядя в бинокль на памятник великому

мореплавателю и на огромный крест, установленный на высоком обрыве,

невольно проникаешься уважением к истории и к этому интересному месту,

в котором мы оказались. Через несколько часов легли в дрейф напротив

поселка Уэлен. Ждать пришлось долго. Уже далеко за полдень к борту

подошла большая, метров десять длиной деревянная лодка с

великолепным, практически бесшумным подвесным мотором Johnson. Я

решил пойти на палубу и посмотреть, как будут высаживать чукчу.

- Алексей Иванович, зайдите ко мне, - раздалось из каюты капитана, когда

проходил мимо.

- Слушаю Вас.

- Вот, возьмите и передайте пассажиру, - сказал капитан, передавая мне

большую пачку табака, - я все равно не курю.

Я пришел как раз вовремя. События развивались стремительно. Шла

высадка собак. Выглядела она довольно-таки своеобразно. Чукча взял

собаку за шкирку и та, взвизгнув, полетела в лодку. За ней полетела

вторая. Так он покидал всех собак. Закончив, повернулся к Чифу.

- Однако, хороший пароход, начальник! Компот сильно вкусный! - ясно,

чисто, почти без акцента сказал чукча и неожиданно улыбнулся, обнажив

далеко не белоснежные зубы и сощурив без того узкие щелки глаз.

Приняв подарок капитана, он даже не кивнул, давая всем своим видом

понять, что сильно удивился бы, не получив этого подарка. Крикнув что-то

сидящим в лодке таким же, как и он сам чукчам, он покидал мешки вниз и

спустился по штормтрапу в лодку. Лодка отошла. Одарив нас еще разок

своей, очевидно редкой до драгоценности улыбкой, чукча отвернулся,

вычеркнув нас из своей памяти, словно странный сон.

Дав ход, пошли вдоль низких теперь, без малейших признаков

растительности берегов на запад, обходя по разводьям большие и малые

льдины. Судя по ледовым картам, кромка тяжелых льдов была недалеко, в

районе мыса Шмидта.

Заступив на вечернюю вахту, увидел, что вокруг все то же самое – льды и

разводья. Судно шло довольно быстро, уворачиваясь от больших и беря на

таран маленькие льдины, раскалывая их и подминая под себя. Солнце

постепенно опускалось к неясному, размытому горизонту. Все было как

обычно, но когда оно, прижавшись к горизонту, тут же приподнялось над

ним и вновь пошло по своему небесному пути, стало окончательно ясно, что

мы за полярным кругом и ночь наступит еще не скоро.

Только к обеду следующего дня подошли к кромке основных арктических

льдов. Там уже стояли два судна. Они вошли в разводье на краю

бескрайнего, до горизонта ледяного поля и стояли так, не отдавая якорей.

Мы сделали то же самое, найдя такую же заводь во льду, недалеко от

судов.

- Ну что же, в журнал запишите, что стоим в ожидании улучшения ледовой

обстановки. Внимательно следите за льдами. Звоните при любом изменении

обстановки, - сказал капитан и ушел с моста.

И пошла рейдовая вахта. Можно заниматься корректурой карт, заполнением

всяческих журналов и прочими нехитрыми штурманскими делами, не

забывая при этом время от времени осматривать горизонт и проверять свою

точку по радару. Это было совсем не просто, так как берег представлял

собой практически ровную, тусклую линию без мысов и ориентиров.

К сдаче вахты подслушал на ультракоротковолновой радиостанции

разговор штурманов с соседних судов. Оказалось, что на одном из них есть

спутниковая станция, и штурман с него продиктовал другому свои

координаты. Естественно, я их тут же записал и нанес на карту. Осталось

только взять пеленг и измерить радаром дистанцию до того судна. Жизнь

налаживалась, настроение – блеск!

Пообедав после вахты, с удовольствием растянулся на диване. В необычной

для судна тишине сразу задремал, и приснилось мне, что в каюту вошла

она, буфетчица… Подойдя ко мне, она вдруг размахнулась и я увидел, что в

руке у нее большой чайник. С силой выбрасываю руку, чтобы не дать ей

ударить меня! Просыпаюсь от сильной боли – удар пришелся на угол стола.

Сбита кожа на косточке и явно намечается синяк. Сел на диване и вслух

рассмеялся. Великолепно! Можно вызывать психиатра, клиент созрел!

Вечерняя вахта была скучной и однообразной до тошноты… Матроса опять

сняли с вахты на палубные работы. С тоски начал что-то напевать про себя,

а потом – вполголоса. Позвонили. Объявил фильм. Снова тишина. Хорошо

им там, внизу. Сидят себе, кино смотрят, а тут майся…

Прошла вахта, за нею – ночь с ярким солнцем. Закрытые шторки на

иллюминаторе почти не спасают – сон неглубокий, какой-то

поверхностный. Надел глухарь – стальную крышку иллюминатора. Так было

лучше. И потекли день за днем. Жизнь вошла в более или менее

обозначенное русло и плавно текла себе куда-то. Ничего не менялось.

Завтрак, вахта, обед, сон. То же самое во второй половине суток - ужин,

вахта, сон… Один и тот же, застывший пейзаж вокруг. Отсутствие движения

куда-нибудь и эта нудность нервировали всех. Что-то нужно было делать,

чем-то заняться!

Утром к нам подошел большой пароход. Это была «морковка», как за их

оранжевый цвет моряки прозвали большие грузовые суда ледокольного

типа, практически ледоколы с присущими им корпусами и разными

техническими штучками. Уже через полчаса выяснилось, что капитаном на

нем ходит друг нашего капитана. Они переговорили по радио и

договорились, что нашего капитана заберут вечером на их катерке. В гости.

Старпом, присутствующий при этом разговоре, подмигнул мне.

- Это дня на три экскурсия затянется, - шепнул чиф и добавил, видя мой

удивленный взгляд, - проверено не раз!

Я принимал вахту у старпома, когда юркий, тоже оранжевый катерок,

лавируя между льдинами, подскочил к нашему трапу. На него передали

пару ящиков, и через минуту с нижней площадки трапа спрыгнул сам

капитан. Катерок рыкнул басом, выбросил облачко сизого дыма на воду и,

отскочив от борта, уверенно понесся по разводьям.

Ничего не произошло, все было по-прежнему, но странная мысль родилась

у меня в голове: Мы в море, а на судне нет капитана! Было в этом что-то

тревожное. Я прекрасно понимал, что вся власть формально теперь на

старпоме, но все же…

Сменившись с вахты, пошел в душ и, выйдя из него, лег. Почитав чуток,

выключил светильник над головой и с удовольствием ощутил, как сознание

начало уплывать…

Разбудил меня посторонний запах. Наверное, я смог бы узнать его из тысяч

других. Это был ее запах. Я не слыхал и не видел ничего - глухарь на

иллюминаторе был опущен и барашки затянуты. Сон слетел в одно

мгновение.

- Иди ко мне, - сказал я.

- Я знала, что ты почувствуешь меня! Сейчас.

С волнением вслушивался к шороху ее одежды. Какой все-таки разный

шорох от раздевающихся мужчины и женщины. Сотни раз слышал в

темноте кубрика, как раздеваются ребята. Довольно грубый, невнятный

шорох, явно мужской звук. Вполне было понятно, что происходит – вот

ремень, брюки, вот рубашка, вот пуговицы, вот молния…

Когда раздевается женщина, шорох ее одежд почти неслышный и всегда

магический. Тонким, почти комариным звуком скользит ткань по ткани.

Бумажно, отзываясь в мужском теле почти болезненной истомой, скрипит

капрон. Почти неслышно шлепнет тонкая резинка, щелкнет застежка. Не

понимая, не видя, что именно происходит, я лежал и медленно наливался

этими звуками.

- Ты здесь? – прошептала она.

- Да, - почему-то тоже шепотом ответил я.

- Ждешь?

- Да…

- Ты скучал?

- Да…

- Очень?

- Очень.

- И можешь доказать это?

- Наверное, да.

- А почему наверное? Ты сомневаешься?

- Нет, но…

- Никаких «но». Сегодня ты будешь самым нежным и самым ласковым

мальчиком на свете. А когда устану от такого ласкового мальчика, я

приглашу тебя уже как сильного и безумного мужчину. Ты согласен,

Алешенька?

Я был согласен на все, что и подтвердил странным звуком, потому что в

этот

самый момент губ моих коснулся сосок. Я сразу понял, что это именно он,

ощутив жар и аромат ее тела. Мир закружился, утонув в густом тумане

таких естественных и в то же время таких странных, безумных и

неутолимых желаний и ощущений…

………..

- Все, все, дурачок! Разве так можно?! Ш-ш… Вдыхай глубоко и медленно

выдыхай… Ах, ты ж мой маленький, такой хорошенький… И кто же это тебя

научил-то всему этому, такого сладкого?

- Никто, - с трудом, приходя в себя, выдохнул я.

- Так-таки никто?

- Я только один раз …это…

- Любовью занимался? - подсказала она.

- Да.

- Это правда?

- Правда. На четвертом курсе…

- И кто же эта красавица была?

- Не знаю, - сказал и даже в темноте почувствовал, как краснею.

- Та-ак…Час от часу не легче. И где это случилось?

- На Новый год… В педучилище, в раздевалке...

- Да… Очень сомневаюсь, чтобы ты мог постичь в той ситуации изыски

любовных утех.

- Какие там изыски...

- Так ты хочешь сказать, что весь этот фейерверк был исключительно в мою

честь и давался впервые?

- Да.

- И что, ты по-прежнему сомневаешься в том, что я ведьма?

- Нет.

- Умничка.

- А скажи… Почему ты пришла только сегодня?

- Так было нужно. Почему ты спрашиваешь?

- Потому что капитан уехал?

- Ты веришь разговорам, которые идут по судну?

- Нет…

- Напрасно. Ты верь. На судне ничего зря не скажут. Судно – это же

аквариум со стеклянными стенами, здесь ничего не скроешь.

- Так это что же, получается…

- Тсс, - она закрыла мне рот своей ладошкой, - я же никогда тебе не

говорила, что вся твоя. Если помнишь, речь шла о том, что ты - мой! И вот

что еще… Ты не задумывайся о том, где я бываю и что делаю. Это не

касается тебя и не имеет ровно никакого значения. Ты всегда думай о том,

что будет, когда приду к тебе. Только это важно. Запомнил?

- Да…

- Тогда одень меня. Мне пора идти, а тебе нужно отдохнуть.

- Одеть?

- Ну конечно, глупенький! Ты думал, что мужчины только раздевают? А

одеваться женщина сама должна? Нет, уж будь так добр!

- А сумею? Я как-то не очень знаю…

- Сумеешь. Если запутаешься - подскажу. Поверь, это не сложнее, чем

пароходы водить!

***

Проснулся до звонка телефона. С тяжелой головой и ощущением пустоты в

теле, выжатым как лимон. То, что произошло ночью, не принесло мне

радости. Возникло такое ощущение, что побывал в таком месте, куда мне не

следовало бы ходить. Это как…

- Шабаш, - неожиданно для себя, вслух произнес это слово, держа в руке

бритву и глядя на себя в зеркале. Определение для происшедшего

подходило как нельзя лучше.

Да, именно такая, полная свободного полета, жгучего и безудержного

колдовства, необычных чувств и ощущений ночь. И не существовало

ничего на этом свете, что могло бы в чем-то ограничить страсть этой ночью.

Однако, она прошла, я уже вернулся с той «Лысой горы» и был рад этому

возвращению!

От этой ясности стало легко и свободно. На душе - светло и солнечно.

Быстро добрился и сломя голову скатился по трапу к кают-компании, чуть

не снеся при этом ни в чем не повинного электромеханика. Жизнь снова

была прекрасна и удивительна!

 

Глава четвертая. Шило с ряпушкой и сон

 

Как и предсказывал старпом, капитан вернулся на третий день, к обеду.

Вид

у него был не ахти. Он прошел в свою каюту, вызвал старпома, переговорил

с ним и закрылся, чтобы снова появиться через сутки.

Больше двух недель стояли мы в полынье или, как обозначил наше

положение старпом, «болтались в проруби». По информации ледовой

разведки, впереди были тяжелые, сплоченные, многолетние арктические

льды. Ничего вокруг не менялось, только подходили новые пароходы. Нас

собралось уже больше десятка, когда из штаба ледовых операций пришло

сообщение о том, что к нам идет ледокол, который сформирует караван,

чтобы войти в лед.

Затосковавший от долгой стоянки народ ожил. Лица у всех стали не такими

серыми и потухшими. Снова в кают-компании и в столовой команды

начались затихшие было шахматные баталии, вновь слышался мощный

стук «козлятников» по столу, иногда сопровождаемый истошным криком

«Рыба!»

Большой, красивый и мощный ледокол подошел рано утром. Еще только

появившись на горизонте, он стал по радио делать перекличку и составлять

караван, сообщая каждому судну его место. С ледокола взлетел вертолет и

улетел куда-то. Вернулся он через полчаса и снова сел на вертолетную

палубу. Подойдя к судам, ледокол лихо пробежался вдоль строя и суда

стали

по очереди, которую установил ледокол, входить в сделанный им канал.

Мы шли четвертыми. Кроме вахты, на мосту был капитан. Он сидел в

высоком деревянном кресле у лобового иллюминатора и, глядя на корму

идущего впереди судна, одним глазом косил то на меня, то на рулевого,

явно оценивая нашу способность нормально работать в караване. В

принципе, моего участия и не требовалось в этом процессе. Канал за

ледоколом получался такой, что выскочить из него было невозможно даже

при большом желании – кромки получались ровные и очень толстые.

Главное – не отставать и не прозевать, если судно впереди начнет

замедлять движение, чтобы не въехать ему в корму.

Так и прошла моя вахта. За ней вторая, третья. Капитан спускался с

мостика, только если там оставался старпом. На моей вахте и на вахте

второго он то отдыхал на диванчике в штурманской, то сидел в том самом

кресле у иллюминатора.

Лед был то в разводьях, и тогда караван добавлял ход, то сплошным полем,

и ход сильно замедлялся. Все было однообразно и спокойно. Рухнуло это

спокойствие в одно мгновение. Видимо, ледокол получил информацию с

вертолета, который время от времени поднимался и летал в ледовую

разведку, и решил повернуть по направлению к большему разряжению во

льдах. Заложив резкий вираж, ледокол пошел влево. За ним и караван.

Суда

с трудом вписывались в крутой поворот на довольно высокой скорости.

- Видишь? - спросил я матроса.

- Вижу, - ответил он и повернул штурвал.

И тут произошло неожиданное. Скорее всего, наш тяжелый и довольно

острый наклонный форштевень врезался в трещину, судно вышло из

канала и, содрогаясь всем корпусом, пошло по целине. Я потерял дар речи,

матрос побелел. Капитан повернулся и строго посмотрел на нас.

- И что теперь, господа мореходы, будем делать? – ехидно спросил он и

одновременно перевел ручку машинного телеграфа на «полный».

- А займемся мы тем, что будем карабкиваться, - спокойно ответил он за

нас, - раз уж вляпались!

Судно задрожало сильнее и так, трясясь и скрипя всем корпусом, стало

протискиваться через эту девственную целину.

- Дедушка, добавь сколько можешь, по целине идем. Нельзя тормозить,

зажмет, - подняв трубку связи с машинным отделением, сказал капитан.

Помаленьку сбавляя скорость, мы все же шли. Лед глухо скрипел по

корпусу. Чтобы выйти снова в канал, нужно было пройти с полмили.

- Ледокол «Иркутск», дальше сами пойдете или как? А то, может и караван

вам отдать, сами поведете? – раздался в рации ехидный голос капитана

ледокола. Капитан подошел к рации и взял трубку.

- Если за хороший коньячок, почему бы и не провести?

- Если самостоятельно сумеете вернуться в канал – две поставлю! –

ответили с ледокола.

- Дед, все тебе прощаю на год вперед, только дай все обороты, какие

можешь! – медленно, с расстановкой проговорил капитан в телефонную

трубку.

Теперь судно уже не дрожало, а тряслось как в лихорадке. На мачтах

тряслись тяжелые стальные блоки, все вокруг звенело и брякало. Судно

скрипело и чуть ли не стонало от напряжения, медленно протискиваясь

вперед. Когда до канала осталось метров двести, судно стало набирать

скорость. Это было не наше место в караване, но ледокол подтвердил, что

мы можем войти и в этом. Плавно вписались в канал и постепенно

настроили обороты на скорость каравана.

- Молодцы, «Иркутск», могёте!

- Благодарю, готовлю рюмки, - удовлетворенно произнес в трубку рации

капитан и, повернувшись ко мне и матросу, погрозил нам кулаком, но в

глазах его был совсем не гневный блеск! Это был взгляд победителя.

На вахте второго тяжелые льды закончились. Теперь вокруг нас были

совсем небольшие льдины и большие просветы. Ледокол попрощался со

всеми, развернулся и пошел куда-то по своим ледокольим делам. Как и все

другие, наш капитан поблагодарил ледокольщиков за хорошую работу и

опять сел в кресло. Минут через десять нас снова вызвал ледокол.

- «Иркутск», примите пакет с документами с вертушки.

- А куда ж ты денешься! - с улыбкой пробормотал капитан и добавил, чтобы

я позвонил чифу – организовать прием пакета с документами. Затем он

поднял трубку и набрал номер.

- Дедушка, минут через десять зайди ко мне в каюту – разговор есть.

- Я в каюте. Если что – сразу звоните. А вы - повнимательней на руле, -

добавил он, обернувшись к рулевому и вышел с моста.

Ночью встали на якорь у устья Колымы. Утром с дежурящего в устье

лоцманского судна должен был подойти лоцман, чтобы провести нас по

реке. В каюту с бака вернулся в половине второго. Разделся, лег и

практически сразу заснул.

Утром допивал чай, когда в динамике раздалось: «Боцману и третьему

помощнику на бак, с якоря сниматься». Поднявшись в каюту и помня, что

на дворе все-таки Арктика, оделся как следует,. Боцман был уже на баке.

- Привет, Степаныч!

- И тебе привет, коль не шутишь! – откликнулся боцман, откручивая

маховик стопора, держащего якорную цепь.

- На баке, - раздалось в динамике рации, - сообщить канат и вира .

Передал команду боцману. Он закрутил маховик устройства,

подключающего барабан брашпиля к механизму и, отдав мощный стопор на

цепи, включил мотор. Якорный канат, как по традиции моряки зовут якорь-

цепь, медленно пополз. В клюзе шумел поток воды, смывающей черный ил

с цепи. Я внимательно глядел на проползающие мимо меня звенья,

килограмм под тридцать каждое и, когда шло очередное соединительное

звено, означающее, что прошло еще двадцать пять метров цепи, отбиваю

«склянку» надраенной до сияния колоколом-рындой, висящей рядом с

брашпилем.

Якорь вышел из воды. Мы его так и оставили висеть у воды. Судно дало

ход, разворачиваясь носом на вход в реку. На удивление, быстро набираем

довольно приличную скорость.

- Сейчас по бару пойдем скакать, - буркнул Степаныч. Я кивнул в ответ. Я

уже знал, что на Колыме довольно большой бар – вал песка и ила,

возникающий в месте впадения реки в море, и суда, имеющие осадку

четыре с половиной метра, буквально ползут по перепаханному за многие

годы илу, обдирая приросшие к корпусу водоросли и мелкие ракушки.

И вот, судно явственно стало тормозить. Ход постепенно замедлялся. Это

продолжалось минут пять, но затем, словно кто-то, держащий судно за

корму, отпустил ее, и судно легко, даже весело побежало по светло-мутной,

уже речной воде.

- Вот и перескочили, - сказал Степаныч, - теперь веселее будет.

Сначала шли по широкому руслу, но вскоре оно разделилось и мы вошли в

один из рукавов. Он был гораздо уже основного, но также достаточно

глубок, чтобы мы могли идти довольно хорошим ходом.

Боцман открыл пожарный ящик на баке и достал из него электрочайник,

банку кофе и две большие кружки.

- Пока суть да дело, давай погреемся, Иваныч. Нам здесь долго еще

торчать,

- предложил он.

Меня не нужно было упрашивать! Устроились у брашпиля. Чайник,

воткнутый в массивную розетку с завинчивающейся крышкой, вскоре

закипел, и мы с удовольствием наслаждались теплом, разливающимся

внутри. Примерно часа через полтора судно стало замедлять ход.

- Оба якоря до воды, приготовить к отдаче, - раздался в динамике голос

старпома.

Вскоре машина застопорилась вовсе. Шли по инерции. Справа, недалеко от

берега виднелись несколько бараков. Вокруг - сплошная тундра с ее низкой

растительностью, да кое-где разбросанные маленькие сопочки - курганы

темнели вдали.

- Ну, здравствуй, Михалкина протока… - задумчиво сказал боцман.

Через полчаса мы стояли на двух якорях посреди глубокой протоки. Еще

через час к борту подошел небольшой речной грузовой теплоход с

надписью на борту «СТ-450».

Моряки приняли с него кончики. На речнике концы подавал тщедушный

человек неопределенного возраста. Когда все было закреплено, из

деревянной рубки степенно вышел огромный детина лет сорока в болотных

сапогах, видавшей виды тельняшке и накинутой на плечи стеганной

ватной телогрейке защитного цвета. На голове красовалась мятая-

перемятая, практически бесформенная и донельзя засаленная черная

фуражка с большим, позеленевшим «крабом». Весь его вид говорил о том,

что это он главный на корабле, и все должны понимать, что на борту этого

речного лайнера все происходит под его контролем, а любые попытки

опровергнуть эту истину будут немедленно пресечены!

С нашего борта на СТ подали штормтрап. Капитан поднялся на борт, где его

встретил второй. Я стоял на крыле мостика и наблюдал за происходящим.

Мое созерцание прервал звонок. Это был старпом.

- Иваныч, есть желание размяться?

- Что именно нужно сделать, - тут же насторожился я, подозревая

очередную пакость.

- Да не пугайся ты так! Я всего лишь предлагаю поработать в бригаде на

самовыгрузке. Воздухом подышишь, да и денюжку заработаешь. Как тебе

идейка, а?

- А у меня выбор есть?

- А как же, конечно есть! Между моей бригадой и бригадой второго!

- А вахту кто будет нести?

- Капитан и комиссар, по очереди.

- Все понял, - сказал я в полном смятении, не зная, как отнестись к

предложению-распоряжению – радоваться или грустить.

- Ага, - не дожидаясь ответа, сказал старпом, - вот и прекрасно! Учитывая

твое пожелание, так и пишу - в бригаду к старпому.

- А… - попытался вставить я, но в трубке уже были гудки.

Почти сразу же раздался звонок.

- Алексей, ты уже записался в бригаду?

- Ну и ладно, - сказал второй, выслушав рассказ о звонке старпома, - так

даже лучше, хоть немножко поживешь нормальной жизнью! Чиф же себя

не обидит – наверняка в дневную смену бригаду свою запустит!

Вскоре к нам подошел странный катер. По форме, если смотреть сверху, это

была инфузория-туфелька, которую мы проходили в школе, на уроке

биологии, но с миниатюрной рубкой. Все было в ней странным – странная

форма, странный, тонко хрюкающий звук двигателя, странный грязно-

фиолетовый цвет и такие же странные люди поднялись с него к нам на борт

- то ли военные, то ли нет. По кокардам на шапках – военные, по всему их

виду – нет. Двое из них – грузные пожилые люди с кожаными портфелями

в руках, а другие – молодые люди в очках, «ботаники» совершенно

интеллигентской наружности, которые неплохо смотрелись бы в какой-

нибудь научной лаборатории, а не здесь, в устье Колымы.

Встречал их сам старпом. Они прошли в каюту капитана, и минут через

пятнадцать туда полетела буфетчица с подносом. Часа через полтора на

мост позвонил чиф и сказал, чтобы я нашел второго. К обеду молодые

военные уехали, а пожилые остались. Как я выяснил потом, эти люди –

приемщики военного груза.

Как и предсказывал второй, старпом назначил свою бригаду в день. Нам

предстояло выходить с восьми утра, а бригаде второго – с восьми вечера.

Работать предполагалось минимум восемь, а если нужно – двенадцать

часов. На камбузе была своя вахта – обеспечивать чай, кофе и горячую

пищу сменам. В бригадах были все – штурмана, механики, матросы,

мотористы, электрики, радисты.

В тот момент это заинтересовало меня лишь с одной стороны – мне

предстояла совершенно свободная ночь! При этом вечер тоже был моим! Я

настолько обрадовался такой перспективе, что даже брошенное на бегу

старпомом сообщение о том, что я буду стоять на вахте не до полудня, а до

шестнадцати часов, не испортило мне настроение. К концу вахты на мост

поднялся второй.

- Есть предложение.

- Подобнее, пли-из, - ответил я

- Есть официальное приглашение от шкипера СТ посидеть чуток вечерком у

него на борту.

- А вахта…

- Твою вахту комиссар будет стоять, а ты с утра на работу выходишь.

Забыл,

да?

- Понял. А чифу надо сказать?

- Значит так, сменишься - приводи себя в порядок и заходи ко мне. Чифу

сам скажу.

Так я и сделал. Сменился, быстренько заполнил журнал. Спустился в каюту,

нырнул в душ. Через полчаса стукнул в дверь каюты второго.

- Заходи, Иваныч.

На столе стоял ополовиненный коньяк, пара рюмок и остатки «дежурной»

закуски – сыр и колбаса. Ревизор как раз наливал себе и тому

экзотическому шкиперу с СТ, в гости к которому мы и собрались.

- Знакомьтесь, мужики.

- Алексей, - сказал я и подал шкиперу руку.

- Серёга, - совершенно неожиданно прозвучало в ответ, и моя рука утонула

в его огромной, жесткой лапище.

- Ну вот, теперь закрепим знакомство и можно двигать.

Выпили по стопке и засобирались.

- Вы идите, а я через полчасика подойду, - сказал второй и исчез.

Каютка у шкипера была совсем маленькая. Узкая кровать за шторкой,

маленькая раковинка с пятнистым зеркалом над ним, деревянный

двустворчатый рундук, угловой диванчик и стол. Самым необычным был

иллюминатор. Совсем как небольшое окошко в дачном домике – деревянная

рама, стекла…

- Ряпушку ел когда? - прервал мои размышления Серега.

- Тогда тебе повезло, – продолжил он в ответ на мое мотание головой, - у

меня как раз созрел ящичек. Идем, глянешь.

Прошли на корму. Он открыл металлическую дверь, за которой оказалась

кладовка для разной палубной утвари – на полках лежали стропа, блоки,

скобы, какие-то железки, фонари и прочий скарб, который может

понадобиться на швартовке или при грузовых работах. Взяв с полки

видавший виды тазик, Серега подвел меня к большому металлическому

ящику, когда-то выкрашенному в красный цвет. По идее, в нем должен

быть пожарный песок. Песка там не оказалось, зато стояли там несколько

плоских, плотно сбитых деревянных ящиков с крышкой. Когда он открыл

верхний, я увидел, что там плотно, спинка к спинке, уложена рыба,

покрытая тонким слоем прозрачного сока-тузлука. Судя по спинкам, это

была довольно полненькая рыбка, похожая на нечто среднее между

селедкой и ивасем.

- Ну вот, это и есть наша колымская ряпушка! Набросав полный тазик

рыбы, он закрыл ящик.

- А зачем так много? - наивно спросил я.

- Много?! – удивился Серега,- не успеешь и оглянуться, как снова бежать

придется!

Второй был уже на палубе СТ и принимал сверху довольно увесистый

картонный ящик, который на тонком кончике спускал матрос.

 

- Ну вот, я здесь, - сказал второй, ставя на пол коробку. Оттуда появились

три булки свежего судового хлеба, пара палок вареной колбасы, лимон,

пакет яблок и пара бутылок водки.

- Замечательно, - сказал Серега, - теперь можно и начинать!

- Сереж, там в ящике еще пять кило картошки, да с пару десятков луковиц.

- Вот это класс! Это мы сейчас, быстренько, - громко сказал Серега и

неожиданно заорал, обращаясь в никуда, - Валюшка, шагай сюда!

Почти немедленно в дверях появилась пухленькая, румяная женщина лет

тридцати с яркой, цветастой косынкой на голове и в белом, явно нарядном

переднике.

- Вот, Валентина, это - штурмана с судна. Не ударим в грязь лицом?

- Не ударим, Сергей Николаевич, - слегка покраснев, но совершенно

беззастенчиво оглядывая нас, ответила женщина тонким, приятным

голосом.

- Вот и славно. Здесь картошка и лук. Изобрази нам что-нибудь на закуску,

только побыстрее. Договорились?

Я хотел было встать, чтобы помочь ей с ящиком, но Серега жестом

остановил меня, взял ящик и вышел из каюты. Вернулся через пару минут с

плохо стертыми следами яркой помады и с тремя большими луковицами.

Достав бандитского вида нож, Серега стал рубить ряпушку на серой

оберточной бумаге. Слова «нарезать» или «разделать» никак не вязались с

тем, что он делал. Все происходило элементарно просто - он рубил рыбу на

три части. На этом процесс ее разделки заканчивался. Мы со вторым

почистили лук и Серега тут же и его нарубил на крупные куски.

Открыв рундук, он достал большой свернутый кусок белой ткани и оторвал

нам примерно по метру. Учитывая отсутствие вилок, это было то, что надо!

На столе появились граненые стаканы и графин с водой.

- Я не запиваю, - сказал второй.

- Не-е, - протянул Серега, - не люблю чистый. Уж больно сушит.

С этими словами он поставил на стол бутылку с этикеткой «Спирт

питьевой». Мы с Николаем переглянулись.

Первую выпили в некотором напряжении. Благо, курсантские годы дали

всякий опыт, вот и спирт тоже научили пить. Наука нехитрая, но если не

знать ее, можно и на беду нарваться. Прежде, чем выпить чистый спирт,

нужно обязательно и до конца выдохнуть воздух из легких. Выпив, опять

выдохнуть и тогда все будет нормально. Если выпить на вдохе – можно

обжечь гортань. И еще один момент – запивать следует совсем чуточку,

только чтобы «задавить» спирт, а не разбавить его в желудке! И главное –

закусывать, закусывать и еще раз закусывать!

Малосольная, жирная рыба для этого – просто идеальная закуска! Мы

смотрели, как Серега ловко расправлялся с ряпушкой. Одним движением

пальца он вычищал внутренности и, взяв кусок двумя пальцами за хребет,

вытаскивал его изо рта, оставляя там всю рыбью мякоть! Острая

необходимость закусить не оставляла ни возможности, ни желания

пофилософствовать насчет гигиеничности и эстетичности этого процесса,

мы стали делать то же самое!

Боже, что это была за рыба! Чудо какое-то, а не рыба! После первого же

тоста я съел две рыбки, оставив только головы, хвосты и хребты. Я был не

один такой за столом. Рыба таяла на глазах в тазике.

- Ну что, много ряпушки? – подмигнул мне Серега.

- Да… Боюсь, с таким аппетитом ящичка может и не хватить, - рассмеялся в

ответ.

- Хватит, - ответил Серега, - мы позавчера много взяли, хороший замет

получился!

- Так она всего два дня солилась? – поразился я, с сомнением

прислушиваясь к тому, что происходит в моем животе. Там было тихо.

- Не боись, Леха! Мы и на следующий день ели – живы все. А под шильце

– тем более!

В моей голове к этому моменту сложилась уже довольно уютная обстановка

– я всех любил и все любили меня. Все было так замечательно, так здорово!

Вторая проскочила еще легче, чем первая. Мне стало вообще замечательно

жить на этой планете с классным, даже экзотическим именем Земля! Рыбка

- супер, компания – класс! Не хватало чего-то, а чего – не мог понять.

Все встало на свои места, когда в каюту вплыла Валентина с тазиком

дымящейся картошки в мундирах.

- А Валюше налить… - забеспокоился я и тут же осекся, наткнувшись на

острый, внимательный взгляд Сереги. Сразу понял, что он не очень-то

хотел бы, чтобы она с нами пила здесь и сейчас. Второй же, то ли не увидев

Серегиного взгляда, то ли во взгляде не осталось больше силы, стал

настаивать, и Серега нехотя встал, достал стакан и пододвинул ей тяжелый

металлический стул.

Я навалился на рыбу и, обжигаясь, заедал ее картошкой. Все было

прекрасно, вот только что-то случилось с резкостью в глазах. Образы то

расплывались, то опять собирались. Помню, что еще пил и ел…

Единственное, что даже и в этом состоянии четко отпечаталось в моей

голове – Серега и яблоки. Это было совершенно необычное зрелище и

именно поэтому оно задержалось в моей угасающей памяти.

Все люди по-разному едят яблоки. Кто-то громко вгрызается, стараясь

откусывать чуть ли не половину и потом, давясь, старается быстрее

пережевать его, чтобы снова, как будто за ним гонятся, отхватить кусок

побольше. Кто-то откусывает помаленьку и размеренно, не торопясь жует,

стараясь делать это как можно тише. Кто-то чистит яблоко и, нарезав его на

дольки, степенно и красиво съедает. Кто-то причмокивает, кто-то чавкает.

Одним словом, по тому, как человек ест яблоко, можно много чего о нем

понять.

Так вот, Серега не ел, он перерабатывал яблоко. Зрелище не для

слабонервных эстетов! Откусив небольшой кусок, он быстро-быстро,

подобно кролику, мелкими резкими движениями, стуча при этом зубами,

измельчал его передними зубами. Потом, высосав сок из полученного,

выплевывал сухой остаток себе в кулак и, положив его в тарелку,

отправлял

в рот следующую порцию яблока. В конечном итоге на его тарелке лежала

кучка мелко переработанного яблока и маленький корешок. Все остальное

пошло в дело.

Проснулся от вселенской, непереносимой жажды. Язык во рту, казалось

мне, распух и ни пошевелить им, ни сглотнуть – сухо там было, как

никогда. Попытался сесть. С третьей попытки получилось. В каюте было

довольно светло, но я ничего не узнавал. На окне - иллюминаторе цветная

занавеска. Дивана не было. Вместо него – маленький столик и стул. На

столе стояли две мягкие игрушки. Каюта явно женская. Провел рукой по

кровати рядом с собой. Там не было никого.

Мои размышления прервал грохот. С трудом, перебарывая тошноту,

отодвинул занавеску. Неглубокий, широкий трюм был открыт. Человек пять

солдат разносили мешки с поддона, поданного судовой лебедкой, по трюму.

Взял будильник со стола. Стрелки показывали почти четыре часа утра.

- «Таак… Чудненько… Где второй?» – с этой мыслью, хватаясь руками за все

подряд, двинулся к выходу. Выйдя в узкий коридор, узнал соседнюю дверь

– это была каюта шкипера. Постучал и не услыхал ответа. Открыв дверь,

чуть не поперхнулся тугим, тяжелым запахом вчерашней пьянки. На столе

лежала одна наполовину очищенная картофелина, куча рыбьих останков и

графин. Вода! Это было то, что мне нужно! Ринулся к нему. Раздался звон –

по пути сшиб несколько пустых бутылок. Все это – потом, а сейчас – вода!

Схватил графин и с жадностью, захлебываясь, стал пить.

- Остановись, не пей! – раздался с кровати голос Сереги.

- Почему? – прохрипел я обожженными связками.

- Шило мы пили, а спирт нельзя похмелять водой, плохо будет тебе! -

ответил он и отодвинув шторку. Краем глаза успел увидеть, что рядом с ним

кто-то есть. Он задернул шторку и как был, в черных «семейных» трусах и

тельняшке, залез в рундук и достал бутылку.

- Нет! Не буду! - в ужасе попятился я.

- Да ладно тебе, не боись! Я же понимаю… Не шило предлагаю, а водку.

Не знаю почему, но этот довод убедил и совершенно успокоил. Принял

стакан, наполненный на треть водкой и графин.

- Сергей Николаевич, под газетой пара кусочков рыбки есть, - раздался из-

за шторки голос Валентины.

- Угу, буркнул он, отвернул газету и подал мне кусок. Я сжевал его, запил

водой и почувствовал, что мир постепенно начинает возвращаться в свое

нормальное состояние.

- Ну что, оживаешь? – спросил Серега, глядя на меня и почему-то улыбаясь

хитрющей улыбкой.

- Ага. А где второй?

- Так он же еще часов в десять ушел к себе.

- А...

- А ты раньше спать пошел – Валентина тебя пристроила в своей каюте. Ты

что, не помнишь?

- Не-а…

- Ну и ладно, теперь можешь и домой. В душ сходи, попарься подольше –

все и пройдет, к утру будешь как стеклышко! Горяченького бы тебе сейчас

поесть – совсем хорошо было бы!

С трудом поднялся по штормтрапу. Сергей страховал внизу. Второго на

палубе не было. Видимо, где-то прикорнул. По пути в каюту решил

заглянуть на камбуз – может чего осталось с ужина. Открыл дверь, включил

свет. На большой печи стояли какие-то кастрюли. В одной – компот, во

второй – просто вода.

- Так, так, так! И что это здесь происходит, позвольте поинтересоваться? -

раздался женский голос. Онемев от неожиданности, замер и оглянулся. В

дверях, руки в боки, стояла она, Лида.

- Никак, мой милый дружок проголодался? Аль еще по какой причине не

спится?

- Да я это… так есть захотелось… мы тут со вторым …

- Второго-то я видела, когда и как он вернулся, а вот тебя, Алешечка, что-

то

не приметила рядом с ним!

- Да я …

- Ну-ка, ну-ка… Повернись ко мне, - прервала она меня, - дай-ка посмотрю

на тебя. Что у нас здесь?

Она долго и очень внимательно разглядывала мое лицо. Затем, не выражая

ни малейших признаков того, что принимает во внимание мои желания и

ощущения, расстегнула мою рубашку и стала со всех сторон, бесцеремонно

поворачивая и шумно втягивая воздух носом. Совсем как пес, подумалось

мне.

- Ну ладно, допустим… Похоже – нет, не было! - пробормотала она себе под

нос и добавила, обращаясь ко мне, - Ох, смотри мне, котик! Доиграешься,

мой сладкий! Не дразни меня! Что пили-то?

- Шило, - сказал я.

- Вот же, психи ненормальные! Половина трюма водки и столько же

коньяка привезли, а им все мало, еще чего-то хочется! Сядь вон там,

кормить буду!

Горячий борщ со сметаной каждой ложкой разливался по телу горячей

волной, возвращая к жизни. Объевшийся, со слипающими глазами, я был

готов идти в каюту, чтобы там вздремнуть немножко, но у моей

спасительницы имелся иной план моего спасения.

- Вперед, в душ! Под горячую воду и раньше, чем через полчаса, чтобы не

выходил! Я проверю. Кстати, не забудь в зеркало посмотреться перед тем,

как воду включать.

Я вошел в душевую, разделся подошел к зеркалу, висевшему на переборке

и взглянул на себя. Увидел не совсем то, что ожидал. Из зеркала смотрела

усталая, небритая физиономия, перепачканная губной помадой. Я

оцепенел, вспоминая и ехидную улыбку Сереги, и «обнюхивание с

пристрастием» на камбузе.

Самое обидное – память ничего не сохранила. Кто мог оставить такие

следы, сомнений не возникало - кроме Валентины женщин на СТ не было.

Ровно в половину восьмого, свежий и бодрый, вошел в кают-компанию,

позавтракал и пошел к боцману, чтобы подобрать рабочую одежду.

Работа в трюме была не сложная - стропить конструкции, поддоны с

мешками, бочки и тюки. Лебедчик поднимал все это и переносил груз на СТ.

Время летело быстро, весело. Народ работал здорово, подогреваемой

мыслью о том, что все это щедро оплачивается сразу же по окончании

выгрузки, здесь и наличными. Старпом находился наверху, одновременно

руководя действиями бригады в трюме и работой лебедчика, показывая ему

условными движениями, что и как делать. Незаметно подошло обеденное

время. Быстро поев прямо на палубе, куда принесли бачки и тарелки,

пошел в подшкиперскую и там, на тюках ветоши и бухтах канатов

отключился. Как мне показалось, сразу же и разбудили – обеденный

перерыв закончился.

К вечеру закончили погрузку СТ. Закрыв трюм, он принял кончики и дал

ход. На корме стояла Валентина. Я махнул ей рукой. Она ответила тем же и,

как мне показалось, хитро подмигнула мне. Машинально повернулся в

сторону нашей надстройки. В иллюминаторе кают-компании, была Лида. Не

знаю почему, но мне было все равно, что она увидела и что об этом

подумает. А потом к трапу подошла хрюкающая «инфузория» и забрала

своих людей, сообщив нам, что баржи-самоходки под остальной груз будут

утром. Это означало, что ночные вахты будет нести рабочая смена Второго,

а у меня опять вся ночь была свободна!

Кино в столовой не досмотрел – глаза слипались, а нить сюжета никак не

удавалось удержать в голове. Встав, пошел в каюту, поставил глухари на

иллюминаторы, упал в постель и мгновенно отключился.

Мне приснился томный, горячий сон. Такой сон, какие часто снятся очень

молодым людям. Очень стыдный и очень сладкий. Закончился он взрывом,

заставив мое тело выгнуться дугой. Было и сладко, и немножко стыдно…

«Ну, да во сне произошло, простительно», - подумалось в полудреме. Я

хотел было повернуться на бок, но что-то заставило открыть глаза.

- Ну вот, теперь я за тебя спокойна - жить будешь! – в темноте послышался

тихий смешок, и когда я попытался вскочить, она удержала, положив мне

на голову свою мягкую, теплую и практически невесомую ладошку.

- Тихо, тихо, миленький. Тебе все это приснилось. Спи. Меня нет...

Я немедленно провалился в глубокий, спокойный сон.

 

Глава пятая. Сиреники

 

Еще двое суток простояли в Михалкиной протоке, выгружая всевозможные

ящики, бочки, тюки, катушки, железные конструкции, пакеты деревянных

брусьев и досок. Больше времени уходило на ожидание подхода очередного

теплохода или танковоза – самоходной баржи, чем на саму работу. Все

когда-то кончается, закончилась и наша самовыгрузка здесь. Теперь

предстояло идти на довыгрузку вверх по Колыме, к Зеленому мысу, в порт

поселка Черский.

Это был настоящий порт с причалами и кранами. Выгружала нас бригада

грузчиков, и через двое суток мы вышли в обратный путь. Судно легко и

весело бежало по течению реки, навстречу океану. Судя по ледовой карте,

обратный переход не должен был быть сложным. Пользуясь одному ему

известными ориентирами, лоцман уверенно вел нас по изменчивым речным

фарватерам. Разговорились с ним. Оказалось, что все лоцмана на Колыме

из

Ленинграда, прилетают сюда только на сезон навигации.

Океан встретил чистой водой. Ни одной льдинки не было видно в

обозримом

пространстве. Высадив лоцмана, дали ход и пошли на восток. По пути

должны были зайти в Провидение или Анадырь, чтобы взять какой-то

небольшой груз – то ли контейнер, то ли ящики какие-то. Видимо что-то

важное, если нас так заворачивали. Скорее всего, груз подвезут на

плашкоуте, и cвоими грузовыми стрелами мы возьмем его на борт.

-«Операция не сложная, всего-то часика два-три потеряем», - подумал я.

Небо было голубое, а море - синее, что довольно редко для Арктики. По

крайней мере, редко такое видел. Обычно здесь и небо бело-серое и море

серо-зеленое, даже если солнце светит. Мои мысли прервал старпом,

вошедший на мостик.

- Как дела, что новенького, молодежь?

- А что у нас новенького может быть? Идем себе и идем.

- Как сказать, - буркнул про себя чиф, и это заставило насторожиться. Этот

человек, как я уже понял, ничего просто так не ляпнет.

- А что, есть какая-то информация?

- Какая такая информация, кто сказал? Я ничего такого не говорил.

- Да и ладно. Нет, так нет, - сказал я, но в душе моей уже было посеяно

зерно сомнения.

- Кстати, ты уже давал родным радиограмму, что мы вышли?

- Да нет, думаю после Провидения дать.

- А ты бы не оттягивал, а то после Провидения, глядишь, не получится.

- Это как, почему не получится? – изумился я.

- А кто сказал, что не получится? Я ничего вообще не говорил. Просто

пожелал тебе спокойной вахты, не так ли, сэр?

- Интересно… - в полной растерянности пробормотал я. Было очевидно, что

у чифа есть какая-то информация, еще понятно, что расспрашивать об этом

кого бы то ни было бесполезно. Подумав, решил воспользоваться

рекомендацией. Взял трубку, набираю номер радиорубки

- Ильич, как бы радиограммку домой, родителям стукнуть?

- Сейчас зайду, - ответил начальник рации.

- Привет, а чего это ты вдруг решил сейчас посылать? – спросил он, стоя в

проеме двери и глядя мне в глаза.

- А чего тянуть, дам сразу, да и все тут. А что, есть какие-то проблемы с

этим? – ринулся я в контратаку.

- Да нет, никаких проблем, с чего это ты решил? - сказал он, протянул мне

бланк радиограммы и вышел. Теперь уже не осталось ни капли сомнений -

что-то происходило. Это что-то обставлялось секретностью и скорее всего,

будет происходить в Провидении. Радисты - они всегда такие, никогда не

скажут, что отправляют и что получают. Такова их работа – все знать и

молчать.

- «Ну, да ладно, время все покажет», - успокоил сам себя.

Уже в Беринговом проливе встретили лед. Льды были битые, разреженные,

и мы свободно шли, лавируя меж льдинами. Никаких проблем, даже

веселее

– не так однообразно проходит вахта.

Судя по проложенному капитаном курсу, мы действительно шли в порт

Провидения. Странности начались на подходе. Нам оставалось часа три до

входа в бухту Провидения, когда капитан поднялся на мостик, позвонил

стармеху и приказал срочно выводить машину из ходового режима. Минут

через двадцать из машинного отделения доложили, что машина в

маневренном режиме.

- Стоп машина.

- Есть, - ответил я и перевел рукоятку машинного телеграфа на «Стоп».

- Легли в дрейф до получения дальнейших указаний. Так и запишите в

журнал, - сказал капитан и ушел с мостика.

Вот так вот. Ни два, ни полтора – просто легли в дрейф напротив входа в

бухту и все. Каких указаний ждем, от кого? До конца моей вахты указаний,

видимо, так и не поступило. Я спал, когда затрезвонил телефон.

- Вставай, Иваныч и на бак собирайся, - радостно сообщил ревизор, -

можешь кофейку хлебнуть – полчасика у тебя есть. Я позвоню, когда

выходить нужно будет.

Взглянул на часы – половина второго. Судя по вибрации, шли средним

ходом, подкрадываясь куда-то. Скорее всего, в бухту Провидения, только

не

совсем понятно – почему ночью?

- Что, совсем разоспался, что ли? – подначил боцман, сидящий у брашпиля,

на комингсе люка в подшкиперскую.

- Ага, поспишь тут, пожалуй! Только что-то порядочное сниться стало, как

на тебе…

- Знаю я, что тебе может порядочное сниться! Мне тоже такое снилось и ох,

как частенько. Сейчас уже редко.

- Что-то не пойму, сбавили вроде. Куда идем-то, а?

- Так вроде бы, насколько я понимаю, ты у нас штурман, да? Чего же

спрашиваешь?

- Ага… Узнаешь тут. Все такие таинственные! Никто ничего не знает, все

умные, молчат…

- Вот и ты тоже молчи, да смекай себе, сынок. Ты на мосту крутишься и

много чего видишь, да слышишь. На ус мотай каждое слово, прикидывай

что к чему. Так, глядишь, разгадаешь загадки и поймешь все. И опять же,

понял – помалкивай. Здоровее будешь! Я много чего на своем веку

насмотрелся. И военные грузы, и войска возили. Много таких головоломок

тогда было. Лишние вопросы в этих делах запросто могут к лишним

неприятностям привести. Наше дело какое – делай свою работу как следует

и все, а кому положено – тот все знает. Придет время – все скажут и все

объяснят.

- Просто все у тебя, Степаныч, получается – делай, что тебе положено и

помалкивай в тряпочку. А я же человек, мне хочется знать и понимать все,

что происходит, да какова моя роль в этом. Тупо, как автомату, совсем не

хочется работать.

- А кто сказал, что ты как автомат должен работать? Ты должен понимать,

что твоя работа – это всегда только часть большого дела. Все мы делаем его

часть. У каждого и вес этой части разный, да и ответственность разная. Ты

думаешь, почему в ведомости на зарплату разные цифирки у нас с тобой?

Надеюсь, не думаешь, что я хуже или меньше тебя делаю и умею делать?

То-то же! А дело все в том, что на тебе, как на человеке образованном, при

должности, ответственность больше. От тебя, когда ты на вахте, ой как

много зависит. Тебе судно доверили, да душ живых на нем вон сколько, да

у

каждого еще и жены, дети! А я за железки отвечаю, за тросы да такелаж.

Потому и зарплаты у нас разные. Понял, Иваныч? Ты на меня не обижайся.

Это я уважая тебя, бурчу маленько по-стариковски. Не уважал бы – шишь

бы ты от меня эти речи послушал!

- Спасибо, Степаныч! Да все я понимаю, ты не думай. И не обижаюсь

совсем, даже наоборот…

- Вот и правильно. У меня учиться не было возможности, а вот повидать

довелось всякого!

- «На баке, оба якоря до воды, приготовить к отдаче», - раздался в

динамике голос второго.

На расстоянии пяти – шести кабельтов перед нами были дикие, крутые

обрывы черно - серого гранита. Обычный чукотский прибрежный пейзаж.

Ни малейших признаков жизни. Большие глубины начинались прямо у

скал. Минут через десять отработали задним ходом и отдали якорь. С бака

отпустили в шесть часов. Ложиться спать уже не имело смысла. Поднялся

на мост. Там находился только второй, который занимался странным делом

–

снимал кальку с карты.

- Ты чего это делаешь? - поинтересовался я.

- А посмотри на гриф, - сказал он, не отрываясь от своего занятия. На карте

стояло «Секретно, Экз. № …»

- А калька зачем?

- А вот, нанесу сейчас пеленга на мыски, да дистанции и будем место судна

проверять по кальке, а карту опять в черный ящик спрячу. Все - как в

инструкции прописано.

- А чиф где, почему ты на вахте?

- Так он утром на мотоботе на рыбалку идет.

- Ни фига себе! А куда?

- А вот, взгляни на карте. Здесь – поселок Сиреники, в нем чукчи живут. А

чуть дальше – речушка небольшая. Так вот, туда кета заходит, на нерест

идет. Как раз сейчас ход самый, валом идет. Там ее сеткой и ловят.

- А сеть-то откуда возьмут?

- Это очень просто, – объяснял Второй, - у боцмана все есть, припрятано

на

всякий случай, да и ловили мы уже рыбку здесь в прошлом году, когда в

Сиреники снабжение завозили, почти месяц стояли на рейде под

самовыгрузкой.

- А кто поедет, не знаешь?

- Знаю одно – нам с тобой вахту править сутки, а то и поболее придется.

- Вот так пара часов… Похоже, мы здесь плотно подзастряли.

- Еще как! Думаю, несколько суток простоим.

- Ладно, пойду я.

Утром вокруг мотобота засуетился народ. Механики проверяли мотор,

носились с инструментами и канистрами. Артельщик носил коробки с

продуктами, боцман с матросами принесли керосиновые фонари, брезент,

веревки и большой мешок с сетью. Часов в девять мотобот спустили на

воду, и второй механик со старпомом подошли на нем к опущенному до

воды парадному трапу.

В мотобот сошли еще несколько человек с большими сумками и коробками.

Боцман скинул им полушубки. Кроме двух матросов и двух мотористов, там

уже были доктор и буфетчица. На одном плече у чифа висела двустволка,

на другом - рация «Причал», довольно мощная переносная

ультракоротковолновая станция.

- Мостик – «единичке», как меня слышите, прием, - раздался в судовой

радиостанции голос старпома.

- «Единичка», слышу вас на пять баллов, прием, - ответил я.

- Иваныч, ноль девять тридцать, отошли от борта. Пожелай удачи! На связь

будем выходить каждый ровный час.

- Есть, понял вас, записал, 09.30 и связь каждый ровный час. Ни пуха, ни

пера вам!

- К черту!

Через полчаса мотобот скрылся за мысом. Через час старпом доложил, что

они на месте, выгружаются. Все шло своим чередом. Еще через пару часов

он сообщил, что поставили сеть.

На сеансе связи в девятнадцать часов старпом весело отрапортовал, что

взяли пятнадцать штук и ставят сеть на ночь. В двадцать два часа старпом

сообщил, что все хорошо, и они ложатся спать. Судя по его голосу, уха

удалась на славу.

Утром, в семь часов старпом вышел на связь.

- «Иркутск», я «единичка». Все в порядке. Начали выбирать сеть. Рыбы

тьма, как выберем - сразу домой. Ой, б… держись…

На этом связь прервалась. Все мои попытки вызвать старпома были

безуспешны. Позвонил капитану. Белый как мел, он влетел на мост.

- Доложите, как все было. Дословно.

- Это все? - спросил он, когда я рассказал о последнем сеансе связи.

- Да.

- Второго на мостик, сами с боцманом – на бак, - без единой эмоции в

голосе, резко командует капитан и, сняв трубку, набирает номер.

- Дед, быстро в машину. Экстренная съемка. Похоже, беда с командой на

боте.

Второй влетел на мостик, надевая на ходу телогрейку поверх расстегнутой

рубашки.

На ходу шепнув ему о происшедшем, бегу на бак, догнав на палубе

семенящего боцмана.

- Что там случилось, Иваныч, чего переполох такой, как в курятнике? –

спросил боцман.

- Ах ты ж, Господи, - бормотал, крутя маховик якорного тормоза, Степаныч,

- только бы не побило никого.

- Вира канат, - раздается в динамике. Мерно гудит лебедка брашпиля,

шумит вода в клюзе. Отбиваю рындой количество оставшихся смычек .

Канат натянулся вертикально вниз.

- Якорь встал, - докладываю на мост. Вскоре показался и сам якорь.

- Якорь чист, - сообщил капитану и тут же раздался резкий звук машинного

телеграфа. Корпус сильно задрожал, и судно начало быстро

разворачиваться. Вскоре мы уже бежали туда, куда ушел мотобот.

- На баке, остаться и вести тщательное наблюдение за поверхностью воды.

Боцману, послать на мост двух матросов, резко прозвучал голос капитана в

динамике. Боцман поднял руку, давая понять, что услыхал и пошел на

палубу, в район подшкиперской. Вскоре оттуда в сторону мостика пошли

плотник и артельщик.

- А кого я еще пошлю? Двое на боте, двое с вахты… - будто оправдываясь,

ворчал боцман.

- А может быть, они просто рацию уронили в воду? – вслух подумал я.

- Не думаю. Если судить по тому, что ты рассказал, там что-то не то. Вишь,

как капитан всполошился – на его совести все, ежели чего…

- Это почему же на его совести? Чиф что, малое дите?

- Да дело в том, что пароходство давно уже запретило на рыбалки, да на

охоты на мотоботах ходить… Много народа почем зря сгибло на таких

гулянках.

- А почему, что случалось?

- Да кто ж его знает… Всякое бывало. То находили потом только бот

перевернутый, то перестреляли друг друга по пьянке, а то и местные

баловались…

- Чукчи, что ли?

- А кто же их знает, чукчи или другие кто? Много их тут всяких, уследишь

разве в снегах да льдах этих.

- На баке, внимательно смотреть вперед! – раздался в динамике голос

капитана.

- Есть смотреть внимательно, - ответил я. Мы с боцманом молчали,

напряженно вглядываясь в серый размытый горизонт, пытаясь увидеть

там, на воде, хоть что-нибудь.

Внизу шумела вода, рассекаемая тяжелым литым форштевнем, но это был

не тот привычный веселый плеск, а что-то тревожное, тяжелое слышалось

нем, этом шуме. Мне пришла в голову когда-то прочитанная мысль о том,

что океан – живое существо. Он все видит, помнит и чувствует. Наверное,

сейчас океан переживал вместе с нами. А может быть, он все уже знает,

только не может рассказать?

Через какое-то время с моста донесся звук машинного телеграфа. Судно

стало замедлять свой бег.

- У левого якоря стоять.

Судно сильно задрожало – машина заработала на задний ход. Смотрю за

борт. Светлое пятно возмущенной винтом воды дошло до середины корпуса.

Зазвенел машинный телеграф. Сейчас будет команда.

- Отдать левый, травить до четырех смычек в воду, - тут же раздалось в

динамике.

Боцман крутит маховик стопора, и тяжелая цепь с грохотом, поднимая

облачко бурой пыли, ржавчины и сухих остатков ила, летит в клюз,

увлекаемая тяжелым якорем. Помаленьку, то отпуская, то зажимая стопор,

боцман потравливает цепь. Я слежу за соединительными скобами между

смычками и отбиваю рындой, сколько вышло. Вскоре выходит четвертая.

- Зажать канат.

Минут через десять сильно натянувшийся канат ослаб.

- Вышли на канат, стопора зажаты, - докладываю на мост.

- На баке - свободны, третьему и боцману подняться на мостик, - звучит в

ответ.

На мостике было людно – капитан, помполит, стармех, электромеханик,

второй и мы с боцманом.

- Товарищи, учитывая ситуацию, считаю нужным направить в речку

мотобот. Дедушка, кто пойдет на боте? Сам останешься.

- Тогда пойдет третий механик.

- Хорошо. Пойдут второй помощник и третий механик. Возьмете с собой

аптечки, кончиков разных, одеяла. У артельщика получите пару бутылок

водки. Боцман, останетесь на судне. Пойдет плотник. И, дедушка, дайте

еще кого-нибудь из мотористов. Алексей Иванович, выдайте второму

сигнальные ракеты и рацию. Связь через каждые пятнадцать минут.

Через полчаса мотобот отошел от борта и побежал в сторону небольшой

долинки, где и была эта речка. Все затихли в ожидании.

- Мост, я «двойка». Вхожу в речку.

- Есть, понял.

- Мост, я «двойка», прием, - вновь раздается минут через пять-семь голос

второго.

- Слушаю, - опередил меня капитан, взяв трубку радиостанции.

- Вижу палатку, разбросанные вещи. Людей не видно. Бота тоже.

- К берегу не подходите, внимательно осмотритесь и попробуйте покричать,

- помолчав, сказал капитан.

- Кричим. Никого нет. Прошу разрешение подойти к … - тут связь

неожиданно обрывается.

- Двойка, что случилось? Отвечайте немедленно! - с трудом сдерживаясь,

ровным голосом повторял раз за разом капитан.

- Двойка, говорит капитан. Немедленно возвращайтесь! – явно теряя

спокойствие, говорит капитан в трубку.

- Я двойка, нас обстреливают, идем обратно, - неожиданно прорвался

взволнованный голос второго, заглушаемый грохотом двигателя. Скорее

всего, он был на дне мотобота, рядом с двигателем.

- Вас понял, ждем. Все живы?

- Да, все живы. Вышли из-под обстрела, идем домой.

- Радиста на мост, - резко приказал, повернувшись ко мне, капитан.

- Вижу «двойку», выходит из речки, - доложил я, увидев показавшийся из-

за камней белый нос мотобота.

Весь экипаж был у борта. Молча глядели на подходящий мотобот. Метров за

сто стали видны следы от пуль на борту бота. За рулем - второй. Телогрейка

на его плече была разорвана и оттуда торчали красные от крови клочья

ваты. Второй механик сидел на дне. Плотник подал конец боцману и тот,

привязав его к трапу, спрыгнул в бот. На трап спустились артельщик и

электромеханик. Вместе они помогли подняться на борт бледному как

смерть третьему механику и ревизору.

- Боцман, мотобот на борт,- громко сказал боцману капитан, наблюдающий

сверху за происходящим.

- Стармеха в машину, - продолжил он, обращаясь ко мне, - снимайтесь с

якоря, Алексей Иванович и следуйте к Сиреникам. За милю до отдачи якоря

сообщите. Я – в лазарете.

- Есть, - ответил я.

- И еще, радисту – организовать связь с Сирениками, сообщить о

случившемся. Пусть сообщат пограничникам, - добавил капитан.

На левом борту загудела лебедка – это поднимался мотобот. Через пару

минут на мост забежал боцман.

- Где мастер?

- В лазарете. Степаныч, на бак и сразу вира канат - снимаемся с якоря.

- Ты будешь сниматься, Иваныч?

- Да.

- Ну, удачи тебе, сынок!

- К черту! Степаныч, пришли артельного на руль.

Выбрав якорь, дали ход. Проложил курс. Когда осталась миля, позвонил

капитану.

- Миля до точки. Дал стоп.

- Та-ак… Понял. Мы тут еще работаем с первым помощником, становитесь

сами, - ответил капитан.

- Есть. Понял, - ответил я, ощутив, как от неожиданности сильно забилось

сердце. Впервые сняться с якоря – одно, а вот встать самому впервые – это

совсем другое!

- Ни фига себе, компот, - буркнул себе под нос.

- Не понял команды, - раздалось от руля.

- Отставить, не было команды. Так держать.

- На баке, у левого якоря стоять, - сказал я в микрофон и поставил

телеграф

на «средний назад».

- Отдать левый якорь, глубина тридцать метров, травить до четырех в воду,

- как учили, даю команду. Боцман поднимает правую руку и с бака

раздается грохот.

Через полчаса на мост поднимаются капитан и помполит. В руке у капитана

заполненный колонками цифр бланк радиограммы.

- Начальника рации на мост.

Передав криптограмму радисту, он склонился над картой, разглядывая

нанесенное мной место. Померял измерителем дистанции до мысов и,

подняв голову, серьезно посмотрел мне в глаза.

- Неплохо для первого раза, Алексей Иванович.

- Спасибо, как там ребята? – спросил я.

- Второй ничего, рана не очень серьезная, кость не задета. Обработал,

перебинтовал, укол сделал – все нормально должно быть. Вот с механиком

похуже. Похоже на серьезное сотрясение, сильно ударился головой.

- К нам моторка из поселка идет, - раздался с крыла голос артельщика.

- Встречайте и ведите ко мне.

В моторке были трое. Двое офицеров-пограничников с автоматами

поднялись по трапу и я провел их к капитану, где уже находились

помполит, стармех и второй помощник. Совещались они примерно с

полчаса. Затем военные сошли с борта и унеслись к поселку. Второй

поднялся на мост.

- Как ты, как себя чувствуешь? - тут же подступился я к нему.

- Да ничего, жив, - слабо улыбаясь, ответил он.

- Что погранцы говорят?

- Километрах в ста отсюда зэки из лагеря сбежали. Двух охранников

положили и оружие забрали. Похоже, они это. Не ждали их здесь, думали в

другую сторону пойдут, к аэродрому.

- А где же люди? Да и бота ведь нет.

- То-то и оно! Ищут. И погранотряд поднят, и солдаты из части неподалеку

ищут. А сейчас еще и охотники местные выйдут на поиск. От этих никто не

укроется здесь. Главное - сейчас никто не знает, на боте они ушли или в

горах здесь где-то прячутся. Скоро и вертолеты прилетят… Нам сказали,

чтобы никого не подпускали к борту. Если что – гудеть. Помощь сразу

придет. Ну, да ладно, пойду полежу немножко, а потом сменю тебя.

- Ты лежи, а я ничего, постою сколько нужно. Только артельного сгоняю за

кофейком и все. Так что, не дергайся - зализывай рану!

Через час в Сирениках сел вертолет. Минут через пятнадцать он взлетел и

пошел в сторону речки. День прошел в тревоге за товарищей. Все ходили

молчаливые, без обычных улыбок и смеха в курилках. Вечером капитан

сменил меня, чтобы я мог вздремнуть немного и снова заступить на вахту.

Быстро поужинал и упал на диване. Уснуть удалось с трудом. В полночь в

дверь постучал матрос и сказал, что у меня есть минут двадцать. Я нырнул

в

душ и свежий, отдохнувший поднялся на мост.

- Готов? Как самочувствие?

- Все отлично, готов.

- В таком случае, желаю спокойной вахты. Если что – немедленно звоните.

Внимательно за обстановкой следите.

В обычной обстановке нести рейдовую вахту всю ночь тяжеловато.

Временами накатывает такое желание уснуть, что просто сил нет бороться с

ним. В такие моменты можно уснуть в любом положении, даже стоя или на

ходу. Сознание перестает взаимодействовать с твоим телом. Совершенно

предательски, независимо от твоей воли оно отключается, а тело

продолжает действовать само, без управления. Курсантом, неся как-то

вахту

дневального по роте, я таким образом сшиб тумбочку с телефоном. Шагая

взад и вперед, потерял на какое-то мгновение контроль над своим

сознанием и «наехал» на тумбочку. Грохота от ее падения хватило на то,

чтобы спать не хотелось часа два.

Еще в училище пришлось научиться маленьким хитростям. Зимой это –

кусочек льда или снега за шиворот. Летом – руки под кран и помыть в

холодной воде до локтя – на часик сон отбивает. Хороший способ –

намочить рукав водой. А еще один фокус – жевательная резинка. Пара

пластиков и, жуя большой ком, каким-то странным образом перестаешь

хотеть спать!

В ту ночь все обстояло иначе. Серьезность происходящего и тревожное

ощущение того, что в любую минуту может произойти что-нибудь еще,

напрочь отогнало сон. Кофе со сгущенкой, принесенные артельным, были

совершенно не при чем. Бесед, столь обычных между штурманом и

матросом

на однообразной ночной вахте, тоже не было.

В шесть утра прилетел вертолет. Зависнув над палубой в районе третьего

трюма, он сбросил на палубу вымпел – цилиндрический металлический

пенал с длинной красной лентой, и улетел. По моей команде, артельный

побежал за ним вниз. Я позвонил капитану.

Когда артельщик поднялся на мост, капитан принял у него вымпел.

Отвинтив крышку, достал лист бумаги и долго читал. На мосту уже были

второй и начальник рации.

- Нашли наших. Старпома среди них нет. Двое серьезно ранены, буфетчица

- легко. Всех повезли в порт Провидения, в больницу, - сказал капитан.

- А беглых-то что, поймали? – поинтересовался радист.

- Об этом здесь ничего нет, - ответил капитан, - сделайте связь с

начальником пароходства.

- Понял. Будет готово – позвоню.

Через час капитан вышел из радиорубки и велел предупредить второго,

чтобы он после завтрака сразу поднялся на мост и снимался на бухту

Провидения, а я уже сейчас могу идти завтракать и затем – сразу на бак.

- Я с первым помощником поработаю в каюте, - добавил он, и мне не нужно

было объяснять, что они будут готовить очередную криптограмму.

Через час мы уже шли в сторону Провидения. Время от времени второй,

трогая рукой перевязанную левую, морщился. Видимо, рана давала знать о

себе. Когда мы уже подходили ко входу в бухту Провидения, капитан

поднялся на мостик и долго что-то писал в судовом журнале.

И опять, в который уже раз за последние сутки, мы с боцманом дышали

свежим воздухом на баке. Судно вошло в бухту и встало на рейде порта

Провидения. Поднявшись в каюту, собрался было сходить в душ, когда

ожил

телефон. Звонил капитан.

- Алексей Иванович, зайдите ко мне.

- Присаживайтесь, - сказал он, указывая на кресло у своего стола, -

предстоит серьезный разговор.

Сел, молча ожидая, что он скажет. Думать, предполагать что-то не

хотелось.

Скорее всего, я просто устал с ночи, а может быть потому, что ситуация

была такая, что вряд ли что-то можно было предугадать.

- Итак, положение сложное. Старпома на судне нет. Второй ранен, но

думаю, что скоро будет полностью в строю. Не буду ходить вокруг да около.

Вопрос мой к вам состоит в том, готовы ли вы взять на себя выполнение

обязанностей второго помощника? Понимаю, что всего месяц как из

училища, опыта практически никакого, но я все это время присматривался,

и мне понравилась ваша хватка. Не скрою, начальник пароходства оставил

это решение за мной, на моей ответственности. Вот я и спрашиваю, готовы

ли вы к занятию этой должности? Ответ мне нужен немедленно, потому что

в случае отказа я буду решать вопрос о снятии помощника с любого из

судов, идущих в Арктику. Времени на раздумья нет. И еще, мне не нужны

ваши громкие слова. Мне нужна уверенность в том, что вы справитесь.

- Я готов, - совершенно не задумываясь, ответил я, тут же поразившись

своей то ли храбрости, то ли наглости.

- Спасибо. Вы свободны, Алексей Иванович. Вся остальная информация

будет у Николая Петровича. Он исполняет обязанности старшего

помощника.

Второй был на мосту. Посмотрел на меня и, не дожидаясь моих слов,

похлопал здоровой рукой по плечу.

- Ничего, Леха, не боись! Не Боги горшки обжигают. Справимся!

- Угу…

- Все, дуй спать! Сам подниму, когда что-то прояснится.

Бедный мой диван! Неужели, так и не суждено ему увидеть меня важным,

степенным, счастливым, веселым и довольным, каким я представлял себя в

курсантские годы, мечтая о будущей работе. Не представлял я себя в тех

мечтах таким вот небритым, выжатым, измочаленным и тупо-безразличным

ко всему из-за усталости. Вздохнув от этих мыслей, испытанным уже

способом натянул телогрейку на голову и бухнулся на диван, на лету

проваливаясь в тяжелый сон.

 

Глава шестая. «Стой, стрелять буду!»

 

Разбудил звук работающей траповой лебедки. Встав, открыл иллюминатор и

выглянул. К трапу подходил катер. На его палубе стояла Лида, доктор,

моторист и два матроса. Рядом были еще двое мужчин. Взглянул на часы.

Почти двенадцать. Быстро сполоснувшись, пообедал в осиротевшей кают-

компании. Поднялся на мостик.

- Ты это чего здесь, выспался уже? – встретил меня второй.

- Да, вполне. И даже пообедал.

- Тогда побудь, пойду и я пообедаю.

- Давай.

Минут через десять двое чужих спустились на катер, и он ушел в порт.

Зазвонил телефон.

- Мостик, третий.

- Капитан. Где второй?

- Я подменил его на обед.

- Хорошо, как вернется – сразу идите на бак и вира канат - снимаемся.

- Есть, понял.

И снова идем в сторону Сиреников. Вернувшись с бака, с мостика уже не

уходил. На подходе к тому злополучному месту, где все и началось, заметил

на экране радара отметку. Кто-то стоял там, на нашем месте. Взяв бинокль,

разглядываю. Самоходная баржа, танковоз. Докладываю капитану.

Поднявшись, он сразу дает «самый малый».

- Объявите - второму и палубной команде принять груз. На якорь

становиться не будем. В дрейфе примем. И еще, как снимемся - сделайте

прокладку курса на переход до Владивостока.

Матросы во главе с боцманом стояли у фальшборта, ожидая подхода

танковоза. Судно почти остановилось. Окутанный облаком синего, очень

вонючего дыма, танковоз подошел к нам и плавно пристроился к борту. С

его бака и кормы к нам полетели концы, которые тут же подхватили на

судне. На палубе танковоза стояли ящики. Шесть штук. Небольшие, с

металлическими ручками, защитного цвета, размером с большой чемодан.

Рядом с ними - огромного роста майор и человек десять солдатиков в

засаленных телогрейках и совершенно растоптанных сапогах.

Натягивая швартовные концы, матросы подтянули танковоз к трапу, и двое

солдат, оттянув его, поставили на свою палубу. Через полчаса все ящики

были на борту. Еще через полчаса ревизор попрощался на трапе с

майором,

и танковоз, изрядно испортив нам жизнь своим дымом, отошел от борта и

пошел в ему одному ведомом направлении, оставляя за собой широкий

пенно-дымный след.

- Давайте полный ход и ложитесь на курс. Машину в ходовой режим, -

сказал капитан, поднявшись на мост и посмотрев сделанную мной

прокладку на карте.

- Есть, «полный» и машину в режим.

- Боцману – все крепить по-походному. Я беру на себя вахту старпома. Если

что – звоните.

И снова мы резво идем в открытом море, а если точнее – в океане. Серо-

стальная поверхность воды до самого горизонта зеркально гладкая, без

единой морщинки. Словно в городском пруду, в ней отражаются чайки,

парящие над кормой в ожидании чего-нибудь вкусного. Время от времени,

они ныряют, выхватывая из водоворотов кильватерного следа то ли

рыбешку, то ли еще какую-то живность. Жизнь вновь вошла в накатанный

ходовой режим.

- «Сходить в кают-компанию, что ли? Может, компот остался?» – подумал

я, очнувшись от короткого послеобеденного сна, и взглянул на часы. Было

около трех. Даже самому себе не желая признаться в том, что надеюсь

встретить там Ее, сполоснул лицо и вышел из каюты.

Лида сидела за столом и пила чай, глядя не видящим ничего взглядом

прямо

перед собой. Увидев меня, улыбнулась.

- А вот и Лёшечка пришел. А я уж было подумала, что забыл ты меня! –

тихим, грустным голосом сказала она, - чайку попьешь со мной?

- Как ты? Капитан сказал, что тебя ранило. Сильно?

- Да чуточек совсем, царапнуло только. Хочешь, покажу?

Не ожидая моего ответа, она встала и высоко приподняла юбку. На левом

бедре была внушительная повязка.

- Болит?- спросил я и внутренне поежился, представив рану на ее такой

гладкой, нежной коже.

- Тебе жалко меня?

- Да, очень…

- Значит, потом пожалеешь. Подуешь, поцелуешь и все заживет

быстренько.

- Когда?

- Я же сказала – потом. Пей чай, миленький и не переживай за меня. Вот

ребяток жалко – их сильно зацепило. Но доктора хорошие, вылечат.

- Страшно было?

- Когда стрелять начали – нет, Мы и не поняли что к чему сначала, а вот

когда ребята падать стали, страшно стало. В камнях попрятались,

позаползали в щели. Видела только, что мотобот почти полностью был в

воде уже, а старпома в нем не видела.

- А те, стрелявшие, не искали вас?

- Нет… Они из укрытия стреляли, из камней. Мы подальше ушли от этого

места и не видели, как и что они потом там делали. Перевязались, как

могли. Аптечка в палатке осталась. Когда вертолет прилетел, мы поняли,

что нас спасут. Он низко летал, и нас сразу заметили, но пока не

разобрались с теми, не садились. Мы увидели гадов этих уже когда летели в

вертолете, глаза в глаза с ними.

- Целый боевик получился…

- Ох, Лешечка, никогда я не любила смотреть боевики в кино, а уж в

жизни-то и подавно тошно от такого. Люди-то не понарошку падали, как в

кино! Ну, да ладно, пойду я. Ты не скучай, работай себе спокойно. Я теперь

рядом буду!

Хорошо! Жизнь текла по накатанному руслу. Все на своих местах, все

понятно и спокойно. Постоянно мрачным был только капитан. Каждый раз,

взглянув на его почерневшее лицо, я вспоминал слова боцмана об

ответственности капитана за случившееся. Он прекрасно сознавал, что его

ждет по возвращении домой, но главное, как я понимал, съедала его вина в

гибели старпома, в чем почти никто уже не сомневался.

Разбудил телефонный звонок. Взглянув на часы, удивился – только

половина пятого, до подъема еще больше двух часов…

- Иваныч, быстренько поднимайся на мостик, - взволнованным голосом

сказал матрос, - похоже, мастеру плохо.

- Бегу.

Через минуту, застегиваясь на ходу, взлетел на мостик. Капитан сидел с

закрытыми глазами в штурманской, на диване,. Быстро оглядев горизонт,

сказал матросу, чтобы внимательно смотрел вперед и подошел к капитану.

- Эльмарт Андреевич, вам плохо?

Капитан молчал. Дышал он тяжело, как-то с надрывом. Открыв глаза,

взглянул на меня и снова закрыл.

- Быстро за доктором, поможешь ему, если что нужно будет нести, - сказал

матросу, одновременно поднимая трубку, чтобы позвонить.

Минут через пять доктор и матрос с чемоданчиком были на мосту. Вскоре

запахло спиртом и еще чем-то медицинским. Минут через десять доктор

вышел из штурманской и знаком показал мне выйти на крыло.

- Худо дело, Иваныч. Похоже, инфаркт у капитана. Он спит сейчас. Я

спущусь в каюту, приведу себя в порядок и поднимусь. Поглядывай. Если

что – сразу зови.

- Как думаете, это серьезно? – спросил я.

- Инфаркт не бывает несерьезным. Пока не будем его шевелить, пусть

полежит. Через часик перенесем в каюту или в лазарет.

Второму решил не звонить – пусть поспит немного. Все равно, ничего не

сделает. В семь утра позвоню.

- Так, Лёха… Обстановка усложняется, - сказал второй, поднявшись на

мостик после моего звонка, - ты бди, а я пойду. Найду дока, поговорю с

ним,

да буду радиограмму писать и радиста тормошить – пусть связь с

начальством налаживает.

Весь день прошел в напряжении. Оно чувствовалось во всем. Никто не

щутил, никто не травил анекдотов, а вечером не было ни кино, ни нардов,

ни обычного вечернего «козла» в кают-компании.

Ночью на мост поднялся доктор.

- Тоскливо, Иваныч. Надо бы в больницу хорошую срочно, а с другой

стороны - транспортировка невозможна. Сделал все, что нужно. Одна

надежда - организм. Только от него зависит, выкарабкается или нет.

- Раньше, чем через двое суток до Питера не дойдем.

- Ладно, посмотрим по ситуации.

- А кто с мастером сейчас?

- Лида сидит. Она молодец, ни на минуту не отходит. Ей бы медиком быть!

- Он в сознании?

- Нет, - ответил доктор и, постояв еще несколько минут у лобового

иллюминатора, ушел.

Утром состоялась связь с пароходством. Разговор получился долгий.

Участвовали второй и доктор.

Там, в далеком Владивостоке, собралось руководство и медики. В конечном

итоге, приняли решение. Мы должны были зайти в Петропавловск и сдать

капитана в больницу. Других вариантов не было. Стармех добавил

оборотов. Скорость немножко выросла.

К вечеру капитана не стало… Судно осиротело. Это ощущалось во всем.

Бывало и раньше, что капитан сходил с судна, уезжал куда-то, занимался

чем-то, болел. Он мог не показываться подолгу, он мог быть в каком угодно

состоянии, но все равно, капитан был! А тут, в одно мгновение, все вдруг

осознали – капитана у судна нет! Совершенно дикое состояние для судна и

экипажа. Усугублялось все это тем, что на нашем судне также не хватало и

старпома, который всегда был рядом с капитаном, готовый в любую минуту

встать на его место.

На мосту собрался практически весь, теперь сильно поредевший командный

состав. Молча курили, напряженно вглядываясь в пустынный, бесконечный

горизонт в подсознательном стремлении увидеть там хоть что-нибудь.

- Нужно немедленно собрать экипаж и поставить все на свои места, -

неожиданно громко сказал комиссар.

- Вы правы. Когда соберем? – отозвался второй.

- Да прямо сейчас и соберем. Самое время.

- Хорошо. Иваныч, объяви.

«Всему экипажу собраться в столовой команды», - раздалось во всех

динамиках.

- Нужно сказать так, чтобы все поняли - судно в надежных руках и все

должны работать нормально на своих местах. Не сомневаюсь, что именно

так и будет в любом случае, но вы должны сказать свое твердое слово, -

сказал комиссар второму.

- Я понимаю, - сказал второй и вышел из рулевой.

Вернулся он через полчаса. На мой вопросительный взгляд только махнул

рукой. Долго писал в штурманской радиограмму, затем вышел с ней в

радиорубку. Вернувшись через час-полтора, минут пятнадцать что-то делал

в штурманской. Я ждал, когда он закончит и зайдет в рулевую.

- Все, судно принял. В журнале запись сделал. Каюту с комиссаром

осмотрели и опечатали. Стоять будем по шесть часов. Четыре через четыре

тяжеловато будет. Сменю тебя в два часа ночи. В Питер не заходим. Идем в

сторону дома.

- А что с …

- Приказано похоронить согласно обычаю.

- А родственники согласны?

- Родственников у него нет – вся семья давно уже, в автомобильной…

- Понял…

- Спокойной тебе вахты. Если что – зови. Ну, да сам все знаешь, что и как

делать.

Церемонию назначили на одиннадцать утра. К этому времени мы вывели

двигатель из режима и легли в дрейф. Флаг подняли не до верха. Поднятый

на две третьих высоты флаг – международный знак того, что на борту

покойник. Оставив на мостике матроса, пошел в каюту и переоделся в

форму.

На корме собрался уже весь экипаж. Второй, комиссар, стармех, все

механики и начальник рации были в форме. Зашитое боцманом и матросами

в парусину, с грузом в ногах, тело лежало на специально сколоченных

носилках в виде доски с двумя перекладинами, накрытое красным флагом

с

серпом и молотом. Мы выстроились в линию. Первые слова сказал

комиссар.

Потом были еще слова. Лида стояла среди плачущих женщин совершенно

белая, с не видящими ничего красными глазами.

По команде, матросы подняли доску и поставили ее на релинг . Офицеры

приложили руку к козырькам фуражек и матросы приподняли край доски,

придерживая кромку флага. Белый кокон скользнул из-под флага по доске

и с сильным плеском упал в воду. Матрос на мостике дал долгой гудок.

Постояв молча еще несколько минут, все разошлись. Я поднялся на мост,

записал в судовой журнал координаты, дал ход и, как положено по обычаю,

сделал полную циркуляцию вокруг места погребения. Затем, снова дав

долгий прощальный гудок, приказал рулевому ложиться на курс.

Жизнь пошла своим чередом. Трудно стоять вахту шесть через шесть часов,

но ко всему привыкает человек, привыкали и мы. Все шло нормально, все

делали свое дело. Жизнь брала свое, и вскоре в кают-компании появились

первые улыбки. Не улыбалась только она, хозяйка кают-компании. В ее

присутствии все разговоры смолкали. Похоже было, что она живет как бы

на автопилоте, делая все положенное, но мысленно находясь где-то очень

далеко. Вид у нее был отрешенный, взгляд пустой. Попытки подойти,

обратить на себя ее внимание резко отвергались. Она отворачивалась и

уходила.

После обеда ко мне в каюту зашел комиссар. Это было более, чем

неожиданно.

- Алексей Иванович, я вот поговорить с вами хочу на одну э… щекотливую

тему.

- Слушаю вас, присаживайтесь, - ответил я, указывая рукой на диван и

лихорадочно соображая, что бы это могло быть.

- Буду говорить прямо. Вы, конечно же, заметили, в каком состоянии наша

буфетчица.

- Да, естественно. Странно было бы, если бы не заметил.

- Вот именно. Будем откровенны, мне известно, что у вас с ней сложились

не совсем обычные отношения.

- Но…

- Не надо, не надо возражать! Просто послушайте меня. Я же не обвиняю

вас ни в чем!

- Хорошо, слушаю вас.

- Так вот, у вас с буфетчицей сложились особые, довольно своеобразные

отношения, - снова сказал он, глядя мне прямо в глаза, и я поймал себя на

мысли, что просто невыносимо хочу наговорить сейчас этому человеку

каких-нибудь грубостей, а потом – будь что будет…

- Вполне понимаю, - продолжал он, - что оба вы молодые люди. Добавлю,

разумные и хорошие молодые люди, а потому уверен, что вы поймете, чего

я хочу от вас. Именно поэтому я и пришел к вам. Так вот, меня очень

беспокоит ее состояние. Поверьте, мне довольно много чего на своем веку

довелось повидать и я понимаю, какая в таком состоянии таится опасность.

А вы это понимаете?

- Понимаю, - тихо сказал я, - но что же я могу сделать?

- Именно это мне и хотелось вам сказать. Нужно что-то сделать, как-то

повлиять на ее состояние. Думаю, вам нужно заставить ее пообщаться,

поговорить, а уж нужно ли что-либо еще делать – сами разберетесь.

Главное – помните, что в ваших руках сейчас ее жизнь. Это все, что меня

сейчас тревожит и что я хотел вам сказать. Спасибо за понимание. Больше

ничего не имею.

- «Вот это да… - подумал я, проводив его взглядом, - комиссар ли это был?

А

может, это мне приснилось? Видать, рано я ему оценку давал - правильный

мужик, оказывается».

На волне эмоций, вызванных словами комиссара, пошел в кают-компанию.

По моим расчетам, она еще не ушла оттуда.

- Лида, мне нужно поговорить с тобой, - сказал и загородил ей путь к

отступлению.

- Я знаю, Алешенька. Только давай мы сделаем вот как. Ты успокойся сам и

дай мне время успокоиться. Потом я сама приду к тебе, и мы обо всем

поговорим. За меня не беспокойся – ничего плохого не сделаю и за борт не

брошусь. Не переживай. А сейчас иди и спокойно работай. Не до меня тебе

сейчас. Вон, сколько всего обрушилось на вас с Петровичем…

Я посмотрел в ее печальные глаза и сразу понял, что другого варианта

просто не существует. Именно так все и будет. Кивнул и, не сумев сдержать

порыв накативших эмоций, погладил ее по щеке. Она взглянула на меня

наполненными болью глазами и улыбнулась. Я повернулся и вышел из

кают-компании, пытаясь справиться с волнением.

Жизнь снова вошла в нормальное русло. Монотонность и точная,

выверенная размеренность ее делали свое дело. Люди стояли вахты,

работали, а вечером собирались в кают-компании и столовой команды.

Вновь оттуда раздавался стук костяшек домино и смех, а как темнело - в

столовой крутили кино. Народ, почти наизусть выучивший слова

киногероев, в который уже раз переживал и смеялся, глядя одни и те же

фильмы. Помаленьку, Лида стала улыбаться, но все мои попытки

приблизиться к ней встречали очень мягкий, но неизменно красный свет.

По тихой, спокойной глади океана мы уходили все дальше и дальше от тех

страшных мест и событий. На шестые сутки миновали южную оконечность

Камчатки – мыс Лопатка и теперь бежали вдоль северных Курил.

Заступив на вахту в двадцать часов, спокойно делал свое дело. Оставалось

отстоять около часа. Я зашел в штурманскую, когда матрос доложил, что

впереди, почти на курсе, появился яркий белый огонь. Дав несколько

длинных тире, огонь начал подавать сигналы. Точка тире, точка тире… «А-

А-А» Это был сигнал вызова.

- Достаньте сигнальный прожектор и подключите, - говорю матросу, -

погранцы, наверное. Скучно им.

Выхожу на крыло с сигнальным прожектором или, как его называют

моряки, ратьером. На рукоятке - большая кнопка, тангента. С ее помощью

открываются легкие шторки на прожекторе. Нажимаю тангенту. Ратьер бьет

острым, ярким, молочно - белым лучом в сторону огня. Даю несколько тире

– понял, мол, говорите.

Огонь погас, но тут же вновь ожил точками-тире.

- «Д», «Е», - вслух читает матрос.

- Запрашивает позывные. Никаких проблем. Дадим…- говорю матросу и

быстро брякаю в ответ шторками прожектора, передавая наши позывные. В

курсантское время я очень неплохо натренировался делать это на учебном

судне, и сейчас с удовольствием ощущал, как легко в голове сами

появляются нужные сочетания точек и тире, тут же отзываясь

сокращениями мышц на пальце.

Получив наши позывные, огонь дал тире – понял. Я положил фонарь и

пошел в штурманскую, чтобы записать контакт в журнал.

- Иваныч, опять зовет!

- Ну, и чего ему еще не хватило? – бурча себе под нос, выхожу снова на

крыло и даю прожектором длинное тире. В ответ прилетает сигнал «СО».

- Это еще что такое? - удивляюсь и иду в штурманскую. Взяв с полки книгу

МСС – Международный Свод Сигналов, быстро открываю страницу на букву

«С»

- Ни фига себе! - вырывается у меня вслух. Сигнал SO означает

«Немедленно остановите ваше судно».

- Перейти на ручное управление рулем, - командую матросу, снимая трубку

телефона.

- Петрович, нам светом пишут, остановиться требуют.

- Понял, бегу, - в трубке раздались короткие гудки.

- Опять пишут, - крикнул матрос, и я выскочил из штурманской, где

записывал в журнал полученный сигнал.

Дверь резко распахивается и в рулевую влетает полуодетый второй.

- Где?

- Справа по носу, - отвечаю я.

- Радар включи.

- Включил, уже нагрелся наверное, - говорю я, одновременно включая

тумблер подачи высокого напряжения на радар. На экране появляется

зеленоватый луч, идущий от центра и, вращаясь по кругу, впереди, чуть

справа показывает отметку. Это судно. Быстро меряю дальномером

расстояние.

- Есть цель, курсовой пятнадцать справа, дальность семьдесят три

кабельтова.

- Понял… Пишет «SN», посмотри в МСС.

-Требует немедленно остановиться, не пытаться уйти, не спускать шлюпку

и не использовать радиосвязь, иначе откроет огонь.

- Даже вот так… Запросите кто он такой.

- Понял, - ответил я и стал подавать запрос.

Огонь на наш запрос не реагировал и, не переставая, моргал. Теперь он

писал «SQ1». Это означало «Остановиться и лечь в дрейф или открываю

огонь».

- Стоп машина.

- Есть, стоп.

- Сделай запись в журнал, а я в каюту капитана. Срочно первого

помощника в каюту капитана. Подними боцмана, палубную команду.

Стармеху – приготовиться к уничтожению документов. Он знает, что делать.

- Понял, - сказал я и, послав матроса поднимать команду, стал звонить

комиссару.

Обстановка складывалась довольно странная… Мы шли недалеко от наших

островов, но остановивший нас явно был враждебно настроен.

Пограничники и флотские корабли так себя не ведут. Обычно достаточно

дать позывные и они отстают. Об учениях всегда предупреждают. Именно

поэтому второй и принял решение уничтожить шифровальные документы,

которые лежали в опечатанном капитанском сейфе. Делать это можно было

только вдвоем с комиссаром в машинном отделении, в топке котла.

- Мостик - машине, - раздалось в динамике.

- Слушаю, - взяв микрофон, ответил я.

- Что там у вас, надолго встали? Может, форсунки пока посмотрим, да еще

кое-что поделаем, пощупаем?

- Обстановка серьезная, никаких ремонтов. Нас остановили и пока не ясно

кто.

- Вот так вот? Может машинную команду поднять на всякий случай?

- Ты знаешь, приказа не было, но думаю - не помешает. Поднимай всех,

пусть на палубу, к боцману идут. Мало ли, что там понадобится

- Есть, сделаем сейчас.

- И чего ты, Иваныч, тут баламутишь, чего людям спать не даешь? -

нараспев пробасил боцман, входя в штурманскую.

- Да вот… минут через пятнадцать к нам подойдет тот, кто грозится открыть

огонь…

- Ого-онь открыть? - протянул боцман.

- Степаныч, ты проинструктируй моряков , чтобы на рожон не лезли, ежели

что.

- Да уж накажу, конечно, - буркнул боцман, выходя из рубки.

Раздался рев прямого телефона связи с машинным отделением.

- Иваныч, далеко они? – раздался в тяжелой литой трубке голос второго.

- Минут через пятнадцать подойдут.

- Понял, успеваем. Боцману скажи, чтобы не рисковали зря.

- Сказал уже.

- Хорошо, - сказал Петрович и положил трубку.

Взяв бинокль, напряженно вглядывался туда, где вот-вот должен был

показаться тот, кто нас остановил. Никаких огней не было видно. Внизу, на

палубе стояли матросы и приглушенно о чем-то переговаривались.

Вскоре послышался звук двигателя. К моему удивлению, звук этот был

никак не военного корабля, а какого-нибудь рыболовного траулера. В

ночной тишине явственно звучал характерный звук выхлопа небольшого

двигателя, какие стоят на рыболовных сейнерах. Они шли без единого

огня, подкрадываясь. Это также совершенно не было похоже действия

военных. Неожиданно там, откуда шел звук, зажглись ходовые огни и

несколько прожекторов. Действительно, это был РТМ, рыболовный траулер!

Ни названия, ни номеров на нем не было – все покрывал толстый слой

ржавчины.

Я обернулся на звук захлопнувшейся двери. Это были второй и комиссар.

- И вот эта…, - сдержался второй, глядя а бинокль на подходящего рыбака,

-

нас остановила и…

Он не успел закончить фразу. С крыла мостика траулера раздалась

автоматная очередь, и пунктирная трасса прочертила темноту, пройдя

веером над мостиком. Одновременно на траулере засвистел мощный

динамик, возбуждаясь от неловкости пользователя, видимо прислонившего

микрофон к какому-то прибору.

- На судне! - раздался хриплый голос, - Предупреждаю, любые резкие

движения будут приниматься как сопротивление и жестоко наказываться

на месте. Сейчас вы принимаете концы, спускаете штормтрап и отходите от

борта. Любая попытка помешать высадке будет немедленно пресечена.

Медленно, но уверенно траулер подходил к судну, описывая плавную

кривую. Управлял им явно опытный человек, имеющий большой опыт

швартовки к судам. Метрах в пяти от борта он отработал задним ходом и

практически без толчка прижался к нам, заскрипев старыми покрышками,

висящими вдоль его борта. Даже на мостик донесся сладковатый,

тошнотворный запах подгнившей рыбы – обычный запах для всех

рыбодобытчиков. Как ни скатывается палуба, обязательно в щелях остается

рыба, чешуя и слизь.

С бака и кормы траулера на палубу полетели концы. Матросы подхватили

их и положили на мощные стальные «утки» для крепления оттяжек

грузовых стрел. На крыле траулера стояли трое в камуфляжной форме, с

направленными на матросов на палубе и на мостик автоматами.

- Капитан, - крикнул один из них, - всех людей соберите в одном

помещении, мы хотим познакомиться и поговорим с ними. Всех, до единого!

Кого найдем в другом месте – за борт гулять пойдет. Нам «зайцы» не

нужны. Даю вам на это пять минут.

- За пять не успеем, десять, - крикнул второй.

- Хорошо, пусть будет десять, - ответили с траулера, - мы добрые сегодня,

но предупреждаю - без шуток! Мы даже сами себе не нравимся, когда у нас

плохое настроение. Время пошло!

- Объявляй всему экипажу, включая вахту, срочно собраться в столовой на

пограничный контроль, - сказал второй.

- А…

- Иначе будут тянуться, а так все мигом явятся... Через пять минут сам с

матросом тоже спускайся. И в машину позвони. Эти явно не шутят, а нам

нечем защищаться.

С траулера на борт поднялись пять вооруженных автоматами человек. Один

сразу пошел на бак, остальные вошли в надстройку, предварительно загнав

туда всех, кто был на палубе.

Двое поднялись на мостик. Это были довольно крупные мужики лет

тридцати в военной камуфляжной форме, но без погон. По ниткам,

торчащим на плечах, можно было судить, что погоны сорваны недавно.

Громко стуча тяжелыми армейскими башмаками, они осмотрели все шкафы,

большие ящики и убедились, что кроме меня и матроса больше никого на

мостике нет.

- Значит, так, - громко, поставленным командирским голосом сказал тот, у

которого были небольшие рыжие усы, - матрос идет туда, где собрали

экипаж, а штурман остается здесь.

Заревел телефон машинного отделения. Усатый жестом показал мне, чтобы

я не дергался и сам взял трубку.

- Понял. Проблем нет? Есть, понял тебя, - принял он чей-то доклад и громко

свистнул, выйдя на крыло.

- Все нормально. Отваливайте. Связь - как договорились.

На палубу с траулера поднялся человек, сбросил с уток швартовые концы и

тут же быстро спустился обратно. Траулер громко пыхнул двигателем,

мерно

застучал и, заскрипев покрышками, пошел вперед. Оторвавшись от нас, он

добавил ход и вскоре скрылся в темноте.

- Давай ход, штурман.

- Понял. А куда идем-то? – спросил я, ставя телеграф на «полный вперед».

- Вперед идем! Сам же поставил, не умеешь читать, что ли? Пока тем

курсом, каким и шли, а дальше – посмотрим.

Судно набирало ход. Я поставил руль на автомат и пошел в штурманскую,

чтобы сделать запись. Судового журнала не было. Понял, что Второй унес

его. Стал писать в черновой журнал.

- Что пишем, - спросил усатый, - надеюсь, не стихи?

- Нет, не стихи. Пишу, что дали ход.

- Дай-ка мне журнал, - сказал он и протянул руку. Посмотрев мои

карандашные записи за последние пару часов, он долго и не отрываясь,

смотрел на меня.

- Ты сам-то хоть понимаешь, что делаешь плохо? Я ведь могу и

рассердиться.

- Что именно плохо?

- А то, что дневники пусть школьницы пишут, а мы здесь – серьезные

люди, без дневников обойдемся. За борт!

- Понял, - ответил я и, выйдя на крыло, оглянулся. Никто не смотрел.

Перегнувшись через планширь , бросил журнал в маленькую нишу зеленого

бортового огня. Если даже и найдут, можно будет сказать, что ветром

забросило.

- Ладно, пойду вниз. Пора, наверное, уже и перед народом выступить, -

сказал усатый своему напарнику, - надеюсь, здесь проблем не возникнет, а

ежели вдруг что – решай стразу и кардинально. Понял?

- Понял, что уж тут не понять. Грохну и все тут, - мрачно ответил тот, и я

сразу понял, что он действительно, не задумываясь, сделает это.

- Вот именно, - сказал усатый и вышел из рубки.

- «Сегодня смена не скоро светит», - подумал я и глянул на переборку по

левому борту. Там, на светящемся циферблате, стрелки показывали

половину четвертого. Остро хотелось кофе с молоком или какао, а еще

почему-то так захотелось маминых пирожков с повидлом! Я представил себе

их – пахнущие ванилью, пухлые и румяные, лежат они горкой на тарелке,

только что вынутые из духовки. В животе сильно заурчало. Сглотнув слюну,

подавил накатившую тошноту.

«Рейс продолжается, господа присяжные заседатели!» – родилась в голове

фраза, в данной ситуации вполне соответствующая духу любимого

произведения. Правда, почему-то совсем не было смешно. Этот рейс трудно

было бы отнести к однообразному и скучному, и тем более - к веселому.

Тяжелые, тревожные мысли сверлили мозг. Кто эти люди, что им нужно?

Куда все приведет? Что случилось – то уже случилось, не переиграть и не

исправить ничего. А вот что будет дальше?

 

Глава седьмая. Те же и Синичкин. Прощание

 

Минут через двадцать усатый вернулся, развалился на диване в

штурманской и закурил что-то очень вонючее.

- Ну, вы даете, ребятки! Капитана у них нет, старпома тоже. Слышь, Толян?

Мы, оказывается, в самый подходящий момент подоспели! Прикинь,

получается, вроде как спасители мы!

- Ага, спасители! – ухмыльнулся Толян, - А куда делись-то?

- Одного зеки беглые замочили, другой сам загнулся.

- А кто командует кораблем?

- А второй помощник, пацан совсем. Да и вообще, детский сад какой-то. Эй,

штурман, - крикнул он мне, - а тебе сколько годков-то?

-Двадцать три… почти.

- Во, Толян, видишь? Аксакал у нас тут правит! Ты уж будь повежливее с

ним, не то обидится ненароком!

- Да буду, буду… - буркнул тот.

- Ну, да ладно, а теперь о деле. Значит, так, - обратился усатый ко мне, -

твоя задача – править, куда скажут. Попытка установить связь с кем-нибудь

будет пресечена самым серьезным образом. Если хочешь состариться

нормально, детей настряпать и с внуками повозиться - не делай глупости.

Обмануть меня не удастся, а посему правь точно и аккуратно.

- Понял, - ответил я, глядя на экран радиолокатора.

- Вот и хорошо, что понял.

- А как насчет отдыха? Вроде бы как десять часов уже на вахте.

- Отдыхать будем потом, когда дело сделаем.

- Ага… а если засну вдруг.

- А тогда я развлеку тебя. Я хорошо умею это делать. Можешь быть уверен

–

больше не захочется спать!

Второй сменил меня только утром. Что ни говори, а двенадцать часов

ходовой вахты – многовато. И при четырехчасовой, обычной ходовой вахте

устаешь, а три подряд буквально выжали из меня все силы. Даже

обрадоваться не было сил.

- Иди, отдыхай, - сказал второй.

- Что с экипажем? - спросил я, но наша попытка поговорить тут же была

пресечена Толяном.

- А ну, разошлись! Сдали вахту и все, нечего тут базарить.

- Иди в свою каюту, - сказал мне усатый, - и чтобы я не видел тебя нигде,

иначе мы с тобой очень близко познакомимся!

- И на завтрак нельзя сходить?

- Ты мне надоел уже. Толян, своди его, пусть там кусок чего-нибудь возьмет

и сразу в каюту.

Толян повел меня вниз, в столовую, где сидели все кроме вахты. Видно

было, что они просидели так всю ночь. Один стол был накрыт. Лида

вынесла из буфета чайник с кофе, масло, сыр, колбасу. Улыбнувшись мне,

она встала у двери в буфет и, спрятав руки под фартук, осталась так

стоять.

Сев рядом со мной, Толян тоже налил себе кофе и сделал несколько

бутербродов, чтобы взять их с собой.

- Давай, жуй в темпе, - сказал он мне.

Я ел и смотрел на присутствующих. Что-то меня настораживало… Внезапно

я понял, что именно! В столовой, когда судно на ходу, находились оба

радиста! Наверняка, они просидели здесь всю ночь, и это был наш шанс на

спасение! Реальный, совершенно однозначный шанс!

Все дело в том, что судно на ходу обязано в определенные часы выходить

на «явки», то есть связываться с радиоцентром, давая свои координаты.

Кроме этого, судно должно в определенное время давать так называемую

«диспетчерскую радиограмму», то есть посылать в пароходство более

развернутую, кодированную информацию о том, где находится, что делает.

В случае, если пропущена явка или эта информация не поступает в

положенный срок, в пароходстве поднимается тревога, создается

специальный штаб по ситуации и начинается активный поиск судна, к

которому подключаются другие суда, военные моряки и авиация!

Допив свой кофе, Толян поднялся и жестом приказал мне вставать и идти за

ним. В каюте он забрал ключ и закрыл дверь снаружи.

Проснулся от того, что судно покачивало. Часы показывали около

половины первого. Нужно пообедать и второго подменить. Выглянул в

иллюминатор. Небо затянуло тучами. На море виднелись небольшие

барашки, значит ветер четыре-пять баллов. Часа через три-четыре такой

ветер нагонит волну. Умылся, оделся и позвонил на мост.

- Иди обедай и меня сменишь, - сказал второй, - сейчас тебя откроют.

Обед накрыли там же, в столовой. Человек с автоматом, радисты, комиссар,

женщины по-прежнему были здесь же. Деда с мотористами и боцмана с

матросами не было. Видимо им все же разрешили заниматься своими

делами. Подавала дневальная.

Поднявшись на мостик, нашел там прежнюю ситуацию - усатый с Толяном,

да второй у карты.

- Похоже, циклончик подходит, - сказал второй, - боцман с моряками на

палубе, крепят все по штормовому. Дед в машине то же самое делает.

Ладно, пойду пообедаю и вернусь.

- Да отдохнул уже, если что нужно – делай, я здесь буду. Курс без

изменения?

- Да, курс прежний. Тогда стой, а я гляну, что и как.

- Карту погоды брали?

- Нет, не дали.

- Зачем тебе карта? – вмешался внимательно слушавший нас усатый.

- Хотелось бы посмотреть, что за циклон. А может быть, бежать уже нужно

и под островом прятаться?

- Ишь, какие пугливые попались! Никаких островов. Вперед и только

вперед! – сказал усатый.

- Как скажете, - сказал второй и вышел из штурманской.

Часа через два волнение усилилось. Ветер теперь свистел и достигал силы

в шесть-семь баллов. Судно на качке кренилось до десяти градусов.

Авторулевой стал плохо справляться. После небольших препирательств с

дремлющим на диване усатым, позвонил в столовую боцману, чтобы

прислал на мост матроса.

Вскоре пришел коренастый крепыш и весельчак со смешной и совершенно

не подходящей к его виду фамилией Синичкин. Несколько удивленный

выбором боцмана, я поставил его на руль. Этого моряка боцман никогда не

ставил на вахту, предпочитая держать при себе в рабочей команде, на

палубе.

К вечеру море разгулялось серьезно. Волны были высотой метров пять,

ветер достиг силы в восемь баллов и свистел в снастях. Судно с пустыми

трюмами вело себя совсем иначе, чем в грузу, резко зарывалось носом и

раз

за разом принимало воду на палубу. Усиливаясь, качка становилась

стремительной, крен достигал теперь уже пятнадцати градусов на оба

борта.

Толян вышел на крыло и высунул голову на ветер. Ему было плохо –

укачался, бедолага, напрочь. Усатый встал и подошел к лобовому

иллюминатору.

- Ну и как, долго это все будет продолжаться? - спросил он у меня.

- Откуда я знаю? Вы же не дали карту принять. Похоже, все еще только

начинается и неизвестно, что дальше будет. Ветер продолжает усиливаться,

да и давление падает.

- Ты меня пугать решил, что ли?

- А чего мне пугать-то? Шторм и шторм, ничего необычного. А вы что,

никогда не бывали в шторм в море?

- Твое-то какое дело, бывал или не бывал? Ты, знай, правь и нечего тут мне

допрос устраивать!

- Да молчу я. Оно мне надо?

- Вот и молчи себе, пока язык-то не укоротили, - все больше раздражаясь,

буркнул усатый.

В открытую на крыло мостика дверь видно было, как Толян перегнулся

через релинги. Морская болезнь вступала в основную стадию.

- Эй, ты чего там? – крикнул усатый. Толян поднял руку, давая понять, что

все слышит, но поднять голову так и не смог, продолжая свое дело. Через

пару минут он вошел в рубку, кашляя и отплевываясь.

- Здесь я. Что-то мутит меня. Может, съел чего? На крыле буду.

- Говорил же тебе, чтобы не жрал столько вяленой рыбы, а ты накинулся,

словно с голодухи.

- Да вроде свежая, вкусная ...

- Ага…вкусная. Вот и стой там, проветривайся!

Стемнело. Судно теперь уже просто швыряло. Крен достигал двадцати

градусов. На ногах стало трудно стоять, приходилось обеими руками

держаться за поручень у лобовой переборки. Толяну стало совсем худо, он

уже не отходил от релинга. Похоже, усатый был не в лучшем состоянии.

- Иваныч, похоже наш шанс намечается, а? - прошептал матрос, когда

усатый тоже вышел на крыло.

- Что ты имеешь в виду?

- Так я же в ВДВ служил, кое-что умею. Давай, договоримся. Как только

кашляну два раза, мигом меняй меня у руля, а я знаю, что делать.

- Договорились.

Раздался звонок. Усатый вошел в рубку и сам взял трубку.

- Да, слушаю. Ну и что? А мы что, на Гаваях находимся? Точно так же, как и

всех качает. Терпи, говорю! Куда отпустить? Я тебе отпущу! Сейчас

спущусь, разберусь.

- Толян, смотри тут! Я спущусь, – крикнул он, но ответа не последовало.

Так и не дождавшись ответа, усатый вышел с моста и было слышно, как он

чертыхался там, на крутом трапе, видимо оступившись.

- Иваныч, быстро! Давай! – прошипел Синичкин. Я перехватил руль, а он

кошкой метнулся на крыло и через несколько секунд вернулся.

- Что, нет его там?

- Ага, нет.

- Не понял, ушел куда?

- Ох, Иваныч, ну ты даешь! Ушел, ушел Толян! Совсем ушел. Вредно так

сильно укачиваться!

- Ты его…

- Ага, - ответил Синичкин и тяжело стукнул по палубе. Этот жесткий звук

вместе с бряканьем металлических деталей ни с чем не спутаешь – это был

звук оружия.

- Ладно, рассусоливать некогда. Коли начали, дальше делать нужно. Ты,

Иваныч, рули, а я покараулю того борова. Он старший. Его положим – легче

будет. Остальных троих легче будет скрутить…

- Он со света войдет и с минуту ничего не будет видеть, - сказал я, - там, за

дверью выключатели, весь свет на трапе включи, а в штурманской выключи

настольную лампу над картой – она с оранжевым стеклом. В таком свете

адаптация к темноте почти мгновенная, а без нее он слепой будет со света.

Усатый вернулся минут через десять. Открыв дверь, он замер, глядя со

света в рубку.

- Скорее закрывайте, впереди же ничего не видно. Там кто-то встречный,

как бы не столкнуться! – импровизировал я.

- Ладно, чего раскричался! Толян, сюда иди! – крикнул усатый, сильно

хлопнув дверью.

Глухой удар, стон и звук падающего тела.

- Сейчас, как же, бежит твой Толян, спотыкается. Укачался сильно, рыбы

объелся! - пробурчал Синичкин, - Иваныч, связать бы его, пока отдыхает.

Кончик нужен.

- Возьми под диваном в штурманской, там линь есть капроновый.

- Ага…

- Ну вот, клиент готов, - сказал он вскоре, выволакивая усатого на крыло. -

Оставляю тебе, Иваныч, один ствол. Сумеешь, ежели чего?

- В училище, на военных стажировках стрелял на стрельбище.

- Вот и ладно. Так что, будь начеку! Пошел я. Надо бы с остальными

пообщаться.

Минут через двадцать на мост влетел второй. Возбужденный, он хлопнул

меня по плечу.

- Ну, вы и молодцы, Иваныч!

- А что я? Это Синичкин все сделал. Он молодец!

- Да знаю, он все рассказал. Один бы не смог. Молодцы! Где усатый?

- Да вон он, на крыле лежит.

Второй взял фонарь и вышел на крыло.

- Эй... Да он же обделался весь. Укачался, бедолага! Переверну я его на

пузо, а то как бы не захлебнулся. А так - пускай страдает себе потихоньку,

да о грехах своих думает. Синичкин постарался на славу – не развяжется!

Дверь в рулевую открылась, заглянул начальник рации.

- Есть связь!

- Бегу, - ответил второй.

Еще через час на мостик поднялись комиссар, боцман и стармех.

- Что ж, будем считать, что и эту задачу решили, - сказал боцман.

Осветив рулевую, вошли второй и начальник рации.

- Все в сборе, - сказал второй, - можно начинать совещание. Я получил

указание следовать на Сахалин, в Корсаков и сдать там этих орлов. Где

они,

кстати?

- Трое связаны и закрыты в кладовой прачечной, а четвертый на крыле

лежит, - ответил боцман.

- Насчет четвертого знаю, а почему именно в кладовой прачечной?

- Так в ней же по проекту камера-карцер и все приспособлено для этого, -

ответил стармех, - у меня была возможность узнать об этом, когда три года

назад везли преступника.

- Понятно. Как они, сильно помяты? - спросил второй.

- Да нет, от неожиданности даже про оружие забыли, да и поукачивались

напрочь! Правда, ребята чуток приложились, конечно. Так, для острастки,

чтобы не повадно было, – ответил боцман и даже в темноте, по его тону

чувствовалось, что он довольно улыбается.

- Так что, собирать экипаж будем или завтра? – спросил комиссар.

- Думаю, что это тот случай, когда на нас не обидятся за беспокойство

среди

ночи.

Дверь штурманской открылась, и вошел второй радист с метеокартой. Все

переместились туда, под свет лампы над штурманским столом. Мощный

тропический циклон цеплял нас довольно серьезно. Прятаться было поздно

– мы не успели бы дойти до ближайшего острова.

- Будем штормовать, - сказал второй, - держаться носом против волны. Если

начнет сильно бить – сбавим обороты. Иваныч, я схожу кофейку хлебну и

поднимусь, сменю тебя.

- Понял, - ответил я, почему-то только после этих слов ощутив усталость,

которая буквально валила меня с ног.

Резко загудел телефон. Второй взял трубку.

- Слушаю. Ну и что же, что кричат. Мы их не приглашали. Дайте им ведро и

воды, пусть пьют и… Как, соленая? Понял… Хорошо, сейчас разберемся.

- Бунтуют? – спросил комиссар.

- В системе пресной воды забортная, соленая, - ответил второй, - расход у

нас идет из форпика …

- Значит водотечность в танке, - мгновенно среагировал я, представив себе

мысленно схему танков, висящую в коридоре, недалеко от моей каюты.

Форпик – самый, что ни на есть, носовой танк.

- Точно. А мы уж думали успокоиться и отдохнуть. Вот и новая вводная

подоспела… Вызывай стармеха и боцмана.

- Понял.

- Что на этот раз? - с порога спросил стармех, пропуская вперед боцмана.

- Водотечность, - ответил второй, - в форпике забортная вода.

- А в трюмах как? - спросил боцман.

- Вот сейчас и будем выяснять, как в трюмах, - ответил второй, - Дедушка,

спускайтесь в машину и попробуйте выкатать воду из льял всех трюмов по

очереди. Степаныч, все льяльные колодцы в трюмах почистили после

выгрузки?

- Ну да, плотник все колодцы прошел, приемные сетки почистил. Все сухие

были.

- Тогда начнем.

- Мостик машине, - раздался минут через пятнадцать голос стармеха в

динамике.

- Слушаю, - взяв микрофон, ответил я.

- Льяла первого трюма чистые и сухие. Насос сорвал через пару минут. Во

втором трюме правый колодец забит. Из левого минут десять качаем, не

срывает.

- Та-ак, в трюме вода. Нужно смотреть, что там… Если не очистим колодец,

одним можем не справится. Степаныч, кого пошлешь? – спросил второй,

обращась к боцману.

- Сам пойду. Возьму плотника – его это дела.

- Добро, Степаныч. Только осторожнее, прошу тебя! И так достаточно всего

уже напроисходило, чтобы еще что-то… Возьмите фонари. Если что –

сигнальте! Мы включим громкую трансляцию на палубу и ответим голосом.

- Не волнуйся, все будет хорошо, - ответил боцман.

- Будете готовы – позвоните, - сказал второй вдогонку боцману и добавил,

обращаясь ко мне, - Иваныч, включи палубное освещение, посмотрим как

волна идет.

Волны в свете палубных прожектов казались просто огромными. Метров

семь - восемь, не меньше. Словно поплавок, судно то взлетало на гребень,

то глубоко проваливалось меж двух валов, черпая массы воды носом. Вода

стеной падала на палубу и пенным потоком горной реки неслась по ней,

готовая сокрушить на своем пути все, что ослабло или плохо закреплено.

Время от времени судно кренилось, и тогда масса воды перехлестывала

через фальшборт, мгновенно заполняя пространство между

полутораметровым стальным фальшбортом и такими же по высоте

комингсами трюмных люков. О том, что будет с человеком, попавшим в этот

водоворот, страшно было даже подумать. Боцману с плотником предстояло

идти именно туда, на палубу.

- Иваныч, скажи стармеху, чтобы еще оборотов пять сбавил. Может, чуток

поменьше будет заливать.

- Есть, пять оборотов сбавить.

Вглядываюсь в зеленый луч радара, бегающий по кругу из центра круглого

экрана, но ничего кроме засветки от волн и низких туч не вижу. Судов нет.

До островов далеко – радар не достанет, да и нет смысла прижиматься в

такую погоду к скалистым, опасным островам.

На тамбучину между вторым и третьим трюмом упало пятно света фонаря.

Через мокрый, засоленный иллюминатор вглядываемся вниз. Видно было,

как в промежутках между двумя волнами один запрыгнул с палубы на люк

третьего трюма, за ним - второй. Быстро перебежали к тамбучине,

забрались на нее и спустились на второй трюм. Все понятно – идут по

центру, чтобы не попасть под волну с борта. Главное и самое сложное будет

– попасть в тамбучину между первым и вторым трюмами. Дверь во входной

тамбур располагалась в самой опасной зоне. С волнением наблюдали, как

они быстро выскочили к двери и кувалдами выбивали деревянные клинья,

которыми заклинены задрайки на стальной двери. Судно глубоко нырнуло и

все во мне сжалось – успеют ли…

Успели! Юркнув в пространство между тамбучиной и комингсом трюма, они

переждали поток и вновь выскочили с кувалдами. Через несколько секунд

дверь распахнулась. Боцман нырнул в нее, а плотник что-то замешкался.

Судно в очередной раз зарылось носом. Плотник захлопнул дверь и одним

рывком, уже по колено в пенной воде, бросился за тамбучину. Как только

вода схлынула, он снова метнулся к двери, открыл, быстро вошел и

захлопнул ее за собой.

Минут через десять дверь снова приоткрылась, и оттуда морзянкой

заморгал

фонарь. Читаем вслух

- «О», «К».

- Вот и славно, - сказал второй, - ответь им и скажи деду, чтобы

попробовали покатать из первого трюма. И скажи, пусть перейдут на расход

пресной воды из кормовых танков.

Минут через пять из машины сообщили, что из обоих колодцев взяли

нормально и насосы сорвали. Теперь стало понятно, что трюм сухой,

водотечности в нем нет. Тем временем, боцман с плотником начали

обратный путь, вышли из тамбучины и стали забивать клинья в задрайки.

Если бы я не знал, что вода обладает такой силой, что легко открывает эти

задрайки, то подумал бы, что рискуют они зря. Быстро забив парочку, они

метнулись к комингсу, успев увернуться от очередной стены воды. Затем,

перебежав через второй и третий трюма, замерли, прежде чем спрыгнуть

вниз, на палубу. Переждав, когда схлынет поток, несущийся с бака,

плотник спрыгнул вниз. Он не успел сделать и шаг, когда судно,

накренившись на этот борт, вдруг зачерпнуло бортом, и мощная порция

воды обрушилась туда, где он стоял. Когда вода схлынула, плотника не

было видно. Боцман спрыгнул вниз и кинулся под трап. С мостика не было

понятно, что там происходит, но мы увидели, как сверху, с палубы туда же

метнулись еще две фигуры. Через какие-то секунды наверх по трапу

подняли плотника. Я позвонил доктору, чтобы он подошел туда, вниз.

- Выруби палубное освещение. Я вниз, - сказал второй, выходя из рубки.

Вернулся он минут через десять

- Как плотник, - спросил я?

- Нормально. Ногу вывихнул, да синяк на все плечо. До свадьбы заживет!

Ладно, Иваныч, иди отдыхай. Как проснешься – сменишь меня.

- Понял. Журнал утром запишу. Спокойной вахты!

- Спасибо, отдыхай.

Проснулся около десяти утра и сменил второго. Слева виднелся еле

различимый силуэт острова. Мы входили в Охотское море. Волны стали уже

не такими крутыми, но все еще большими. Это была уже скорее зыбь -

очень пологая волна. Тучи неслись все так же низко, темными рваными

клочьями, однако чувствовалось, что солнце где-то рядом и вот-вот на небе

появятся просветы.

На следующий день пришли в Корсаков. К нам сразу же подошел катер с

военными. Весь день шло разбирательство. Вызывали по одному в каюту

первого помощника, где следователи подолгу расспрашивали обо всем

случившемся. Почти весь экипаж высыпал на палубу возле трапа, когда

солдаты с автоматами выводили захватчиков. Вид их был жалок…

По радио, еще до подхода мы заказали водолазный осмотр, и вскоре

подошел серенький катерок. На корме у него расположилась как бы

вешалка для больших резиновых водолазных костюмов. С мостика

наблюдал

за одеванием водолаза. Вчетвером, крупные мужчины растянули костюм в

верхней части, и человек в теплом вязаном белье влез в него через

отверстие, сузившееся затем вокруг шеи. На голову ему надели большой

латунный шлем с небольшими круглыми иллюминаторами, болтами

соединили его в одно целое с костюмом и стали надевать грузы – большие

свинцовые бляшки на ремнях. На ноги также надели массивные свинцовые

башмаки. На палубе катера запустили компрессор, который и будет по

шлангам подавать ему воздух.

Вскоре водолаз спустился по трапу на корме катера в воду. За ним тянулся

шланг и тонкий сигнальный конец. На поверхности воды время от времени

всплывали большие пузыри. Катер перетягивали вдоль борта по мере

продвижения водолаза от носа к корме. Часа через три старшина катера

принес на мост акт осмотра. Оказалось, что в форпике есть вмятина, а в ней

- пробоина примерно со спичечный коробок. Собрались на мосту. После

небольшого обсуждения, приняли решение – поставить цементный ящик.

Для этого на следующий день решили провести учение по борьбе за

живучесть.

Вечер был тихий. Мерно, практически незаметно шумел вспомогательный

двигатель в машинном отделении, давая свет и все остальные удобства.

Второй позвонил на мост и сказал, чтобы я спустился к нему. Стукнув,

вхожу. На столе - коньяк, две рюмки и большая тарелка с нарезкой.

- Садись, Иваныч. Давай выпьем по стопочке.

- Давай. Наверное, мы уже заработали с тобой это!

- За что выпьем?

- Давай за капитана.

- И за старпома.

Выпив, долго молчали, а потом пошла спокойная, плавная беседа двух

мужиков за бутылочкой хорошего напитка. Как-то потихоньку, шаг за

шагом мы обсудили все, что случилось в этом рейсе, и напряжение

помаленьку спало, отпустило. Вскоре, однако, сказался недосып и

переживания прошедших дней. Мы оба ощутили почти непреодолимое

желание уснуть и по возможности надолго.

- Все, Иваныч, -сказал второй, - иди отдыхай, а я пойду на мостик, в

штурманской на диванчике вздремну. Матрос есть на вахте?

- Да, конечно.

- Вот и хорошо. Давай, спокойной тебе ночи. Завтра шебутной день будет.

Затем случилось то, что случилось. Я стоял перед дверью с табличкой

«Буфетчица»… Какое-то время колебался – постучать или нет? И все-таки,

я

должен был это сделать, потому что не мог иначе. Протянул руку к двери,

но в это мгновение она сама открылась. Рука моя повисла в воздухе.

- Здравствуй, Алешечка. Я ждала тебя.

- Но ты…

- Не говори ничего. Все знаю. Просто входи.

На столе стояли два бокала и бутылка вина.

- Лида, ты знаешь...

- Ш-ш, - сказала она, прикрыв мои губы кончиками прохладных, пахнущих

чем-то сладким пальцами, - я все знаю. Ничего не надо говорить. Просто

налей вино в бокалы и забудь обо всем на свете. Никого и ничего нет.

Только ты и я.

И вновь было колдовство, наваждение и страсть, действительно

заставившие забыть обо всем на свете, кроме этого чувственного

водоворота, в котором плавились и сгорали все волнения и тревоги

прошедших дней. Жар ее тела долго не мог уравнять жар моего, а когда это

произошло, провалился в мягкий, теплый и уютный сон.

Когда проснулся, она была уже одета и сидела на диванчике, не отрываясь

глядя на меня. Сладко потянувшись, улыбнулся ей.

- Привет, Лидушка! Сколько я проспал?

- Привет, Алешечка. Не так уж и много, сейчас всего лишь пять утра.

Вставай, одевайся. Самое время нам поговорить немножко.

- Хорошо, я быстро.

- Не торопись, не уйду никуда.

Минут через пять-семь, умыт и одет, сел рядом.

- Сядь, Алеша и налей в бокалы.

- Ты такая серьезная…

- Да. И хочу серьезные слова тебе сказать, мой милый дружочек.

- Ты меня пугаешь.

- Нет, все хорошо. Просто, иногда нужно, чтоб слов не было вообще, а

иногда без них не обойтись.

- Хорошо, хорошо. Разве я против? За что мы выпьем в пять утра?

- А выпьем мы с тобой, Алешечка, за нашу последнюю с тобой ночь.

- Ты хочешь сказать…

- Да, хочу сказать, что эта ночь была последней. По приходу во

Владивосток

я спишусь с судна и уволюсь из пароходства. Моя не очень долгая морская

жизнь на этом закончится.

- А что ты будешь делать на берегу, куда хочешь поехать?

- Мне бы не хотелось об этом говорить, мой хороший.

- А почему? Разве мы совсем чужие? И вообще, ты не хочешь услыхать мое

мнение обо всем этом?

- Твое мнение понятно. Больше того - я знаю, что именно ты сейчас хочешь

мне сказать и отвечу тебе. Нет, Алешечка… не будет этого. Не буду я твоей

никогда, останусь навсегда только в твоих мечтах и обещаю тебе, что очень

скоро ты начнешь сомневаться, была ли я на самом деле в твоей жизни. А

и

была, и не была. Первое - для того, чтобы ты хорошо знал, чего ты хочешь,

а второе - потому, что не хочу и никогда не буду мешать тебе, поскольку

знаю - не я тебе нужна. Очень скоро ты встретишь свою женщину, и она

будет чуточку мной. Ты будешь в ней узнавать какие-то мои черточки, но

это буду не я, это будет она, твоя любовь. Другая. Не такая сумасшедшая и

горячая, но ровная и надежная. Ты будешь счастлив с ней, потому что она

даст тебе все, что ты ждешь от любимой женщины. Я тоже буду очень часто

вспоминать тебя, мою такую сладкую, запретную и потому очень короткую

любовь. И еще, я буду счастлива тем, что заронила в тебя зернышко,

которое уже прорастает и очень скоро окончательно сделает тебя

настоящим мужчиной – счастьем для женщины. Для той, единственной,

твоей.

- Лида… Но все-таки, что будет с тобой? Я хочу это знать.

- Хорошо, отвечу тебе. По приходу уеду домой, на родину. Там у меня есть

маленькая дочь. Она сейчас живет с моей мамой, но я не хочу больше жить

вдали от нее.

- И ты будешь там одна?

- Нет, я не буду одна. Со мной всегда будешь ты, будут и другие настоящие

мужчины, которые любили меня и которых любила я. То, что было дано мне

здесь, на море, дается не каждой женщине, и я счастлива тем, что у меня

все это было. Мне хватит этой любви на всю мою жизнь. Не сомневайся в

этом и не переживай. Живи своей жизнью и помни меня. Это все, что я у

тебя прошу, мой сладкий мальчик.

- Я не очень понимаю тебя.

- И не надо понимать. Просто поверь мне.

- Все это не укладывается в голове… Не хочу все это понимать, но разве я

могу силой заставить тебя остаться со мной?

- Вот и умничка. Я рада, что ты это знаешь и еще раз подтвердил,

что не случайно тогда сразу тебя увидела и выбрала. Ты – чудо на моем

пути. Все понимаешь.

- Да уж… Чудо в перьях!

- Лёшечка, милый, улыбнись! Я хочу, чтобы ты знал, что до самого прихода

я буду смотреть на тебя и запоминать каждое мгновение, каждый твой

взгляд. Так что, больше улыбайся, и это будет счастьем для меня! А сейчас

мы выпьем это вино, и ты уйдешь. Спокойно уйдешь, мой хороший, и пусть

тебя никогда ничто не мучает и не тревожит на этот счет.

- Ты меня поцелуешь? - спросил я, ставя бокал на стол.

- Нет. Иди, прошу тебя!

- Да. Ухожу. Я люблю тебя. Ты - лучшая в моей жизни ведьма.

Второй не удивился, увидев меня так рано на мостике. Отставив стакан с

чаем, он кивнул в ответ на мое приветствие и показал на чайник. Молча

отхлебывая крепкий чай, долго сидели на диване. Я был благодарен ему за

то, что он ни о чем не спрашивал.

Утром закипела нормальная работа. Все занимались своим делом. Судно

готовилось к следующему переходу. Что-то красилось, что-то

выправлялось.

Сыграли тревогу по борьбе за живучесть и заделке пробоины. Завели под

днище аварийный пластырь и обтянули его с помощью грузовых лебедок.

Теперь осталось откатать воду из форпика и заделать пробоину. Внутри, в

форпике на пробоину поставили цементный ящик – деревянную

конструкцию на упорах, в которую залили специальный гидротехнический

цемент, встающий намертво за считанные часы и не боящийся воды.

Теперь до докового ремонта, когда эту часть обшивки вырежут и заменят на

новую, он будет надежно держать воду.

Закончив с пробоиной, снова занялись обычными судовыми работами.

Теперь стояли в ожидании капитана-наставника, который должен был

прилететь из Владивостока. Часов в семь вечера к борту подошел катер, на

носу которого стоял знакомый мне по оформлению на работу капитан-

наставник. Поднявшись на борт, он прошел за мной в лоцманскую каюту,

поставил свой чемоданчик и внимательно посмотрел на меня.

- Занимайтесь своими делами, все сам увижу, - сказал он и неожиданно

улыбнулся.

- Понял, - ответил я и пошел на мост.

- Ну что же, сам так сам, - сказал второй, выслушав мой доклад, - переводи

машину в постоянную готовность, проворачивай двигатель, руль и вызывай

боцмана на бак, снимаемся через пятнадцать минут. Пойду пока с

наставником познакомлюсь, да кофейку заодно выпью. Все будет готово и

останется пара смычек каната – зови.

- Понял, останется две в клюзе - позвоню.

 

Глава восьмая. Свобода

 

Во Владивосток пришли рано утром. Нас с ходу поставили под погрузку

леса. Вдоль всего причала, в несколько рядов стояли вагоны с лесом –

толстыми и тонкими бревнами по четыре, шесть и восемь метров длиной.

Вместе с боцманом и палубной командой, прямо со швартовки заступил на

вахту и начал заниматься подготовкой трюмов к грузовым работам, а второй

в это время готовился к «обороне». На причале стояли люди - человек пять

в морской форме и в строгих костюмах с галстуками…

Я был у первого, носового трюма, куда уже спустились грузчики и вот-вот

должен был пойти первый строп, когда раздался громкий свист и

вахтенный у трапа знаками стал показывать мне, что меня зовут наверх, к

капитану. Как был, в телогрейке и с белой каской на голове, поднялся

наверх.

- Здравствуйте, Алексей Иванович, - сказал один из этих людей, - я

заместитель начальника пароходства и мне поручено заниматься

расследованием и устранением последствий всего происшедшего на судне в

этом рейсе.

- Добрый день. Мне очень приятно, - почему-то сказал я, вместо того,

чтобы представиться, чем вызвал откровенные улыбки всех, кто был в

каюте капитана.

- И мне приятно, что вам приятно! - улыбаясь неожиданно приятной

улыбкой, ответил он, - Насколько я понимаю, перед нами третий

помощник?

- Да, вахтенный третий помощник.

- Итак, - вставая, начал он торжественным голосом, - товарищ вахтенный

третий помощник, я имею поручение от начальника пароходства объявить

вам благодарность за проявленные в сложных условиях самоотверженность

и профессионализм. Сам он не может это сделать, так как находится в

командировке.

С этими словами он протянул мне руку. Я также протянул руку и еле

сдержался, чтобы не крикнуть курсантское «Cлужу Советскому Союзу!»

- А теперь, - продолжил он, - я с удовольствием довожу до вашего сведения

приказ о досрочном, без сдачи аттестации, переводе вас на должность

второго помощника капитана. Для этого вы будете должны списаться с

судна, пройти специальные курсы и оформить все положенные документы.

После этого отдел кадров направит вас на другое судно. Человек на замену

вам уже готов и полагаю, он вскоре подойдет.

- Благодарю… - все так же растерянно ответил я, видя, как второй, широко

улыбаясь, кивает мне головой.

- А сейчас занимайтесь своими делами. Вас позовут, если в этом будет

необходимость.

Ошеломленный всем услышанным, вышел из каюты капитана и пошел на

палубу.

- Ты чего, Иваныч, как зомби бродишь? –раздался голос боцмана.

- Да вот…Списывают меня, Степаныч.

- Как так, это за что же? Не-ет, это не дело. Экипаж свое слово скажет…

- Успокойся, Степаныч, все хорошо! Повышают меня, вторым делают

досрочно и без аттестации! Только курсы пройду те, что для второго нужны.

- А, ну тогда все хорошо, поздравляю, Иваныч! К нам вернешься или нет?

- Скорее всего, нет. На другое судно направят.

- Вот и ладно. Хорошо все это, правильно!

Ближе к обеду пришла замена - знакомый мне парень, окончивший

училище в прошлом году. Передавать было особенно-то и нечего. Карты в

порядке. Оставалось только вместе с ним отстоять вахту и дождаться

отхода.

Обычная стояночная суета – прием топлива, снабжения, продуктов. К

вечеру все поутихло. Сменщик мой никуда не торопился – дом его в другом

городе и идти особо некуда. Воспользовавшись этим, второй поставил его

на вахту, а меня пригласил к себе.

Что могут делать два мужика, которые только что закончили трудное дело,

причем сделали его хорошо, и это было оценено начальством? Конечно

же, мы сидели в каюте за бутылочкой великолепного «Арарата» из только

сегодня полученных «представительских» запасов. Вспоминали все - реку с

Серегой, старпома и капитана. Помянули как следует. И честное слово,

даже слезы навернулись на глаза, когда мы оба вдруг окончательно

осознали, что их нет и никогда уже не будет! Глядя в покрасневшие глаза

второго, я подумал, что хорошо, что не только у меня такая слабость.

Выйдя от второго, пошел к ней… Знал, что не должен этого делать, но шел,

потому что не мог не идти.

Каюта была заперта. На мой стук никто не отвечал. Спустился в кают-

компанию, но и там ее не оказалось. Спать не мог, пошел на палубу. У

трапа был только вахтенный матрос, Синичкин. Я уже знал, что он

представлен к награде и поздравил его.

- И тебя, Иваныч, тоже поздравляю! Так, глядишь, скоро и капитаном

будешь!

- Да уж, капитаном… - буркнул я, закуривая.

- Что не спишь, а? Время-то позднее, Третий час уже.

- Да так… не спится что-то.

- Понимаю. Столько всего за один рейс.

- Ага…

- Да ладно тебе, Иваныч! Понимаю я все. Ушла она вчера, с вещами. Я сам

помог ей донести до машины. Замена ей приехала. Она быстренько дела

передала и обе уехали.

- Ты о чем? – попытался сделать удивленный вид, но, встретив серьезный

взгляд Синичкина, опустил глаза.

- Да о том же все. Это же пароход. Нигде не спрячешься, Иваныч. Здесь,

как

в аквариуме, все все видят и понимают. Хорошая она баба… Вон, как за

мастером ухаживала, да убивалась потом. Не каждая жена так будет.

Известие было неожиданным и произвело на меня очень сильное

впечатление. Ушла и даже не попрощалась… Было очень, почти до слез

обидно, а на душе стало холодно и пусто. Вздохнув, хлопнул по плечу

Синичкина и пошел к себе. Диван давно уже ждал меня, и испытанный уже

не раз способ заснуть был спасением. Под телогрейкой было тепло, уютно и

все лишнее сразу же ушло, растворилось.

Утром приехал новый капитан. Немногословный, он собрал всех бывших на

борту командиров, представился и без каких-либо прелюдий предложил

всем доложить о том, что происходит на судне. Выслушав доклады сказал,

что рекомендацию в старшие помощники второму дал начальник службы

мореплавания, но в этот рейс он пойдет вторым, а по приходу его ждет

замена. Затем он предложил всем продолжить исполнение своих

обязанностей.

- А вам, Алексей Иванович, - капитан вдогонку обратился к ко мне, - завтра

утром надлежит быть в службе. Сегодня, до окончания рабочего дня

доложите мне о передаче дел и - свободны.

Вечером была встреча с родителями. Какое же это ни с чем не сравнимое

блаженство – после судна, после всех тревог, волнений, всевозможных

обязанностей и ответственностей оказаться там, где ты – всего лишь

ребенок! Это место – одно единственное на всем белом свете, и находится

оно в родительском доме. При этом совсем не важно, сколько тебе лет и

каких ты достиг высот, а может быть и наоборот, глубин своего падения.

Важно одно – ты пришел. Тебя здесь ждут всегда, ждали и в тот раз.

Смешная деталь, но долгие годы, поднимая стопочку в родительском доме,

подсознательно, на долю секунды я сверялся с кем-то внутри себя – а

можно ли при родителях?

Ни о чем таком я не думал тогда всерьез. Не мог думать, потому что

родители были живы и здоровы. Все было обычно и нормально, и не было

никаких сомнений, что так будет всегда. Не терзали меня мучения от

понимания того, что слишком редко звоню, слишком мало общаюсь. Мне

просто было хорошо, спокойно и уютно в этом доме. Спокойное ворчание

отца, суета матери, старающейся угодить редко заглядывающему домой

сыну. Все это было тем драгоценным, что уравновешивало все суеты и

невзгоды, залечивало царапины и раны, полученные где-то вдалеке, но

забывалось в тот же миг, когда выходил из дома, окунаясь в иной, внешний

мир, чтобы вспоминать о родителях редко, от случая к случаю. Стыдно, но

это так.

Трудно было сразу перестроиться и осознать, что не нужно больше идти на

вахту. Вазы и горшки с цветами, стоящие на окнах и на столе, не упадут во

время качки, потому что здесь ее не бывает. Не отошедший еще от судна

взгляд постоянно фиксировал «непорядки» в доме - неготовность всего к

плаванию в штормовых условиях! Это проходит довольно быстро, но что-то

остается. Как остается на всю жизнь недоверие и нелюбовь к тишине. Если

для береговых людей тишина является признаком спокойствия и порядка,

то на море она – зловещий знак беды, говорящий о том, что встал главный

двигатель и вспомогательные, генераторы. Такая тишина – всегда признак

аварии, и поэтому у моряков дома и на работе обычно тихо звучит радио

или телевизор.

Спалось в ту ночь как-то особенно сладко, но утром неумолимый звонок

будильника поднял меня и маму, которая тут же засуетилась на кухне,

готовя завтрак.

Три дня пролетели в непрерывном вихре - двери, лица, вопросы, ответы,

подписи, анкеты. Очутившись в аудитории своего родного училища, на

курсах по коммерческой работе и грузовым документам, внезапно вспомнил

о ней. Где она, что с ней, почему я ничего не узнал о ней в кадрах? Эти и

множество других вопросов внезапно встали передо мной, заставив

внутренне покраснеть от стыда. Забыл! Просто – напросто забыл о ней! Это

было настолько мучительно, что на ближайшем перерыве, рискуя нажить

неприятности, быстро собрал свои тетрадки и помчался на автобусную

остановку.

В кадрах долго не хотели ничего говорить, ссылаясь на

конфиденциальность информации, но потом пожилой инспектор сжалился

и сказал, что Лида уволилась. Где она теперь, он не знает. Знает только,

что

жила в «бичхолле», как моряки называли между собой пароходскую

межрейсовую гостиницу. Ринулся туда, благо она была рядом, за углом.

- Выехала сегодня утром, - сказала мне администратор, - на поезд очень

спешила.

- Какой поезд, куда?

Никто ничего не знал. Подруг у нее не было. На душе тяжело, горько,

холодно и пусто. На вокзале узнал, что сегодня ушел только один поезд –

на Москву. Сколько у него по пути остановок – не сосчитать. Я стоял

посреди большого, с высокими расписными сводами зала, совершенно не

зная, что делать и куда бежать.

Курсантом, сотни раз доводилось пробегать по этому залу. Возвращаясь

поздно вечером из увольнения, забегал обычно в привокзальный буфет с

его примитивным ассортиментом, чтобы съесть абсолютно великолепный,

свежайший молочный коржик за одиннадцать копеек и запить его очень

странным на вкус и цвет напитком под гордым названием «кофе с молоком»

на ценнике. Тогда я проносился через этот зал, даже не удосужившись

разглядеть нарисованное на высоком сводчатом потолке панно. Помню

только, что это были дебильно - счастливые пионеры с горнами, военные с

винтовками и серьезные скуластые люди с флагами, пристально

всматривающиеся во что-то на горизонте.

Горечь от случившегося переполняла меня. Очень хотелось кого-нибудь

обвинить, но выходило, что виноват только кто-то из нас двоих - она или я.

Она не могла быть виновной, потому что прямо сказала мне, что намерена

делать и сделала это, а у меня были возможности что-то сделать и было на

то время, но не сделал я ничего. С другой же стороны, нашел бы ее… И что

дальше? Нет, это трусость. Все равно, нужно было найти.

Все эти мысли перемешались каким-то странным образом в голове, и чем

больше я чувствовал себя виновным, тем почему-то легче мне становилось.

Не знаю, как это получилось, но тяжесть ситуации родила другое ощущение

– чувство свободы! И эта свобода не была свободой от человека, от

отношений с ним. Это было ощущение свободы после принятого решения!

Решение это сформировалось само по себе – нужно жить! Я понял, что

сейчас ничего с этим не нужно делать. Надо просто жить и пусть все будет

так, как будет! Если нам суждено встретиться вновь, мы встретимся, а если

нет - все будет так, как она и сказала.

С этим я и направился в сторону буфета, чтобы закрепить там эту мысль

положительным импульсом в виде молочного коржика с «напитком имени

кофе с молоком».

Дни мелькали один за другим. Целый месяц, с утра до вечера шли занятия.

Как только курсы закончились, началось хождение по кабинетам и

получение всяческих инструктажей. Последний рубеж – отдел кадров.

Геннадий Иванович, инспектор по штурманам, критически оглядел с ног до

головы меня, одетого во все еще новенькую форму с новенькими же

погонами второго помощника.

- Так… Полюбуйся на героя! Чист и свеж, как молодой редис и незатейлив,

как грабли! – громко продекламировал он, обращаясь к сидящему за столом

напротив инспектору по радистам.

Я знал уже эту его привычку сыпать прибаутками и поэтому спокойно

парировал выпад.

- И стоит здесь, перед вами, словно пень на стадионе, в ожидании своей

участи.

- Ага, понял! Сработаемся! Садись, дорогой, говорить будем. Так вот, быть

тебе «золотым копытцем», а если по-простому, по-сермяжному –

рассыльным побегаешь чуток. Нет для тебя работы пока.

- Ну вот…

- Э, дорогой, не кручинься! Зато первый же хороший пароход будет твой.

Обещаю! Мало того, по секрету скажу - дал торжественное обещание

высокому начальству посадить тебя на хорошее судно за великие заслуги!

- Есть, понял, - уже более веселым тоном сказал я.

- Вот и ладненько. Вот тебе конверт, адрес на нем. Отвезешь и свободен.

Утром – как штык, к восьми быть у двери этого славного кабинета! И чего

ждем? Вперед и с песней!

Утром, на третий день довольно странной жизни, которая состояла из

одного – двух конвертов и долгого ничегонеделанья в кабинете или в холле

первого этажа отдела кадров, все изменилось. Геннадий Иванович, в

очередной раз пробегая мимо, резко остановился и вперил свой взгляд в

меня.

- И почему это, скажи на милость, мы сидим? Там пароход слезами

горючими весь уже изошелся, его дожидаючи, а он, видите ли,

прохлаждается и высиживает тут чего-то!

- Так я…

- На этом будем считать, - прервал меня инспектор, - что диспут наш

закончен и прошел он с большим успехом. Направление твое лежит на моем

столе. Хватай его в зубы и бегом в службу мореплавания и коммерческий

отдел, на утверждение! Завтра в четырнадцать часов, со всеми вещами,

быть на «Феликсе Дзержинском», у пассажирского помощника. Все

пассажирские документы на тебя будут у него. Между прочим, судно

отходит от морвокзала славного города Находка назначением на не менее

славный японский порт Иокогама. Твое судно туда как раз и подойдет. Так

что, путь твой- в Находку.

- В Находку?! – переспросил я, - А како….

- Нет, ну вы посмотрите на него, люди добрые! Лети, говорю тебе, я ведь и

передумать могу! По пути все сам прочтешь в направлении. Тебе еще

загранпаспорт прописывать по судну, да в бухгалтерию попасть нужно, за

командировочными.

В семнадцать часов следующего дня пассажирский теплоход «Феликс

Дзержинский» вышел на створы, набрал ход и направился на выход из

залива Находка, еще недавно бывшего заливом Америка. Пассажиров было

не очень много. В-основном это были японцы, но попадались и наши.

Туристов в Японию в то время не было, и все это был чиновно -

командировочный люд, да всевозможные делегации.

Меня поселили в маленькой каютке на корме. Без малого трое суток я или

спал, или бродил по палубе, наслаждаясь теплой, маловетреной погодой.

Почти непреодолимо, физически тянуло подняться на мостик, но не

поддался желанию, поскольку понимал, что меня там никто не ждет. Для

них я - точно такой же пассажир, как и все остальные. Это было очень

странно и дико – я на судне, оно на ходу, а не нужен ни на баке, ни на

мостике! Тогда я и понял, что вряд ли смогу когда-нибудь путешествовать

пассажиром на судне.

Японию всегда узнаю по запаху. Ни у одной страны нет такого запаха. Уже

на подходе, миль за пятнадцать появляется этот странный, сладковато-

гнилостный запах. Кто имел дело c таким удобрением, как рыбная мука или

«тук», сразу поймет - Япония пахнет именно им!

Через пару суток, проснувшись ранним утром, выглянул в иллюминатор.

Совсем рядом светил ярким белым огнем маяк. Мы входили в Токийский

залив. Сказывалось волнение перед вступлением в новую должность - спать

больше не хотелось. Привел себя в порядок и вышел на палубу. По всему

горизонту - огни. Суда шли навстречу, попутно, пересекающими курсами.

Большие, маленькие, огромные, как в броуновском движении, они были

всюду. Представил себе, какая напряженная обстановка сейчас на мосту и

вновь подавил навязчивое желание подняться и предложить свои услуги.

Рассвело. После завтрака вышел на палубу. Впереди по курсу виднелись

очертания берега. Понемногу проясняясь, они превращаясь в

индустриальный пейзаж. Трубы, большие сооружения, огромные

«грибницы» баков нефтехранилищ все четче и четче вырисовывались в

дымке. Сбавив ход до самого малого, подходили к большому волнолому с

маячками на его оконечностях, которые еще не поняли, что уже рассвело и

продолжали моргать красным и зеленым. От него к нам уже бежал

маленький катерок с лоцманским флагом на мачте. Сухонький, пожилой

японец с сумкой на ремешке через плечо поднялся с легкого катерка по

штормтрапу, низко поклонился встречающим его штурману и матросу, и

семенящей походкой побежал к входу в надстройку.

Вскоре судно задрожало - дали ход. Волнолом пронесся, мы быстро шли

мимо судов, стоящих на якоре. В лучах яркого утреннего солнца было

видно, что берег весь изрезан на узкие и широкие щели, по обе стороны

которых у причалов стояли суда. Впереди виднелись два буксира. Они явно

ждали нас. Не сбавляя хода приблизились, и буксиры, выдав вспененные

водовороты за кормой, лихо рванули за нами, пристраиваясь на ходу к

борту. Матросы, уже вышедшие на швартовку, приняли с буксиров толстые

плетеные концы и уложили петли на конце, называемые странным словом

«гаша», на кнехты.

Постепенно сбавили ход и оказались напротив щели, на одной стороне

которой высились большие склады и стояли два судна, а на другой сверкал

сталью и стеклом огромный морской вокзал. Медленно, осторожно мы

подкрадывались к нему. Поравнявшись, остановились. Двигатели замолкли.

Буксиры тут же стали толкать нас к причалу. Чем ближе подходили к

морскому вокзалу, тем больше становилось ясно, какое наше судно

маленькое по сравнению с ним и какие лайнеры здесь швартуются.

Большие портальные выдвижные рукава - трапы предназначались совсем

не для нашего маленького судна. Они оказались на уровне нашей трубы. На

причале для нас приготовили совсем другой, небольшой трап.

Как только прижались к причалу, оборудованному большими резиновыми

отбойниками , в открытый лацпорт подали трап-сходню. По нему

поднялись власти – несколько офицеров в синей форменной одежде и

парочка гражданских. Минут через десять к трапу подъехали большие

сверкающие автобусы, и пассажиры начали спускаться, усаживаясь в них.

На корме открыли другой лацпорт, и там началась выгрузка пассажирского

багажа на специальные тележки.

- Вот вы где, - раздалось за спиной. Я обернулся – это был четвертый

помощник.

- Поднимитесь к капитану. Там агент и у него есть информация для вас.

- Прошу разрешения, - постучал я в косяк открытой двери каюты капитана.

- Да, заходите. - приветствовал меня чуть полноватый капитан, - Это –

агент, мистер Мацуока. У него есть для вас информация.

- Драсбуйте, - с явным удовольствием произнес симпатичный японец лет

тридцати, подавая мне руку.

- Охаё гозаимас, - не преминул и я блеснуть своим японским.

- Хай! Охаё, - широко улыбаясь, ответил он, и я понял, что контакт

состоялся.

На этом мои познания в японском, а его в русском и закончились, разговор

продолжился в обычном порядке, на английском. Оказалось, что мое судно,

«Комсомолец Приморья» изменило ротацию, то есть очередность заходов в

порты, и будет оно в Иокогаме только через трое суток, а завтра к обеду

приходит в Кобе.

Мацуока - сан добавил, что у него есть дела в Кобе, и он готов отвезти меня

туда на своей машине, если я не буду возражать. Естественно, я не

возражал - прокатиться по Японии с ветерком было заманчиво! Выезд

назначили на полдень. Взяв паспорт моряка и остальные мои документы, он

уехал в город, оформлять в иммиграционной службе разрешение на мой

переезд в другой город. Примерно к семи часам вечера мы должны были

быть на месте.

Все новое ново только вначале. Уже через полчаса поездки все стало

обычным. И фанерные полицейские, стоящие на битком забитых машинами

улицах огромного города, и двухэтажные дороги-эстакады, летящие над

крышами домов, и аккуратные, красивые, словно игрушечные домики с

рисовыми полями вокруг, и фантастические спирали многоуровневых

развязок. Все это стало казаться нормальным и мало интересным. Время от

времени Мацуока рассказывал о том, что мы проезжали, и эта информация,

не задерживаясь в моем сознании, улетала в открытое боковое окно. Было

как-то спокойно, надежно и уютно на этой великолепной скоростной

дороге. Машина неслась, не качаясь и не трясясь. Скорости не

чувствовалось. Если бы не стрелка на спидометре, застывшая на отметке

120, можно было усомниться в том, что она столь высока. Единственное, к

чему я так и не привык – мы ехали по левой стороне! Да, в Японии, как и в

Англии, левостороннее движение.

Часа через два въехали в очередную деревушку, ничем не отличающуюся

от

множества других, и наша машина свернула на узкую улочку. Метров через

сто остановились возле небольшой, в японском стиле харчевни. О том, что

это именно она, говорили два больших, продолговатых красных фонаря с

черными иероглифами, висевших по бокам от входа, да витрина у входа с

муляжами - образцами того, чем здесь кормят. Из всего, что я увидел,

знакома мне была только лапша «Рамен». На нее я и показал. Мацуока

засмеялся и сказал, что почти все русские почему-то всегда на нее

показывают. Тогда я сказал ему в ответ, что отказываюсь от своего выбора

и полностью полагаюсь на его вкус. Он поклонился и поблагодарил за

оказываемую ему честь.

Когда мы сели, откуда-то беззвучно возник пожилой японец, вероятно

хозяин харчевни. Мацуока долго что-то говорил пожилому японцу, и тот

только кланялся и произносил обычное в Японии «хай». Когда хозяин

ушел, симпатичная японочка принесла пару бутылок пива, чайничек с

зеленым чаем, маленькие чашки и высокие стаканы. Поклонившись, она

улыбнулась и исчезла.

С удовольствием пил светлое, очень вкусное пиво, а Мацуока – зеленый

чай. Минут через пятнадцать на столе появилось большое блюдо с разной

снедью морского происхождения, пиалы с жидким супом бело-кораллового

цвета, рис и палочки. Посмотрев, как я взял палочки, он сказал пару слов

хозяину, стоящему в отдалении, и тот, улыбаясь, принес мне вилку. В

пиале была короткая фарфоровая ложечка странной формы, оказавшаяся

довольно удобной.

Обед был замечательный, и я понял, что до вечера точно доживу, а там –

посмотрим. В кармане у меня была пара тысяч иен, мои командировочные.

Дальнейший путь я добросовестно проспал. Просыпался пару раз по

требованию выпитого пива, и мы останавливались. Туалеты на трассе,

словно по волшебству, всегда находились как раз там, где они были нужны,

и все до единого в удручающе-однообразном, великолепном состоянии.

Долго ехали по таким же, как в Иокогаме, забитым машинами улочкам.

Припарковавшись в маленьком, примерно на четыре-пять машин дворике с

красиво обрезанным кустарником по периметру, вошли в небольшой

двухэтажный дом. Это была семейная гостиница. Хозяин и хозяйка,

улыбаясь и постоянно кланяясь, предложили нам сесть. Тут же на столе

появились две чашечки кофе. Мацуока подал им мои документы и что-то

объяснил на словах. Постоянно кивая, они выслушали, и хозяин подал

Мацуоке ключ с брелком.

Допив кофе, встали и по скрипучей деревянной лестнице поднялись на

второй этаж. Первая же дверь в узком коридорчике была наша. Номер

оказался вполне скромным - маленький душ с туалетом, большая кровать с

тумбочкой, встроенный шкаф и кресло у маленького журнального столика.

Я ожидал увидеть что-то иное, в японском стиле, но это была гостиничка

европейского типа.

Мацуока сказал, что мои вещи вряд ли мне понадобятся в номере, потому

что все, что мне необходимо, то есть туалетные принадлежности, халат,

тапочки в номере предусмотрены. Решили, что вещи останутся в его

машине. Уходя, он сообщил, что через час вернется, и мы поедем ужинать,

если я не возражаю. Я не возражал.

Через час спустился вниз и вышел во дворик. Мацуока был уже там, но

машина была другая. Из нее тут же выскочил и стал кланяться довольно

молодой японец.

- Мистер Асата-сан, ваш агент в Кобе, - представил его Мацуока.

Ресторанчик оказался небольшим, но довольно дорогим, если судить по

внутреннему убранству. Мы прошли вглубь полутемного зальчика с

несколькими столиками и барной стойкой. Людей было мало. Тихо играла

мелодичная японская музыка. Красивая, красного дерева лестница с

резными перилами вела вверх. Поднявшись по ней, оказались в довольно

большом помещении. Там нас приветствовала молодая японочка в ярком

кимоно. Пол покрывали мягкие циновки. Японцы разулись и прошли к

низкому столику в центре. Я последовал их примеру.

Под столом было углубление. Как потом объяснил Мацуока, это

традиционное японское устройство стола. В японских домах, сделанных из

деревянных каркасов, обтянутых либо бумагой, либо циновками, отопления

практически не было, поэтому угли из очага насыпались в жаровню и

ставились в углубление под столом. Скатерть со стола покрывала ноги

сидящих, и там, под столом становилось жарко.

На столе стали появляться блюда. Не буду описывать все, что там было, но

мне больше всего понравилось то, что называется «скияки». Наверняка,

существует множество рецептов этого традиционнейшего национального

японского блюда, но речь не об этом. Сам процесс просто завораживал!

Перед каждым из нас поставили маленькую, в половину тетрадного листа,

газовую плиточку с мелкой решеткой сверху. Плитки подключили тонкими

шлангами к краникам в центре стола. Пламя было небольшое и ровное по

всей площади под решеткой. Каждому поставили по красивой

прямоугольной тарелке с тонкими ломтиками мяса с прожилками. Оно явно

было подмариновано чем-то. Процесс состоял в том, что нужно было взять

палочками ломтик и положить его на решетку, через десять - пятнадцать

секунд перевернуть его и потом, не ожидая остывания, еще шипящим

отправить в рот! Все это запивалось вкуснейшим горячим саке, что

наливалось из маленьких глиняных кувшинчиков в глиняные же, чуть

больше наперстков, рюмочки. Всякие солености и маринованности на

блюдах только раздразнивали аппетит, а мясо было потрясающе вкусным!

Настроение – супер! Много говорили. Практически ни о чем. В гостиницу

вернулся к полночи. Завтра за мной приедут в полдень. Будет свободное

время до обеда.

-«Зачем оно мне?» – успел подумать, засыпая.

Проснулся поздно, но успел выпить чашечку кофе внизу. Ровно в полдень

машина Асаты въехала во дворик, и мы тут же поехали в порт. На мое

замечание о том, что мы ничего не сказали в гостинице, он ответил, что все

нужные формальности и условия были оговорены и выполнены вчера, и

больше никто никому ничего не должен.

Узнав, что я не сдал ключ, он взял его у меня и сказал, что завезет им его

позже, но и это не обязательно, так как у хозяев наверняка припасена не

одна копия ключей на этот случай.

Судно только подходило к причалу. Мы сидели в машине и наблюдали за

швартовкой, не выходя из нее,. Когда подали трап, к нему подъехали

власти. Мы тоже подъехали к трапу и Асата-сан подал мои документы

офицеру. Прочитав их, тот кивнул, сказал что-то другому офицеру и ступил

на трап. Следом пошли и мы.

Стандартное «разрешите войти, представиться и т.д.» заняло буквально

одну минуту.

- Алексей Иванович, - без вступлений, вернув мне мои документы, начал

говорить капитан, - времени у вас очень мало и поэтому сейчас зайдите к

старпому, сдайте ему документы и идите ко второму, начинайте принимать

дела. До Иокогамы, где он сойдет с борта, у вас есть возможность двое

суток днем и ночью задавать ему любые вопросы, а в дальнейшем вы

будете задавать их мне. Учитывая, что вам наверняка не захочется задавать

мне слишком много вопросов, постарайтесь побольше задавать их второму

помощнику.

- Я понял. Могу идти?

- Да, идите.

Кивнув на прощание Асате, вышел из каюты капитана и увидел знакомое

лицо. Он был третьим помощником, с которым я стоял вахту в позапрошлом

году, на преддипломной практике.

- Привет, студент! Никак, это ты меня будешь менять?

- Да, Николаич, буду!

- Ну, ты даешь! Это как ты успел меня догнать-то?

- Потом расскажу. Его величество, случай!

- Понятно… Ладно, потом расскажешь, а сейчас пошли работать, а то

времени у нас слишком мало.

Бумаги, бумаги, бумаги … Море бумаг на этой линии у второго, потому что

груз на линии идет очень разный, мелкими партиями. А кроме того, все это

нужно уложить, отделить, да так, чтобы к нужному порту нужный груз

оказался свободным, не заваленным другим грузом. И все это при том, что в

каждом порту одновременно идет и погрузка, и выгрузка. Стало ясно -

скучать не придется.

Время от времени Николаич бегал на палубу, чтобы взглянуть на то, как

там идут дела. Японцы работали на три трюма. После ужина мы снова

зарылись было в бумаги, но раздался звонок.

- Да, второй, - взял трубку Николаич, - когда? Понял, бегу!

- Что случилось?

- Шкентель на втором трюме лопнул, третьего придавило.

- «Ну вот, - подумал я. Противный холодок пробежал по спине, - и здесь

началось!»

 

Глава девятая. Горькое сладкое

 

Все оказалось не таким страшным, каким могло бы быть. Шкентель

действительно лопнул. Грузчики, держа шкентелем одной лебедки ящик

весом около двух тонн, завели второй шкентель через блок и пытались с

его помощью затянуть груз в дальний угол трюма. Ящик зацепился за что-

то, и шкентель лопнул от перегрузки. При этом ящик, словно маятник,

повело и он прижал к штабелю картонных коробок вахтенного третьего,

который смотрел за этой операцией в трюме. Пулей, на одних руках

спустились мы по скобтрапу в трюм. Грузчики молча стояли перед третьим.

Ящик лежал в паре метров от него. Картина была очень занимательная –

коробки оказались с чипсами в пакетах и они, как подушки, приняли

третьего. Его придавило вполне достаточно для того, чтобы лишить

возможности дышать около минуты, пока ящик не отодвинули. Весь белый

от пережитого волнения, третий сидел на одной из коробок.

- Жив? –спросил второй.

- Жив, - ответил третий, изобразив улыбку на лице.

- Выбраться из трюма сможешь?

- Ага. - сказал третий и попытался встать, - Нет, что-то ноги дрожат.

- Сейчас придумаем что-нибудь, а вот и супервайзер появился наконец.

- Что случилось, - еще спускаясь, спросил не молодой уже японец.

- А то и случилось, что вместо того, чтобы автопогрузчик в трюм спустить,

шкентелем тянули ящик. Вот и результат вашей экономии!

- Как Володя-сан? Медицинская помощь нужна?

- Пока не знаю, но его нужно поднять на палубу.

- Сейчас, - ответил супервайзер и крикнул что- то наверх.

В трюм по скоб - трапу спускалась женщина в спортивных трико. Грузчики с

интересом наблюдали за этим процессом.

-А вот и медицина наша появилась, - нараспев произнес Второй.

- Что случилось? - спросила женщина, спустившись.

- Да вот, третьего придавило чуток.

- Ни в коем случае не трогайте его и не шевелите! Он подает признаки

жизни?

- Третий, ты подаешь признаки жизни?

- Да подаю, подаю! Ребята, спасайте меня, пока не поздно - она же меня

залечит до смерти сейчас!

- Не залечу, а вылечу! И вообще, молчите! Вам нельзя говорить, больной! –

назидательно заявила доктор, женщина лет тридцати пяти. Сняв

медицинскую сумку с плеча, она поставила ее на палубу.

Ощупав третьего с ног до головы, заставила его встать и проделать разные

движения руками и ногами.

- Жить будете, правда очень недолго, - сообщила она третьему, послушав

его грудь и спину, - если под ящики попадать будете,

- И все же, надо бы поднять его из трюма, чтобы не сам карабкался –

слабоват немного от стресса, - сказала она второму.

- Уже организовано, - ответил он, - кстати, познакомьтесь.

- Алексей, замена Николаичу.

- Людмила Ивановна. Судовой врач, как вы уже наверное поняли.

- Очень приятно.

- И мне тоже.

- Что-то чифа не видно. Странно…

- Так он же уехал с агентом куда-то.

- Тогда все понятно. Точно, он же собирался к шипчандлеру съездить,

насчет снабжения поговорить.

В трюм опустился поддон. Второй с третьим сели на него, и их плавно

подняли грузовыми лебедками наверх, на палубу. Мы с докториной вылезли

по скобтрапу.

- Ну что, идем докладывать мастеру? –сказал второй третьему и добавил,

обращаясь ко мне, что мне не стоит идти, иначе у капитана может остаться

впечатление, что я начал работу на судне с происшествия.

- Пусть этот случай уйдет со мной, да и формально я тебе дела еще не сдал!

На том и порешили. Капитан велел предупредить супервайзера, что если

еще раз будет допущено нарушение техники безопасности при погрузке, он

вынужден будет написать письмо в его компанию. Вечером супервайзер

принес второму и третьему по ящику пива и по литровой бутылке виски

«Suntory Red». Пиво пришлось в самый раз, а виски пить не стали.

Двое суток до Йокогамы работали вдвоем, но большую часть документов я

делал уже сам, да и за погрузкой сам следил, научившись хорошо читать

«грузовой план», составленный японцами до прихода и утвержденный

капитаном. В Йокогаме работал полностью самостоятельно. После обеда

второй, который к тому времени переселился уже в одну из четырех

пассажирских кают, зашел ко мне.

- Ну что, Иваныч, попрощаемся? Кто знает, может встретимся где, Земля

ведь круглая!

- Хорошо тебе отдохнуть!

- А тебе – хорошо поработать. Семь футов под килем и попутного ветра! В

Бангкоке будет супервайзер Понг, – сказал второй, подмигнул и добавил,

что ему можно верить. Во всем.

- Хорошо, - ответил я, не совсем понимая, почему должен верить или не

верить этому Понгу больше или меньше, чем остальным.

Примерно к двадцати часам грузовые работы были закончены, и

супервайзер принес мне в каюту килограммов десять документов!

Накладные, расписки, коносаменты, договора на перевозку и многие-

многие другие документы, которые сопровождают любой груз.

Наподписывавшись всласть, до судороги в руке, понес документы капитану.

Минут тридцать он подписывал их. Закончив, знаком показал, чтобы я не

торопился, достал из сейфа маленькую черную коробочку и подал ее мне.

- Сегодня я подписал документы, но в дальнейшем не буду этого делать,

доверяя вам. В этой коробочке находится штамп с моим факсимиле для

грузовых документов. Ни на что иное ставить его вы не имеете права, но

если все же придется – я должен об этом узнать первым. И, кстати,

закажите себе через агента или шипчандлера в Таиланде или Сингапуре

такое же – очень удобно при большой массе документов! При малейших

сомнениях, ставить или нет подпись – ко мне.

Совершенно не чуя ног под собой от усталости, я передал часть

подписанных документов агенту, а остальные взял себе в каюту. Агент

часть этих документов отправит авиапочтой в порты назначения груза,

часть передаст грузоотправителям и в таможню. По приходу в любой из

портов нашей линии, мы будем встречены представителями стивидорной

компании, совершенно точно знающими какой груз, кому и в каком месте

какого трюма лежит каждая партия, даже если она и состоит всего лишь из

одной картонной коробки. Сейчас все это происходит гораздо проще –

электронной почтой мгновенно отправляются любые документы в любую

точку мира, а тогда, в семидесятые это была целая индустрия – перевозка

по белому свету срочных грузовых документов.

Все, агент ушел, супервайзер ушел. Глянул на часы, висящие на переборке.

Двадцать три двадцать. Через сорок минут на вахту, но и эти сорок минут

наверняка не мои. Словно в подтверждение моих слов, раздался звонок.

- Это третий. У меня радостная новость - на отшвартовку пора!

- Понял, обрадовался и иду.

По своим должностным обязанностям второй помощник швартуется на

корме. В принципе-то, все почти то же самое, только вместо брашпиля с

двумя горизонтальными барабанами - турачками один большой

вертикальный барабан, так называемый шпиль, стоящий по центру

кормовой швартовной палубы и служащий для набивания (натягивания)

швартовных концов.

Выйдя за волнолом, мы втянулись в компот из больших и малых судов,

рыболовных шхун. Концы уложены по-походному и зачехлены. Швартовой

команде дали отбой. Умылся, переоделся и пошел на мостик. Уворачиваясь

от одних и давая повод делать то же самое другим судам в отношении нас,

мы бежали на выход из Токийского залива. На мосту были мастер и третий.

Приняв вахту у третьего, подошел к лобовому иллюминатору.

Пересекающих наш курс судов было уже поменьше - мы вышли на

широкий фарватер. Поставил пару точек с интервалом минут десять. Идем

нормально, дрейфа нет - мы точно на курсе. Мастер встал с высокого

лоцманского кресла, на котором все это время сидел и сладко потянулся.

- Ладно, Алексей Иванович, пойду я к себе. Курсы все проложены. Как

выйдете из залива – машину в ходовой режим. Если что – сразу зовите.

- Понял.

- Спокойной вахты.

- Спасибо!

Дверь за капитаном закрылась, и я подумал, что неплохо было бы сейчас

кофейку или чайку покрепче! Шли на авторулевом и матрос стоял на крыле,

вглядываясь в еле заметный, подсвечиваемый огнями судов, горизонт

впереди. Я вышел к нему.

- А и хорошо же вахту стоять, когда чаек есть, - совершенно неожиданно

опередил меня матрос.

- Мог бы возразить, но не буду. Однако, для этого один из нас должен

сходить и заварить его, и даже догадываюсь, кто это сделает.

- Так я пошел?

- Ну да. Я же точно не пойду!

- Ага! Кстати, меня Валерой зовут.

- Алексей Иванович, а когда без публики – Алексей.

- Вот и познакомились. Я пошел.

До чего же здорово выпить хорошо заваренного чайку на ночной ходовой

вахте! Я никогда не испытывал таких же ощущений, наливая

свежезаваренный чай дома и вообще, на берегу. Это был просто чай, а вот

на мостике, на вахте это было чем-то большим, чем чай! После первых же

глотков появлялось чувство легкой эйфории и желание разговаривать,

разговаривать и разговаривать.

Глядя фильмы, читая книги, мы видим людей, несущих вахту с ужасно

серьезными лицами и ежеминутно выдающими команды «лево на борт»,

«так держать», «полный вперед» и так далее. Да, такая обстановка

действительно бывает, но только в сложных ситуациях, на швартовках, в

проходах узкостей и т.д., а на больших переходах все обстоит совсем

иначе.

Курс держит авторулевой. Точки в открытом море вахтенный помощник

ставит редко, раз в час. На морских и океанских переходах раз в четыре

часа штурман делает отметки на курсе или определяется по приборам. Все

остальное время и помощник, и матрос делают одну и ту же работу –

смотрят вперед! Вся задача сводится к тому, чтобы вовремя увидеть

встречное или пересекающее курс судно, плавающий предмет, который

может быть опасным или интересным в любом другом отношении. Все

вокруг, на воде и над водой должно быть замечено и опознано вахтой.

Именно наблюдение и является основной работой вахты на ходу в открытом

море. Ничем другим, кроме определения места судна и наблюдения за

горизонтом, штурману на вахте заниматься нельзя.

Помощник обычно стоит на правом крыле или у правого крайнего лобового

иллюминатора, а матрос – на левом крыле или у левого крайнего

иллюминатора. Почему именно так, а не наоборот? Этому есть объяснение.

Согласно Международным Правилам предупреждения столкновений судов в

море, судно должно уступать дорогу тем судам, которых видит у себя

справа. Именно поэтому правый борт всегда важнее при наблюдении, и

именно поэтому каюты капитанов на всех судах мира расположены в

правой носовой части надстройки.

Молча, под монотонное жужжание приборов, простоять четыре часа,

вглядываясь в бесконечный горизонт или абсолютную черноту ночи –

довольно сложно и неприятно, хотя бывает и такое. Конечно же, все

зависит от настроения. В нормальной, обычной обстановке, сама собой

возникает беседа. О чем только не переговорят два этих человека за долгие

вахты. И самое интересное – о чем бы они ни говорили, это навсегда

останется между ними. Никогда и ни при каких обстоятельствах это не

выйдет за пределы мостика. Никогда матрос не позволит себе потом, в

другой обстановке, воспользоваться тем, что узнал на мосту от помощника.

Естественно, такое же негласное обязательство лежит и на помощнике.

Такая вот, традиционно надежная интимность этих бесед подразумевает

возможность практически полной откровенности. Именно так иногда и

случается. Темы для бесед могут быть абсолютно любыми и даже

неожиданными, шокирующими порой и возникающими совсем, казалось

бы, из ничего. Подавляющее большинство этих разговоров почти сразу же и

забывается, но случаются и такие, о которых помнишь долго, очень долго,

иногда – всю жизнь.

Дни побежали за днями, жизнь вошла в привычное русло ходового режима.

Снаружи становилось все теплее, влажность увеличивалась и вскоре, по

докладам вахтенного механика на конец вахты, температура забортной

воды догнала температуру воздуха на отметке плюс двадцать семь

градусов.

Кондиционеры работали нормально, и на палубу, под палящее солнце не

хотелось выходить. Даже ночью прохлады на палубе не было. Звезды на

совершенно черном небе сияли огромными яркими фонариками. Известные

с училища созвездия сверкали во всей своей красоте. К астрономии во

время учебы я относился как к чему-то необходимому, не более того. Решая

задачи по определению места судна по солнышку и по звездам, никогда не

думал о том, приятно это или нет. Надо! Это часть будущей работы. Вот и

все.

За несколько тропических ночей отношение к процессу «взятия» звездочек

здорово изменилось. Появился азарт. Сумерки в тропиках – это нечто иное,

по сравнению с теми, что мы наблюдаем в родных, средних широтах, где

они длятся по 30 – 40 минут или даже дольше. В тропиках этот момент,

когда еще виден горизонт и уже видны наиболее яркие звездочки, длится

всего-то минут семь-восемь, а иногда и того меньше. Задача штурмана – с

секундомером в одной руке и секстаном в другой носится с одного крыла на

другое и, измерив высоту выбранной звезды, то есть угол между нею и

линией горизонта, щелкнуть секундомером. Затем - бежать в штурманскую,

где находится святая святых, хронометр. Здесь я должен прерваться, чтобы

рассказать, что такое служба времени на судне и зачем она нужна.

Суда бегают по всему миру и, естественно, пересекают временные пояса,

которые, как арбуз на ломтики, от полюса до полюса делят нашу Землю на

24 часовых пояса. Пересекая их, судно переводит часы. Бегая поперек

часовых поясов, то есть на восток или на запад, судно вынуждено

постоянно переводить стрелки судовых часов. Вот и представьте, что будет

с часами – они все будут задерганы настолько, что перестанут давать

необходимую точность. А для чего она нужна, я расскажу чуть ниже.

Так вот, чтобы на судне всегда был эталон времени, в штурманской рубке, в

застекленной нише штурманского стола стоит красивый ящичек из

полированного красного дерева. В нем, еще за одной стеклянной крышкой,

висит на карданном подвесе, благодаря которому ни на какой качке не

теряет своей горизонтальности, хронометр – особые часы. Вся ценность его

состоит в огромной для механических часов точности. Некоторые

хронометры за год уходят всего на 1-2 секунды. Сейчас существуют

электронные хронометры, которые не имеют и этого, так называемого

«хода». Стрелки хронометров никогда не подводятся. Поправка

записывается каждое утро, в 08.00 судового времени одним и тем же

человеком – третьим помощником, а вычисляется она по радиосигналу

точного времени. Помните, «пи-пи-пи…» шесть сигналов точного времени

по нашему и три по иностранному радиовещанию? Вот этот, последний

сигнал третий помощник и берет секундомером, чтобы вычислить поправку

хронометра.

Так зачем же все-таки он нужен с такой точностью? А вот зачем! Широту

судна штурман вычисляет по высоте звезды, вводя различные поправки, а

долготу - по моменту времени, на который высота оказалось именно такой.

Чем точнее момент, тем точнее долгота (то есть момент пересечения

меридиана, на котором высота этой звезды должна быть именно такой,

какую мы намеряли.

Так вот, в те годы, когда не было еще компьютеров, все эти поправки

определялись по таблицам «ВАС-58», с названием которых связано много

анекдотов. Например, вот такая анекдотичная, но совершенно реальная

ситуация в очень большом читальном зале училища. Курсант влетает в

читальный зал и подходит к барьеру, за которым сидит молоденькая

девушка, явно – новичок.

- Здравствуйте, - запыхавшись, произносит он довольно громким баском.

- Здравствуйте, что вы хотите.

- ВАС, - не задумываясь, так же громко сообщает курсант.

Девушка вспыхивает, говорит ему что-то гневное и в слезах убегает за

стеллажи с книгами. Оттуда выходит пожилая библиотекарь.

- Молодой человек, чего хулиганим, зачем девушку обижаете?

- Да я просто сказал, что мне ВАС надо, а она …

- Маша, подойдите сюда!

- Так вот, Маша, если симпатичный курсантик, невинно глядя вам в глаза

говорит, что он хочет вас, это вовсе не означает, что он влюблен и хочет

тебя настолько, что готов говорить об этом вслух. Все гораздо проще и

прозаичнее, совсем как в жизни. Ему нужна всего лишь вот эта скучнейшая

книжка под названием «ВАС» с множеством бездушных, ничего нам с вами

не говорящих чисел!

Итак, «набрав» звездочек, штурман минут за тридцать-сорок должен

сделать расчеты, после чего наступает торжественный момент – прокладка

места на карте. Четыре, пять или семь умело и точно взятых звездочек

способны дать точность десять - пятнадцать метров! В открытом море, в те

времена, когда и в помине не было точнейших космических навигационных

систем, результат просто великолепен! Один недостаток – зависимость от

облачности, чистоты и четкости горизонта, а также опытности штурмана,

делавшего измерения секстаном .

Вот этим всем я и «заразился». Именно по этой причине поднялся на мост в

вахту третьего, часов в восемь вечера, когда солнце только-только село за

горизонт.

Третий и его матрос стояли на крыльях и смотрели вперед, а я носился

мимо

них с секстаном. Капитан зашел на мост, скептически глянул на мой

взмыленный вид и с подозрением выглянул на крыло. Матрос, явно

чересчур увлеченно, осматривал в бинокль горизонт. Третий делал то же

самое. Удовлетворенный увиденным, Мастер ушел с моста. Матрос, широко

улыбаясь, положил бинокль на место, у лобового иллюминатора.

Полчаса расчетов в каюте и поднимаюсь на мост. Точка вышла, как на

картинке в учебнике – все пять вычисленных линий положения от

звездочек пересеклись плотно, дав совсем маленькую фигурку, в центре

которой я и поставил карандашом наше место. Получалось, что мы

находились в шести милях слева и пяти милях впереди своего счислимого,

то есть предполагаемого места. Капитан, в очередной раз поднявшись на

мост, хмыкнул, произнес «ну-ну» и удалился.

Я успел вздремнуть часик перед заступлением на вахту. Примерно в два

часа ночи радар стал «цеплять» берег. Это был Вьетнам. Еще через час

вполне точно определил, что радаром отбивается острая сопочка на берегу

и

решил определиться по ней. К моей огромной радости, точка по радару

полностью подтвердила мое астрономическое определение. Я с гордостью,

стараясь сделать это максимально красиво, нарисовал ее согласно всем

правилам и, подписав к ней время определения, позвонил капитану, чтобы

сообщить, что зацепились за берег и есть точка по радару. Поднявшись,

капитан минут десять что-то делал на карте и вышел. Я тут же нырнул в

штурманскую.

Капитан сделал перенос прокладки курса, но не из радарной точки, а из

моей астрономической! Курс прошел точно по радарной! То есть, он

признал, что мое место – хорошее, надежное место. Это было как медаль

получить!

- Ой, что-то так светло стало на мостике! – пропел матрос, глядя на меня.

- То есть? - не понял я.

- Так лицо-то какое у вас, просто светится! Не иначе, звездочки в точку

попали?

- Они самые!

- По такому случаю и чайку можно, да?

- Хорошая мысль! Чтобы не загубить ее, приступаем к немедленной

реализации.

На следующий день, проснувшись, по отсутствию вибрации понял,

что лежим в дрейфе. Звонить на мостик не стал – через полчасика все и так

узнаю. Умылся, оделся и пошел обедать.

Поднявшись на мост, глянул на карту. Мы находились в южной части

Сиамского залива, в семнадцати милях от южной оконечности полуострова

Индокитай. Вода была как зеркало – ровная и гладкая. Словно в озере, в

ней отражалось чистое, белесо-голубое небо. Градусник на крыле

показывал тридцать два градуса, но в ходовой рубке было хорошо, работал

кондиционер. Сдавая вахту, третий сказал, что матросов на вахте до

двадцати часов не будет, весь народ с утра на покраске бортов.

На баке командовал черный от загара плотник с обнаженным торсом. Он

постоянно заглядывал за борт – там были подвески, с которых красили

носовые подзоры. Вдоль обоих бортов на воде находились шлюпки на

длинных концах, заведенных далеко на бак и на корму. С них матросы

валиками на длинных бамбуковых шестах красили борта.

В зеленовато-желтого цвета воде рядом с бортом время от времени

проплывали полутораметровые, отвратительного вида розовые медузы с

космами длинных красных щупалец. Кроме них, там же появлялись

довольно большие, с метр длиной, окрашенные широкими рыжими

полосами на темном фоне, змейки.

Извиваясь, они довольно быстро проплывали мимо судна. Я читал об этих

змеях. Они чрезвычайно ядовиты, а самое главное – противоядия от их яда

не существует. Так что, о том, чтобы искупаться и речи быть не могло.

Единственное, чем мог помочь боцман – прямо из пожарного шланга время

от времени окатывал работающих сверху.

Вскоре, примерно через час к нам прилетел военный вертолет с

американскими опознавательными знаками, недвусмысленно напомнив, что

совсем недалеко от нас – Южный Вьетнам и война… Облетев со всех сторон,

вертолет улетел в обратном направлении, убедившись в невинности наших

намерений.

К вечеру судно было покрашено. Под лучами раскаленного тропического

солнца краска сохла почти сразу после нанесения на горячую поверхность..

Подняв шлюпки на борт, дали ход. Завтра к обеду мы должны были подойти

к устью реки. В Бангкоке мне предстояло побывать впервые, но наслышан

был уже достаточно об этом порте. Главное, что было у меня в голове – не

пролететь с грузом, сдать все как следует. Все-таки первый раз вторым! Я

даже пожалел немножко, что не поработал вторым где-нибудь, где груз

попроще. Однако, думал так недолго потому, что вполне представлял себе,

что и как делать, какие документы подписывать и как.

К обеду следующего дня, как и намеревались, вошли в реку. На борт с

небольшого, но мощного катера поднялись лоцман и офицер в синей

форме, с кобурой на поясе. Лоцман приступил к обычной своей работе,

одинаковой во всех портах мира.

Мутно-желтая, полноводная река с мангровыми зарослями по берегам,

была

довольно глубока и судно долго шло полным ходом. По оба борта, среди

пальм и прочей буйной тропической растительности, мелькали золоченые

конусы буддийских пагод и храмов, яркие черепичные крыши красивых

зданий у самой воды с небольшими пирсами для катеров. На реке шла

чрезвычайно бурная жизнь – множество больших и маленьких катерков,

паромов и лодок сновали вдоль и поперек реки. Особенно обращали на

себя

внимание длинные, очень узкие лодки с большими моторами на

прикрепленных к борту поворотных устройствах и открытым валом метра

три длиной с винтом на конце. Эти лодки неслись по реке с сумасшедшим

ревом и такой же скоростью. Похоже, это были обычные автомобильные

двигатели. Вполне можно представить себе работу автомобильного

двигателя без глушителя на полном газу! Лодки и двигатели на них,

соответственно, были и маленькие, на пару человек, и средние, и даже

большие, на пятнадцать-двадцать человек. Одинаковыми были лишь

скорость и рев двигателей!

Впереди показались стоящие у причалов суда. Стояли они и на середине

реки, заведя швартовные концы на большие швартовные бочки.

Приблизившись, мы поняли, что это был военный порт, потому что в нем

стояли военные транспортные суда, окрашенные в темно-серый или, как

его называют моряки, «шаровый» цвет. Все они несли американский флаг.

С баржи на суда грузились ящики, мешки и прочий, совсем обычный по

виду груз, но сомнений в его назначении ни у кого не было – отсюда шло

снабжение американских войск, воюющих во Вьетнаме.

Миновав военный порт, увидели справа над горизонтом мачты и трубы

судов. Это за излучиной реки открывался торговый порт, устроенный

совершенно так же, как и военный.

Буксиров в порту не было. Небольшой катер принял с нашего бака конец и

завез его на бочку. Быстро подобрав его, мы поравнялись с кормовой

бочкой, и катерок завез конец с кормы. Вскоре мы уже стояли на бочках,

надежно привязавшись несколькими концами с бака и кормы. Боцман с

моряками вооружал парадный трап, к которому и подошел небольшой

деревянный катерок. С катера поднялись человек десять. Часть из них была

в знакомой синей форме, а остальные – в бежевой форме со значками

иммиграционных властей и таможни. Еще через полчаса все кроме «синих»

сошли с борта. Вачманы, то есть вахтенные охранники, а это были именно

они, распределились по судну – на баке, на корме, у трапа.

Минут через пятнадцать к трапу подошел другой катер. На нем были

грузчики, бригадиры, супервайзер. Я стоял на палубе и ждал, когда они

поднимутся.

- Здравствуйте, я - супервайзер, меня зовут мистер Понг. А вы – новый

второй помощник? – широко улыбаясь и протягивая обе руки, нараспев

произнес на неплохом английском и шагнул навстречу невысокий,

полноватый таец лет тридцати пяти - сорока.

И пошла работа! Выгружалось одно, грузилось другое. Вахтенные

помощники, трюмные матросы следили за качеством укладки, а мы с Понгом

- за соблюдением грузового плана и за тем, в какой очередности, что и куда

укладывалось. Выгружали коробки с аппаратурой, одеждой, чипсами и

японской лапшой, обшитые рогожей тюки ткани, какие-то механизмы,

мотки проволоки, катушки с кабелем и многое-многое другое. После

выгрузки того, что адресовано в Таиланд, начали погрузку. В один трюм

шло кукурузное зерно в мешках, в другой – тюки прессованного

упаковочного картона, в третий – какие-то большие и маленькие ящики.

Понг большими пачками приносил документы на груз, которые мне нужно

было подписывать. Я проверял все, подписывал или спорил с ним, и тогда

мы спускались в трюм и там, на месте, разбирались.

Штурмана перешли на 12-часовой режим вахт. Моя вахта по графику

должна была быть на следующий день. Примерно в десять вечера пошел по

трюмам, чтобы проверить, все ли нормально идет. Трюмный матрос

встретил

меня у второго трюма и доложил, что все хорошо, грузчики работают

хорошо и аккуратно. У первого трюма, на кнехте сидел вачман, а рядом с

ним - совсем юная таечка, тонкая и симпатичная. На вид она была не

старше тринадцати-четырнадцати лет. Вачман приветствовал меня, поднеся

руку к козырьку. Девчушка улыбнулась, я тоже кивнул ей и улыбнулся.

- Дочь? – спросил я вачмана.

- Да, да! Дочь! – закивал головой вачман и приобнял поднявшуюся

девушку.

Обойдя носовые трюма, пошел на кормовые. Там тоже все было нормально,

но мое внимание привлекло то, что и там вачман был с дочерью, еще более

юной особой. Увидев, что рядом с вачманом у трапа тоже сидит на

корточках

тайка чуть постарше первых двух, я уже не так сильно удивился.

Зайдя в грузовой офис, а иными словами, свободную каюту возле входа в

надстройку, где обычно располагался супервайзер или стивидор со своими

документами, застал там Понга. Переговорив с ним о работе, пошел спать.

День был суматошный и уснул мгновенно.

Проснувшись утром понял, что грузовых работ нет. Позвонил третьему. Он

подтвердил, что грузчики ушли в пять, и стивидор сказал, что две бригады

будут с восьми утра. Так оно и случилось. В восемь подошел катер с

бригадами, но Понга на нем не оказалось. Вместо него прибыл высокий и

такой тощий, что даже смотреть было страшно, молодой человек с кипой

бумаг. Обтянутые полупрозрачной кожей, все его кости от черепа до кистей

вырисовывались в мельчайших деталях. Талия составляла не более

двадцати сантиметров в диаметре, а тонкие, словно детские руки

заканчивались неестественно узкими и длинными кистями, также

обтянутыми тончайшей кожей, показывающей все самые мельчайшие

подробности их строение. Ни грамма какого бы то ни было тела, только туго

обтянутые кожей кости. Я с ужасом представил себе, как выглядят его ноги

под неестественно узкими брюками.

Представился он как Тони, хотя на его визитной карточке значилось другое,

абсолютно непроизносимое тайское имя примерно из пятнадцати букв,

ничего общего не имевшее с «Тони». Явно привычно выждав, пока

пройдет мой шок, он улыбнулся и сообщил, что является помощником Понга

и будет исполнять его обязанности, а сам Понг появится на борту к восьми

вечера и будет здесь всю ночь.

День прошел довольно спокойно. Грузчики работали грамотно и на совесть,

точно и беспрекословно выполняя то, что от них требовал Тони. Проблем не

возникало, и большую часть времени я находился в каюте, разбирая

документы, только иногда спускаясь на палубу и обходя трюма. В обед Тони

привез местные газеты на английском языке, и за пару часов я прочел их от

корки до корки, с удовольствием обнаружив в деловой части газеты

упоминание о нашем судне и о расписании наших приходов-отходов в

Бангкок на ближайшие три месяца.

Понг постучал в мою каюту в двадцать часов, как и обещал Тони . За ним

шел вачман с двумя большими коробками. Понг показал вачману место, тот

поставил обе коробки на палубу и, козырнув, ушел.

- Алексей, это пиво. Надеюсь, ты любишь пиво?

- Конечно люблю, спасибо. Чуть попозже сядем и попьем пивка немножко.

- Что ты любишь под пиво? Орешки?

- Можно и орешки, хотя у нас больше принято пиво под рыбку соленую или

копченую.

- Очень странно. Разве рыба сочетается с пивом?

- Еще как сочетается!

- А мы обычно пьем пиво с курицей.

- ?!

- Да, это кусочки курицы, приготовленные в специях. Карри, чеснок,

имбирь и все такое. Очень вкусно. Хочешь попробовать?

- Хочу.

- Через час придет катер. Я по радио закажу, привезут.

- Договорились!

К десяти часам на судне было тихо. Фильм в столовой в этот вечер не

крутили, и народ разбрелся по каютам. Несколько человек курили перед

сном на палубе возле камбуза, в кормовой части надстройки. Оттуда время

от времени доносился хохот.

-«Анекдоты травят», - подумал я и пошел по трюмам.

Вачмана были другие, но и эти были с дочерьми.

-«Не забыть бы спросить Понга об этой более, чем странной традиции».

У трапа, рядом с вачманом и двумя девочками, крутились наши. Токарь,

плотник, сварной… Понятное дело, с молодыми потарахтеть, хотя… Какой

диалог может быть между ними? Не сомневался, что девушки не знают

английского точно так же, как не знают его и наши. Возвращаясь минут

через двадцать заметил, что вачмана сидят в одиночестве. Ни девушек, ни

наших…

Курочка оказалась очень вкусной! Обжаренная со специями, она вкусно

хрустела и под пиво была просто великолепна! Два больших пакета исчезли

за какие-то час - полтора. За беседой пиво уходило примерно с такой же

скоростью. Я узнал много интересного о Понге, о его семье и о работе. Да и

вообще, много всего о новой для себя стране.

Ближе к полуночи решили прогуляться по палубе. Понг спустился вниз.

Быстренько прибрав на столе, я последовал за ним. Выйдя из прохладной

надстройки на палубу, в густую и тягучую духоту тропической ночи, с

трудом вдохнул первую порцию насыщенного водой воздуха. У трапа были

все трое девушек. Они что-то бойко обсуждали на своем гортанном,

совершенно не музыкальном языке. Это было странно. Тем более странно,

что только полчаса назад узнал от Понга, что тайский язык, как и все языки

Юго-Восточной Азии, построен на музыкальной основе. Все гласные звуки

произносятся на определенной ноте. В зависимости от того, как

произносится звук в слове, смысл меняется вплоть до противоположного. И

звучат эти слова поистине ужасно для нашего, европейского уха.

- Можно, я задам вопрос? – спросил у Понга, найдя его у первого трюма.

- Конечно же, можно.

- Откуда взялась такая традиция – брать своих дочерей с собой на вахту? И

вчера вачмана, и сегодня… Они что, боятся их дома оставлять или

наоборот,

приискивают им женихов на судах?

- А тебе понравилась какая-нибудь из них? – хитро улыбаясь, спросил Понг.

- Да я как-то не присматривался. Девчонки и девчонки, молодые еще

слишком.

- Молодые?! – удивленно переспросил Понг, - А какие тебе кажутся не

слишком молодыми, и на каких бы ты обратил свое внимание?

- Наверное, лет восемнадцати или девятнадцати.

- У-у! В нашей стране это уже очень большой возраст для девушки и мало

кто ею заинтересуется.

- А какой же у вас возраст считается нормальным?

- Да вот такой, какой у этих девушек, лет двенадцать – четырнадцать.

- Так это же дети еще!

- И вовсе уже не дети они, уверяю тебя и могу это тебе доказать!

- Каким же образом?

- Я подумаю, как лучше это сделать, но обещаю, что докажу! Кстати,

официально женщина в Таиланде может выйти замуж с двенадцати лет.

- А как же они рожают детей?

- Великолепно! С этим у нас в стране никогда не было трудностей!

- Да…Чудеса просто!

- Наши девушки очень рано созревают.

- А мужчины?

- Нормальный возраст для женитьбы наступает где-то после двадцати пяти

лет. Тогда родственники, посчитав, что он готов содержать семью,

подбирают ему жену.

- Серьезно все у вас…

- А у вас не так?

- Нет, мы сами ищем себе невест и жен.

- Не завидую вам. У нас мужчина сам никогда не женится. Попробуй,

выбери! Разве угадаешь, какая она? А так – выбирают родители и родня, а

они хорошо знают, что делают и понимают, что мне надо для жизни.

- И ты доволен той женой, которую тебе подобрали родители?

- Конечно, доволен! У нас уже трое детей и мы очень хорошо живем.

- Она работает?

- Нет, а зачем ей работать, если я работаю и обеспечиваю ее и детей?

- Логично…- пробормотал в ответ и задумался.

Пауза получилась затяжной. Полученная информация не очень легко

складывалась в сознании. С детства нам внушали, что выбор невесты

родителями – это домострой и дикость, а та аксиома, что работать должны

все была незыблема до этого момента…

- Ну что, пойдем еще по пивку? – чтобы прервать паузу, предложил я.

- Ты знаешь, у меня другое предложение. Предлагаю съездить со мной на

катере в офис. Там мы уточним кое-что в грузовом плане, выпьем пивка и

вернемся обратно. Как

смотришь на это?

- Да вообще-то нормально, но…

- Мы всегда с твоим предшественником ездили, а часа через полтора

возвращались. Никогда и никаких проблем не возникало.

Я взглянул на висящие на переборке часы. Они показывали половину

второго. Внутренняя борьба желания поехать со страхом быть пойманным

на запретном ночном сходе на берег, продолжалась недолго, но

вспомнились слова о надежности Понга, и решение было принято.

- О-кей, едем, только третьему скажу пару слов.

- Хорошо, катер у трапа. Будешь готов – спускайся.

Третий на мое сообщение о предложении Понга среагировал так, будто

такое происходило каждую ночь.

- Хорошо. Ежели что, скажу, что в трюме где-то, да ночью вряд ли кто

вспомнит о тебе. С тебя пиво.

- Понял, спасибо. Пиво можешь взять в моей каюте.

- Да ладно, вернешься – вместе выпьем.

Вышел к трапу. Матрос понимающе улыбнулся.

- Иваныч, комиссар в пять утра выходит к трапу обычно.

- Понял, спасибо. А зачем мне это знать? Я в офис и обратно.

- Да, конечно, понимаю. Это так, к слову пришлось.

Спрыгиваю на деревянную палубу и катерок, тихо урча, отваливает от

борта и бежит в сторону причалов и множества огней.

Офис оказался небольшим одноэтажным зданием на территории порта. В

большом помещении стояли столы, заваленные кипами бумаг. Мы подошли

к столу, за которым сидели двое тайцев. Это они готовили документы для

нас. Понг быстро переговорил с ними, представил нас друг другу. На этом

официальная часть закончилась. Я думал, что Понг проведет меня в какое-

то помещение, и там мы сможем посидеть, выпить пива. Понг все

распланировал иначе.

- Алексей, предлагаю тебе поехать в небольшое кафе за воротами порта.

Там мы можем попить пива и посмотреть шоу.

- Так, в чем есть? – удивился я. На мне был обычный тропический наряд –

белые шорты, рубашка и гольфы.

- Да, местные в таком виде не пойдут, а иностранцы все так ходят. Одним

словом, вполне нормально будет.

- Хорошо, но не надолго, о-кей?

- Конечно!

Кафе оказалось совсем не сразу за воротами. Мы ехали минут пятнадцать

по

тесным и, к моему удивлению, забитым людьми и транспортом в такое

позднее время улицам. Множество велосипедов, мотоциклов, машин

двигались по узкому пространству в поисках места для парковки. Все

обочины были забиты машинами, стоящими в сантиметрах друг от друга.

Наконец, свернули с дороги и въехали в небольшой двор у высокого,

этажей на пять здания. В здании - проезд и шлагбаум. Понг высунулся в

окошко и сказал что-то охраннику. Шлагбаум поднялся. Въехали в большой,

на все здание подвал-парковку. Вдоль всех стен были боксы для машин,

отделенные той полосатой тканью, из которой потом, через много лет, наш

торговый люд стал шить большущие сумки для поездок «челноками» в

Китай. Большинство боксов были закрыты занавесом из того же материала,

в некоторых занавес был открыт. Мы проехали дальше, и я увидел, что у

одного из открытых боксов стоит человек в униформе. Занавес немедленно

закрылся за нами.

В стене - дверь. В нее мы и вошли. Поднявшись по узкой лестнице,

оказались в просторном вестибюле. Напротив был вход в зал, откуда

доносились странные звуки тайско-китайской музыки. Красивая тайка в

национальной одежде провела нас к свободному столику. Пиво было очень

вкусное и холодное. В зале работал кондиционер и если бы не то, что

неслось из огромных звуковых колонок, жизнь была бы прекрасна!

На сцене происходило действо! Люди – существа в совершенно

немыслимых, пышных и ярких одеждах, прыгали, кривлялись, орали

благим матом, били друг друга палками… Подсвеченное прожекторами,

дикое буйство красного, золотого и черного цветов резало глаза, а

добивали

визги и гортанные крики персонажей, да вопли диких по звучанию

речитативов, выбрасываемые нарочито визглявыми женскими голосами в

сопровождении свирелей, медных тарелок, всевозможных литавров,

барабанов, колотушек и еще неизвестно чего. Понг объяснил, что это

традиционный спектакль и сюжету уже несколько тысяч лет.

Минут десять я вежливо выдерживал, разглядывая веселую, реагирующую

аплодисментами и криками на каждый прыжок и выходку персонажей

публику в зале, но потом стал нервничать. Во-первых, запросилось наружу

пиво, выпитое еще на судне, а во-вторых - действительно, не было сил

больше слушать это… Понг пришел на помощь во-время.

- Алексей, что-то громко здесь музыка играет, может, пойдем в бар,

посидим?

Я даже не ответил ему, стремительно вставая из-за стола. Пройдя за

колонны в глубине зала, поднялись по узким ступеням, обитым красным

материалом. Бар был очень красиво оформлен. Все в теплых розовых тонах.

Вдоль стен стояли красивые, обитые темно-красным бархатом диванчики с

резными спинками и подлокотниками. За стойкой во весь рот улыбался

молодой бармен. Заказали пиво. Минуты через две в бар зашли три

симпатичные, очень молоденькие тайки в красивых платьях. Взяв у

бармена по стакану воды, они сели на диванчик. Тут же зашли еще три,

потом еще и вскоре все диванчики был заняты. Теперь на диванчиках

сидели и совсем юные девочки, и наоборот -женщины в возрасте. Они

весело щебетали друг с другом, изредка поглядывая на нас.

- Как они тебе?

- Да что говорить, слов нет, как хороши!

- А какая из них больше всех понравилась?

- Разве только… если нужно конкретно… Я в упор посмотрел на ту, которая

бросилась мне в глаза сразу, как только вошла. Из первой тройки. Юная

девочка с ярким румянцем и острыми угольками глаз. Она улыбнулась мне,

поймав мой взгляд.

- Неплохой выбор! - улыбнулся Понг, - хочешь, познакомлю тебя с ней?

- А можно? Это ничья дама? Не обидится?

- Нет! Ручаюсь, никто здесь не обидится на тебя!

Понг подошел к ней, и они стали о чем-то тихо говорить. Она звонко

рассмеялась и сделала мне ручкой «привет».

Тут все женщины стали вставать и, помахав ей на прощанье, выходить,

изредка бросая игривые взгляды.

- Ти, - представил девушку Понг, а затем представил меня ей. Она знала

несколько слов по английски, и это послужило основой для отношений. Я

совершенно не помню, о чем был «разговор», но при первых же наших

словах Понг встал, извинился и сказал, что пойдет досматривать шоу.

Минут через пять я уже чувствовал себя с ней так, словно мы старинные

знакомые. Не знаю, как, но мы общались, она трогала меня своей

маленькой лапкой, и от этих прикосновений мне становилось жарко. Разрез

на ее длинной юбке распался и сердце мое, уже к тому времени сильно

стучащее в груди, буквально затрепетало. Совершеннейшая, скульптурная

ножка с круглой коленкой в тончайшем чулочке приковала мой взгляд,

лишив способности соображать. А могло ли быть иначе, учитывая более,

чем трехмесячное воздержание.

Она попросила меня проводить ее в номер. Я понял, что Ти не бедная, раз

живет в такой шикарной гостинице с таким рестораном и баром. А может

быть, она актриса шоу, и именно поэтому у нее столько красивых

подружек, тоже актрис?

Поднявшись по шикарной лестнице на следующий этаж, она провела меня

по коридору с мягким паласом на полу и остановилась перед массивной

дверью. Открыв ее ключом, жестом пригласила войти. Он поразил меня,

этот действительно шикарный номер! Огромная кровать посреди номера,

красивые драпировки, торшер с мягким розовым светом. Она пригласила

меня сесть за маленький столик и достала из холодильника бутылку

холодного пива. Открыв ее, Ти налила бокал и подошла вплотную ко мне.

Это был предел, и я, обняв ее, прижал к себе. Она мгновенно

отреагировала, и сделала то, чего ей не стоило так вот, сразу делать -

дернула за шнурки завязок на плечах и невесомое платье упало на пол.

Кроме чулок, на ней не оказалось ничего. Это был шок. Я все понял. И тут в

голове моей, при виде ее юного, прекрасного тела, услужливо возникли

сцены из советских фильмов, когда при такой же ситуации в номер

врывается толпа фотографов, а потом спецслужбы вербуют в шпионы и т.д.

и т.п.

Я ждал грохота вышибаемой двери, но его не последовало. Ти внимательно

посмотрела на меня и поняла, что происходит. Она заулыбалась и, быстро

натянув платье, прикрыла грудь и стала тихим, нежным голосом что-то

ворковать на своем языке, успокаивая меня. И что интересно - это ей

удалось! Через несколько минут, успокоившись, я осознал, что у меня в

руках находится не что-нибудь, а совершенно потрясающее, неотразимое,

горячее девичье тело. Дальше все пошло так, как и должно было пойти,

совершенно естественным образом.

Когда все было кончено, страсти улеглись, а сердце стало стучать мерно и

спокойно, я заглянул в ее глаза. Оттуда тупой, отрезвляюще ледяной

волной наотмашь хлестнул холодный, равнодушный взгляд. Она явно, не

скрывая этого, скучала и ждала, когда же, наконец, я встану и уйду. Пошел

в ванную комнату, быстро принял душ, оделся. Уже одетая, она ждала меня

и с дежурной улыбкой подала бокал пива. Осушив его залпом, стараясь не

встретиться с ней взглядом, попытался спросить, что должен. Она поняла и

замахала руками – мол, ничего не должен, за все заплачено.

Через пару минут вернулся в бар. Понг уже ждал меня там и широко

улыбался.

- Как дела, Алексей? Пришел – тебя нет. Так и понял, что ты пошел даму

проводить. Вот, сижу здесь и жду тебя.

- Спасибо, Понг. Что я должен? – спросил и оглянулся. Рядом - никого.

- Ничего ты не должен. И вообще, разве было что-нибудь кроме пива?

- Нет, конечно.

- Вот и прекрасно. Я угощаю тебя сегодня. И помни, Алексей, если ты со

мной - ни о чем не беспокойся, с тобой ничего плохого не случится. Едем

или еще пива?

- Нет, спасибо! Домой, на судно!

Обратный путь проделали молча. Забежав в офис, Понг взял там стопку

документов. Совершенно опустошенный, с холодной душой, донельзя

противный сам себе, я тяжело поднимался по трапу. Матрос молча кивнул

мне. Я еще раз поблагодарил Понга и сказал, что бумаги завтра подпишу, а

сейчас очень хочу спать.

- Все хорошо, Алексей? – спросил он, заглядывая мне в глаза и тряся мою

руку.

- Да, все прекрасно, только очень устал сегодня, да и пива слишком много

выпил.

- Good Night, See You Tomorrow!

- Bye! See You.

 

Глава десятая. Мясо с танцами

 

Больше вопрос о том, что за «дочки» у вачманов, меня не волновал. Судя

по

тому, как они то исчезали, то появлялись ночью, скучать им не

приходилось. Понг, когда мы общались с ним утром, заметил, что к этим

«девочкам» лучше не присматриваться – слишком опасно. Там, куда мы

ездили – гарантия чистоты и здоровья, а здесь – гарантия того, что все как

раз наоборот. Я кивал головой, но мне было совершенно безразлично,

какие

они. Даже думать об этом не хотелось.

К обеду Понга сменил Тони. Поздоровавшись, он сразу спросил, на судне ли

доктор.

- Что-то случилось? – спросил его я.

- Да нет, просто мне нужен инсулин, а ваша доктор обещала привезти.

- Сейчас позвоню, - сказал и набрал номер докторины.

- Помню - помню, я привезла ему инсулин, - ответила Людмила Ивановна, -

обещала в прошлый раз. Сейчас принесу.

- Понимаешь, - оправдывался Тони, - у нас инсулин очень дорогой и не

очень хороший, а доктор ваша обещала.

- Все о’кей, сейчас она принесет.

- А вообще-то, у нас лекарств очень много отовсюду и даже самых

новейших, которых нигде еще нет. И здесь они дешевые, гораздо дешевле,

чем действительно стоят.

- А почему так?

- А все очень просто, Алексей. Их здесь испытывают. Наша страна – это

последний полигон для лекарств после их создания и исследования в

лабораториях. Здесь много медицинских центров от производящих

лекарство компаний со всего мира, которые изучают последствия

применения этих лекарств. С одной стороны, звучит не очень, а с другой –

наши люди не имели бы доступа к лекарствам, если бы не это.

К вечеру грузовые операции закончились. Закрыли трюма, отшвартовались

от швартовных бочек и пошли вниз по реке. Поднявшись на мост, записал

журнал за последнюю вахту и спустился вниз, на ужин. Буфетчица,

высокая красивая женщина лет тридцати пяти, привычно разносила

тарелки. Взглянув на нее, тут же вспомнил Лиду, представив себе ее на

этом месте. Вздохнув, подавил воспоминания. После ужина народ остался в

кают-компании. Я сел поиграть в домино или, как это называется на флоте

– «забить в козла». Громко, со смаком стуча по столу костяшками, на какое-

то время забыл обо всем. Мы с электромехаником выиграли у стармеха и

второго радиста. В динамике щелкнуло и голосом третьего прозвучало

объявление о том, что в столовой команды начинается фильм «Кавказская

пленница». И здесь этот фильм, усмехнувшись про себя, подумал я. На всех

судах он был как обязательный. И всем это нравилось – уж очень хорошо

поднимает настроение, сколько раз его ни смотри!

Кое-кого в столовой команды видел впервые. Мотористы, уборщица,

дневальная, повар. Минут через пять вошла совсем молоденькая, лет

девятнадцати девочка. Одновременно, в унисон, трое парней позвали ее,

вскочив с места и намереваясь взять за руку, наперебой показывая занятое

для нее место.

- Ага, кто бы мне так придержал местечко какое, - громко засмеялась

полная, розовощекая повариха лет сорока, - фигушки! В конкурсе уже не

участвую! Иди ко мне, моя хорошая. У меня тоже местечко для тебя

припасено, Анечка! А эти… успеется еще! А ну, отстаньте от девочки, вам

говорю! Прям, крокодилы какие-то зубастые, а не мужики!

Раскрасневшись от смущения, девочка прошла к поварихе и села рядом с

ней. Хороша, что уж там говорить…

Затрещал киноаппарат и вновь, в сотый или еще больше раз «медведи

терлись о земную ось» и решали свои проблемы Шурик, комсомолка Нина,

Трус, Бывалый и Балбес. Снова смеялся на тех же самых местах, на которых

смеялся уже множество раз, и снова - прекрасное настроение после

окончания фильма. До вахты оставалось минут сорок. Можно и вздремнуть.

А потом начались короткие переходы. Сингапур, Малайзия, Индонезия, и

везде та же самая, бесконечная работа – выгрузка, погрузка, мелкие

партии, документы, расписки, отчеты, расчеты. На берег сходил только

дважды, в Сингапуре и Малайзии. Рыскать по рынкам-щелям в поисках

дешевых тряпок у меня не было ни малейшего желания, да и

необходимости тоже, имея в виду отсутствия жены и детей. Набрав себе

необходимой одежды, посидел на набережной и выпил пару бокалов пива,

пока моя группа рыскала по щелям.

Здесь я должен кое-что пояснить. Во-первых, увольнение на берег. Сейчас

это не является чем-то из ряда вон выходящим. Главное – на вахту ты

должен выйти вовремя и свежим. Тогда, в описываемые времена,

увольнение на берег обставлялось особым ритуалом. Комиссар собирал

всех,

кто записался в увольнение, в столовой. Проверялся внешний вид.

Никакого легкомыслия в виде шорт, джинсов и т.д. Темные брюки и светлая

рубашка для тропиков. Зачитывались списки по группам. Кто-то из

командиров старшим и с ним двое рядовых. Стандартная «тройка» для

увольнения за границей. Зачитывались правила, смысл которых сводился к

простым требованиям - не расходиться, не посещать, не нарушать, не

покупать, не опаздывать, не вступать, и еще множество всяких «не». Затем

все расписывались в журнале, получали паспорт моряка и вкладыш,

выданный иммиграционными властями этой страны. Теперь можно было

идти. Увольнение допускалось только в светлое время суток.

Любое нарушение могло обернуться большими неприятностями, и главная

из них – лишение «визы». Лишенным допуска к загранплаванию

«светили» только Арктика, Сахалин, Камчатка. Главная потеря –

командировочные, то есть валюта из расчета двадцать два с половиной

процента от оклада. Именно в этой денежной добавке и состояла суть.

Потерять ее значило много для моряков. На эти мизерные деньги моряки

умудрялись одеваться, одевать семью, и даже возить контрабанду в виде

товаров, которые можно было, учитывая тотальный в то время дефицит

товаров в нашей стране, продать и выручить неплохие для того времени

деньги. Например, привезя несколько блоков мохера по пять мотков в

каждом, купленные за копейки в Японии, моряк мог получить деньги,

равные своему окладу! А мог получить и срок за контрабанду и

спекуляцию.

Понимая все, каждый и выбирал свой путь – что делать и чего не делать.

Самыми желанными портами для нас в то время были Кобе в Японии с его

дешевым рынком «под мостом», Иокогама с торговой улицей Иседзаки,

Токио с Акихабарой. Такими же приманками для моряков на Атлантической

стороне были Гибралтар и Канары. «Щели» же Сингапура и Гонконга были

просто кладезем «богатств» для каждого нищего советского моряка! Чтобы

понять, что такое щели, нужно просто пойти на любой наш сегодняшний

китайский вещевой рынок, мысленно сузить ряды, плотно завешанные

тряпками, и поместить их в одну, круто поднимающуюся в сопку щель

шириной метров пять - семь, между двумя большими зданиями. Все

заложено и завешено товаром. Проходы шириной не более метра –

полутора. Кого только ни встретишь в щелях! Моряки всех стран, военные

матросы, простой местный люд, все находили здесь нужный им товар.

Совершенно разный, товар зачастую был пыльным и даже рваным или

вовсе бракованным. В щелях запросто могли обмануть и, глядя тебе в глаза,

завернуть не ту кофточку, что ты смотрел, а совсем другую, с дырой на

спине. Если ты все это обнаружил - тут же, без разговоров заменяли. Если

ты успел отойти метров на двадцать – никакие силы не могли заставить

торговца обменять этот товар. Говорили они, казалось, на всех

существующих в мире языках. По крайней мере, любой вопрос, связанный с

продажей его товаров, торговец решал мгновенно, используя десять-

пятнадцать известных ему слов из вашего языка.

Торговаться в щелях было просто необходимо! Продавцы очень сильно

возбуждались, встретив «по-настоящему» торгующегося покупателя. Им

очень нравились такие торги! Это был настоящий спектакль! Торговец

называл цену, покупатель тут же называл свою – ровно половину от

предложенной. Каждый играл свою роль, выкладывая козырь за козырем,

отстаивая цену или сбивая ее. Торговец цокал языком, вертел вещь,

убеждая покупателя в том, что лучше этой вещи никогда и нигде не найти,

да еще и за такую мизерную цену. Покупатель приводил свои доводы,

говоря о том, что никогда в жизни не встречался с такой дороговизной, и

вообще, он лучше пойдет и в соседнем закутке посмотрит – там наверняка

дешевле. Это выводило из себя торговца, и тот еще настойчивее начинал

уговаривать покупателя. Когда покупатель чувствовал, что торговец

«закусил удила» и вряд ли так просто сбросит хоть один цент, он доставал

деньги и начинал вертеть их в руках, делая вид, что считает. Торговец уже

кипел, а покупатель выдвигал новый аргумент – «у меня и денег-то больше

нет ни цента!». Деньги мелькали перед носом торговца. Наконец, мудрый

покупатель, видя, что торговец с горящими глазами, войдя в транс, клюнул

на показанные ему деньги, поворачивался и со словами «Ну ладно, не

хочешь – пойду тогда дальше» начинал очень медленно уходить. Примерно

на пятом шаге под одобрительный смех других продавцов практически

всегда звучало: «О-кей, о-кей, о-кей! Давай-давай сюда, буржуй!» Почему-

то это слово служило им самым страшным ругательством при коммерческом

поражении. Я ни разу не слыхал, чтобы они применяли в этой ситуации

настоящие ругательства, которые знали прекрасно.

И вот тут-то покупатель был уже обязан взять вещь за ту цену, на которую

он так нахально сбил торговца. Торговец, ужасно довольный тем, что

переиграл сильного «противника», потому что все равно имел прибыль с

вещи, хоть и совсем маленькую, становился веселым и даже мог

предложить тебе какую-то мелочь в виде косынки, например, календаря

или стакана кока-колы в знак уважения! Ты ему понравился, потому что ты

– сильный, и такого сильного победил он, еще более сильный!

Если же покупатель, прилюдно заставивший торговца перешагнуть через

себя и согласиться на почти неприемлемую для него реальную цену, все же

разворачивался и уходил, вслед ему несся поток громкой брани на

китайском языке. В пределах зоны слышимости криков торговца, этот

человек уже не сможет купить ничего, ни один торговец не скинет ему ни

цента, а некоторые и вообще могут отказаться продать ему что-либо.

А еще, в Гонконге существовало совершенно уникальное место – «ночной

рынок». Днем это был обычный китайский вещевой рынок, мало чем

отличающийся от остальных. Как ночной, он открывался в десять часов

вечера и работал до пяти утра. На этом рынке можно было купить все! Не

только дешевые товары, но и очень качественные, дорогие, но

продающиеся за бесценок. Это был контрабандистский, воровской рынок.

Здесь «паслись» не только иностранцы, но и сами жители Гонконга,

задорно торгуясь и покупая все пачками, охапками. Скорее всего, многие

товары с ночного рынка потом продавались в щелях. Товар привозился на

тележке громко орущим китайцем, и вокруг него мгновенно образовывалась

толпа, расхватывающая этот товар за гроши. Пять-десять минут ажиотажа и

он исчезал. Такое действо непрерывно происходило на пятаке между

домами, размером примерно пятьсот на двести метров. Человеческий

муравейник шевелился, копошился и жил в непрерывно голосящем

полумраке, странным образом не мешая друг другу. На ночной делали

специальные поездки, даже заказывая иногда микроавтобус. Это делалось

там, где были более или менее нормальные комиссары, так как ночной

рынок был запретным местом для нас. Сейчас его давно уже закрыли,

потому что там было слишком много криминала и, в том числе, процветала

торговля наркотиками.

Что только мы ни грузили в Юго-Восточной Азии! Чай листовой в больших

тюках и обработанный, в картонных ящиках, орехи «кешью» в больших

банках, каучук в квадратных кубиках килограммов по пятьдесят, обшитых

тканью и пересыпанных тальком. И еще около пятисот наименований

всевозможных товаров. Все это укладывалось, записывалось, отмечалось,

документировалось. Работы у второго было столько, что ни на что больше

времени почти не оставалось. Отдохнуть удавалось на большом переходе,

поскольку переходы между последними портами были не больше

двенадцати часов, да и эти часы, за вычетом вахты, тоже уходили на

приведение в порядок документации.

Работа съедала все мое время, и мне это нравилось, потому что, как только

выдавался свободный вечер, в голову лезли всякие мысли и становилось

грустно. Хотелось жалеть себя, хотелось отдыха и одиночества, но не

такого, как на судне, а где-то в лесу, в поле… И вообще, хотелось чего-то

такого, что никак не формулировалось в простые, стройные понятия и

определения.

Тогда я не понимал еще, что так проявляются первые признаки

хронической усталости и начинающихся сдвигов психики, которые

затрагивают каждого моряка в долгом рейсе.

Лекарства от этого сдвига очень просты и почти недоступны морякам.

Хочется домашнего уюта, ласки, а еще хочется в лес, чтобы шумели

деревья, чтобы была теплая, пахучая свежевспаханная земля и мягкая

трава, на которой можно поваляться и по которой можно походить босиком,

чтобы пахло скошенной травой и чтобы в кронах деревьев шумел дождь.

Хочется женщину, но не любую, а свою… Чужие интересуют только

вначале, после отрыва от своей. Эта стадия обычно краткосрочна и совсем

не важна. Своя женщина быстро вытесняет все в твоих мыслях, и ты

начинаешь думать только о ней. Уже постоянно.

Все, что было и чего не было в ваших отношениях, словно на черно-белой

фотопленке, проявляется в двух цветах. Никаких полутонов. Только черное

и белое. То, что казалось не очень важным, вырастает во что-то большое, а

бывшее важным когда-то, становится менее значительным. Все

перемешивается и постепенно начинает меняться местами. Если в начале

рейса ты помнишь только хорошее и живешь этим, то во второй половине

наверх, как пена, вылезает плохое. Обиды, недосказанности и

недопонимания – все это начинает постепенно захватывать тебя и

разбухать в голове, наполнять ее черной тучей полубредовых мыслей. Не

приведи Господь, если поддашься и начнешь думать об этом, особенно

перед сном – не заснешь до вахты или до утра. Болезненная, искаженная

психика будет такое тебе рисовать, что не до сна будет! Тогда-то и

приходит это спасительное умение - отключать плохие мысли тогда, когда

они начинают слишком донимать. И тогда начинаешь понимать, что кроме

работы, нужно чем-то еще заниматься, чтобы занять свою голову,

вытеснить из нее плохие мысли, способные сожрать тебя, твою душу.

С подобными мыслями и в таком состоянии я и встретил третий месяц

рейса.

Сон уже не давал отдыха голове, не освобождал от тяжести.

Спас, дав идею для занятий на долгие годы, стивидор в малайзийском

порту Кланг. Пригласив к себе домой, он совершенно потряс меня тем, что я

там увидел. Тысячи пластинок в маленькой квартирке! Все пространство,

кроме меленького столика, газовой печки и узкой кровати занимали

стеллажи. Какой только музыки у него не было! От Чайковского до Битлов.

Все диски были систематизированы, пронумерованы, записаны в каталоги.

- Вот, это как раз то, что мне и нужно, - вслух сказал сам себе поняв, что

мое это!

В следующий же заход в Сингапур, пошел в увольнение и купил себе очень

неплохой стационарный кассетный магнитофон и довольно дорогую

вертушку для пластинок. Множество магазинов и лавочек с кассетами

помогли накупить больше сотни кассет разных певцов и групп. Конечно же,

в - основном это была обычная «попса», но было и особенное – коллекция

концертов Битлов, например! Их я просто обожал с первого же раза, когда

в

1967 году услыхал песню “Love Me Do”. Теперь, лежа на диване в каюте,

мог с наслаждением слушать льющуюся из колонок музыку.

С пластинками - сложнее, потому что на ходу судно всегда испытывало

мощные вибрации, из-за чего алмазная игла прыгала по диску. Однако же,

в любом случае, теперь мне не страшна была депрессия – музыка надежно

давила ее!

- Иваныч, классная у тебя музыка, - раздалось как-то за спиной, когда я

стоял у релингов на шлюпочной палубе и с наслаждением курил после

вахты. Обернулся – сказал второй механик.

- Заходи, послушаем вместе.

- С удовольствием зайду, если приглашаешь

- А почему бы и нет. Приходи сегодня, после чая.

- Договорились. Сушнячок за мной!

А вот о вине-то я еще и не говорил. Все дело в том, что в тропиках, потея,

человек теряет много солей, и для восполнения их нужно пить либо

фруктовые соки, либо сухое натуральное вино. Вот и положено было в

тропиках всем по триста граммов сухого вина в день. Конечно же, оно не

выдавалось, как положено по инструкции, граммами в разведенном виде,

разве что курсантам на учебных судах. Вино выдавалось раз в три дня.

Обычно это были болгарские вина типа Рислинг. Кто-то выпивал вино

сразу, в компании или без оной. У кого-то оно копилось в рундуке, в

ожидании удобного случая. Я относился ко вторым. Предстоящий вечер

вполне попадал под категорию удобного случая.

Мы с удовольствием слушали музыку. Никогда не подумал бы, что слушать

в

компании гораздо интереснее и приятнее, чем в одиночестве. Попивая

винцо, под впечатлением от музыки, много разговаривали обо всем, не

затрагивая только одну тему – женщины и отношения с ними.

Весь переход от Сингапура до Филиппин, каждый вечер слушали музыку и

разговаривали. Постепенно это стало традицией и мне стало казаться, что

мы знакомы давным-давно, да и действительно, скоро я знал о нем

довольно много. Оказалось, что он старше меня на несколько лет, женат,

есть двое детей. Маленькие, симпатичные девочки-близняшки были

совершенно неотличимы на фотографии.

- Слушай, а давай мясо пожарим. У меня есть электроплитка! – предложил

он, когда мы встали на якорь в каких-то диких местах Филиппинского моря.

Начало погрузки ожидалось только завтра утром. Подойдут баржи и начнем

грузить с них пакеты фанеры.

- А мясо откуда?

- У артельщика возьмем немножко.

- А ты умеешь его жарить?

- Еще как!

Это было не мясо! Это было что-то райское, до невозможности

замечательное и домашнее. Никогда не ел ничего более вкусного! Пока оно

жарилось в большой сковороде на плитке в моей каюте, я чуть ли не терял

сознание от запахов!

- Да-а, - протянул Женя, откинувшись на диване с выражением полного

счастья на лице, - только гитары не хватает!

- Почему не хватает, у меня в рундуке висит чья-то, правда старая и

раздолбанная.

- И ты все это время молчал? Давай сюда немедленно! Я вылечу ее.

Он долго настраивал гитару и, помолчав с минуту, вдруг запел. У него

оказался мягкий, чрезвычайно приятный голос. Пел с чувством. Песни

звучали настолько здорово, что иногда в горле возникал ком, и мне с

трудом

удавалось подавлять его.

Все было прекрасно, но что-то меня постоянно беспокоило. Появилось

такое

ощущение, что наша с Евгением дружба развивается по какому-то

странному сценарию, с постоянным, неуклонным ускорением. Интуиция моя

подсказывала, что на вершине или наоборот, в нижней точке этого

движения меня ждет что-то и, скорее всего, это что-то будет неприятным.

Незаметно подкрался Новый год. Где-то ставили и наряжали елки, народ

рыскал по магазинам в поисках деликатесов и шампанского, а мы просто

шли полным ходом заданным курсом по бескрайним просторам мирового

океана в точке, даже точные координаты которой были нам неизвестны.

День 31 декабря отличался от остальных только тем, что на обед

приготовили шашлык с жареным картофелем на гарнир. Мы с Евгением

решили в этот праздничный вечер нажарить побольше мяса и попеть

песни.

Все прошло бы как всегда, если бы не одно обстоятельство.

Обстоятельством

этим стали докторина Людмила Ивановна и пекарёнок Анечка, которых он

каким-то образом умудрился пригласить на наше фирменное блюдо - мясо с

песнями.

Ход подобных вечеринок накатан и не представляет собой ничего

особенного. Мясо, вино, песни под гитару, тихая медленная музыка,

приглушенный свет… Все остальное обычно развивается по известным

сценариям, если все участники готовы к этому.

Все шло хорошо. Мясо – фантастика, песни великолепны, да и сам Евгений,

поющий их, был очень хорош! Обе гостьи глаз с него не сводили. Во время

пения лицо его становилось совсем другим, одухотворенно красивым. Мне

было удивительно хорошо и спокойно на душе. Я с удовольствием подпевал

ему. Докторина неплохо прикладывалась к винцу и явно была настроена

более, чем благосклонно к Евгению. Анечка, чуток пригубив, ставила свой

бокал на стол, явно чувствуя себя не совсем в своей тарелке. Устав петь,

Евгений отложил гитару.

- Девчонки, предлагаю танцы!

Предложение приняли. Что могло быть лучше для такого случая, чем песни

Валерия Ободзинского? Поставил кассету. Докторина сразу же

закружилась

по каюте. Евгений подхватил ее. Я пригласил Анечку. Такая тонкая, гибкая,

она оставалась жесткой, нерастаявшей. В танце я не чувствовал ее. Не

родилось тепло между нами. Не захотелось мне обнять, прижать ее к себе.

Да и в ней не чувствовалось такого желания. В тот момент я не мог ничего

понять, да и не старался разобраться в своих ощущениях. Мне было хорошо

безотносительно к ней, просто хорошо…

Потом наступил перерыв, выпили еще вина и поменялись. Докторина была

довольно сильно навеселе, и это чувствовалось во всем - в движениях, в

дыхании, в жаре, идущем от ее влажного через тонкую ткань тела.

Естественно, мне это нравилось, и танцуя, с удовольствием щупал ее

помаленьку, насколько позволяли танец и она. Все ясно и просто – нам

обоим это было приятно. Ничего больше, этого вполне хватало обоим.

Один танец, второй, третий… Все шло бы и дальше так же хорошо, если бы

не то, что начало происходить в моей спальне, где к тому времени

танцевали Евгений с Анечкой. Оттуда раздался ее вскрик, потом еще.

- Что там у вас случилось, - громко спросил я.

- Все нормально, танцуйте, - раздался в ответ громкий голос Евгения и тут

же послышался звук пощечины.

- Ах ты, сука, - немедленно послышался его голос и одна за другим

пощечины.

Мы с докториной влетели в спальню, и я включил свет. Поперек моей

кровати лежала Анечка с задранным платьем, а на ней, зажав одной рукой

ее руки, Евгений. Второй рукой он хлестал ее по щекам.

- Знала, сучка, куда и зачем шла, так нечего тут выначиваться! – зло шипел

он.

Я схватил с тумбочки толстый том Дюма и шарахнул им его по голове, что

было силы. Евгений вскочил, схватил меня за грудки, но тут в его пышные,

кучерявые волосы обеими руками вцепилась докторина.

- Ай, гадина! - заорал он, выворачиваясь лицом к ней, - Отцепись, говорю!

- Сейчас я сделаю так, что у тебя, гадёныш, никогда больше не встанет, а

лечить не буду, - какой-то страшной, шипящей скороговоркой произнесла

докторина и с силой двинула его коленом меж ног. Евгений охнул,

сложился пополам и сел на кровать. Анечка вскочила и убежала в комнату.

Тихо плача, села на диван, опустив руки на колени. Слезы катились по ее

красным от пощечин и стыда щекам.

-Все, все. Все уже позади, - успокаивал я ее, - ничего страшного не

случилось, все уже прошло. Сейчас умоешься, выпьешь кофе и все будет

замечательно.

Докторина села рядом с ней и, прижав ее к себе, тоже стала успокаивать,

нашептывая что-то на ухо.

- И что мне теперь делать со всеми вами, а? – раздался голос Евгения,

вышедшего из спальни с искаженным злобой лицом, - пришибить здесь, что

ли?

- Пошел вон отсюда, - тихо, стараясь не вкладывать эмоций в слова,

ответил

я, - и никогда больше не входи в эту каюту.

- Ой, какие мы нежненькие, кипящие благородным гневом. Да нужны вы

мне, придурки. Целочек тут разыгрывают из себя. Грязно выругавшись, он

плюнул и с силой захлопнул за собой дверь.

Действуя автоматически, собрал пустые бутылки, остатки закуски и вынес

все это на шлюпочную палубу. Одну за другой бросал бутылки и свертки за

борт, вкладывая в этот процесс что-то большее, как бы избавляясь от чего-

то в себе. Когда вернулся в каюту, девчонки уже вытерли стол и включили

чайник. Анечка улыбнулась мне.

- Ну вот, все нормально. Значит, жить будем! – сказал я.

- А как же, конечно будем. Долго и счастливо. Вот только кофе выпьем и

сразу же заживем! – поддержала меня докторина.

Анечка засмеялась и, снова сев на диван, задела локтем струны стоящей в

углу дивана гитары. Струны отреагировали резким, неприятным звуком, и

она тут же отпрянула от нее. Я подошел, взял гитару и вышел на

шлюпочную палубу.

Этот эпизод моей жизни закончился хлестким ударом фанерного корпуса о

воду. Электроплитку и сковороду утром положил в коридоре, возле двери

его каюты.

 

Глава одиннадцатая. Концерт по заявкам

 

Закончив погрузку фанеры, пошли в Манилу. Там ждал палубный груз и

трое иностранных пассажиров, которые пойдут с нами в Штаты. Для нас эта

новость была загадкой. Почему, имея возможность улететь на самолете или

переплыть океан на комфортабельном пассажирском лайнере, эти люди

выбрали обычное грузовое судно, да еще и советское? Комиссар наш просто

извелся. Не понимая, за что ему все это на голову свалилось, он простонал

за завтраком, что нутром чует - добром такое не кончится!

Манильский залив был в плотной дымке. Это марево из смеси тяжелого,

пропитанного водой горячего воздуха и смога от огромного города,

создавало довольно мрачный настрой и заставляло хватать воздух ртом

первые мгновения после выхода из кондиционированного помещения,

словно выброшенная на песок рыба,. Тело сразу покрывалось липким,

густым, не испаряющимся потом. Одежда становилась влажной, липла к

телу. Ни малейшего дуновения ветерка.

К причалу шли сразу, с приходом. Буксиры уже ожидали нас. Лоцман с

одного из них перебрался к нам на борт по опущенному штормтрапу. Серые

причалы, серые ангары портовых складов. Не знаю, то ли сказывались

впечатления последних дней, то ли действительно так все было серо, но я

почти физически ощущал, как постепенно вхожу в депрессию. Когда

привезли грузовой план, стало очевидно, что простоим не менее двух суток.

Предстояло погрузить около пятисот тонн кокосового масла в бочках и

триста тонн копры в тюках. Копра – это и есть самое ценное в кокосовых

орехах, белая мякоть слоем в один – два сантиметра на внутренних стенках

ореха. Кроме выжимки из него масла, оно идет на кондитерские и

парфюмерные цели. Именно копру мы видим обычно на тортах и пирожных

в виде мелкой стружки.

Со слов супервайзера, сегодня погрузить не успеют, а завтра порт не будет

работать – какой-то национальный праздник. О работе в ночную смену речь

не шла, поскольку плата грузчикам за сверхурочную работу в праздничный

день была бы огромной. До конца рабочего дня успели погрузить около

трехсот тонн масла и совсем немного копры, а затем грузчики ушли. Мы

закрыли трюма и судно замерло. Все чем-то занимались, радуясь

завтрашнему отдыху и увольнению в город. Несколько человек курили на

корме в ожидании своей очереди к электрику со странной фамилией

Залюбый, который с удовольствием и вполне прилично стриг всех

желающих старинной, тупой и потому очень больно «кусающейся» ручной

машинкой. На судне всегда найдутся острословы, готовые посмеяться над

любыми странностями и ему с такой фамилией ох, как доставалось от их

упражнений и вариаций на эту тему! Кто-то, радуясь тому, что нестерпимо

горячее солнце скрылось в мареве то ли облачности, то ли дымки,

наплывающей с горизонта, курил на палубе. Кто-то спрятался в своей

каюте. Кто-то в столовой готовился смотреть фильм. Завтра предстоял день

отдыха. Это здорово расслабляло всех.

Мне было тошно. Ничего не хотелось. Ни лежать, ни сидеть, ни читать. В

который уже раз смотреть «Свадьбу в Малиновке» тоже не хотелось. Не

хотелось никого видеть и слышать. Повернул ключ в двери, выключил свет,

лег на диван, надел наушники и включил музыку.

“… Is there anybody going to listen to my story

all about the girl who came to stay...”

В который уже раз слушал «Girl», бессмертное творение Леннона и

Маккартни, но на этот раз песня воспринималась совсем иначе - как

благотворный бальзам, лекарство для усталой души. Легкие, очищающие

слезы ручьем текли из глаз от красоты музыки и слов. С ними уходила

тяжелая усталость и пустота в душе. Ничто не сдерживало мои эмоции, и

это усиливало чувство облегчения. Постепенно, с каждой новой песней

легендарной четверки, тоска по капле, незаметно уходила, уступая место

чему-то теплому и светлому, идущему изнутри. Чувство это ширилось и

крепчало.

“… It's been a hard day's night, and I been working like a dog

It's been a hard day's night, I should be sleeping like a log…”

Незаметно заснул, как поется в этой, одной из любимейших песен Битлов –

«..после того, как поработал как пес тяжело, должен и спать как бревно» и

не слыхал, как закончилась кассета и магнитофон выключился. Глубокий,

спокойный сон довершил мое исцеление.

 

***

Утром должен был заступать на вахту, но меня не подняли. Проснулся сам

около девяти.

Ничего не понимая, позвонил третьему.

- Привет! Что случилось, почему не поднял? Проспал, что ли?

- Привет, Иваныч! Ну, ты скажешь тоже! Мастер сказал не будить тебя, дать

отоспаться после этого дурдома в последние две недели. Так что, я на

сутках, а ты свободен. словно фанера в полете!

- Понял… И что мне делать-то теперь с этой свободой?

- А вот это могу тебе сказать. Мастер сказал, чтобы, как встанешь, к нему

зашел.

Быстро умылся, побрился. Постучал в косяк двери капитанской каюты. Как

и положено, дверь была открыта настежь.

- Входите Алексей Иванович, присаживайтесь.

Капитан сидел за письменным столом с большим стеклом на нем. Под ним -

всевозможные схемы, графики, таблицы. Сажусь в большое кресло с

деревянными подлокотниками напротив. Посмотрев внимательно на меня,

капитан вдруг улыбнулся.

- Как, выспались?

- Да, спасибо! Впервые за последнее время. Похоже, даже переспал

немного.

- Вот и хорошо. Мне понравилось, как вы начали работу. Так и

продолжайте. Однако, разговор наш не об этом, но чтобы продолжить его, я

должен пригласить сюда первого помощника, - с этими словами он поднял

трубку и стал набирать номер комиссара.

- «Все, - подумал я, - погуляли! Видать, последняя вечеринка начала

издавать запах и впереди ждут плоды ее».

Вошел комиссар, но по его лицу было ясно, что намерений грызть меня нет.

Даже наоборот, его лицо излучало такое слащавое выражение отеческой

заботы и любви, что это меня слегка покоробило и здорово встревожило.

- Алексей Иванович, - поздоровавшись и закрыв за собой дверь, начал

комиссар и как-то втерся поудобнее в угловой диван за большим овальным

столом, - разговор наш будет вот о чем. Так уж получилось, что свалилась

на

нас общая беда. С нами через океан пойдут американские пассажиры. Вы в

курсе?

- Нет, - глазом не моргнув, на всякий случай соврал я.

- Так вот, именно так все и обстоит. У нас будут пассажиры, причем не кто-

нибудь, а американцы. Э-э… Мы, коммунисты и комсомольцы, да и вообще,

советские моряки, обязаны думать о том, как противостоять тому, что они

могут принести на судно. Вы понимаете, о чем я?

- Если честно, то не очень.

- Нет, ну вы слышите меня или нет? Американцы будут у нас на борту, и

мы даже не знаем, кто они такие! Никаких данных об этих людях нам не

прислали! Кто они и зачем пойдут с нами, тоже никто не сказал. А где

гарантия, что это не провокация? Где гарантия, что они не идут

специально для того, чтобы потом вывалить в своих газетах грязь, которую

здесь накопают?

- Ну, так уж и грязь! Откуда она у нас возьмется, Владимир Иванович, если

мы тут и так вроде монахов - отшельников безгрешно живем, - со смехом

вмешался капитан.

- Ой, не скажите, Сергей Петрович! Не так все просто, как кажется иногда.

Ведь правда же, Алексей Иванович? - неожиданно сказал он, вперив в меня

острый взгляд своих белесых глаз, – Я мог бы развить эту тему и, в том

числе, применительно к нашему экипажу, но не вижу необходимости этого

делать. Пока не вижу, - выдержав многозначительную паузу, добавил он.

- Ладно, ладно Владимир Иванович, сдаюсь! Давайте о деле, - как-то не

очень весело улыбнулся мастер.

- Так вот, я продолжаю. Ситуация складывается вполне логично. Они для

нас кто? Они для нас – груз, а за груз по своей должности отвечаете вы,

Алексей Иванович. Кроме того, вы владеете английским языком лучше всех

на судне, если не считать капитана. Таким образом, на вас ложится

ответственная задача – быть максимально вовлеченным во все, что будет

происходить с пассажирами. При этом, не следует давать им понять, что вы

их как бы пасете. Все должно быть красиво и естественно. Вы понимаете, о

чем я?

- Наверное, да, - неуверенно ответил я.

- Вот и прекрасно. Теперь поговорим об их общении с экипажем. Конечно

же, мы не можем им запретить общаться с людьми, но все же, прошу вас

сделать так, чтобы этот круг общения был ограничен до минимума. Как это

сделать – ваша задача. И вот еще что. Мы с капитаном должны знать все,

что у них и вокруг них происходит. Кроме того, желательно, чтобы все свои

шаги работы с ними вы согласовывали с нами. Конечно же, это вовсе не

означает, что мы ограничиваем вас в действиях мелочной и назойливой

опекой, но все же, в основных движениях… Поверьте мне, стреляному

воробью, вам будет и спокойнее, и безопаснее, если вы почаще будете с

нами советоваться. Мы надеемся на ваш ум, такт и понимание ситуации.

Сергей Петрович, - комиссар повернулся к капитану, - вы добавите к моим

словам что-нибудь?

- Да, добавлю. Через час я выезжаю в наше генконсульство, а оттуда – на

встречу с пассажирами. Алексей Иванович, будьте готовы и, - мастер

взглянул на часы, - без четверти одиннадцать встретимся у трапа. Ваши

документы будут у меня.

Точно в назначенное время к трапу подкатило такси. Долго ехали по

улицам, которые казались нам знакомыми. Характерный испанский

колониальный стиль, двух-трех этажные дома с маленькими балкончиками

и большими решетками вместо стен между колоннами, который можно

встретить и в обеих Америках и в Африке и в Юго-Восточной Азии. Узкие

улочки, забитые наистраннейшим винегретом из транспорта разных

возрастов, видов и мастей. Суперсовременный «Кадиллак» может ехать

рядом с коллекционным «Плимутом» середины пятидесятых или с

проржавевшим «Доджем» времен Первой Мировой, а между ними -

броуновское движение велосипедов, мотоциклов, мопедов и мотороллеров

всевозможных видов. Все это сигналит без умолку, создавая назойливый,

но

очень характерный шум азиатской улицы.

Главную же достопримечательность улиц Манилы представляли собой

грузовики, пассажирские автобусы, микроавтобусы и трехколесные

повозки. Если сказать, что грузовики и пассажирские машины были

невероятно украшены, то в голове нашего человека возникнет красиво

выкрашенная, с никелированными «наворотами», дополнительными

фарами и висящими на стекле бирюльками машина. Так вот, все это – ничто

по сравнению с тем, как машины украшаются на Филиппинах, а в Маниле -

особенно. Справедливости ради, должен сказать, что некоторое подобие

этого встречается и в Африке, и в Латинской Америке.

Попробую, для примера, по памяти мысленно оснастить как пассажирскую и

украсить «по-филиппински» одну машину. Итак, начнем с основного. Берем

открытый джип. Например, наш УАЗ-69 без брезента. Прежде всего,

перекрасим его в ярко-голубой цвет и переоборудуем слегка. Поставим над

кузовом расписанный черно-золотыми драконами яркий красный тент с

резными свисающими краями и толстой золотой бахромой. По стойкам

пустим золоченой змейкой толстый жгут с пышными золотыми же кистями.

В задней части кузова снимем откидную крышку и сделаем хромированную,

полуметровой ширины площадку, с которой спускается ступенька,

украшенная множеством всевозможных светоотражателей. Добавим к этому

два сверкающих никелем поручня. В самом кузове две продольные сидушки

по бортам, обтянутые чем-то вроде бархата. Естественно, обивка эта имеет

ярко-малиновый цвет.

Продолжаем. Борта машины украшены рельефными, видимо выдавленными

из золоченой жести изображениями летящих вперед драконов в китайском

стиле. Он летят во вселенной, судя по большим, также объемным звездам

ярко-синего и желтого цвета вокруг. Диски на колесах сверкают никелем и

золотом, а на самой резине аккуратнейшим образом прорисованы сине-

зелено-красные кольца по всей окружности.

Передняя часть машины просто сражает наповал своим великолепием!

Дверцы отсутствуют, зато ступеньки широкие, хромированные, с

вычурными резными накладками из черного эбонита или темного дерева.

Капот украшен множеством голубых и серебряных звезд, с большим,

килограмма на два-три, распахнувшим крылья в полете позолоченным

орлом там, где у нашей «Волги» когда-то был олень.

Сверкающий бампер просто огромен, и на нем установлены всевозможные

золоченые и никелированные решетки, прыгающие друг на друга львы,

парящие и зашедшиеся в истовой молитве ангелы и ангелочки, разных

размеров фары с никелированными корпусами, золоченые шпили,

блестящие шары и прочее, и прочее. Главное же – большие, полуметровые

дудки, установленные на крыле, рядом с лобовым стеклом! Их штук пять в

своеобразном букете, сверкающем хромом и никелем на солнце. Звук их

подобен звуку тепловоза, только тот пугает меньше, поскольку от большой

техники и ждешь большого звука, а от такого полета дизайнерской мысли,

как небольшой, пусть даже и разукрашенный джип, никак не ожидаешь

столь мощного рёва. Водитель, не стесняя себя, совершенно свободно

использует это свое оружие в борьбе с двухколесными противниками,

заполняющими улочки. И уж поверьте мне, я описал здесь далеко не самый

эксцентричный вариант украшения автомобиля!

Итак, мы ехали в генеральное консульство СССР. Снаружи оно выглядело

довольно солидно – сплошной глухой забор, красивые ворота. Литая

табличка сообщала, что здесь находится именно то, что нам и было нужно.

Я впервые был в столь серьезной организации, как наша дипломатическая

служба и с волнением представлял, как нас примут. Генеральный консул.

Звучит-то как! Какой он? Что скажет? Не каждого пошлют в чужую страну в

таком ранге! Сам встретит или нас проведут к нему?

Похоже, нас не очень-то и ждали. Смурная, худая женщина в очках за

большим, толстым стеклом, басом спросила через расположенный где-то

вверху динамик, что нам нужно.

- Мы к генконсулу. Нам назначено. Я – капитан теплохода «Комсомолец

Приморья», сказал капитан.

- Сережа, тут к генеральному. Капитан. - слышно было в динамике, как она

сообщила это кому-то по интеркому.

- Ждите, - сказала она, выслушав что-то неразборчивое в ответ, и

отключила динамик. Мы остались стоять в этом глухом «предбаннике» с

двумя дверьми – на улицу и в недра консульства, а еще – с журнальным

столиком и двумя стульями. На стене – большой стенд с какими-то

инструкциями и кармашками, в которых лежали бланки.

Ожидание длилось минут двадцать. Я представляю, что творилось в душе

капитана, если в моей была настоящая буря чувств и слов. Ни одно из них

не понравилось бы этому самому консулу. Все-таки, пришел капитан судна

твоей страны. Капитан – это всегда полномочный представитель

государства в пределах судна, потому что судно – суверенная территория

страны, к которой приписано судно и чей флаг оно несет. На территории

судна действуют законы страны и никто не имеет права их нарушить, а

капитан – глава вот этой маленькой частицы государства и отвечает как за

нее саму, так и за ее население, пусть даже и маленькое. Именно поэтому к

человеку, имеющему статус капитана судна, в любой стране мира относятся

с особым уважением. Обо всем этом я и думал, когда в двери что-то

щелкнуло и она резко распахнулась.

- Вас ждут, - сообщил высокий молодой человек в сером костюме и, не

оборачивась больше, пошел по коридору. Мы поспешили за ним.

В кабинете генконсула было здорово накурено. На журнальном столике

лежала шахматная доска с фигурами, застывшими в финальной трагедии

для одной из сторон. В пепельнице - окурки. Похоже, баталия была

затяжной.

Навстречу нам поднялся невысокий человек лет сорока.

- Проходите, прошу извинить за ожидание, важные дела потребовали моего

участия. Кофе, чай?

- Кофе пожалуйста, - сказал капитан и взглянул на меня. Я кивнул

утвердительно.

- Сережа, два кофе, - сказал хозяин кабинета, нажав кнопку на интеркоме.

- Одну минуту, - прозвучал оттуда ответ.

- Как дела на судне?

- Все в порядке.

- Как экипаж?

- Экипаж здоров, выполняет свои задачи.

- Проблемы есть?

- Нет, проблем нет.

- Хорошо…

Томительная тишина продлилась с полминуты.

- Давно из Союза?

- Судно уже год, а я - полгода. Закончим круг и мне будет замена.

- Ко мне вопросы есть? Судовые документы все в порядке?

- Да, мы их в Сан Франциско продлили на год в сентябре.

Дверь открылась и вошел Сережа – тот самый серый молодой человек, что

привел нас сюда. Поставив перед нами маленькие чашки с кофе, он вышел.

Кофе, надо отдать должное, был великолепен.

- Пассажиры вам известны? – спросил генконсул.

- Нет.

- Вот, возьмите их данные, - сказал он, протянув капитану тонкую папку, -

все расчеты за проезд ими уже сделаны, в папке есть копия документа об

этом для отчета. Оригинал мы вышлем в пароходство через вашего агента.

- Спасибо.

- Вопросы или просьбы ко мне есть?

- Просьба одна – дать указание заказать нам такси. Через полчаса

назначена встреча с пассажирами.

- В таком случае, я прощаюсь с вами. Такси здесь обычно приезжает в

течение пять-десяти минут. Желаю удачи. Если что – обращайтесь. Чем

можем – поможем.

Выйдя из кабинета, мы самостоятельно пошли к выходу. Через не плотно

закрытую дверь кабинета в динамике интеркома раздалось: « А что,

Сережа, может еще одну?»

- Твою…, - вырвалось у капитана, и я был совершенно согласен с ним.

Мы вышли в духоту, мгновенно покрывшись липким потом. Такси

практически сразу подлетело к нам, и водитель распахнул дверцу.

- Итак, пассажиров трое, - сказал капитан, листая содержимое папки, -

австралийцы. Супружеская пара и их ребенок. Думаю, не бедные люди, раз

заплатили за это путешествие почти двадцать тысяч долларов. Вам нужно

будет поговорить с ними насчет меню, чтобы у старпома было время

заказать все необходимое на переход.

- Здравствуйте, вы с русского судна? – шагнул навстречу высокий,

худощавый мужчина с густой седой шевелюрой, когда мы вышли из такси у

входа в кафе. То, как он это произнес на английском, сразу выдавало в нем

австралийца из-за специфического акцента.

- Да, - ответил Мастер, - я капитан. Это – второй помощник.

- Сэмюэль Маллиген. Зовите меня Сэм

- Сергей, - сказал капитан и подал Сэму руку. Пожав ее, Сэм подал руку

мне.

- Алексей, - представился я.

- Идемте, мои женщины умирают от любопытства – они никогда не видели

русских моряков! Кстати, это их идея – переход через океан на русском

пароходе! И мне она тоже понравилась. Меня отговаривали друзья, а я им

сказал, что ничего страшного в этом нет!

Сэм тарахтел, не умолкая. Навстречу нам поднялись из-за стола, на котором

стояли три чашки и два бокала, худощавая женщина, чрезвычайно похожая

на Сэма, с такими же точно совершенно седыми волосами, уложенными в

красивую стрижку, и молоденькая девушка в джинсах и футболке, с

румяным курносым лицом.

- Сэм, ты уже успел насмерть заговорить людей! Я - Лора, - широко

улыбаясь, представилась женщина и подала руку.

- А это наша внучка, - не выдержал своего неучастия в беседе Сэм, - ее

зовут Элеонора, Эли. Она очень стеснительная сначала, но потом…

- Стоп, Сэм!

- О-кей, молчу!

- Эли, - тонким голоском произнесла девушка и густо покраснела.

Беседа наша продолжалась минут сорок. Выяснилось, что они –

пенсионеры. Сэм являлся акционером высокого уровня в очень известной,

крупной компании. Пять лет назад он вышел в отставку и с тех пор они с

Лорой осуществляют свою мечту - путешествуют по миру. В Австралию

прилетали для того, чтобы уладить какие-то юридические вопросы. Именно

тогда они и уступили горячим просьбам внучки взять ее с собой на время

каникул. Она как раз окончила первый курс университета. До Филиппин

добрались на филиппинском грузовом судне.

- Это было что-то! Мы насквозь пропитались пищей, приготавливаемой из

вяленой рыбы, - не преминул вставить Сэм.

Планировалось, что Эли дойдет с ними до Штатов, а оттуда улетит домой, в

Австралию, самолетом.

Что касается организации их быта на предстоящем переходе, все оказалось

гораздо проще, чем мы предполагали. Оказывается, вся идея их

путешествий именно в том и заключалась, что они хотели жить вместе с

окружающими их людьми, точно в тех же условиях и питаясь тем же самым.

Они принципиально не путешествовали на круизных судах, и только в

случае крайней необходимости летали на дорогих авиалайнерах. Для них

интересно было именно погружение в чужую, неизвестную и такую всегда

недоступную жизнь. За это они готовы были платить очень большие

деньги.

Ко времени нашего знакомства они успели познакомиться с жизнью и

бытом на японских, испанских, норвежских, бразильских и многих других

судах. Довелось им пожить и с бедуинами в районе нефтепромыслов

Аравийского полуострова, и на сахарных плантациях Латинской Америки, и

на Мальдивских островах. Одним словом, мы поняли, что это очень

странные люди, и от них можно ожидать чего угодно, только не

провокаций. Договорившись, что они прибудут на борт завтра к обеду, мы

попрощались и уехали на судно, не забыв по пути остановиться у

небольшой припортовой таверны и, отпустив такси, попить пивка.

Наутро возобновились грузовые операции. Закрутившись, я совсем забыл о

пассажирах. Они напомнили о себе в полдень, подкатив к трапу на двух

такси. В одном приехали они, в другом – чемоданы. Их оказалось восемь

штук, и были они настолько тяжелы, что оказались явно не по силам

тщедушным филиппинским таксистам. Боцман послал трех крепких

матросов, и они быстро перенесли чемоданы в пустую каюту, соседнюю с

теми двумя, которые и предназначались пассажирам. Я встретил их и

показал каюты. Они находились этажом ниже, под моей каютой. Затодно

рассказал им, когда и где они будут завтракать, обедать и ужинать.

Договорились, что вечером, как только освобожусь, зайду к ним, да и

вообще, буду посредником и переводчиком в течение всего времени их

пребывания на судне. Это вполне устроило их, а мое сообщение о том, что

через пятнадцать минут зайду за ними, чтобы провести в кают-компанию,

где будет накрыт обед, просто привело в восторг. Сэм не преминул

сообщить, что за сборами они совершенно упустили и завтрак, и обед.

На обед в тот день был, как обычно, великолепный борщ. Валентина,

повар,

расстаралась и приготовила свежую горчицу. Первое, что привело в восторг

и Сэма и Лору, был хлеб. Сравнить его с ватоподобным и совершенно

безвкусным австралийским никак нельзя. Надо сказать, хлеб на российских

судах до сих пор приводит в восторг всех, кто его пробует. Все дело в том,

что мало на судах каких стран пекут хлеб. Самое больше – пресные

булочки. Хлеб же покупают в портах запакованным на длительное

хранение. На всех советских и российских судах были пекари или повара-

пекари, которые неукоснительно, через день-два пекли хлеб.

Хороший хлеб удается не всем. Мало того, что для этого нужны знания и

старание, необходим еще и талант. А еще, тесто для хлеба требует особого

состояния души. Оно должно быть легким, спокойным, и настрой должен

быть таким же. Как это ни странно, но если это не так, опара плохо

поднимается, а хлеб не пропекается. Результат – сверху хлеб красивый,

румяный, а в середине – липкая, тяжелая, непропеченная масса. Если на

судне попадется достаточно злобный человек, из такого вот куска

непропеченного хлеба может быть слеплен и подложен пекарю в знак

протеста, мужской орган… К счастью, такое случалось крайне редко,

поскольку и хлеб на судах обычно получался вкусным, красивым, с

потрясающе мощным и приятным ароматом, да и настолько злые люди

редки. Такой хлеб никогда не плесневеет и соответствует легенде о том, что

хороший хлеб – это тот, на который можно сесть, посидеть минуту, и он

полностью восстановит свою форму, когда его освободят.

Я намазал хлеб горчицей, взял с блюдца ломтик лука и, с хрустом зажевав

его, отправил в рот ложку борща со сметаной. Они тут же проделали то же

самое. Привыкших к протертым жидким супчикам, борщ их явно «зацепил».

Сэм пришел в такой восторг от ощущений, что вновь начал тарахтеть, и

Лора была вынуждена его притормозить. Эли горчица и лук явно не очень

понравились, а в борще ее интересовала только жидкая часть.

На второе - бифштекс с яйцом. Запив все это традиционным компотом, Сэм

удовлетворенно откинулся.

- Ты знаешь, Алексей, видимо, у меня где-то в глубине есть русские гены,

потому что эта пища мне очень по душе! И это каждый день так?

- Практически так, а если и иначе, то в подобном же стиле.

- Подозреваю, что мы за это путешествие наберем неплохой вес! – сказала

Лора.

- Вот этого-то я и боюсь, - вставила свое слово Эли.

Из буфета выглянула Валентина и вопросительно кивнула мне – как, мол,

понравилось им?

- А вот и автор этого обеда, а также и всех предстоящих вам на нашем

судне обедов, завтраков и ужинов! - сказал я и показал на Валентину.

Пассажиры захлопали в ладоши, Сэм и Лори рассыпались в комплиментах,

которые я с удовольствием перевел раскрасневшейся от смущения

женщине.

Когда закончили погрузку, я заглянул к Сэму и Лори и извинился,

объяснив, что буду занят этим вечером, да они особо-то и не переживали,

так как занимались раскладыванием вещей из чемоданов.

Ближе к полуночи мы отошли от причала. Теперь – спокойная, размеренная

жизнь. Семь тысяч миль до Сан Франциско. Если брать во внимание

возможные шторма, переход с нашей скоростью в шестнадцать узлов

составит почти три недели. Вполне достаточное время для того, чтобы

отдохнуть от суеты портов Юго-Восточной Азии и набраться сил для работы

в американских портах. Штудируя книгу «Свод обычаев портов мира», я

уже знал, что в Штатах по ночам порты не работают. С восьми утра до

семнадцати и только шесть дней в неделю. Все! Остальное время –

отдыхают все! Неплохо, перетрудиться не удастся!

С этими мыслями отправил моряка вниз, заваривать чай. Судов было не

очень много, никто не мешал нам, и вахта проходила спокойно. Внезапно

средненькая видимость улучшилась и стали видны дальние, на самом

горизонте, огоньки судов. Настроение тут же поднялось еще больше. Даже

и не поднялось, а взлетело в заоблачные высоты! Хотелось петь и куда-то

идти, что-то делать. Однако же, идти было некуда, а петь на вахте и вовсе

не положено. Мысленно представил себе, как матрос среагирует на то, что

я

запою на мостике, и что он при этом обо мне подумает. Наверняка, у него

зародятся большие сомнения в моем здоровье! Ну, да и ладно, пусть будет

так! Раз нельзя спеть в полный голос, я спою сам себе, мысленно! Устрою

себе небольшой концерт по заявкам. Вот только радар сейчас включу,

точечку возьму, на карте ее поставлю, в журнал запишу и спою! Ага, вот и

чаёк, кстати, прибыл!

 

Глава двенадцатая. Ход сделан

И потекла наша жизнь спокойно и размеренно. Пассажиры оказались

людьми активными, и в первый же день, увидев утром, как матросы красят

переборки и палубы, обратились к капитану, чтобы он разрешил им

участвовать в этом. Не скрывая своего удивления, капитан разрешил, но

только после инструктажа по технике безопасности и под надзором

боцмана.

Утром следующего дня Сэм и Лора с помощью боцмана вооружились

кистями, краской и работа закипела.

Эли не было видно. Народ добродушно посмеивался над ними, примеряя на

себя ситуацию – стали бы они это делать, имея много денег на счетах в

банке? Однако же, все сошлись на том, что старики - правильные люди, раз

не могут сидеть без дела!

После ужина постучал в их каюту. Сэм писал что-то в большом блокноте, а

Лора читала толстенную книгу.

- Как дела, как прошел первый день путешествия?

- Замечательно, Алексей! – ответил Сэм, - Мы сегодня здорово поработали у

боцмана и наработали такой аппетит, что борщ показался нам даже еще

более вкусным, чем вчера! Но самое замечательное было утром, на

завтраке! Если бы мне кто-нибудь сказал, что завтрак может быть в виде

соленой селедки с утра, я бы долго смеялся, а сегодня сам с большим

удовольствием уплетал ее с картошкой и запивал сладким крепким чаем! Я

уже сказал Лоре, чтобы она завела такой порядок – иногда на завтрак

давать селедку!

- Так и заведите традиционный русский морской порядок – по

понедельникам утром селедка!

- Так это традиция? А какие еще есть русские традиции у моряков?

- Их очень много, но вот насчет меню могу сказать. В понедельник –

селедка с вареным картофелем, в воскресенье – какао с сыром. А еще, в

субботу на ужин такие штуки… - я так и не смог перевести слово пельмени,

- такое мясо в тесте. Его потом варят. Их лепит весь экипаж.

- Это здорово, - воскликнула Лора, - мы обязательно будем лепить с вами. Я

не знаю, что такое пельмени, но подозреваю, что это то же самое, что

итальянские равиоли.

Я никогда не пробовал равиоли и потому промолчал.

- А где Эли, почему ее не видно? – поинтересовался я.

- Она у себя в каюте, делает какое-то задание, которое им дали в

университете на каникулы. Позвать ее?

- Да нет, пусть занимается своими делами. Я тоже пойду к себе. В двадцать

часов в столовой команды будет фильм. Вы пойдете смотреть? Правда, у

нас

все фильмы на русском…

- В следующий раз обязательно, а сегодня мы хотим поиграть в карты. Вы

играете в бридж?

- Нет.

- Жаль, а то бы присоединились!

Проходя мимо каюты Эли, услыхал оттуда ее голос. Она с кем-то

разговаривала.

Удивленный, остановился. Не сама же с собой… Прислушался. Точно,

говорит. Любопытство мое превысило критический уровень, и я постучал в

дверь. Она тут же ответила, чтобы входили.

Она сидела на стуле у столика под иллюминатором, а на диване сидел

второй радист. Перед ними лежали словари и большой «Атлас мира»,

открытый на карте СССР.

- Здравствуйте, - улыбаясь, сказала Эли.

- Привет, - покраснев, сказал радист, - мы тут…

- Понял, географию изучаете, - подсказал я, чуточку язвя.

- Да нет, я попросил Эли помочь мне с английским, и она согласилась.

- Алексей, о чем вы говорите,- забеспокоилась Эли, понимая, что наш

диалог смущает парня, - вы мне переведете?

- Конечно, - ответил на английском, - Володя объяснил мне, что ты

согласилась помочь ему с английским.

- Да, конечно, даже с удовольствием! И я тоже хочу русские слова узнать.

- Ну и ладно, Эли. Успехов вам!

- Занимайтесь, пойду фильм смотреть, - сказал радисту и вышел.

К моему удивлению, ни одна жилка не дрогнула во мне, ни капли ревности

не пробудилось, да и с чего бы ей быть? У меня ведь даже и мысли ни

одной на ее счет не появлялось. Значит, все нормально. Вопрос только один

– докладывать комиссару или нет? Решил не делать этого, а там – будь что

будет. Да и сама мысль о том, что должен что-то докладывать о ком-то, как-

то не приживалась в моем сознании.

Неделя пути пролетела незаметно. Пассажиры были очень неприхотливы и

почти незаметны на судне. К ним привыкли и воспринимали их как своих,

не особо-то и обращая внимание. И, похоже, они были этим очень

довольны. Сэм оказался заядлым шахматистом и вечерами часто

просиживал в кают-компании за партией с электромехаником – таким же

фанатиком древней игры. Иногда к ним присоединялся и комиссар, также

неплохо игравший в шахматы. Полное отсутствие языкового контакта

вполне заменялось шахматной терминологией и, к удовольствию

участников сражений, ею все владели достойно!

В пятницу ко мне в каюту вошел комиссар. Закрыв за собой дверь, присел

на диван.

- Я что пришел-то. Хочу поинтересоваться, как наши пассажиры чувствую

себя?

- А что пассажиры? - подыскивая слова и лихорадочно соображая, чего он

хочет, начал я, - Живут. Все им нравится, претензий никаких нет.

- Да, я вижу их и в кают-компании, и на палубе, и в столовой, но меня

больше интересует, что происходит в каютах? Чем занимаются в остальное

время, когда их не видно?

- А я-то откуда это могу знать? Видел пару раз – читают, разговаривают.

Я чуть было не сказал «пишут», но вовремя прикусил язык, понимая, что

именно этого-то комиссар и боится!

- А младшая? Как у нее дела? Чем занимается? – спросил комиссар, вперив

в меня свой пронизывающий взгляд.

- Да тем же самым, чем же еще… - начал я, но он прервал меня на

полуслове.

- А второй радист какую роль играет в ее досуге?

- Да никакой роли он не играет. Она помогает ему изучать английский

язык.

- А он?

- Что он?

- Он чем ей помогает, а? Ну, что же вы молчите, я слушаю!

- Знаете, Владимир Иванович, в таком тоне…

- А какой тон? Нормальный тон!

- Да с какой это стати я должен шпионить за вторым радистом или еще за

кем бы то ни было?!

- А кто вас заставляет шпионить? Мы же говорили с вами об этом, и вы

согласились сообщать, если что-то не так будет с пассажирами…

- А что, с ними что-то не так? – пошел я в атаку, уцепившись за эту его

фразу, как за соломинку.

- Не надо, не надо мне здесь разыгрывать сцены, а то я тоже могу начать

спектакль, да и посерьезнее. Значит, так. Вы пойдете и скажете второму

радисту, что в его интересах прекратить эти, с позволения сказать, занятия.

Даю ему на это двое суток. Это и в его, и в ваших интересах. Я все сказал.

В глазах у меня потемнело. Так со мной еще никто не разговаривал.

- Значит, так. Теперь я скажу. Во-первых, кто дал вам право так со мной

разговаривать? Будьте добры, приберегите этот тон для кого-нибудь

другого. С какой это стати я сейчас пойду и начну говорить все это

радисту? Я ему кто? Отец, брат или, на худой конец, комиссар? Вы считаете

нужным вмешаться в общение двух людей – идите и вмешивайтесь, если

ваша совесть это позволяет, а я в этом участвовать не собираюсь. Что

хотите, то и делайте.

- Вы понимаете, что эти ваши слова не пройдут бесследно для вас? –

прошипел комиссар.

- Не нужно меня пугать! Не тридцать седьмой. Или я ошибаюсь? Может

быть, вы именно это имеете в виду? – несло меня уже без каких-либо

тормозов. Я перешел на крик, - так скажите прямо, я пойму и подчинюсь.

В это мгновение открылась дверь. В проеме стоял капитан.

- Что у вас происходит? Алексей Иванович, вы чего орете на весь коридор?

Владимир Иванович, в чем дело?

- Да нет, Сергей Петрович, - комиссар неожиданно как-то съежился и опал,

- все нормально, мы здесь с Алексеем Ивановичем дискутировали по общим

вопросам э… нашей истории.

- Вы уж потише как-нибудь дискутируйте, а то чёрти - чего можно

подумать, услышав эти крики. Алексей Иванович, я чего зашел-то, у меня к

вам дело есть. Захватите последний грузовой план и зайдите ко мне, если

ваша дискуссия с Владимиром Ивановичем уже закончена.

- Да-да, мы уже закончили, - сказал комиссар и встал.

- Закройте дверь и присядьте, - сказал капитан, когда я зашел к нему с

грузовым планом.

- Значит так, Алексей Иванович, - продолжил он, помолчав немного и как

бы раздумывая, что сказать, - вы еще очень молодой человек,

перспективный и грамотный специалист. Только из симпатии, которую я к

вам испытываю, запрещаю общаться в таком тоне с первым помощником.

- Но…

- Алексей! Знаю все, что можешь мне сказать, и хочу, чтобы ты понял – не

могу допустить, чтобы этот человек сломал тебе жизнь, а он может это

сделать, я знаю очень хорошо. Уж поверь мне на слово!

- И что мне теперь делать? – спросил я, тронутый и обезоруженный словами

капитана.

- Работать. Спокойно делать свое дело. Не поступаться совестью, но при

этом быть гибким. Полагаю, ты успел высказать ему свое кредо, - добавил

капитан с улыбкой, - и этого достаточно, он больше не будет на тебя

наседать. Я прослежу за этим. Все понял?

- Да…

- Тогда иди и работай. И над собой в том числе! Свободен.

- Спасибо, Сергей Петрович!

- Ты еще здесь?

Под впечатлением от происшедшего, поднялся на мост. Хотелось выйти на

крыло и постоять на ветру. Третий, взглянув на меня удивленно,

промолчал.

Солнце только-только коснулось горизонта и на глазах тонуло в нем. Еще

чуток и наступят сумерки.

- Однако, жизнь продолжается, - громко сказал я пробегающему мимо

третьему, который брал пеленг на последний краешек садящегося солнца,

чтобы определить поправку нашего компаса.

- И что из этого следует? – в тон мне откликнулся третий из штурманской,

где начал считать поправку.

- А следует из этого то, что жизнь прекрасна и удивительна! И вот,

задумался я - не взять ли мне сегодня звездочки по случаю такого

открытия, а?

- Так я же буду брать, секстан будет занят.

- А я мастерский возьму.

- А ну, как увидит?

- Официально возьму, разрешение спрошу!

- Тогда давай. Я посчитал – через десять минут уже Сириус и Арктур

появятся, да и Сатурн сегодня неплохой должен быть.

- Не люблю планеты брать. Звездочки, они понадежнее будут!

Через полтора часа наши точки были на карте. Судя по ним, мы были почти

на курсе, но на пару миль впереди. Третий позвонил капитану.

Поднявшись, он побормотал что-то себе под нос, разглядывая наши точки и

меряя измерителем что-то на карте, а потом весело крикнул нам, стоящим у

лобовых иллюминаторов, что невязка маленькая и он не будет переносить

счисление пути, но мы - молодцы.

- Алексей Иванович, мой секстан можете брать, когда он будет нужен вам, -

добавил Мастер, уходя с моста.

- Ну вот, Иваныч, кафтана с царского плеча удостоился. – съязвил третий.

- Ага, удостоился, - согласился я и вышел на крыло.

Небо и море совершенно не отделялись друг от друга в полной черноте, и

на этом фоне сияющие звезды были яркими и какими-то неестественно

большими. В средних и северных широтах небо совершенно иное.

Небольшое подобие тропического неба бывает в вечер после ливня, а в

обычные ночи звездочки маленькие и немного приглушенные. Здесь же, в

тропиках, да еще в океане, даже самые слабые звездочки сверкали, словно

маленькие лампочки. Большие же звезды или звезды первой величины, как

их классифицирует астрономия, горят, излучая серебристое сияние. Глядя

на небо, ищу свои, «родные» созвездия. Так… Вот Орион, Кассиопея,

Большая Медведица, Волопас… Нахожу их и от этого становится как-то

теплее на душе. Наверное, это от того, что все родные и близкие мне люди

сейчас, быть может в эту самую минуту, тоже смотрят на эти же звездочки.

И Она тоже, подумалось вдруг. Вздохнув, пошел в каюту. Нужно было

вздремнуть полчасика перед вахтой.

Ночью матроса на вахте не было. Даже слабый ветерок – и тот стих. Океан

был настолько спокоен, что даже звезды отражались в зеркально гладкой

воде. Такое бывает очень редко. Завершив все положенные при приеме

вахты дела, продолжил на крыле свое любование ночным тропическим

небом. Видимость «миллион на миллион», как говорят летчики. Шли по

довольно оживленному маршруту, но вокруг никого не было. Да и

маршрутом-то это трудно было назвать, потому что полоса составляла не

одну сотню миль в ширину. Тут можно далеко не двум судам разойтись

одновременно и даже не заметить сам факт существования друг друга.

Спокойный, плавный ход моих размышлений прервал посторонний звук. Он

донесся с противоположного крыла. Я тут же вошел в рулевую рубку и

пошел туда.

- Алексей, можно к вам в гости? – раздался с крыла голос Эли.

- Входи, Эли. Не спится?

- Так красиво, что весь сон у меня пропал!

- Да, это так. Я тоже любуюсь и небом, и океаном– не часто такое бывает!

- А это ничего, что я здесь? У тебя не будет неприятностей?

- Не будет, если мы будем внимательно смотреть вперед, и не будем

отвлекаться на разные глупости, - сказал нарочито серьезным голосом.

- Мы не будем отвлекаться на разные глупости, - засмеялась она, - ручаюсь

за это.

- А жаль, - притворно вздохнул я, - пара-другая глупостей не помешали бы

в холостяцкой жизни, не так ли?

- Ну вот, такой серьезный офицер, а позволяет себе… - заявила Эли, игриво

толкнув меня плечом, - Не жалей, я скучная, вредная и совсем не умею

глупостями заниматься.

- Научиться - не проблема.

- Вот и я тоже так думаю. К чему торопиться? Придет время, найдется и для

меня учитель.

- Ты такая мудрая… Тебе сколько лет-то? Тридцать, сорок, пятьдесят?

- Всего лишь девятнадцать. Вот и мама моя говорит, что я рассуждаю как

старушка. Ты тоже так думаешь?

- Да нет, шучу. Ты все правильно говоришь.

Нашу беседу прервал стук двери в штурманской.

- Иваныч, погодку принес, смотреть будешь? – раздался голос второго

радиста.

- Посмотрю, - заходи сюда.

- А чаёк есть?

- Нет, я сегодня без моряка. Вот, заодно и сходил бы, заварил.

- Некогда, у меня корреспонденция на отправку есть, я занял очередь у

радиоцентра...

- Да ладно, за пять минут ничего не случится, очередь не потеряешь.

- Где ты, не вижу ничего, - ослепший со света, он шел, вытянув руки перед

собой.

- Ты с руками-то поосторожней, я тут не один, - предупредил видя, как он

приближается к Эли.

- Да-а? И кто же это здесь?

- А ты сам спроси.

- Эй, кто здесь? Ку-ку!

- А ты на английском спроси.

- Эли?!

- Да, Володя.

- Скажи мне, что ты здесь делаешь, - подумав чуть, выдал он фразу на

английском.

- Да вот, не спалось, и решила полюбоваться звездами. Так получилось, что

Алексей любезно разрешил мне побыть здесь, на капитанском мостике. Так

интересно здесь все – лампочки, огоньки, приборы… А ты что, дежуришь?

- Все, все, все! Сдаюсь! Иваныч, переведи!

- Все, ребята, пошел я в радиорубку, - заявил он минут через пять, -

показать, что ли Эли, как я работаю?

- Стоп, парень! – остудил я его, - Не забывай, что это радиорубка, и даже

свои далеко не все имеют право заходить в нее. Не приведи Бог, если

узнают – куда лететь будешь, да и я вместе с тобой! И, кстати, у меня к

тебе

есть серьезный разговор. Освободишься – завари все же чаёк и зайди.

- Понял. Пока, Эли! Мне нужно работать. До завтра!

- До завтра, Володя!

Вскоре и она ушла спать, а я смотрел вперед и думал о том, что и как скажу

ему. Так и не придумав ничего умного, решил не морочить себе голову. Как

будет - так и будет, скажу все, как есть.

Часа через полтора, в начале четвертого, радист зашел в рубку.

- Иваныч, так делать чай или не имеет смысла уже?

- Не надо. Осталось-то всего ничего отстоять.

- А что сказать-то хотел?

- А сказать я тебе хотел то, что тебе надо быть чуток поосторожнее.

Комиссар тебя пасти начал. Очень уж не нравятся ему ваши занятия.

- А ты откуда…

- Знаю, если говорю. Ты уж постарайся поменьше в закрытой каюте с ней…

Не дразни его, да и другие языки найдутся, не ровен час, стукнут куда...

- И что теперь, ходить кланяться перед всеми и извиняться?!

- Не кипятись! Сам сегодня лаялся с ним. Одним словом, ты понял, что я

тебе сказал? Вот и действуй, как считаешь нужным. Я должен был

предупредить тебя и предупредил, а дальше – сам.

- Завтра пойду и все ему выскажу! Что плохого делаю?

- Здра-асти, приехали! Думал, что с мужиком говорю, а он… И что ты ему

скажешь? «Дяденька, а второй сказал, что вы меня пасете»! Так?

- Да нет…

- А как тогда? Нет, дорогой, ты уж меня не подставляй. Я и сам себя

неплохо подставляю, без посторонней помощи! Живи так, как считаешь

правильным. И я тоже буду жить так, как считаю нужным. Мое дело было

сказать тебе.

- Понял, Иваныч.

- Всё. Эту тему закрыли. А девчонка просто замечательная, слов нет! Эх, не

был бы таким старым, я бы…

- Ага, старый, – прыснул радист, - на целых пять лет старше!

На следующий день убедился, что наш разговор воспринят. Эли с радистом

сидели в шезлонгах в кормовой части, где располагалась площадка с

теннисным столом и не изображали, а действительно занимались

английским языком. С крыла мне было видно, как комиссар пару раз

выходил на палубу выше и, посмотрев с минуту, уходил. Выражение его

лица было хмурым и озабоченным.

Ночью у Валентины, всеми любимой хозяйки камбуза и неофициально, по

общему признанию всего экипажа, строгой и доброй мамаши с

непререкаемым авторитетом в столовой команды, случился серьезный

приступ. Людмила Ивановна возилась с ней всю ночь, а утром доложила

капитану, что это не аппендицит и не колика. Все гораздо сложнее и

ситуация настолько тяжела, что срочно требуется госпитальная помощь.

Долго раздумывал капитан, склонившись с измерителем в руках над картой

в штурманской, а затем приказал вызвать радиста и ушел с ним в

радиорубку. Через пару часов радист зашел в рулевую рубку и по секрету

сказал, что получено «добро» от пароходства на связь с Гавайями, а если

потребуется – на экстренный заход. Это была экстраординарная

информация. Советские суда практически не заходили на Гавайи в то

время. Я пошел к карте. Хода до ближайшего порта было не менее двадцати

часов.

- Это уже докторина будет решать, сможет ли Валентина ждать столько.

- Она как раз сейчас у мастера. Пойду к себе. Чует мое сердце – сейчас

будут переговоры с американцами или радиограмму мастер принесет, -

сказал радист и вышел из рубки.

Минут через сорок капитан вошел в штурманскую и, позвав меня, протянул

бланк радиограммы. На бланке были написаны координаты.

- Алексей Иванович, нанесите точку на карту и проложите в нее курс,

сказал он и вышел в рулевую.

- Курс в точку тридцать семь градусов, - доложил я.

- Ложитесь на тридцать семь и рассчитайте время выхода в точку.

- Уже посчитал, три часа сорок минут. В пятнадцать двадцать по времени

Гонолулу с учетом перевода часов на зимнее время.

- Хорошо, спасибо. Объявите старпому и боцману подняться на мост.

- Так вот, товарищи палубные начальники, - начал мастер, когда чиф и

боцман поднялись на мост, - нам предстоит довольно сложная операция –

принять на борт врача с вертолета. Вполне вероятно, что Валентину

придется отправлять с ними на берег. Прошу вас проработать операцию и

доложить мне как можно скорее, чтобы я смог заблаговременно сообщить

детали американцам.

Самым нормальным местом для приема вертолета признали пространство

между носовыми мачтами, то есть крышки люков второго и третьего трюмов.

Стрелы, лежащие по-походному, горизонтально, нужно было поставить

вертикально, к мачтам, и тогда появляется пространство метров пятьдесят в

длину и тридцать в ширину. Вполне нормально, чтобы вертолет свободно

мог висеть над ним и опустить штормтрап, а при необходимости и трос с

носилками.

Ко времени подхода к назначенному месту вывели из ходового режима

двигатель и были готовы остановиться в любой момент. Долго ждать не

пришлось. Как только вахтенный матрос заметил точку над горизонтом,

капитан перевел телеграф на «Стоп».

Через пару минут вертолет закружил над нами, рассматривая судно.

Боцман с матросами заканчивал выкладывать большой крест аварийными

досками на люках. Примерившись, вертолет завис над этим крестом, и

вскоре с него вниз пошел тонкий штормтрап. Моряки внизу поймали его

конец и из машины по трапу вниз стал спускаться человек в ярко-красном

костюме с белыми полосами по рукавам и по спине. Через плечо у него

была большая сумка с белым кругом и красным крестом в нем. Мужчина, а

это был он, спрыгнул на люк и старпом, руководивший операцией, повел

его в лазарет.

- Алексей Иванович, идите в лазарет, там понадобится помощь

переводчика.

- Понял, бегу.

Старпом и американец были уже там. Американец с докториной

осматривали больную, а мы с Чифом ждали в «предбаннике».

- Людмила Ивановна, переводчик нужен? – громко спросил я.

- Нет, Алексей, переводчик не нужен. Мы прекрасно понимаем друг друга.

Странно, подумал я. С каких это пор докторина стала знать английский?

Минут через десять они вышли.

- Мы забираем больную. Будем делать срочная операция в условиях

хоспитал, - на немножко странно звучащем русском сказал огромный

светловолосый американец. Улыбнувшись нам, он достал из сумки довольно

увесистую рацию и стал быстро и громко разговаривать на английском,

видимо с вертолетом.

- Сейчас чопер спустит контейнер. Нужно, чтобы ваши люди несли его

сюда.

- Понял, - ответил старпом и вышел.

- Доктор, готовьте больную, - сказал американец, сел на стул и улыбнулся

мне.

- Как дела?

- Отлично, - ответил я и тут же задал ему буквально сжигающий меня

вопрос о том, откуда он знает русский.

- Так я и есть русский, мои предки приехали в Америку в самом начале века

всем семейством. А вы в какой порт идете?

- Сначала Калифорния, Сан Франциско и Лос-Анжелес, а потом – штат

Орегон, Сиэтл, Вашингтон.

- О, это просто замечательно! Мой дом недалеко от Фриско, я буду там

через

неделю! Обязательно приеду к вам на судно! Меня зовут Джон, я военный

парамедик, но все мои близкие зовут меня Иваном. Они все знают говорить

по-русски!

- Алексей, второй помощник капитана. Все мои родные тоже говорят на

русском, - представился я, мучительно пытаясь понять, что такое

парамедик. Решил потом спросить у Сэма или Эли.

- А-ха-ха, - как-то совсем не по-русски, во весь рот, громко расхохотался

Иван и крепко хлопнул меня по плечу.

Моряки с шумом внесли в коридор лазарета носилки, представляющие

собой

легкий металлический пенал со стальными кольцами по бортам и ремнями

вместо крышки. Осторожно подняв Валентину своими ручищами, Иван

положил ее на эти носилки и стал застегивать ремни. Вскоре она была

упакована так, что не осталось ни малейшей возможности даже

пошевелиться.

- Олрайт, несем, - скомандовал Иван, и хотел было взяться за ручки

носилок, но боцман рукой остановил его.

- Простите, мистер, нашу Валентину мы сами понесем.

- Да-да, конечно, - смутился Иван и с уважением посмотрел на моряков,

молча поднявших носилки.

С вертолета спустили стальной трос с небольшой стальной грушей и

стропами на конце. Иван подстегнул карабины троса к кольцам на

контейнере и дал команду по рации. Контейнер плавно взмыл. Вскоре его

втянули во внутрь вертолета. Трос спустился вновь, но уже с беседкой на

одного человека.

 

Иван пожал нам всем по очереди руки и прокричав, что обязательно

приедет к нам на судно в Сан Франциско, влез в лямки беседки, застегнул

их застежки на груди и дал команду по рации. Как только он исчез в

вертолете, кронштейн лебедки исчез, двери задвинулись, машина

наклонилась носом вниз, круто развернулась и унеслась в сторону

островов.

Сменившись с вахты, я хотел было включить музыку, когда в дверь каюты

постучали.

- Алексей, я могу войти?

- Конечно, Сэм! Проходите, присаживайтесь.

- Алексей, расскажи, что все это означает? Что случилось? Откуда и зачем

прилетал этот американский вертолет и кого он увез?

- Все, все понял, сейчас все подробно расскажу!

- Но я предлагаю пойти к нам и там все рассказать, иначе мне придется

потом все пересказывать моим женщинам, которые места себе не находят от

любопытства – они наблюдали за всей этой операцией с верхнего мостика!

Через пять минут я сидел в его каюте, держа в руке стакан с виски и

рассказывал все, что знаю. Они были просто потрясены.

- Алексей, это так трогательно – американские военные спасают женщину с

коммунистического судна, разве это не чудо? – вытирая слезы, воскликнула

Лора.

- А разве то, что вы, совершенно капиталистические люди, идете на нашем

судне, не чудо? – парировал я.

- Нет, это не чудо, а «несусветная глупость и совершенно неоправданный

риск» – так определил этот поступок один наш хороший знакомый, - со

смехом сказал Сэм.

- И как, есть соображения о степени этого риска? – тоже смеясь, спросил я.

- Из нас троих рискует, как мне кажется, только Эли, - ответил Сэм и

довольно серьезно посмотрел на девушку, тихо сидящую на диване рядом с

Лорой, - да и то, степень риска в таких делах одинакова в любой точке

вселенной.

- Дедушка!

- О-кей, о-кей, больше ни слова не говорю, Эли!

Всем было ясно, о чем идет речь. Похоже, у ребят закручивалось довольно

серьезно…

В этот день, как и во все последующие, до самого прихода, их можно было

увидеть где угодно - на корме, на шлюпочной палубе, на баке. В каюте,

наедине они больше не оставались. По крайней мере, этого больше никто

не видел. Комиссар ходил хмурый и злой. Даже обязательные политзанятия

по вторникам он проводил как-то нервно, на грани то ли нервного срыва, то

ли истерики. По крайней мере, мне так казалось.

На следующий вечер по трансляции объявили, что в столовой будет

демонстрироваться новый художественный фильм «А зори здесь тихие».

Название мне ничего не говорило. Стукнул к пассажирам. Они тоже скучали

и согласились пойти в столовую. Договорились, что я буду по ходу фильма

переводить немножко, чтобы им было хоть чуточку понятно, что

происходит.

То, что нас ждало, трудно описать. Переводить понадобилось совсем чуть-

чуть, да и то, в самом начале фильма. То, что происходило в фильме с

девчонками, потрясло всех – и нас, и пассажиров, но пассажиров, как мне

показалось, больше. Лора плакала почти навзрыд, а Эли, когда свет фильм

закончился и кто-то включил свет, была бледна словно мел. Ее

расширенные от ужаса глаза были полны слез. Мы молча встали и пошли.

Сэм жестом показал мне, что приглашает к ним в каюту.

- Алексей, ты видел уже этот фильм? – спросил Сэм, когда мы сели, и он

достал бутылку с виски. Я отрицательно помотал головой и сказал, что не

буду пить, постучав пальцем по своим часам – на вахту скоро.

- А мы с Лорой выпьем, пожалуй. Это самый страшный фильм о войне,

который я видел в своей жизни, потому что сейчас, посмотрев его, впервые

понял, как нужно показывать войну, чтобы люди ее не хотели.

Мы долго молчали, а потом я стал говорить о том, что мой отец воевал, что

он был изранен, вернулся с множеством наград. Сэм сказал, что его отец и

брат служили в авиации, и отец погиб в воздушном бою с японскими

истребителями где-то в районе островов Полинезии. От отца у него

осталось

только несколько фотографий.

Всю вахту вспоминал фильм. Это было такое сильное впечатление, что ни о

чем другом ни думать, ни говорить не хотелось. Всю вахту проговорили с

матросом об этом. И мать, и отец его тоже были фронтовиками.

На следующий день, вечером, уже традиционно сидя у них в каюте, с

удовольствием участвовал в разговоре о кино и литературе, однако

разговор

все время возвращался к теме войны. Как-то так, случайно, а может быть и

не случайно, тема перешла к тому, кем были фашисты. Почему они были

такие, кто ими управлял и как, да и вообще, тема вышла на высший

генералитет. Сэм сыпал такими фамилиями как Мюллер, Геринг, Борман.

Переплетения их взаимоотношений, методы и способы достижения целей, и

особенно упор Сэм делал на последний год войны. Я слушал его и

постепенно, дождавшись ослабления потока слов, стал тоже говорить об

этих людях, об отношении их к Гитлеру в конце войны, об их попытках

организовать сепаратные переговоры с американцами, которые мы

торпедировали, и благодаря этому война закончилась именно так, как она и

закончилась. Сэм сидел и слушал меня с широко открытым ртом.

- Алексей, откуда…откуда ты-то все это знаешь? Разве в вашей стране

возможно прочесть об этом? Разве такого сорта литература у вас издается?

Со мной все понятно - я изучал литературу по этому вопросу, много трудов

прочел, воспоминаний генералов Третьего Рейха. А ты не боишься, что за

все это ты можешь пострадать?

- Нет, Сэм, не боюсь. Это нормальная информация, которая сейчас есть в

стране и которую, если захочется, можно найти.

Не мог же я, в самом деле, сказать ему, что в широком доступе такой

литературы у нас в то время не было в свободной продаже. Не мог же я

сказать, что знаю все это из только что показанного по телевидению

сериала «Семнадцать мгновений весны» по Юлиану Семенову, а само

произведение публиковалось в то время только в «Роман-газете»… Однако

же, мне было очень приятно удивление Сэма.

Все в этой жизни рано или поздно, но обязательно заканчивается. Подошел

к концу и этот переход. Он получился очень интересным и не без

приключений, если считать таковым болезнь и эвакуацию Валентины. По

крайней мере, для меня и еще нескольких человек он стал совершенно

необычным. Я имею в виду Эли и второго радиста. Их отношения явно

перешли из деловых и дружеских в разряд любовных. Это было понятно из

их взглядов, касаний рук. Да и возможно ли скрыть такое среди давно уже

оторванных от нормальной, человеческой жизни людей, тоскующих по

своим любимым, по своим детям. У людей в таком состоянии не просто

обострены все чувства, у них появляется особое чутье на искренние

отношения, на чистую и настоящую любовь. Если и был кто-то на нашем

пароходе, кто относился к ним без симпатии и сочувствия, то мог им быть

только один человек, и этот человек окончательно потерял покой.

Все понимали, что комиссар очень боится и все знали, чего именно. Все

совершенно отчетливо понимали, что у радиста есть только один вариант

обеспечить перспективу для своей любви – уйти с судна вместе с ней. Все

остальные варианты оставались без любви. В том, что ему закроют визу по

приходу, уже никто не сомневался. Вариант ухода с судна с просьбой

предоставить убежище, пресс-конференциями и прочими подобными

делами, до невозможности тяжел для нормального человека, потому что

пошедший по этому пути в то время автоматически становился предателем

Родины. Именно так такое тогда и расценивалось, независимо от мотивов

поступка. Далеко не каждый мог решиться на такое даже ради любви. Не

решился и радист.

Когда пассажиры прощались, у трапа был практически весь экипаж.

Женщины плакали. Мужчины молча смотрели на сходящих по трапу Сэма,

Лору и Эли. Радист ступил на трап следом за ней. Комиссар рванулся, чтобы

удержать его, но тот обернулся и жестом руки остановил его.

- Не переживайте, Владимир Иванович, - громко и четко сказал он, - я

никуда не уйду.

Белый как снег, комиссар кивнул и остался на борту. На причал спустились

капитан, старпом и я. Пока моряки носили по трапу чемоданы, мы жали

друг другу руки, обнимались, хлопали друг друга по спине.

Эли и Владимир стояли, взявшись двумя руками, как будто хотели

закружиться, как в детстве, и молча смотрели друг другу в глаза.

Владимир не мог знать, что больше никогда не попадет за границу и,

поработав несколько лет в каботаже, уволится и уедет, бесследно исчезнув

в бескрайних просторах нашей страны. Ни на одно из сотен отправленных

Эли писем он не получит ответа. Эли не могла знать, что из множества ее

писем дойдет до него только то, в котором она напишет, что устала уже

надеяться хоть на одно письмо от него и на встречу хоть когда-нибудь. Не

могли они знать и того, что все обращения Лоры и Сэма в наше посольство

в Австралии с просьбой разрешить Владимиру приехать в Австралию,

остались без ответа. Без ответа остались и просьбы разрешить Эли

приехать

в Советский Союз, чтобы жить там. Даже гарантии того, что на ее счет

будут переведены деньги в советский банк, чтобы она не причинила нашей

стране неудобств, не изменили ничего. Ни одного официального ответа они

так и не получат.

Не могли они всего этого знать, но сердца их чувствовали, что расстаются

они навсегда. Не заплакав, не поцеловавшись, они так и простояли,

держась за руки и глядя друг другу в глаза, пока Лора не взяла Эли за

плечи и не повела к машине. Уже у открытой дверцы Эли обернулась,

расплакалась и нырнула в машину.

Судьба сделала свой ход, а до начала перестройки оставалось еще целых

пятнадцать лет.

 

Глава тринадцатая. Слово о парадном подъезде

 

- Грузовой, ты здесь? – раздалось на английском.

- Здесь я.

Дверь распахнулась, и весь дверной проем заполнился человеком - шкафом

в застиранной донельзя клетчатой рубашке и висящих на видавших видах

подтяжках необъятных штанах совершенно непонятного от старости и от

отношения к ним, цвета. Один край рубашки был заправлен, второй торчал,

но главной деталью его туалета были просто огромные, также

неопределенного цвета, с могучими квадратными носами башмаки,

расшнурованные и развалившиеся в разные стороны. Толстые и какие-то

пестрые, разлохмаченные шнурки волочились за ним. В дверь он не

проходил ни по одному параметру – ни в высоту, ни в ширину. Наверное

поэтому он довольно сильно горбился и передвигался немножко боком.

- Привет, я - Билл, супервайзер. Буду работать с тобой, - представился он.

- Алексей, второй помощник, - ответил я, и моя ладонь утонула в его

огромной ручище, как если бы взрослый мужчина пожал руку пятилетнему

ребенку.

- Угу… У тебя пожрать есть чего-нибудь?

- Н-не знаю, - заикаясь от неожиданности, пролепетал я и пошел к

холодильнику. Там оказалась банка консервов - лосось в собственном соку.

- Годится! Сказал Билл, достал из необъятных штанов большой складной

нож и практически одним движением, словно бумажную, вскрыл банку

прямо на своей коленке, не упустив возможности добавить к тому, что уже

было на этих штанах, пару пятен от качественного камчатского

консервированного лосося. Найдя вилку, я обернулся и увидел, что он уже

выуживает своими, совсем не музыкальными пальцами остатки консервов.

Через секунду с консервами было покончено.

- Билл, кофе будешь?

- Ага.

Чайник уже закипел. Я достал две чашки и собирался налить ему, но он

остановил меня.

- Давай, вот так сделаем, - сказал он, бесцеремонно вытряхнул на стол

карандаши, линейки и ножницы из большой глиняной кружки, когда-то и

кем-то подаренной моим предшественникам, дунул в нее и, широко

улыбаясь, поставил передо мной. Взяв банку с растворимым кофе, он

высыпал из нее в кружку не менее трети содержимого и кивнул, опять

улыбнувшись своей обезоруживающей улыбкой – можно лить воду!

Налив в свою жалкую кружечку кофе, я молча ждал, чем еще удивит меня

этот человек? Пауза затянулась, но выручил зазвонивший телефон. Звонил

вахтенный матрос.

- Иваныч, тут какая-то женщина, говорит что-то. Поговорите с ней, передаю

трубку.

- Привет! Я ищу супервайзера. Он не у вас?

- Да, у меня. Передаю трубку.

Они говорили с минуту, причем я с трудом улавливал смысл его какой-то

жеванной скороговорки, почти сливавшейся в полурык.

- Это Мэри, - сказа Билл, - она из профсоюза и сейчас придет сюда.

- Привет, ребята! – в двери стояла не очень-то уступавшая Биллу в

габаритах, молодая румяная женщина.

- Кофе будешь? - опередил меня Билл.

- Нет, я бы сейчас пива выпила.

- Послать?

- Нет, не надо, мне еще одно судно встречать нужно.

А потом они разговорились. Тема их беседы странным образом соскользнула

с профсоюзных требований на очередной конференции докеров порта на

последние бега на ипподроме. Они взахлеб, на максимальной громкости

обсуждали заезды, ставки, шансы лошадей. Меня хватило минут на пять.

Понимая, что я для них сейчас не существую, встал и сказал, что должен

идти. Она даже не взглянула на меня. Билл просто махнул рукой – иди,

мол,

кто тебя держит?

На палубе делать было нечего. Трюма открыты. Бригад не было, они

должны подняться на борт еще через час. Старпом у трапа разносил

матроса.

- Что случилось? - спросил я.

- Представляешь, Иваныч, - профсоюз пришел судно принимать, а

вахтенный матрос сетку под трапом еще не повесил! Ему, видите ли, не

приказали! А мы из-за этого разгильдяя чуть было штраф на десять тысяч

баксов не схлопотали! Хорошо, она сразу к тебе пошла. Кстати, где она, не

собирается обход делать?

- Вроде бы нет. Ее там супервайзер убалтывает. О скачках тарахтят.

- И как, успешно?

- Пока не знаю, но оба увлечены процессом

Здесь я должен немножко прояснить ситуацию. Все дело в том, что после

того, как на берег сойдут власти, на борт поднимаются представители

профсоюза, которые должны удостовериться в том, что судно безопасно для

грузчиков. Ни один грузчик не поднимется на судно, пока не получено

«добро» от профсоюза.

Обход судна профсоюзниками – это просто беда для судна, впервые

пришедшего в Штаты. Все торчащее, висящее, а иными словами все, обо

что можно удариться или споткнуться случайно или не случайно, должно

быть отмечено краской или ограждено согласно законам штата. Их не

волнует, сколько времени у вас это займет, но все обязательно будет

сделано, и они за этим обязательно проследят! До тех пор, пока судно не

будет готово, оно будет стоять, и не дай Бог, если хоть один человек кроме

агента, супервайзера и портовых властей на него поднимется. Штрафы за

это просто огромны! Мэри как раз и была тем самым представителем

профсоюза…

Когда я вернулся, беседа была в полном разгаре, только суперкружка

теперь была у нее, и она с шумом отхлебывала из нее. Кофе в банке уже не

было, на столе стояла наполовину уже пустая банка сгущенки, судя по

пятну на штанах Билла, вскрытая на той же коленке. Дверца холодильника,

естественно, не была им преградой!

И еще за одну, новую деталь зацепился мой взгляд - лапа Билла лежала на

джинсовой коленке Мэри, но она этого «не замечала». Она сосредоточенно

пила кофе, а Билл тарахтел без остановки. Судя по тому удовольствию,

которое Мэри испытывала от кофе, а также по блеску в его глазах, план

действий на ближайшие пару часов у них уже вполне оформился. Я

внезапно понял, что если не придумаю что-нибудь, они воплотят этот план

в жизнь немедленно, буду я здесь в этот момент или нет. Представив себе,

какие разрушения они могут произвести в моей небольшой каюте, если это

случится, решил не медлить.

Молча, стал раскладывать бумаги на столе. Билл замолчал. Допив кофе,

Мэри поставила кружку прямо на одну их моих бумаг и, улыбнувшись мне,

сказала, что должна идти, хотя с удовольствием бы поболтала с нами еще!

- Я довезу тебя, - сказал Билл.

- О-кей, - ответила Мэри, - я оставлю свою машину у трапа, а завтра заберу

ее.

- Ага, - сказал Билл, вставая.

- Ты еще будешь на судне, Билл? - спросил я.

- Да, буду после обеда. Тебе привезти чего-нибудь?

- Что ты имеешь в виду?

- Ну…мало ли.

- Нет, спасибо, ничего не нужно.

- Хорошо.

Первым приехал черный до синевы негр - бригадир. Пройдясь по трюмам,

он сказал мне, что через десять минут подъедут две бригады.

Двое черных же грузчиков в этот момент вносили по трапу какой-то агрегат

и установили его на грузовой палубе, возле трапа. Агрегат оказался

кофейным автоматом. Рядом поставили большую коробку с бумажными

стаканчиками, коробку с пакетиками сахара и сливок и пластиковый мешок

для использованных стаканчиков и оберток.

- Попробуй, босс. У нас вкусный кофе.

- Спасибо, - ответил я и налил себе стаканчик. Действительно, кофе

оказался очень вкусным!

Началась работа. Я быстро забыл о существовании супервайзера, но он

напомнил о себе.

- Привет, Алексей! - раздался за спиной голос Билла, когда я склонился над

люком в первый трюм, наблюдая за работой чернокожих грузчиков.

- Ага, - улыбнулся я.

- Занес кой - чего в твою каюту, посмотришь. Пригодится. Еще что-нибудь

нужно будет – скажи, я привезу.

Кое-чем оказались пять ящиков пива, ящик чипсов, пара упаковок колы, а

заглянув в холодильник, еще больше удивился. Он оказался битком забит

банками с пивом и колой. На столе стояла большущая, наверное на

килограмм, банка растворимого кофе.

- Хватит этого на какое-то время? – раздался вопрос у меня за спиной.

- На вечер должно хватить, Билл, - в тон ему ответил я.

- Ладно, поехал в офис, к концу смены загляну, - довольно улыбнулся

Билл.

- Один или с Мэри?

- Тебе нужна Мэри?

- Мне – нет, а тебе?

- Мне тоже, - ухмыльнулся он, - да она бы и сама не пошла. Зачем это ей?

Больше в этот день Билл не появлялся. На следующий день я был свободен.

Работали на два трюма, но там шла выгрузка, и мое присутствие в общем-то

не требовалось. В Штатах я оказался впервые, и получил вполне

нормальная возможность посмотреть на страну изнутри. Проблема состояла

в том, что причал наш находился очень далеко от города. Нужно было либо

заказывать такси, либо через агента – автобус. Второй вариант был

неприемлем, потому что желающих пойти в город особо-то и не было.

Первый вариант не подходил из-за своей дороговизны. Третьего не было.

Мои размышления прервал Билл.

- Привет, Алексей! Как жизнь?

- Привет, Билл. Все прекрасно, - ответил я, одновременно осознав, что он

как раз и является третьим, самым приемлемым вариантом.

- Билл, у меня к тебе есть дело.

Он выслушал меня и, бросив свое обычное «ноу проблем», сказал, чтобы

минут за десять до выезда его предупредили. Теперь передо мной стояла

задача – собрать группу. Америка – совсем не дешевая страна, и поэтому

народ особо-то на берег не рвался.

В город согласилась съездить Марина - высоченная, крупно сложенная

уборщица лет тридцати, да электрик, совершенно лысый несмотря на свою

молодость, человек. Договорились, что поедем на ближайшую торговую

улицу и просто погуляем два-три часика.

Билл сидел в тальманской и проверял тальманские расписки, которые

появлялись в результате работы тальманов - приемосдатчиков на трюмах.

- О'кей, - выслушав меня, сказал он, - минут через десять машина будет у

трапа.

- Нас трое.

- Я знаю. Вы, русские, всегда по три человека ходите. Все время хочу

спросить, почему вы так делаете, но забываю.

- Это для того, чтобы можно было сообразить на троих.

- Что ты имеешь в виду, объясни.

- Когда будем с тобой пиво пить, напомни мне об этом – объясню. Это

старинный русский обычай.

Заинструктированный комиссаром, стоял рядом с машиной Билла у трапа.

Марина с электриком спускались с трапа. На ней было довольно короткое,

постоянно стремящееся взлететь цветастое платье. Она была вполне мила,

отметил я, хотя до этого ни разу эта мысль в отношении нее не появлялась.

Обтягивающее выше пояса, платье хорошо показывало ее талию, крутые

бедра и небольшую, но высоко расположенную грудь. Пышные русые

волосы собраны в хвост. Ступив на причал, она оказалась выше меня на

полторы головы. Этому способствовали и ее туфли на высоченных

шпильках. Электрик был еще ниже меня ростом. Мы представляли довольно

интересно выглядящую со стороны компанию.

- Все, бегу, - раздался голос сверху, и Билл сбежал по застонавшему от

нагрузки трапу к машине.

Открыв дверцу своего довольно потрепанного, широченного «Плимута», он

пробурчал, что еще минутка и все будет о-кей. Из салона на причал

полетели пустые банки из-под пива и колы, смятые бумажные пакеты,

комки газеты, бумаги, огрызки яблок…

- Все, машина готова! – с ослепительной улыбкой доложил Билл через пару

минут. К тому моменту вокруг машины валялось столько мусора, что было

совершенно непонятно, как все это умещалось в машине! Билл явно не

утруждал себя вопросами порядка и чистоты в машине. Все огрызки и

прочий мусор просто летели через плечо

Марина с ужасом смотрела на покрытую всевозможными пятнами заднюю

сидушку. Перехватив этот взгляд, Билл открыл багажник и достал оттуда

какую-то куртку. Набросив ее на сиденье, жестом пригласил нас садиться.

Ни тени смущения за беспорядок не появилось на его лице.

Ехали минут двадцать. Оказавшись на довольно оживленной улице с

магазинами по обе стороны, мы решили остановиться здесь. Билл сказал,

что в конце улицы есть много кинотеатров, и мы можем посмотреть что-

нибудь. Затем он дал мне бумажку с написанным на ней телефонным

номером.

- Когда надоест гулять, просто позвони по этому номеру и мне передадут.

Минут через тридцать я подъеду на это же самое место.

Гуляли мы не очень долго. Заходили в магазины. Покупателей в них было

совсем мало. Да и покупать что - либо мы особо-то и не собирались, так как

цены в здешних магазинах очень высоки по сравнению с гонконгскими или

сингапурскими. Продавцы резко отличались от привычных, азиатских.

Никто не суетился при нашем появлении, никто не пытался привлечь наше

внимание и завладеть нашими деньгами. Мы ходили сами по себе. Интерес

проявлялся только тогда, когда мы хотели что-нибудь спросить или,

определившись, шли с товаром к кассе.

Устав, решили отдохнуть в одном из множества сквериков. Я купил большой

пакет чипсов и три банки колы, впервые столкнувшись с тем, что цены в

магазине совершенно не соответствуют тому, что написано на ценниках…

Как оказалось, в цены не входят местные таксы и налоги. Они

рассчитываются прямо на кассе и, набрав товара «под обрез», можно

оказаться в неудобной ситуации.

- А действительно, пойдемте в кино, а? – предложила Марина.

Я был не против, так как мне уже надоела эта ходьба по магазинам. Не

любитель я такого «глазенья», предпочитая ему поиск конкретной вещи, не

отвлекаясь на все остальное.

Допив колу, встали и бодро пошли туда, где, по словам Билла, были

кинотеатры. Минут через десять оказались в окружении рекламных щитов.

На нас глядели всевозможные восставшие мертвецы, ковбои на конях и без

них, гангстеры и полицейские, грудастые девицы с пышными прическами и

какие-то немыслимые, кого-то с аппетитом жрущие чудовища. Выбрать что-

то из этого многообразия было не так уж и просто. В конце концов, выбрала

Марина.

- Не хочу гангстеров, не хочу ужасов и чудовищ! Хочу много любви! –

заявила она и указала на дверь, вокруг которой на рекламных витринах

были красивые полуодетые женщины с яркими полными губами и мужчины

во фраках. Мы с электриком вздохнули и подчинились.

На входе купили билеты. Продававшая билеты полная женщина в

старомодных очках как-то странно посмотрела на нашу компанию и, как

мне показалось, несколько укоризненно на Марину.

В зале было довольно темно. На экране шли кадры панорамы чего-то

средиземноморского. Зал мест на сто, не больше. Зрителей - человек

десять,

все сидели далеко друг от друга. Мы выбрали места в совсем свободной

части и сели. Сиденья были очень удобные, мягкие, но без подлокотников.

Я оказался между Мариной и электриком.

- Может, за пивком сходить? Там, на входе есть автомат, - предложил он.

- Давай, - подумав чуток, согласился я.

- Я тоже буду, возьми и мне, - прошептала Марина, - только орешков не

забудь.

Как только он ушел, на экране стали разворачиваться события, причем

настолько стремительно, что через минуту – другую оказалось, что это

порнофильм! С открытым ртом смотрел на то, что там происходило. Это был

первый в моей жизни совершенно открытый, но довольно красивый

порнографический фильм! Не та грязная порнушка, о которой мы сегодня

знаем, а именно нормальный, полнометражный широкоформатный фильм.

- Ой… Иваныч… Куда ж это я вас завела, а? - прошептала Марина,

вцепившись в мою руку повыше локтя.

- Не знаю, но очень интересно, наши победят или нет? – тихо засмеялся я и

тут же получил шлепок по руке.

- Что будем делать?

- А вот, Юра придет и решим. Да и в конце концов, ты хотела много любви –

она здесь в неограниченном количестве и ассортименте!

Когда он вернулся, на сцене крупным планом показывали достоинства

кавалера главной героини.

- Ни ф-фига себе, любовь какая тут у вас!- восхищенно прошептал

электрик, не отрывая глаз от холеных и опытных ручек героини,

заставляющих мученически стонать героя.

- Что будем делать-то? - спросила его Марина, перегнувшись через меня, и

я невольно вдохнул запах ее волос. Лучше бы она этого не делала!

- Как это что? Пиво пить! Я что, зря ходил?

- А кино как, уйдем или посмотрим немножко?

- А чего уходить? Отличное кино. Посмотрим, а там видно будет! Иваныч, ты

как?

- А как скажете. Если смотреть - будем смотреть. Нет – встанем и уйдем.

Нас

никто не держит здесь.

- Все, значит смотрим. Держите, - он передал нам по литровой бутылке

пива.

- Ничего себе, я столько не выпью, - тихо засмеялась Марина.

- Не выпьешь – я помогу, - отозвался электрик, передавая ей бумажное

ведерко с орешками.

Пиво было вкусное, но явно темное, то есть крепкое. Я залпом выпил с

треть бутылки. Почти сразу жизнь стала налаживаться. Все происходящее

на экране казалось теперь таким нормальным и естественным, что никакой

неловкости от того, что рядом сидит чужая женщина, а мы смотрим такое,

уже не испытывал. А на экране было на что посмотреть! Действия

разворачивались так, что очень чувственный секс сменялся оргиями и

какими-то совсем уж неописуемыми делами.…

- Иваныч, бери орешки…

Ведерко стояло на ее сдвинутых ногах. Протянув туда руку, я невольно

коснулся локтем груди. В этот момент она немножко развернулась. Взяв

орешки в рот, я понял, что как бы теперь ни держал руку, она касается ее

груди. Пиво и события на экране делали свое дело. Вновь и вновь

протягивая руку к орешкам, уже не таясь трогал ее, радуясь тому, что на

мне рубашка с коротким рукавом.

Дальше – больше. Орешки кончились, корытце полетело на пол, к другим

таким же, валявшимся там. Я допил свое пиво и поставил бутылку под

кресло. Марина потихоньку посасывала из своей бутылки. Рука моя лежала

на моей ноге, чуть касаясь ее, плотно прижатой к моей, ноги. Вскоре моя

рука совершенно естественно соскользнула с моей ноги на ее. Через

тонкую

гладкую ткань чувствовал, какая она горячая. Грудь ее вдавливалась в мою

руку, и чувствовалось ее быстрое, тяжелое дыхание.

- Хочешь пива хлебнуть? – шепнула Марина, обдав мое ухо горячим

дыханием, и взяла меня под руку так, что ее ладонь легла на мою.

- Да.

Во рту действительно, давно уже пересохло от волнения. Я думал, что она

передаст бутылку мне, но она взяла горлышко в рот и, отпив чуток,

поднесла ее к моим губам. Я хотел взять, но она сказала, что сама ее

подержит и прижала мою ладонь к своей ноге. Я принял мокрое горлышко

и ощутил вкус ее губ на стекле. А на экране творилось такое…

Поставив пустую бутылку на пол, Марина еще плотнее прижалась ко мне и,

положив вторую руку на мою ладонь, стала чуть поглаживать ее, не

отрываясь от экрана. Пальцы наши сплелись, а второй рукой она

продолжала гладить мою руку. Голова ее легла на мое плечо и я с

волнением ощущал частое горячее дыхание. Крепко сжав мои пальцы

своими, она чуть приподняла мою руку и сразу же опустила ее уже на

горячее тело. Я глянул вниз.

Взяв край подола пальцами, она приподняла его, как бы проветривая.

- Очень жарко что-то стало здесь. Чувствуешь, какая горячая? -

прошептала

она мне в ухо и положила мою руку на внутреннюю сторону ноги...

Через какое-то время фильм закончился. Судя по титрам на экране, через

десять минут должен был начаться следующий.

- Нет уж, второго я точно не переживу! - засмеялась Марина, - Хотела много

любви – получила ее с излишком! Пора домой, от греха подальше.

Мы оба согласились с ней и «тяжелой моряцкой походкой», широко

расставляя ноги, пошли на выход.

Из автомата позвонил Биллу. Молча посидели в скверике. Вскоре показался

«аппарат» Билла. Комиссар встречал нас на палубе, у трапа.

- Как прогулялись? - спросил он, остро вглядываясь в меня.

- Хорошо. Прошлись по магазинам, пивка попили, да в кино сходили.

- Что смотрели? Ковбойщину небось?

- Нет, Владимир Иванович, - ответила за меня Марина, - я их, несчастных,

на любовный фильм заманила!

- И как тебе это удалось? –спросил комиссар, улыбаясь.

- А попробуй ей откажи - долго не проживешь! - со смехом ответил за нее

электрик.

- Да не заметила что-то, чтобы вы сопротивлялись, - не осталась в долгу

Марина.

- Ладно, давайте свои паспорта и отдыхайте, - сказал комиссар.

До ужина оставалось еще два часа. Зашел к капитану, доложился. На вахту

только завтра. Вечер и ночь мои. Быстро скинул с себя одежду, вошел в

душевую, но воду не успел открыть - в дверь постучали.

- Да, - откликнулся я.

- Иваныч, ты здесь?

- Здесь, Марина, только… сейчас, минутку, - всполошился я, но по звуку

захлопнувшейся входной двери понял, что она ушла и решил закрыть дверь

на ключ.

Выйдя из душевой, как был, увидел, что дверь закрыта, а Марина

закрывает

шторки на иллюминаторе.

- Ты что, думал все так просто? Нет уж, Иваныч, натрогал девушку –

исправляй, а то с ума же сойти могу! Оно тебе надо, грех такой на душу

брать? Кстати, душ – это хорошая идея. Включай воду, сейчас приду к тебе.

Время остановилось, а вернее – закружилось в сплошном водовороте

сильнейших ощущений, полной свободы и безграничной нежности. Со

страстью обреченных, мы вымещали друг на друге тягучие месяцы,

наполненные переживаниями и тоской по потерянному любимому человеку,

по ласкам, по теплу и нежности.

- Да, слушаю, второй, - с трудом, пытаясь восстановить дыхание и ощущая

стук сердца, готового вырваться из груди, прохрипел я, схватив трубку

истошно верещавшего уже не меньше минуты телефона на прикроватной

тумбочке.

- Алексей Иванович, ужинать-то будете? – голос буфетчицы был явно с

ехидцей. А может быть, мне это только показалось?

- Я попозже, вы оставьте в буфете, пожалуйста

- А может, мне сейчас занести ужин вам в каюту?

- Нет-нет, не надо, просто оставьте в буфете.

- Хорошо, Алексей Иванович, я оставлю для вас ужин в буфете. Приятного

вам аппетита.

- Спасибо.

- Вот же сука! И все-то она знает, все-то видит! – с восхищением в голосе

рассмеялась Марина, - Ничто от нее не укроется! Что-то пить хочется –

страсть! Наверное, перецеловалась немножко!

Я встал и принес по баночке пива. Оно действительно, было очень кстати.

- Вот и ладно, пойду я, Иваныч, - сладко потянувшись, сказала она минут

через пятнадцать и поднялась, - хорошего помаленьку.

- Вечером еще придешь?

- Ой, тебе что, Иваныч, не хватило, что ли? – засмеялась она.

- Ну… - замялся я.

- Хорошо, приду после фильма. Выгляни, никого в коридоре нет?

Вечером, после кино все было иначе. Кровь остудилась и того, дневного

жара не было уже, но все равно, она была очень мила и приятна.

- Ты знаешь, Иваныч, у меня был мужчина здесь, но он списался четыре

месяца назад и с тех пор я ни с кем. Только с тобой вот грех попутал. Как с

ума сошла там, в кино, со всех тормозов сорвалась. То ли кино, то ли пиво

виноваты. Да и ты не упустил своего!

- Ты жалеешь об этом?

- Ни капельки! Мне было очень хорошо. А по возвращении еще лучше, да и

сейчас тоже. И все же, я хочу тебе сказать, что мы на этом и остановимся,

ладно? Не обидишься? – спросила она, глядя мне в глаза. Я помотал

головой.

- Вот и славно! Мы с тобой будем друзьями! А ты знаешь, вчера в столовой,

перед фильмом на меня так смотрел второй механик, что я просто горела

вся! Мне показалось, что он меня насквозь видит и знает, что со мной

творилось последние дни! Как думаешь, он ничего мужик?

- Вполне нормальный! Мужик как мужик, да и холостой, вроде бы как.

- Да, я знаю. Он развелся недавно. Ладно, Иваныч, пойду я. Дай, я тебя

чмокну. Ты хороший мужик, ласковый очень. Дай тебе Бог найти жену

хорошую!

Потом были другие порты, выгрузки и погрузки. Суета с документами и

укладкой груза. И снова море, бесконечные вахты. Время летело незаметно,

дни мелькали словно кадры в фильме. Большинство из них не оставляло

никаких следов, как будто их и не было вовсе в моей жизни. Время от

времени появлялось ощущение, что жизнь идет как-то неправильно. Ничего

не происходит, ничего не случается. Только работа, еда и сон. Все одно и

то

же, как под копирку. Даже мысли становились похожие одна на другую.

Подумалось, а что будет, если взять, да вычеркнуть такие вот, пустые дни?

Сократить, как это делается в алгебре? Ответ был прост - останется совсем

незначительная горстка отмеченных хоть чем-нибудь дней.

Вот так и будет, думал я, вглядываясь в бесконечный горизонт. В конце

концов, через много лет окажется, что это и была моя жизнь. Вот эта

маленькая стопка дней из огромной массы прошедшего мимо меня времени.

Именно тогда, думая о морской жизни, я понял, что не буду всю жизнь

ходить в море, хоть и очень люблю эту работу. Понял, что когда-нибудь

достигну вершины, осторожно попробую ее на вкус и быстро, чтобы не

расплескать ощущений, но и не привыкнуть к пьянящему чувству власти

над судном, уйду туда, где жизнь кипит, а не сжигается в мутном, чахлом

огне вечной тоски и одиночества.

Она, эта темная полоска на горизонте, называемая берегом и откуда я

совсем еще недавно ушел восторженным, зеленым юнцом, манила и

одновременно пугала теперь отсутствием этой морской размеренности,

определенности и предсказуемости, но сомнений в том, что именно там и

только там идет жизнь, уже не было. Теперь, поняв это, я знал, что сделаю

все, чтобы когда-нибудь вновь оказаться там, но въехать уже на белом

коне, со шпагой в руках и только через парадный подъезд.

 

Глава четырнадцатая. Аленушка

 

Круг за кругом, ходили мы по линии. Те же лица, практически те же грузы.

Время будто зациклилось и с каждым кругом возвращалось назад, к

исходной позиции. Это было почти как бег на месте. Дежавю… На берег

или, как говорят моряки, «в город» практически не ходил. Пива у меня и

так всегда было много, практически везде его приносили супервайзеры.

Общаться с людьми хотелось все меньше и меньше. Так, только по работе.

Иногда забить козла в кают-компании, посмотреть старый, с десяток раз

смотренный уже фильм, да четыре раза в день спуститься в кают-компанию

- вот и все развлечения. Народ на судне стал каким-то тусклым,

неулыбчивым, и даже тропическое вино слабо помогало расслабиться.

Редко, но все же случалось, что скудный список развлечений разбавлялся

взятыми на соседних судах фильмами. Чаще брали у поляков, англичан и

американцев. У них всегда было много фильмов. Обычно взятые у

иностранцев фильмы были на английском языке, а внизу шли титры на

шведском. Международный профсоюз моряков менял им фильмы в крупных

портах. Мы же брали примерно двадцать фильмов в базовом порту и

обязаны были вернуть там же. Один раз повезло и мы официально

поменялись коллекциями фильмов с нашим судном в Штатах.

Интересный парадокс. Казалось бы, встречаясь в далеком иностранном

порту с отечественным судном, должен всей душой тянуться к нему, к

людям на нем, но этого не происходило. Свяжешься по радио, узнаешь, есть

ли однокашники или знакомые, и все. Редко, когда происходили плотные

«смычки», а иными словами – довольно бурные гулянки. Это случалось,

если стояли рядом, и общение не было связано с транспортом.

Не знаю почему, но практически всегда, если рядом стояли английские или

польские суда, между нашими экипажами возникали довольно плотные

отношения. Начиналось все с того, что делегация из двух-трех человек шла

к ним, чтобы взять на вечер пару фильмов. Обычно в эту группу входил

кто-то из помощников, знающих английский. Слово за слово, угощение у

англичан в судовом баре, а у поляков – в чьей-либо каюте. Заканчивалось

это общение футбольным матчем с англичанами после работы с массой

принесенного ими пива или посиделками за пивом с поляками. После

посиделок у поляков наши шли спать к себе на судно, а поляки – к

проституткам в город или задираться к восточным немцам, если суда с

таковым флагом вдруг оказывались в порту и стояли не очень далеко. Зная,

что нам нельзя уходить с судна, они клятвенно обещали разобраться с

«противником» и за нас.

Старания крепко подпивших поляков раздразнить немцев на драку

зачастую заканчивались тем, что поляков неслабо били, но утром,

возвращаясь из города с «фингалами» под глазами, шишками и

перебинтованными носами, они подходили к нашему трапу и орали

хриплыми похмельными голосами, что отомстили за Освенцим и не

посрамили славян! Тогда они еще помнили это и не стеснялись говорить о

своих славянских корнях.

Лишь один раз, еще курсантом, мне довелось увидеть, как поляки, плечом к

плечу с восточными немцами, бились с китайцами в интерклубе Хайфона, и

потом, крепко обнявшись, чтобы полиция не смогла никого вырвать из

массы, дружно провожали наших моряков до судна. Это было в те, далекие

уже годы «культурной революции» и конфликта на острове Даманском.

Китайские моряки, человек пятнадцать, стали издеваться над несколькими

нашими моряками, зашедшими в интерклуб, а большая компания довольно

неплохо попивших пива с креветками поляков и немцев, уже

прикидывающих, как и где им подраться, увидели это и вступились за

наших.

Мало было таких острых, живых ощущений на фоне монотонной и

расписанной по минутам жизни, но все имеет свое начало и свой конец. На

восьмой месяц моей работы на этом судне, пароходство подтвердило нам

заход в базовый порт на ремонт после окончания очередного круга, то есть

через месяц. На целых два месяца судно встанет в завод в родном порту!

Нужно понять, как устали все на судне к тому моменту, чтобы оценить,

насколько радостным было известие о предстоящем заходе в родной порт и

о постановке во Владивостокский судоремонтный завод. Оно вызвало

самый настоящий переполох на судне! Механики во главе с дедом, чиф и

боцман – все носились с рулетками, листами ремонтных ведомостей и

чертежей. В каютах командиров кипела работа – подбивались все журналы,

заполнялись подзапущенные формуляры, составлялись заявки на

снабжение и работы. Даже на фильм собиралось вдвое меньше народа, чем

обычно. Люди стали веселее, глаза у всех заблестели. Все чаще слышался

смех.

И в этом – еще один парадокс. Все прекрасно знали, что стоянка судна в

базовом порту – сплошная нервотрепка! Всё, какое только есть на вашу

голову, начальство, инструкторы и инспекторы всевозможных мастей, все

они непременно будут у вас на борту, даже если вы и зашли на день-два!

Кто-то, прекрасно понимая, что он лишний на этом, почти случайном

празднике для моряка, старается быстрее сделать свою работу и уйти,

оставив какие-то рекомендации. Большинство же проверяющих совершенно

уверены, что судно зашло в порт именно для того, что пообщаться с ними и

убедиться в их компетентности, строгости и важности…

Сидит такой человек перед тобой и тусклыми, ничего не выражающими

глазами сверлит тебя и нудит, нудит, подтачивая и так больную от долгой

разлуки душу. Где-то не так заполнено, что-то не так записано… Много есть

такого, за что можно зацепиться при желании. Уходит один проверяющий –

тут же приходит второй, за ним третий…

Бежишь в управление пароходства, сдаешь отчеты, обходишь отделы. По-

разному тебя встречают, разные складываются впечатления от общения –

от радости до гнева и обиды, но результат всегда один - к вечеру ты

выжат как лимон, истощен и морально, и физически, а ведь вечером как

раз

и наступает время для воплощения того, о чем ты мечтал, идя в родной

порт. Мечты у всех были очень похожими - встретиться с родными и

любимыми, погулять по земле, послушать родную речь на улицах,

вляпаться в родные торговлю и сервис, робко сравнить их с теми,

постылыми, заграничными. И все же, это было свое, родное и ничто

заграничное не может с ним сравниться! Даже тупая, утомляющая суета и

нудятина прошедшего дня не могут умалить радостей вечера в родном

порту! Так или примерно так думалось о предстоящем.

Месяц пролетел как одна неделя – все спорилось, работа кипела, как будто

это был первый месяц после отпуска. Возбуждение нарастало по мере

приближения к родным берегам.

- Иваныч, ты только глянь, на какую карту перешел, - с улыбкой встретил

меня третий, показывая на карту, где в дальнем углу виден был он,

Владивосток.

- Хорошая карта, всем картам карта, - согласился я, - посчитал уже, когда

подходим?

- Ага, завтра к полуночи должны к Аскольду подойти.

- Вот и хорошо, по паре вахт отстоять– это пустяк. Одолеем!

И действительно, одолели! Вечером третий «зацепился» за берег и теперь

уже можно было точно посчитать, когда мы будем на рейде Владивостока.

Получалось – рано утром, на вахте чифа. Опять мне не спать после вахты,

подумал я, но эта мысль тут же улетучилась.

Поворотный, Аскольд, Скрыплев, Басаргина, Поспеловские створы,

Голдобин – какие родные названия, какой песней они звучат в голове, как

фантастически приятны, когда произносятся на мостике вслух! Ради таких

минут стоит жить!

В шесть пятнадцать отдали якорь на рейде порта Владивосток. Судов на

рейде было немного. Кроме нас - еще три судна, и это было вполне

понятным, потому что в это время, в июне весь флот тянулся на север, к

Магадану, Провидению, Анадырю или Певеку. Так было всегда. Наше

судно не имело прочного ледового пояса на корпусе, и поэтому к нам это не

относилось. Нашим уделом были южные моря.

Оркестров не было, жареных поросят на блюде и салютов в нашу честь

тоже

не было. Обычное судно, каких сотни, пришло из обычного рейса. Кроме

родных и начальства, кому это интересно? Не было и властей –

карантинных, таможни, пограничников. С этими все было проще -

пересменка! Война - войной, а обед по расписанию! Идти к нам – это в

лучшем случае около трех часов работы, а смена заканчивается через

полтора часа. Теперь только новая смена, а это – не раньше девяти. Можно

было и вздремнуть, но шансы на это практически равны нулю – не уснуть

после восьми месяцев рейса на рейде родного порта, когда вот он, как на

ладони, а пойти туда не можешь, потому что граница закрыта, а у тех, кто

ее может для тебя открыть - пересменка!

Понимая все это умом, не понимаешь всем остальным. Так и хочется

закричать: «Вы что, совсем не скучали по нам? Нас же не было здесь

восемь

месяцев! Неужели вы забыли о нас?». Никто, однако, не кричит. Словно

зомби, все ходят по палубам, сидят в каютах, бесцельно глядя в пустой и

постылый подволок, где каждый винтик и каждый влипший в когда-то

белоснежную краску волосок от кисти знаком и обсмотрен множество раз.

Судно погружается в тягучее и липкое состояние – ожидание властей. Если

существует в природе состояние безвременья, то это именно оно. Никто и

ничего не делает – все уже сделано, проверено и готово. Все застыли в

стремлении пережить эти несколько часов так, чтобы их совсем не было,

чтобы они мелькнули и не остались даже в памяти.

- «Внимание, экипажу находиться в своих каютах. Через пять минут на

борт судна прибывают власти», - раздается в динамиках голос третьего.

Интересно было бы в этот момент посмотреть, что там такое происходит

внутри людей, какие процессы? Только что сидящие с пустыми взглядами

или бродящие бесцельно зомби вдруг стали живыми. Глаза лучатся

энергией, руки-ноги требуют движений, рты до ушей, а вселенская радость

и любовь написаны на лицах, только что бывших усталыми и опущенными.

Подойди в такую минуту недруг – и он будет расцелован!

- «Экипажу собраться в столовой», - звучит в динамике.

Пограничники, внимательно вглядываясь в лица и сравнивая с

фотографией на документе, выдают каждому его паспорт моряка или, как

его все называют, мореходку. Получивший документ, идет в свою каюту. В

это же время, человек шесть пограничников и таможенников с боцманом и

плотником рыщут по судну. Все, кто не участвует в работе властей, сидят

по

каютам и ждут.

Я работаю с комиссией. Груза у нас на борту нет, поэтому никаких

сложностей не возникает. Просмотрев документы, таможенник ставит на

них свои штампы и теряет интерес ко мне. Все, практически свободен и иду

в каюту. На судне снова воцарилась тишина, но это уже другая тишина,

напряженная и тревожная. У всех одна мысль –«найдут или не найдут».

Всегда есть вероятность того, что кто-то что-то купил такое, что нельзя

везти открыто. Это были мелочи в виде лишней пары обуви или нескольких

мотков столь популярного тогда мохера, или не задекларированной десятки

- другой долларов, или еще что - нибудь в этом же роде. Ни об оружии, ни о

наркотиках в те времена не было и речи.

Сейчас, в наши дни это смешно читать, а тогда все было очень серьезно. За

такую вот мелочь можно было лишиться визы, то есть допуска к

загранплаванию. Еще хуже было, если в каком-нибудь укромном уголке

найдут «бесхозную» контрабанду. Тогда весь экипаж лишался премий,

составляющих очень весомую часть зарплаты, а само судно долго еще

всячески, при любом удобном случае, притеснялось. Как говорится, Бог

миловал, и все прошло нормально.

- «Досмотр судна закончен, хождение разрешено. Граница открыта», -

раздалось долгожданное.

Все, с этой-то минуты и пошла нормальная, суетливая портовая жизнь.

Отошел катер с властями и почти сразу подошел другой, с агентом и с

«заводчиками». Теперь рейдовые катера, работающие по расписанию,

каждый час будут подходить и к нам. Агент пошел к капитану, а заводские

– к старпому, стармеху, радисту, электромеханику. Начался процесс,

именуемый согласованием ремонтных ведомостей. Все это сводилось к

одной простой задаче. Нам - заставить завод сделать как можно больше

работ, а заводу – отбиться от них, оставив только объемные и

дорогостоящие. Сумма на ремонт была уже переведена, и изменить ее

никому не удастся. Единственное, что еще может повлиять на нее – это

осмотр корпуса в доке, но он стоит отдельной статьей в смете. Все

остальное

зависело только от напористости экипажа и стойкости заводских. Вот и

неслись крики и возгласы из кают, где решалась судьба заготовленных в

море пунктов. Мало - помалу битва стихала. Вскоре крики и возгласы

затихли, сменившись звоном бокалов. Это был верный признак того, что

согласование свершилось. Вскоре заводские уехали.

- Ну что, Иваныч, до вечера стоим на рейде, - сказал чиф, входя в мою

каюту, - док будет готов только через трое суток. Сегодня из него выводят

судно. Пока кильблоки для нас выставят, да пока все инспекции проверят,

время и пройдет. Ты становись сегодня на вахту, третьему замена идет, а

мастер дал ему задание карты самому сменить и корректуру получить,

потому что третий придет совсем зеленый, только из училища вылупился.

- Понял, - со вздохом ответил я, вспоминая, как в картографию. Значит, до

утра на вахте. Нужно будет позвонить родителям, ведь ждать будут.

Позвонить с судна в то время представляло большую проблему. В море

сделать это было почти невозможно, потому что все разговоры шли только

по радио, через Москву, да и слышимость зачастую была такая, что вообще

ничего нельзя было разобрать. В больших портах существовала служба,

которая могла вывести радиостанцию на городской телефон. Во

Владивостоке она называлась «Виктория», но пользоваться ею можно было

только по служебным надобностям, однако парой слов перекинуться с

домом

все же удавалось. Операторы - телефонистки смотрели на это сквозь

пальцы, понимая ситуацию. Наверняка, у большинства из них отцы или

мужья были моряками.

И пошла круговерть. Все будто забыли о том, что пришли в родной порт.

Работа – это главное, а лирика насчет дома – потом! Машинная команда

влезла в робу и пошла открывать люка и горловины топливных танков,

которые нужно будет как следует зачистить и промыть. Для этого вот-вот

должно было подойти специальное судно – мойщик танков с бригадой

мойщиков. Палубная команда открывала трюма и горловины водяных

танков. Все так увлеченно работали, что глядя со стороны можно было

подумать, что не было никаких восьми месяцев, да и вовсе не домой они

пришли, а так, в один из множества портов на пути…

Такова, однако, жизнь моряка. Судно для него - прежде всего. Все, что

касается жизни самого судна, его работоспособности и безопасности - вне

всяких обсуждений. Надо что-то сделать – будет сделано без счета

времени,

и ничто иное не будет иметь значения потому только, что от этого зависит

жизнь экипажа в море. У моряков нет той красивой картины, что мы видим

у летчиков. Лайнер приземлился, и пилоты в красивых формах, прекрасные

стюардессы покидают самолет на глазах еще не сошедших с самолета

пассажиров. Машина отдается на попечение мастерового люда, и к

следующему рейсу экипаж так же лихо подкатит к готовому самолету за

часик до вылета красивый, свежий, отдохнувший,

У моряков все не так красиво. У моряков так не бывает. Моряки не просто

работают, они живут на судне. Никто не придет и никто не сделает ничего.

Все делается только руками экипажа, и даже во время заводского ремонта

многие работы делаются своими силами.

Трое суток прошли очень быстро. Как ни много на судне работы, берег брал

свое! В семнадцать часов судно вымирало. Наскоро переодевшись, большая

часть экипажа, намытые и выбритые, спускались по трапу на рейдовый

катер или «лопату», как его называли за большую полукруглую площадку

на носу для удобства работы с судовыми трапами. На судне оставалась

только вахта и те, кому некуда было идти.

Вахта, однако, была не одинока – по судну слышались женские и детские

голоса. Истосковавшиеся по мужьям, жены были на судне с ними,

отпросившись на своих работах. Во Владивостоке и Находке к этому всегда

относились по - человечески. Если женщина просила отгулы для встречи

мужа, вопросов и проблем обычно не возникало.

Трое суток отпуска женщине на встречу - норма. Как и положено на

свадьбу. А чем не свадьба? Ведь за восемь и более месяцев настолько

успеваешь отвыкнуть от родного человека, что волнуешься, как в первый

раз. Это волнение вознаграждается такой бурей ощущений, пропущенных

за долгие месяцы, что они захлестывают, бьют через край. Куда там первой

брачной ночи, все многократно ярче и мощней!

Утром, вернувшись от родителей, поднялся на мост. Вчера водолазы

осмотрели наш корпус. Все нормально. Сегодня должны ставить в док.

- Все, Иваныч, - встретил меня третий, - через час пойдем. Иди,

переодевайся и пей чай. Еще успеешь.

Через час я был на корме, третий - на баке. Самым малым ходом пошли в

порт. По бортам сопровождали два буксира. Причал за причалом

проплывали мимо нас. Показались сооружения судоремонтного завода. Док

был уже затоплен.

Странное это сооружение, плавучий док. Огромное, ровное поле из металла

и бетона с такими же бетонными бортами – надстройками по длинным

сторонам. На этих надстройках проложены рельсы, по которым

перемещаются четыре крана. Все это сооружение внутри представляет

собой сплошные водяные и топливные танки, а также машинное отделение

с дизель - генератором и мощными насосами. Открыв кингстоны , док

заполняет свои многочисленные танки водой и погружается настолько, что

судно может войти в него с торца. После этого док начинает откачивать

воду из своих танков и всплывает вместе с судном. В конечном итоге

оказывается, что судно весом в несколько тысяч тонн стоит между двумя

стенками на кильблоках. Теперь можно спуститься на палубу дока и

посмотреть на судно с того ракурса, с которого обычно никто его не видит.

Стоя там, внизу и глядя на обросший мелкими ракушками и водорослями

корпус, с которого постепенно стекает вода, вспомнил старинную, довольно

солоноватую английскую морскую шутку.

Впервые о ее существовании узнал на занятии по английскому языку в

училище. Дело в том, что в английском языке, да и вообще, в

международной морской практике судно – это «она». Не «оно», как

принято у нас, а именно «она». Наши попытки получить объяснения

оказались бесполезными. Преподаватель сказала, что скажет нам об этом

только после выпуска из училища, однако и после она не открыла нам этой

тайны. Ответ на этот, а также на многие другие, подобные этому вопросы

мы узнали уже в море, самостоятельно. Вот он, ответ. Дают его англичане,

то есть те, кто и ввел определение судна, как «она» :

WHY IS A SHIP CALLED SHE?

A ship is called a ‘she’ because there is always a great deal of bustle around

her;

there is usually a gang of men about;

she has a waist and stays;

it takes a lot of paint to keep her good looking;

it is not the initial expense that breaks you, it is the upkeep;

she can be all decked out;

it takes an experienced man to handle her correctly;

without a man at the helm, she is absolutely uncontrollable;

She shows her topsides, hides her bottom;

when coming into port, always heads for the buoys;

Her bottom must be always wet to keep her safe and healthy.

 

Попытаюсь перевести близко к тексту:

 

Почему судно называют «Она»?

Судно называют «Она», потому что вокруг нее всегда много суматохи.

Рядом всегда крутится много мужчин.

Внешне состоит из кривых и выпуклостей.

Требуется много краски, чтобы она всегда хорошо выглядела.

Разоряет не цена ее обретения, а стоимость ее содержания.

Налицо неуемная страсть к блестящим украшениям.

Правильно обращаться с ней могут только опытные мужчины.

Без мужчины у руля она становится абсолютно неуправляемой.

Всячески показывая свою верхнюю часть, всегда скрывает то, что снизу.

Входя в порт, всегда направляется к мальчикам ( буй <Buoy> и мальчик

<Boy> звучат одинаково).

Последнюю строку переводить не буду. С этим справится каждый, имея

даже самый маленький школьный словарик.

***

Стоянка в доке длится обычно неделю – полторы. За это время днище

очищается от ракушек, водорослей и старой краски до металла, на

несколько раз красится особыми, антикоррозивными и антиобрастающими

красками. Многотонное винторулевое устройство разбирается,

обслуживается, чистится, вновь собирается и красится. И все это время в

помещениях стоит страшный грохот, туалеты не работают, воды и

вентиляции нет, камбуз работает по минимуму. Все стараются на ночь

сбежать домой, в гостиницу, куда угодно. Кроме вахты, в доке на судне

остаются на ночь обычно те, кому совсем некуда идти или кто по каким-то

причинам должен быть на судне. Но это – ночью, а днем все как обычно –

нормальный рабочий день!

После постановки в док вернулся в каюту и только было собрался включить

чайник, как раздался звонок.

- Иваныч, выручай! – раздался в трубке голос старпома, - занят по уши,

вот-

вот карантинщики придут. Встреть их и поводи по судну. Артельщику и

женщинам я уже сказал, они будут на местах. Буду по гроб обязан.

- Да ладно, о гробах потом поговорим. Встречу.

- Вот и ладушки, тогда зайди - я тебе папку по санвластям отдам. Кстати,

там наверняка будет Нина Андреевна - милейший человек, мы с ней давно

знакомы. Будут проблемы – звони.

Минут через пятнадцать с вахты позвонили, и я полетел по трапам вниз, на

грузовую палубу, где был устроен трап с судна на борт дока.

- Здравствуйте, сказала старшая из двух женщин, - мы из карантинного

отдела. Должны проверить ваше судно и взять пробы воды из танков.

А я ее не слышал. Я утонул напрочь в голубых глазах вылитой Аленушки из

знаменитого фильма «Морозко». Совершенно детское лицо

необыкновенной красоты так притягивало, что не было сил оторваться.

- Ау-у, есть кто дома? – со смехом спросила меня Нина Андреевна, и я

смутился, соответственно и покраснев.

- Ой, Танюшка, пожалуй не буду больше брать тебя с собой – выводишь

бедных помощников из строя! Того и гляди упадет, бедненький, в обморок!

- Да я… - окончательно смутившись, залепетал что-то, но она остановила

меня.

- Ой, да вы не один такой, мы уже привыкли. Правда, Танюшка?

- Да ну вас, Нина Андреевна, вечно вы смутите, - тоненьким, совершенно

соответствующим ее внешности голоском, ответила девушка.

- Ладно, ладно. Больше не буду. Так что, мы здесь так и будем стоять или

пойдем куда-нибудь?

- Идемте ко мне, там все документы.

Пока Нина Андреевна смотрела журналы и акты предыдущих проверок,

закипел чайник.

- Нет, Алексей Иванович, - мы сейчас все же сходим и посмотрим судно, а

потом вернемся и чайку попьем. Хорошо?

- Вполне.

Вернулись часа через полтора, нагруженные бутылками с пробами воды,

пробирками со смывами с кранов и столов на камбузе, пробами мяса и

других продуктов в артелке.

- Вот теперь, если не пропало еще желание, поите нас чаем-кофе, -

пропела

Нина Андреевна.

- Не пропало. Сейчас все будет готово. Пока они расставляли бутылки,

пакетики и пробирки в своих сумках, я доставал печенье, конфеты и

фрукты на стол.

- Та-ак, и что здесь такое происходит? – раздался голос чифа.

- Боже мой, какие люди здесь работают! - поднялась с дивана Нина

Андреевна и пошла ему навстречу, раскрыв руки для объятий, - И прячутся

они за спины вторых помощников почему-то. Или сердятся за что-то на

бедную женщину?

- Занят, ужасно занят, милая моя Нина Андреевна!

- Сделаю вид, что поверила и не сержусь, потому как Алексей Иванович

вполне справляется с возложенной на него задачей.

- А иначе и быть не может, плохих не держим!

- Ладно, ладно! Садитесь, Алексей Иванович кофе нас будет угощать.

- Нет, я так не могу. Мало того, что Алексей за меня работал с вами, так

еще

и угощать за меня будет! Минутку потерпите, - сказал он и, лихо

развернувшись на каблуке, вышел.

- А вот и мы, я и коньячок, - раздалось через пару минуток.

- Та-ак, начинается! Танюха, держись! Сейчас охмурять будут, и это очень

серьезно, потому как умеют, черти, делать это!

- Держусь, Нина Андреевна, - засмеялась Аленушка, - да и вы рядом.

- А толку-то с того, что я рядом? - пробурчала та, - Я что, каменная или в

броне? Они же, змеи эдакие, все равно добиваются, ежели чего хотят. За

то,

между прочим, и любим, - добавила она и подмигнула чифу.

После первой же рюмки прекрасного армянского коньяка стало так здорово!

Тепло разлилось по телу, все сидящие за столом стали такими милыми и

родными.

- Нет, ну ты только посмотри, - сказала Нина Андреевна, когда чиф налил

по третьей, - наливают и наливают. Понятное дело – споить хотят. Если

даже и так, то коньяк коньяком, а когда же нас танцевать будут, кто-нибудь

знает?

- Я знаю, - вскочил и, покопавшись в столе, достал любимую кассету. Это

был все тот же, безотказный Ободзинский.

«Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег -

Я в подъезде против дома твоего стою…»

Держа в руках Аленушку, это чудесное, хрупкое создание, с наслаждением

вдыхал ее запах. Незнакомый, волнующий, он дурманил. Ее тонкая,

упругая талия сводила с ума крутым виражом своего изгиба. Легкая, почти

невесомая, она, казалось, знала мои движения до того, как я их сделаю. Ее

дыхание почему-то пахло молоком. Украдкой упиваясь этим запахом, как-то

неожиданно для самого себя прижал ее чуть покрепче. Она поддалась, но

при этом подняла голову, лежащую на моем плече, и ее васильковые глаза

взглянули вопросительно и даже как-то умоляюще, беззащитно. Это

окончательно добило меня и я не мог не прильнуть к ее мягким, пухлым

губам. Она не ответила на поцелуй, продолжая смотреть в глаза, как бы

испытывая меня или что-то пытаясь понять. Я был уже готов смутиться и

отпустить ее из объятий, когда она вдруг взяла мою голову обеими руками

и, закрыв глаза, впилась в губы жарким, влажным, чувственным поцелуем,

доставшим до самых глубин моей истосковавшейся по ласке души. Не знаю,

сколько он продолжался. К жизни нас вернул осторожный звук

закрывшейся двери.

- Они ушли, - прошептала она.

- Да, Аленушка.

- Почему Аленушка? Таня!

- Для меня ты Аленушка, - ответил я и прижал ее к себе, ощутив, как

сильно бьется ее сердечко.

- Поцелуй меня еще. Долго-долго, чтобы я задохнулась, - прошептала она.

Острые лопатки, гибкая спинка, тоненькая шея. Я сходил с ума, гладя ее и

ощущая, как через губы мы сливаемся все больше и больше. Нас больше не

было, возникло что-то другое, третье, незнакомое. Такое пришло впервые.

Я не помню, как мы оказались без одежд. Не помню, как оказались на

кровати. Ласки были жгучие, нервные. Мы оба как будто чего-то боялись и,

подойдя к краю, снова и снова отталкивали друг друга. Когда накал достиг

наивысшей точки, она вдруг затихла и, как мне показалось, перестала

дышать.

- Иди ко мне, Алешенька. Ну же, возьми меня скорее, миленький, я вот она,

твоя, - почти скороговоркой зашептала она. Мир провалился куда-то в

бездну ощущений.

- Аленушка, Аленушка, Аленушка, - повторял я, как в горячке и, уже

понимая, что происходит, остановиться смог бы, лишь умерев.

Тонкий, гортанный крик Аленушки, словно детонатор, привел к взрыву

вселенной в моей голове. Руками и ногами она обхватила меня и прижала к

себе так неожиданно крепко, что и пошевелиться не было возможности. Я

упал на ослабших руках, уткнувшись лицом в маленькие, острые грудки,

содрогаясь всем телом. Не в силах справиться с дыханием, просто губами

трогал маленькие сосочки.

-«Вот теперь можно и умереть, только бы не шевелиться и не возвращаться

в реальность», - подумалось в тот момент.

- Ш-ш… Разве так можно? - нежно прошептала она, поворачиваясь и

выбираясь из-под меня, гладя меня по мокрым волосам.

- Почему ты мне не сказала, Аленка? – спросил я, когда дыхание позволило

мне это.

- А зачем? Я хотела этого. Очень захотелось, чтобы ты был моим первым.

Если бы ты даже и не хотел этого, я бы силой тебя заставила, наверное!

Никогда так не хотела этого, как сегодня.

- И не знаю даже, как мне себя сейчас вести, что сделать…

- А что бы ты хотел сейчас сделать?

- Сказать?

- Нет, я и так знаю, дурашка! Так тебе сейчас все можно. Ну, что же ты, не

теряй времени.

- Аленушка, милая…

 

Глава пятнадцатая. Маленькое чудо

 

- Нет, не провожай меня. Еще совсем не поздно и на улице светло,

возвращайся на судно, - сказала Аленушка у проходной.

- Когда мы встретимся?

- Давай, мы с тобой договоримся. Мы встретимся только в том случае, если

оба не сможем не встретиться. Ты ничем мне не обязан и ни в чем не

виноват. Это я сама все придумала, и сама все сделала.

- Так все просто? И только то? Сама захотела, сама и сделала?

- Не обижайся. Ты вел себя как нормальный мужчина и настоящий

джентльмен. Ты увидел перед собой хорошенькую женщину и захотел ее, а

она это твое желание еще больше подогрела, потому что сама захотела

этого. Мы оба получили то, что хотели. И все! Ни у тебя, ни у меня не было

и не могло быть никакой любви через пару часов после знакомства, а если

ее не было, о чем разговор? Все, Алешенька, бегу! Дай, я тебя чмокну.

- И все таки, Аленка, дай хоть телефон, - крикнул вдогонку.

- Захочешь – все найдешь сам, но не раньше, чем через месяц. Я уеду

послезавтра.

- Куда? – крикнул в пустоту.

Придавленный грузом происшедшего, злой на себя и на весь белый свет,

поднимался по крутым трапам дока.

День прошел в обычных делах. Домой, к родителям не хотелось. Хотелось

напиться.

– «Пойти в ресторан, что ли?» - возникла мысль. Это была неплохая идея.

День подошел к концу. Переодевшись, пошел в город. Завод почти в центре

города, рядом с железнодорожным и морским вокзалами. В обоих имелись

рестораны.

Долгих колебаний не было, поскольку очень кстати почувствовал острый

голод. Это и стало определяющим фактором в принятии решения. Еще в мои

курсантские годы было известно, что самые вкусные пельмени и шашлыки

готовит «Гудок», как все называли ресторан при железнодорожном вокзале.

Туда и направился.

Ресторан был полон, швейцар никого не пускал, но десятка гардеробщику

открывала любые двери. Он сам провел меня через «кордон», не обращая

внимания на возмущение менее удачливых кандидатов в клиенты

ресторана.

В большом зале с высоким, украшенным лепниной потолком, действительно

было много людей. Густой сигаретный дым поднимался вверх. Музыканты

только собирались играть. Меня подсадили к трем пожилым людям. Заказав

пельмени, рыбку и прочие вкусности, я не забыл и про триста грамм

коньячка. Пока все это готовилось, мне не оставалось ничего другого, как

только разглядывать посетителей.

В зале было много военных. Это обычное дело здесь, во Владивостоке. Весь

город – сплошная крепость, забитая воинскими частями и кораблями. Да и

сами вокзалы – тоже части военной машины, переваривающие все

перемещения сотен тысяч людей в одежде черно-синего цвета или цвета

хаки.

В углу зала сдвинуты столы, и человек двадцать женщин самого что ни на

есть интересного возраста что-то весело праздновали, делая вид, что ни на

кого не обращают внимания. Это им плохо удавалось, поскольку их

сканирующие взгляды, жаркими очередями пронизывающие зал, говорили

об обратном.

Заиграла музыка, и зал немножко оживился. Несколько пар вышли на

отделанный латунными листами, отполированный до зеркального блеска

ногами, танцевальный «пятачок» перед эстрадой. Лысый, тщедушный

саксофонист в потертом зеленом пиджачке играл очень недурно, и когда

зазвучало легендарное танго «Маленький цветок», зал благодарно

встрепенулся. Сразу несколько мужчин в полевой форме ринулись к

«дамскому» столу. Пары отовсюду шли к пятачку.

Сакс стонал и мучился, заходясь в чувственных пассажах. Музыкант

настолько преобразился, что зал завороженно внимал его игре, забыв

наливать и закусывать. Мне казалось, что извлекаемые им звуки

рождаются не губами и пальцами на инструменте, а всем его

извивающимся, зашедшемся в экстазе телом. Я поймал себя на том, что

даже задерживаю дыхание, переживая за то, как он сможет выйти из

очередного умопомрачительного пассажа. Это было настолько здорово, что

когда прозвучал последний, с надрывом звук, зал разразился

аплодисментами, но не теми, что дежурно звучат в ресторанах после

очередного танца, а совсем концертными, настоящими овациями!

Именно такого и просила моя душа в тот вечер. Тяжесть в груди и ком в

горле, возникшие то ли от музыки, то ли от коньяка, то ли от всего вместе,

наложившегося на случившееся на судне, становились все тяжелее и

тяжелее. Коньяк не помогал, вместо этого еще больше усугубляя боль.

Горячие взгляды, бросаемые от соседнего столика симпатичной молодой

женщиной, падали на неблагодарную почву. Мне никто не был нужен, я

ничего не хотел. Единственное, что доставало до души, разрывая ее в

клочья, была музыка - этот сумасшедший, колдовской звук сакса,

растворяющийся в тягучем, обжигающем коньяке.

Дойдя до предела и почувствовав, что под действием этих двух факторов

глаза вот-вот уже станут мокрыми, расплатился и пошел на судно. По пути

выяснилось, что я довольно-таки неплохо набрался, однако никаких

приключений на мою долю в тот вечер не выпало. Вахтенный матрос помог

безопасно добраться до каюты и, рухнув на диван, я уплыл в пустоту под

продолжающий звучать в голове сакс.

Проснулся от громких голосов в коридоре. Взглянув на часы, с удивлением

обнаружил, что уже девятый час. Завтрак проспал.

- «Хорошо еще, вахта моя завтра, а не сегодня», - подумалось мне.

Приподнявшись, ощутил тошноту. Все понятно. Сейчас – душ и только

душ. Горячий, оживляющий. Раздевшись, нырнул в душевую и повернул

кран. Прошипев что-то несомненно ругательно - неприличное, кран умер,

одновременно вернув меня к суровой реальности – мы стоим в доке и с

водой проблемы. Одновременно всплыло и все остальное.

- «Итак, праздник закончился, - прервал я попытки своего сознания уплыть

в сторону воспоминаний, - начался новый день и надо работать. Займусь -

ка я…»

- Иваныч, ты жив, а? Помощь не нужна? – раздалось одновременно со

стуком в дверь.

- Да жив, куда ж я денусь! Заходи, Юрий Петрович!

- Ну и дух у тебя в каюте! Иллюминатор открыть?

- Я сам, - слабо возразил, пытаясь попасть ногой в штанину.

- Ага, вижу. Открою все же, а остальное все сам сделаешь. Кстати, на доке

есть неплохая душевая для экипажа. Покажу, если хочешь. Ну, да ладно. Я

буду в каюте. Оденешься – зайди.

- Понял, зайду.

Минут через пятнадцать захожу к чифу.

- Садись, Иваныч. Кофе будешь? Чайник только закипел.

- Буду.

- Чего я позвал-то тебя, - наливая кофе, начал старпом издалека. Я сразу

насторожился, - вчера утром в кадрах был разговор о тебе. Ты не

напрягайся, просто кадры предлагают тебе после ремонта пойти в отпуск.

Как думаешь?

- Вот как…

- Да ты не торопись, время еще есть. Подумай. А вообще-то, сейчас строго с

этим, не дают отпуска копить. Я смотрел, у тебя уже больше сотни

выходных да праздничных дней с двух судов накопилось. Плюс к этому -

отпуск. Так что, готовься крепко погулять! Месяцев пять гулять будешь.

- И что мне делать столько месяцев?

- Не так спрашиваешь! На что мне гулять эти месяцы -так нужно

спрашивать! - засмеялся старпом, - Да тебе ли говорить об этом, холостому

не женатому!

- Ладно, Петрович. Ты что-то насчет душа говорил…

- Говорил. Сейчас, похмелю тебя чуток и покажу, - с этими словами он

открыл холодильник, достал бутылку водки, налил небольшую стопку и

подал мне.

- Это я что, один буду пить?

- Ладно, я с тобой тоже, символически.

Работа все лечит. Чиф дал задание - вместе с боцманом делать полную

ревизию аварийного инвентаря и снабжения. Этим и занимались несколько

следующих дней. Мы с боцманом проверяли и пересчитывали все блоки,

скобы, брусья, доски, упоры, маты и пластыри, а плотник с матросами все

это красили в голубой цвет, маркировали и складывали на штатные места,

чтобы потом, в случае аварии, не задумываясь, можно было их найти на

этих местах.. Потом пошло шлюпочное снабжение, за ним -

противопожарное. Все нужно было проверить, составить акты на списание

и заявки на пополнение. Работа кропотливая и живая, она очень хорошо

отвлекала, и дни мелькали один за другим.

Вечерами же тоска наваливалась вновь, но я старался от нее уходить.

Немного помогала музыка. Наушники на голову и – на диван. Однако же,

наушники снимались, и снова передо мной вставала она. Никак не хотела

отпускать меня Аленка… Пытался трезво анализировать все происходящее.

Люблю ли я ее? Что о ней знаю? Нужна ли она мне? Готов ли прожить с ней

всю жизнь? Нужен ли ей? А если нужен, то для чего? И много - много еще

было вопросов, но на все один ответ - не знаю, не знаю, не знаю. Да и

вообще, что она мне и что я ей? Вспомнилась фраза из анекдота: «Секс –

не

повод для знакомства». Горько усмехнулся - в самую точку!

Дома, родителям говорил, что очень устаю на работе. Они понимающе

кивали головами, но по глазам мамы видел, что она уж точно все чувствует

и действительно, все понимает. От этого становилось еще тяжелее.

Время бежало своим чередом. Красиво покрашенные, с зеленым

переменным поясом и белой, четко отбитой ватерлинией , мы вышли из

дока и встали кормой к причальной стенке завода. С утра на борт

поднимались слесаря и «трубачи» в сверкающих антрацитным блеском,

промазученных робах, да интеллигентного вида «автоматчики», электрики

и радиоспециалисты. В машинном отделении вынимались из двигателя

тяжелые поршни, разбирались какие-то механизмы. Что-то увозилось в

цеха, потом возвращалось. Эта круговерть прекращалась к семнадцати

часам. Чем было хорошо у заводского причала – все, что нужно для жизни

на судне работало. После доковых лишений и ограничений это казалось

раем! Жизнь на судне текла своим чередом. Часть экипажа сменилась.

Новые лица появились и в палубной, и в машинной команде.

Наступил и мой черед. В один из дней ко мне подошел матрос и сказал, что

был в кадрах, там ему передали записку для меня. В записке сообщалось,

что меня ждут завтра, к девяти утра.

- Привет, Иваныч! Ну и как, наработался на «сладком» пароходе? Может,

отдохнем чуток? – приветствовал меня инспектор по штурманам.

- Да как сказать, с одной стороны, вроде бы как и наработался, а с другой…

Ну, что я буду делать столько времени в отпуске?

- А мы поможем решить эту проблему, - вмешался вдруг незнакомый

человек, сидящий на одном из стоящих вдоль стены стульев.

- Васильев, инструктор бассейнового комитета профсоюза моряков, -

представил его инспектор.

- Так вот, сейчас формируется пара туристических групп. Почему бы вам не

слетать куда - нибудь?

- Вот и замечательно! Молодец, правильное принял решение! - воскликнул

инспектор, не дожидаясь моего ответа, - В следующий понедельник замена

тебе будет на борту.

Шел на судно и думал. Душила обида.

- «Одна решила, - рассуждал я, - вторая, кадры решили, профсоюз решил,

все вокруг всё решают за меня! А когда же до меня черед дойдет, сам что-

то

когда буду решать? Я живу или не живу, это моя жизнь или чья-то, в

конце-то концов?»

Когда поднялся на борт, мысли эти как - то сами ушли в сторону. Я быстро

успокоился, совершенно явственно почувствовав, насколько действительно

устал и хочу отдохнуть. Это как в беге на длинную дистанцию. Бежишь,

бежишь, а стоит впереди показаться финишной черте, как ноги становятся

ватными, и приходится делать такое усилие, что его хватило бы на добрый

круг.

Все грузовые документы были в порядке, и передавать, собственно, было

нечего. В понедельник утром пришел сменщик. Посидев пару часов за

бумагами, поговорили немножко и пошли к мастеру на доклад.

- Ну что же, Алексей Иванович, счастливо отдохнуть. Спасибо за работу.

Моя характеристика на вас отправлена в отдел кадров и службу

мореплавания.

- Спасибо, Сергей Петрович.

Выйдя от капитана, зашел к чифу.

- Петрович, ухожу уже. Мастеру доложился.

- Ну что же, удачи тебе, Иваныч! Ты нормальный мужик и я надеюсь, что

мы еще встретимся.

- Спасибо, Петрович. Мне тоже приятно было с тобой работать!

- Давай, попутного тебе!

- Петрович, э… я вот… все хочу спросить.

- Не говори ничего. Все понимаю. Она уехала на запад, к тетке. Родителей

нет, откуда-то из деревни она. Ни телефонов, ни адреса, ничего нет.

Вернется - возьму через Нину Андреевну адрес или телефон и дам тебе

знать, где бы ты ни находился. Через кадры найду. И чего их, хороших

таких, мотает по свету, а? Ладно – мы, нам по штату положено, а им чего

не сидится?

- Не знаю, Петрович. Как-то странно все, и даже не знаю, что и как мне

делать.

- А просто живи, вот и все дела. Время, оно все поставит на свои места.

Отдохни, погуляй как следует, размагниться. Пусть все идет своим

чередом,

а там все разъяснится и уляжется.

С тем я и пошел. На корме попрощался с боцманом и матросами, которые

ловко орудовали свайками, мушкелем и другими такелажными

инструментами для работы с тросами, делая так называемый сплесень -

сращивали два толстенных, жестких швартовных конца. Длинный трап -

сходня прогибался подо мной, и с каждым качанием, как бы толчками,

рвались те невидимые нити корешков, которыми я успел прирасти к этому

судну и его людям. И так – каждый раз, покидая судно, моряки рвут что-то

в

себе, оставляя когда маленькие царапины, а когда и большие,

кровоточащие раны на душе.

С другой стороны, работать все время на одном и том же судне, если ты не

капитан, было бы не очень хорошо. Редко, кто из штурманов или механиков

решается на такое. Все дело в том, что судно каждой серии – это довольно

уникальное сооружение со своими механизмами, устройствами,

особенностями. Казалось бы, серийное судно, оно и есть судно, что в нем

особенного? Все рассчитано, все стандартное, сделано по одним и тем же

чертежам и должно быть одинаково. На самом же деле, все далеко не так.

Даже суда одной и той же серии отличаются друг от друга как люди –

близнецы. С виду одинаковы, а характеры, поведение совершенно другое.

Да и при строительстве что-то меняется, делается иначе. Уж и не говорю о

судах разных типов. Это - контейнеровозы, пассажирские, навалочные,

танкера, ледоколы и многие, многие другие. Человек, посвятивший себя

одному судну, обрекает себя на то, что только его и будет знать, только на

нем и сможет работать, как огня боясь других. Это можно сравнить с

профессиональным водителем, который умеет ездить только на автомобиле

ГАЗ-51, а на другие боится садиться. Кому он, такой однобокий, будет

нужен?

Вот с такими мыслями в голове и легким чемоданом в руке я шагал по порту

в сторону проходной, где всегда дежурили такси, готовые отвезти тебя хоть

на край света.

Резкий, незнакомый и потому неприятный звонок разбудил утром.

- Да, второй, - ответил я, машинально поднеся к уху трезвонящий

будильник и тут же расхохотался, мгновенно проснувшись от комичности

ситуации.

- Ты чего, сынок? – встревожено спросила мама, заглянув в мою комнату.

- Да вот, начинаю привыкать к тому, что звенеть по утрам может не только

телефон!

До обеда крутился по разным кабинетам в кадрах и управлении

пароходства, собирая подписи.

- Ну что, Алексей, гуляй! - сказал инспектор, - Сейчас дуй в бухгалтерию,

сдай там свой аттестат и обязательно зайди в Баскомфлот. Там тебя уже

ждут.

- Насчет поездки?

- Конечно.

- А куда?

- Не имею понятия, да и какое это имеет значение? Не работать же

полетишь, а отдыхать! Да еще и за счет компании почти, всего чуток и

доплатишь-то.

В Баскомфлоте мне предложили два варианта. Первый представлял собой

поездку по городам и курортам двух стран – Румынии и Болгарии, а второй

– отдых на курорте в Румынии. Сразу же выбрал второе, так как отдых в

постоянных переездах на автобусах меня не прельщал.

- Итак, через две недели назначен сбор группы на инструктаж, а еще через

неделю вылет, - сообщила полная, очень доброжелательная женщина, -

группа ваша набрана, всего едет пятнадцать человек.

Протянув мне целую стопку всяческих бланков и анкет, которые я должен

был заполнить, она указала на столик в углу кабинета с образцами

заполнения на стенде.

Две недели прошли одним длинным, серым днем. Получив непривычно

большую сумму, включившую в себя и зарплату за восемь месяцев, и

оплату

выходных за это же время, приступил к отпуску. Куда-то ездил, с кем-то

встречался, что-то смотрел. Очень неплохо помогал убивать время пляж, но

и он не приносил особых радостей. Только сон давал отдых от этого

полусонного состояния. Ночью просыпался от тревожной мысли, что

проспал на вахту…

Инструктаж проходил в горкоме партии. Всех нас собрали в большом зале.

Минут пятнадцать сидели в ожидании начала. Те, кто был знаком, тихо

перешептывались, а остальные сидели молча, украдкой рассматривая друг

друга. В группу входили в - основном женщины. Кроме меня, в группе

оказался еще один мужчина - муж полной женщины лет сорока, активно

общающейся с другими женщинами. Он хотел было пересесть ко мне

поближе, но она бесцеремонно взяла его за рукав пиджака и вернула на

место. Все с ним стало понятно.

Дверь в зал наконец открылась, вошли двое мужчин лет по тридцать пять -

сорок.

- Здравствуйте, товарищи! Я – руководитель вашей группы и зовут меня

Борис Михайлович, - представился коренастый симпатичный мужчина,

немножко похожий на цыгана, - и все вопросы, связанные с поездкой

сейчас, да и потом, во время поездки, можно задавать мне. А сейчас - слово

товарищу…

- Я сам представлюсь. - бесцеремонно прервал его высокий мужчина с

какими-то белесыми глазами, - Моё имя не имеет значения. Я проведу

инструктаж о правилах поведения советских туристов за границей.

Дальше началось то, о чем гениальный В.Высоцкий через несколько лет с

великолепной точностью поведал в своей песне «Инструктаж Перед».

…..

Говорил со мной как с братом

Про коварный зарубеж,

Про поездку к демократам

В польский город Будапешт:

 

"Там у них уклад особый, -

Нам - так сразу не понять.

Ты уж их, браток, попробуй

Хоть немного уважать.

 

Будут с водкою дебаты - отвечай:

"Нет, ребяты-демократы, - только чай!"

От подарков их сурово отвернись, -

"У самих добра такого - завались."

……

Заинструктированные до тошноты, мы разъехались, чтобы встретиться

через неделю в аэропорту. Когда расходились, Борис Михайлович подошел

ко мне.

- Алексей Иванович, - я посмотрел ваши анкеты и думаю, что лучшего

помощника в поездке мне и не придумать. Да и вообще, надеюсь, что мы

подружимся. Все веселее будет! Как, согласен?

- А почему бы и нет. Что я должен буду делать?

- Да ничего, просто время от времени помогать мне. Я далеко уже не

впервые еду руководителем группы, знаю что и как, но иногда нужен

помощник, которому доверяешь.

- Спасибо.

Неделя пронеслась незаметно. С чемоданом в руке и с огромной по тем

временам суммой валюты в триста долларов в кармане, превышающей в

несколько раз разрешенную к обмену, я стоял у стеклянных дверей

аэропорта «Озерные ключи», ожидая группу.

Летели с пересадкой. Сначала на стареньком, тяжело гудящем «Ту-104» до

Хабаровска, а там пересели на большой турбовинтовой «Ту-114» с

удобными креслами и удивительно тихим салоном. Все шло классно, за

исключением корма. Иначе нельзя было назвать то, что нам подали.

Несчастная курица серо-зеленого цвета, по всем признакам давно

вышедшая на пенсию и почившая по старости, оказалось совершенно

несъедобной, так как ее невозможно было прокусить даже моими молодыми

зубами. Пахла она чем угодно, только не курицей. Рис сварили не меньше

недели назад и он успел высохнуть в твердый желтый бисер, а колбаса

вообще, по краям покрылась чуть зеленоватым мхом. Пришлось

ограничиться хлебом с маслом, чаем и пирожным, благо оно было довольно

свежим.

Москва встретила мрачным, тяжело нависшим небом, готовым вот–вот

разразиться дождем. Долго ехали в душном автобусе и часа через два

оказались перед большими кирпичными строениями. Это была гостиница.

По утверждению Михалыча, где-то неподалеку находилась ВДНХ. Те, кому

Москва была уже знакома, бросили вещи в номерах и уехали куда-то.

- Ну что, Алексей, есть предложение съездить куда-нибудь. Ты как?

- Я – за, но впервые в Москве и ничего не знаю.

- Тогда положись на меня. Я здесь учился два года в Высшей профсоюзной

школе.

- Поехали! Тем более, что мне нужно потратить лишние рубли, чтобы на

вывоз не было.

- С этим мы запросто справимся, гарантирую, - громко засмеялся он.

Вечер прошел здорово! Впервые проехал на метро. Потом были Красная

площадь и Мавзолей. Впечатлений – море! Однако же, голод не тетка, да и

авиадиета сказалась.

Зашли в какой-то ресторан. Пожилой гардеробщик с пышными усами

подлетел к нам со сладчайшей улыбкой и щеточкой смахнул что-то с плеч.

- Дай ему три рубля, у меня только десятки, - прошипел мне на ухо

Михалыч.

Красивый, отделанный позолотой под старину зал. Поразило то, что все

официанты в нем – мужчины. Во Владивостоке такого не было ни в одном

ресторане. Везде официантками работали женщины, далеко не всегда

красивые и молодые.

Официант подскочил к нам ровно в ту секунду, как мы закончили смотреть

меню.

- Здравствуйте, что будем заказывать?

Это был просто пир! Все было так красиво и вкусно, что совершенно

незаметно, мы выпили весь графинчик коньяка и пришлось заказать еще.

Негромкая, приятная музыка мягкими волнами плыла по залу..

Непривычный для ресторанного оркестра состав – рояль, саксофон,

ударник

и гитара. Они красиво играли медленную, мелодичную музыку. Никто не

танцевал.

- Не во всех так, есть и такие, где творится то же самое, что и в наших

ресторанах, - ответил на мое замечание Михалыч, - сюда же приходят

приятно поужинать, пообщаться.

Наутро голова трещала, во рту - словно табун лошадей переночевал. С

трудом поднялся, взглянул на часы. Было всего пять утра. На кровати

напротив кто-то храпел с громким подвывом. Открыл холодильник – пусто.

На окне стояла открытая бутылка минералки. Глотнул отвратительную

теплую жижу. Стало еще хуже. Пошел в душ. Долго стоял под струями

горячей воды, борясь с накатывающими волнами тошноты. Вскоре чуточку

полегчало.

Давно не бритый, заросший черными курчавыми волосами мужчина сидел

на своей кровати, уже одетый.

- Привэт! Я – Ашот.

- Здрасти, Алексей, - ответил и подал руку.

- Надолго здесь?

- Нет, в девять часов автобус придет за нами, поедем на вокзал.

- Турыст, да?

- Ну да, в Румынию, группа у нас.

В дверь постучали.

- Захады! - крикнул Ашот.

Дверь открылась. В проеме стоял Михалыч.

- Доброе утро, - он протянул нам по очереди руку, - дай, думаю, проведаю

–

жив или нет?

- Да жив я, правда не очень.

- Так в чем же дело? Надо полечиться. Думаешь, я чего так рано зашел? – с

этими словами он достал из внутреннего кармана плоскую бутылочку с

коньяком, а из бокового – плитку шоколада «Аленка».

- Давай, Ашот, с нами, - пригласил я соседа.

- Хорошо, но випьем мы тогда не это, - он с брезгливостью ткнул в бутылку

толстым, корявым пальцем, - а вот что…

Открыв чемодан, стоящий рядом с кроватью, он достал из него плоский

деревянный бочонок на пару литров, окованный чеканными медными

обручами.

- Вот, что мы сейчас будем пробовать.

Поставив бочонок на стол, Ашот достал большой пакет. Это был виноград.

Не тот виноград, который обычно привозили к нам во Владивосток осенью,

мелкий и сильно давленый, а большие кисти свежайшего, покрытого чуть

седоватым налетом, крупного тугого винограда.

Коньяк из бочонка оказался просто потрясающим! Тягучий, обжигающий,

он так приятно и уютно устраивался в моем организме, что стало весело и

радостно. Степаныч заметил это и, когда Ашот стал наливать по третьей,

остановил его.

- Только на донышке и все. Нам хватит, скоро в дорогу!

- Понял, дорогой, остальное випьете в дороге!

Все наши попытки отказаться принять бочонок и виноград, наткнулись на

твердую стену. Возьмете и все тут! Делать было нечего. Я достал из

чемодана пару баночек икры и протянул Ашоту.

- Спасибо, дорогой! За ваше здоровье съем дома с детьми.

Наш вагон оказался плацкартным. Получив постель, забрался на верхнюю

полку и почти сразу задремал под мерный стук колес.

- Ау-у! Молодой человек, так все самое интересное проспите! - открыл

глаза

и увидел перед собой смеющееся яркими пухлыми губами миловидное лицо.

Это была одна из «наших» женщин. Я запомнил ее еще с инструктажа, на

котором она выглядела очень строго и неприступно. Красиво убранные в

прическу волосы, модное и даже несколько вычурное платье довершали

картину. Теперь она выглядела совсем иначе. Золотистые волосы спадали

прямыми потоками через оба плеча. Мужская клетчатая рубашка с

расстегнутым воротом и золотым сердечком на тонкой цепочке, уютно

пристроившимся в манящей ложбинке, придавали ей милую женственность

и простоту.

- Проснулся, а говорить не хочет, - снова засмеялась она, - я так не играю!

- Иваныч, подъем! – раздался снизу голос Бориса Михайловича, - тут уже

разлито и тебя только ждем!

- Сколько секунд у меня есть для того, чтобы сбегать… э… умыться? –

отозвался я.

- Пятнадцать. Счет пошел!

В нашем «отсеке» собралось восемь человек. Остальные, как выяснилось,

отказались под разными предлогами. Прекрасный коньяк под не менее

замечательный виноград, как водится в таких случаях, послужил только

затравкой. Вскоре маленький вагонный столик был завален всякими

вкусностями, доставаемыми из сумок.

Когда поезд остановился на каком-то полустанке, на столе появилась

горячая вареная картошка и вкуснейшие малосольные огурчики! Это был

настоящий праздник! Помаленьку, все перешли на «ты» и вскоре стало

казаться, что мы знаем друг друга с детства. Кто-то принес гитару, и

Михалыч начал петь, а делал он это просто замечательно и, к удивлению

всех, в большинстве своем это были молдавские песни. Выяснилось, что он

– молдаванин, и нам не нужен будет переводчик, так как в Молдавии и

Румынии один и тот же язык!

Долго еще продолжалось веселье, далеко за полночь женщины убрали со

стола, и все разбрелись по своим полкам. Женя, а именно так звали

будившую меня нимфу лет тридцати с небольшим, забралась на верхнюю

полку напротив меня. Накрывшись простыней, она явно раздевалась под

ней.

В крови моей гулял коньяк… Сделал вид, что сплю и, не отрываясь, смотрю

на нее, чуть прикрыв глаза. Благо, свет слабый, ночной, и я мог делать это

незаметно. По крайней мере, так думал. Она достала брюки и, сложив их,

положила на откидную сетку. За брюками последовала рубашка…

А потом я проснулся. Взглянул на часы. Половина четвертого. Вот так,

подумалось, можно все на свете проспать. Взглянул на соседнюю полку.

Она

была укрыта до подбородка и спала. Осторожно спустился с полки и пошел

в конец вагона.

В тамбуре - грохот. Сильно стучат колеса, отбивая такт. Вагон качает. Стою,

дышу прохладным воздухом у полуоткрытого окна. Пришла проводница.

Заглянув в туалет, с удовлетворением закрыла его и пошла обратно, в

другой конец вагона. Зашел туда и я, оценил чистоту и сделал свое дело.

Вернувшись к своей полке, забрался на нее. Закрыл глаза и стал думать о

том, что завтра к вечеру будем в Бухаресте…

Тихое покашливание. Приоткрыл глаза. Женя сидела на своей полке. На

ней был только белый бюстгальтер. Накинув на себя рубашку, она откинула

простыню и стала спускаться, показав маленькие белые плавки… Встав на

пол, повернулась ко мне. Я едва успел прикрыть глаза. Слышно было, как

она наливает воду в стакан и пьет.

- Будешь пить?

- Да, - машинально ответил я и чуть не рассмеялся. Так легко попасться!

Нет, не выйдет из меня разведчика!

- Держи, - тихо сказала она, и я взял у нее стакан с выдохшейся

газировкой.

Потом она ушла. Я поставил стакан на столик и закрыл глаза. Пойти за ней

или нет? Ну, пойду, а дальше что? «Можно, я с вами» или как?

Рассуждения прервал звук сбрасываемых шлепанцев. Забравшись на свою

полку, она сняла рубашку и легла, накрывшись простыней до пояса.

Повернулась ко мне и долго смотрела. Я замер, продолжая смотреть,

прищурившись. Она отвернулась и, полежав немного, снова села на полке,

обеими руками достала сзади и, расстегнув бюстгальтер, аккуратно сложила

его и положила туда же, на полку - сетку.

Сердце мое стучало как сумасшедшее. Не отрываясь, я смотрел, как она

обеими руками прикрыла груди и погладила там, где, надавило. Потом

вытянула одну руку вдоль тела, а вторая осталась на груди. Теперь мне

было видно, что у нее небольшая, но очень красивая грудь с совсем

маленькими сосочками.

По проходу кто-то шел, шаркая ногами. Она быстро закрылась до

подбородка. Когда человек прошел, простынка снова оказалась на поясе.

Рука, бывшая на груди, лежала там же и мне показалось, что кончики

пальцев, касающиеся соска, чуть пошевелились.

Минут десять я смотрел на это маленькое чудо, замирая от каждого ее

неуловимого движения. Вскоре она резко повернулась лицом к стенке и

накрылась простыней с головой.

Через какое-то время она зашевелилась, поджала колени, потом вновь

вытянулась, перевернулась на спину, открыла лицо, положила руки поверх

простыни и совсем затихла. Помаленьку дыхание мое успокоилось, сердце

перестало так сильно стучать.

-«А жизнь не так-то уж и плоха!» - Это было последнее, о чем я подумал, с

наслаждением погружаясь в спокойный, глубокий, излечивающий все раны

сон.

Глава шестнадцатая. Репеде

 

Утром проснулся от резкого толчка. За ним последовал второй. Мы стояли.

- Где это мы? Что происходит? - спросил, свесившись с полки, у Михалыча.

- Унгены. Сейчас будут колеса менять.

- Зимние на летние или наоборот? – пошутил я.

- Все проще. В Румынии европейская колея, не совпадает с нашей.

- И как долго они меняются?

- Быстро. Пока умоемся и позавтракаем, все будет сделано. Потом –

таможня

и поедем через границу, уже оформленные.

Наскоро попив чайку с вкусным, румяным пирожком, которые разносила в

корзине по вагону огромная, голосистая тетка, смотрел в окно. Обычный

станционный пейзаж – столбы, рельсы, будки, товарняк на дальнем пути.

Через приоткрытое окно слышались крики диспетчера через

громкоговорители, да тепловозные гудки, понятные железнодорожному

люду.

И действительно прошло не больше часа, поезд тихо дернулся и покатил на

новеньких колесах вперед, к границе.

- «Всем пассажирам просьба прекратить хождение и вернуться на свои

места, начинается пограничный и таможенный досмотр», - раздался

громкий голос в динамике на потолке.

- А лежать, интересно, можно или обязательно сидеть? – раздалось с

противоположной полки. Спавшая до этого Женя сбросила с себя простыню

и оказалась под ней полностью одетой.

- Да лежи! Спрыгнешь, если нужно будет, - ответил ей Михалыч, - пирожок

будешь?

- Угу, - ответила она и протянула вниз руку.

Минут через десять в отсек вошел молодой солдатик. Внимательно изучая

новенькие, пахнущие типографской краской загранпаспорта, он

поглядывал на нас острым, цепким взглядом и отмечал фамилии в списке,

который дал ему Михалыч. Минут через пять зашел таможенник.

- Деньги, лотерейные билеты, валюта, ценности…- заунывным голосом

заговорил он.

- У меня есть валюта, - сказал я и протянул ему справку, заверенную в

таможне Владивостока.

Таможенник тут же вышел из своего полусонного состояния. Все повернули

головы в мою сторону. Внимательно изучив каждый миллиметр документа,

повертев его в руках, он потерял интерес ко мне и вернул декларацию,

сделав отметку и поставив штампик. Вскоре его «…деньги, лотерейные

билеты…» донеслось из соседнего отсека.

Прошел час, но поезд все не трогался. Михалыч встал и пошел в сторону

купе проводника.

- В соседнем вагоне, у грузинской группы какие-то неприятности.

Разбираются.

Еще через полчаса поезд тронулся, мягко набирал ход и весело застучал на

стыках рельсов, не увеличивая скорости. Все стало понятным минут через

десять. Мы подъезжали к большой реке.

- Это Прут, - сказал Михалыч.

У въезда на мост - наш пограничный пост и несколько солдатиков, косящих

траву вокруг небольшого домика, полосатые пограничные столбы… Вагон

звонко застучал по мосту. На другом конце моста оказалось практически то

же самое, но солдаты были в другой, чужой форме. Поезд медленно въехал

на чужую территорию, быстро набрал скорость и понесся по полям,

покрытым виноградниками и садами.

Все вокруг выглядело точно так же, как и с другой стороны границы, пока

на одном из холмов не увидели самый настоящий, как на картине кого-то из

художников- «передвижников», кочующий цыганский табор! Несколько

очень высоких кибиток с большими, метра по два в диаметре колесами,

пасущиеся неподалеку стреноженные лошади, несколько костров с

большими казанами на треногах и главное – сами цыгане. Они были такие

же точно, какими мы их иногда видим на привокзальных площадях.

Босоногие цыганята махали нам руками. Сомнений не осталось - мы в

другой стране.

В Бухаресте по вагону прошли пограничники, проверили паспорта. На этом

досмотр закончился. На перроне нас ждала темноволосая женщина средних

лет с небольшим листком бумаги в руках. На нем было лишь одно слово

«Владивосток».

- Здравствуйте, - строго сказала она на чистейшем русском, - меня зовут

Елена. Я буду вашим гидом. Все вопросы будете решать со мной. Сейчас мы

идем к автобусу и едем в гостиницу.

Ни разу не улыбнувшись и не сказав ни одного слова помимо самых

необходимых, она повернулась и пошла, не оборачиваясь и не

озабочиваясь тем, что не все успевают за ней. Кряхтя и обливаясь потом от

тяжести чемоданов и сумок, народ изо всех сил старался не отставать.

Такой прием несколько обескуражил, но настроения не испортил.

Гостиница располагалась в самом центре Бухареста, рядом со старинным,

очень красивым парком. Судя по интерьеру с лепниной и скульптурными

украшениям, когда-то она была шикарным, дорогим отелем. Время изрядно

потрепало и само здание, и то, что было внутри него. Первое, что обратило

на себя внимание – скрипучий паркет. Он скрипел каждой своей дощечкой!

Каждый шаг отзывался новым звуком, не похожим на предыдущий. Когда

шел один человек, можно было считать его шаги, а когда несколько – в

высоком, гулком коридоре рождался странный звук, состоящий из смеси

скрипов разной тональности и отраженного эха.

Найдя среди множества высоченных дубовых дверей нужную,

соответствующую номеру на большом деревянном брелке в виде груши,

прикрепленной цепочкой к выданному мне ключу, открыл дверь и вошел в

номер. Небольшая комната с деревянной кроватью, двустворчатым шкафом

и небольшим письменным столом с исцарапанной крышкой да полукреслом

с лопнувшей и изрядно потертой кожаной обивкой. Что сразу бросилось в

глаза – полное отсутствие удобств. Отсутствовал даже умывальник. Это не

радовало. Я очень надеялся принять душ после дороги.

По коридору кто-то шел. Слышимость была такая, что наличие двери почти

не ощущалось. Скрип паркета приблизился и в дверь постучали. Это был

Михалыч.

- Что, Иваныч, тоскливо?

- Ага. Даже умыться негде…

- Так это же почти рядом с тобой, через пару дверей. Умывальники, туалеты

и душевые в конце каждого коридора.

- Понял. Уже легче.

- Тогда давай с тобой договоримся. Через час встретимся в холле у выхода

и

сходим прогуляемся, кофе хорошего выпьем.

- Договорились!

Душевые и туалеты полностью соответствовали гостинице и не

ремонтировались, судя по тяжелым, позеленевшим бронзовым кранам и

истертой плитке на полах, со Второй мировой. Однако же, горячая вода -

она и есть горячая вода. Имеет ли значение, из какого крана она течет на

тебя, если ты с дороги?

Михалыч уже ждал внизу, когда я спустился к нему. Он широко улыбнулся

и вытянулся передо мной в шутливой стойке «смирно», приложив в

приветствии руку к виску.

- Вольно! – в тон ему скомандовал я и добавил бородатую воинскую шутку

насчет прикладывания руки к «пустой» голове.

Улица, по которой мы шли, мало чем отличалась от старинных улиц в любом

европейском городе. Те же серые дома с лепными украшениями, те же

стеклянные витрины магазинов, множество кафешек с вынесенными на

тротуар столиками под цветными зонтами. Поражало то, что в витринах

было полное изобилие! Я впервые был в стране соцлагеря и ожидал

увидеть примерно то же, что было и в нашей стране.

Увиденное впечатляло. Прилавки как продуктовых, так и промтоварных

магазинов ломились от товаров. Я видел магазины в капиталистических

странах, а вот теперь узнал, что и в соцстранах может быть такое же

изобилие. А по Румынии ведь тоже прошла война… И воевала она не на

нашей стороне… Было о чем подумать.

Кофе в выбранном Михалычем маленьком кафе с двумя столиками и барной

стойкой, был просто великолепен! Я не преминул сказать ему об этом.

- Ты знаешь, кофейные традиции в Румынии и Молдавии идут аж от

древних римлян. Чего-чего, а хорошего кофе ты в этой поездке попьешь от

души. Это я тебе обещаю!

- Михалыч, сколько дней мы здесь, в Бухаресте будем?

- Два дня. Завтра у нас по расписанию экскурсии по городу, в

национальный музей и музей деревни, а вечером – концертный зал. Там

будем смотреть знаменитый румынский ансамбль.

Как и любая другая прогулка по незнакомому городу двух мужчин, эта

закончилась столиком в парке и литровыми кружками с неплохим пивом на

нем. В середине столика, на тарелке лежала горка шипящих еще колбасок,

которые тут же, в пяти метрах от нас жарил вертлявый мужичок в белой

куртке и поварском колпаке.

Это было так здорово – сидеть под сенью старинных деревьев, ощущать под

ногами мягкую травку и степенно беседовать, потягивая пиво. В ходе

беседы выяснилось, что Михалыч – директор известнейшего во

Владивостоке дворца культуры. Я тут же сказал ему, что когда-то и мой

дядька был там директором.

- Ка-ак, это твой родственник?! Да я же у него принимал дела, и мы с ним

до сих пор дружим и помогаем друг другу! Мы же перед самым отъездом

виделись с ним!

Тут уж делать было нечего, ситуация начала развиваться по стандартному,

классическому варианту, и никакой советский человек не смог бы в данной

ситуации действовать иначе. Не порушили основ и мы. Тут же подозвав

мужичка в колпаке, Михалыч что-то долго и громко говорил ему, показывая

на меня, и оба они широко улыбались. Сначала мужичок отрицательно

замотал головой, а потом, постепенно, стал понимающе кивать, и когда

Михалыч закончил говорить, мужичок убежал, но через минутку вернулся с

подносом, на котором стоял графинчик с беленькой, грамм эдак на триста,

да две стопки.

- Нельзя, нельзя, - передразнивая кого-то, радостно пропел Михалыч и

хлопнул мужичка по плечу, - все можно, если нужно! Ну что, Алексей,

наливай! И как это я так тебя сразу выбрал, а? Чуешь? Поехали!

«Ехали» мы довольно долго, пока мужичок с появившимся откуда-то

помощником не начали убирать столики. В гостиницу вернулись ближе к

полуночи, как следует напившись кофе в одном из баров, где было полно

веселящегося под громкую музыку и пьющего что-то народа.

Долгий, очень горячий душ спасет любого утром. Спас он и меня.

Позавтракав в большом зале ресторана при гостинице, понял, что с

удовольствием бы прилег и вздремнул, но нужно было переодеваться и

выходить к автобусу. Пока мы ездили под Еленино сухое «посмотрите

налево, посмотрите направо» по улицам действительно красивого города, я

успел немножко вздремнуть.

Первая остановка была у братской могилы советским воинам, погибшим при

освобождении Бухареста. Из объяснений Елены мы с удивлением узнали,

что наши солдаты вообще-то как бы и не освобождали город. По ее словам

получалось, что все это румынское антифашистское движение сделало, а

советские солдаты, они вроде бы как просто пришли и поздравили. На наши

робкие попытки возмутиться, она резко заявила, что говорит только то, что

является историческим фактом и дискуссии на эти темы условиями

экскурсии не предусмотрены.

Потом был музей. Очень интересный музей, очень интересные экспонаты,

но смущало то, что из объяснений Елены как-то так складывалось

впечатление, что Румыния была первой всегда и во всем, и даже первым

летчиком был румын. Что же касается Второй мировой, то оказывалось, что

антифашистский вклад Румынии в дело победы над Германией был

решающим, и еще неизвестно, чем бы закончилась война, если бы… Это

переставало уже быть смешным и, не выдержав, я задал ей вопрос об

участии румынских войск в оккупации юга Советского Союза на стороне

немцев и вообще, об Антонеску и его режиме. Сильно покраснев, Елена

сказала, что рассказ об этих незначительных деталях истории не входит в

ее программу.

Поблагодарив ее, я не удержался от колкости и сказал, что ее программа

явно не стыкуется с решениями Нюрнбергского процесса. Вспыхнув, она не

осталась в накладе и сказала, что такой отвратительной и невоспитанной

группы у нее еще не было. Лучше бы она этого не говорила!

- А чем это мы вам, дамочка, так плохи? - вдруг вышла вперед и тоном

работника торговли, закаленного в боях с коллегами по рынку, ядовито

спросила жена мужичка - подкаблучника.

- Все, экскурсия закончена, выходим и садимся в автобус, - резко заявила

Елена и быстро пошла к выходу.

- Ага, ясное дело. Конечно же, закончена, - сказала воинственная дама,

явно разочарованная потерей возможности сразиться с идейным

противником.

- Сучка такая, - после паузы довольно громко добавила она, явно

компенсируя потерю.

Музей деревни произвел на всех очень сильное впечатление. Избы, вся

утварь, колодцы, кузни, инструменты – все было настоящим. Одетые в

национальные костюмы люди делали какие-то крестьянские дела, ходили,

фотографировались с туристами. Все выглядело настолько естественно, что

просто поражало!

Вокруг этой деревни расположились ряды с сувенирами, причем все они

были не заводского производства, а ремесленные. Вполне очевидно было,

что люди, которые продавали их, сами же их и делали. Тут были и кованые

вещи, и кожа, и плетение из ивы, и резьба по дереву, и чеканка и многое-

многое другое. Наши женщины накинулись на красивые женские блузки с

потрясающей ручной вышивкой.

Гид в деревне не был нужен, а если и возникала необходимость в чем-то,

Михалыч со своим знанием языка выручал. Обед в деревне входил в

стоимость наших путевок, и мы с удовольствием ели то, что здесь же, на

наших глазах готовилось в огромных крестьянских печах. Ни пива, ни

спиртных напитков на столах не было, зато появились кувшины с

великолепным домашним молодым вином. Появление каждого блюда

сопровождалось рассказом о том, как оно готовилось. Положительные

эмоции били через край. Инцидент в музее отошел далеко на задний план,

и настроение у всех сложилось замечательное.

После обеда оставалось еще полчаса до отъезда автобуса. Мы с Михалычем

решили прогуляться и пошли в сторону небольшого здания, стоящего на

возвышении. Открывшийся за ним вид поразил своим великолепием.

Оказалось, что за возвышением шел крутой склон, и внизу, до самого

горизонта простиралась зеленая долина. Как на ладони, под нами лежали

виноградники, сады и поля, расчерченные дорогами на разноцветные

многоугольники. Зрелище завораживало своей фантастической красотой.

Сбоку, чуть ниже нас шли раскопки. Мы спустились туда. Каменная кладка,

остатки колонн, везде разбросаны черепки, какие-то плошки, маленькие

кувшинчики. Подняв один, я долго смотрел на него и мороз по спине

пробежал от мысли, что около двух тысяч лет назад кто-то так же точно

держал его в руках…

- Смотри, - Михалыч показал на небольшой щит, прикрепленный к остаткам

колонны, на котором на разных языках и в том числе на русском, было

написано, что здесь ведутся раскопки древнеримской постройки и выносить

отсюда что-либо запрещено законом.

- Жаль, - сказал я и положил кувшинчик на прежнее место.

Обратный путь до гостиницы проделали без Елены, которая осталась у

группы домов недалеко от музея деревни, сказав, что будет ждать нас у

гостиницы вечером, чтобы повезти на концерт. Никто не выразил ни

сожаления, ни радости. Все молчали. Автобус тронулся и как по команде,

все задремали. Как-никак, а во Владивостоке был уже вечер, да и вино,

пусть и молодое – оно и есть вино.

- Хватит спать, давайте лучше споем, - разбудил всех Михалыч своим

громким, а через микрофон даже слишком, голосом.

- Михалыч, сделай чуток потише, - не удержался я.

- А споем? – еще громче прозвучал его вопрос.

- Да споем, споем, только потише сделай, - раздались голоса.

А потом были полтора часа песен. Пели здорово! Группа оказалась

довольно

голосистой. Когда надоело петь хором, пел один Михалыч. Незнакомые,

непонятные слова складывались в непривычные, какие-то кучерявые

мелодии. Мы чутко вслушивались в эти звуки, пытаясь выудить что-нибудь

знакомое.

«Примаваре, примаваре…» - с надрывом пел Степаныч и чувствовалось,

какое удовольствие он получает от этого.

Вечером более или менее нарядно одетые, подъехали к концертному залу.

Это был очень большой, современный зал с крутым уклоном рядов в

сторону

сцены. С любого места отлично открывалось все, что там происходило.

Смотреть было на что. Яркие краски костюмов, великолепные звуки цимбал,

виртуозные аккордеоны, скрипки и трубы... Все это звучало, пело и

страдало, время от времени срываясь в огневые пляски. Концерт прошел на

одном дыхании, оставив очень сильное впечатление.

- Да…серьезный ансамбль, - сказал Михалыч, когда мы сидели за столиком

на улице и молча пили пиво, - но никак не лучше нашего, молдавского

ансамбля «Жок». Я не видел этого ансамбля, но все равно согласно кивнул.

- Что будем делать с Еленой? – неожиданно спросил Михалыч.

- А у нас есть варианты?

- Есть. У меня есть телефоны для связи с нашим представителем, правда

ими пользуются обычно для докладов, а вот для претензий – только в

крайних случаях.

- Думаю, мы имеем здесь как раз такой случай, и этим нужно

воспользоваться. Эта зараза может спровоцировать на что угодно. Сам же

видишь, Михалыч, она открыто хамит и заводит народ.

- Да, вижу. Завтра утром и позвоню. Поезд наш в обед, времени достаточно.

- Михалыч, а кто она? Русская или румынка?

- Да наша, из Ленинграда. Десять лет назад вышла замуж за студента,

уехала с ним сюда, не доучившись. Потом развелась и с тех пор одна живет.

Ни мужа, ни детей. Вот и бесится, будто мы в чем-то ей виноваты.

- Хоть и жалко ее, а все равно - сучка.

Поезд местной железнодорожной линии медленно отошел от вокзала.

Старенький вагон, деревянные исписанные скамейки, стекла в трещинах,

истертый линолеум на полу и давно забытый запах детства - угольный угар

от паровоза, старательно тянувшего состав. Пассажиров не очень много.

Останавливались часто. Кто-то выходил, вместо них входили другие. К

вечеру прибыли на конечную остановку – курорт Мамая.

На крытом перроне нас встречала Елена. Вид у нее был не ахти. Рядом с

ней

стоял высокий, худощавый молодой человек лет двадцати пяти.

- Познакомьтесь, это ваш новый гид. Я вас покидаю. По семейным

обстоятельствам я не смогу больше с вами работать и возвращаюсь в

Бухарест.

- Василе, - широко улыбнувшись, представился парень, - рад с вами

познакомиться.

- Ой, Василёк, - раздалось вдруг, - а уж мы-то как рады!

Все засмеялись. Конечно же, это была Женя. Она просто светилась и всем

своим видом показывала, что нисколько не преувеличивает.

- Надеюсь, у вас сложатся хорошие отношения, - продолжила Елена.

- Сложатся! А как же, обязательно сложатся, - опять воскликнула Женя, и

настроение у всех кардинально и окончательно и изменилось. Все вдруг

поняли, что дальнейшее наше пребывание в этой стране будет вполне

приятным.

Елена повернулась и не попрощавшись, пошла по перрону.

- Ну что же, прошу вас идти за мной, - сказал Василе и пошел к выходу.

- Да-да, мы идем, Василёчек, - не унималась Женя, с трудом догоняя его и

норовя прижаться поближе.

Василе громко рассмеялся и, повернувшись, подхватил увесистый Женин

чемодан. Она тут же обеими руками подхватила его под свободную руку и

засеменила рядом, что-то щебеча.

- Вот, стрекоза! – тихо засмеялся Михлыч, - Все, пропал хлопец!

Приятные неожиданности на этом не закончились. Въехав на территорию

курорта, мы вскоре остановились у одного из симпатичных двухэтажных

корпусов, на фронтоне которого рельефно значилось название «Аметист».

Как объяснил Василе, каждый жилой корпус этого курорта называется

драгоценным камнем.

Когда вошли в фойе, навстречу выплыла девушка в униформе с подносом,

уставленным маленькими, наполненными чем-то рюмками. Следом плыла

другая девушка в униформе. На ее подносе лежали большие гроздья

крупного винограда янтарного цвета.

От имени администрации курорта Василе поздравил нас с прибытием и

пожелал хорошего отдыха, а в знак дружбы предложил выпить по стопке

национального напитка – цуйки. Нужно ли говорить, с каким

удовольствием и даже радостью мы воспринимали это гостеприимство!

Цуйка оказалась самой, что ни на есть, обычной самогонкой, причем

довольно плохо очищенной, о чем говорил и ее вкус, и сизоватый цвет.

Однако же, дареному коню в зубы не смотрят, и все рюмки быстро

опустели.

Виноград был выше всяческих похвал – крепкий и сладкий.

Номера - замечательные! Нас поселили на втором этаже. Мой номер

оказался в конце коридора и представлял собой довольно большую комнату

с встроенным шкафом, кроватью, столом и двумя креслами возле

журнального столика. В углу стоял маленький холодильник. Главное же – в

номере были душевая и туалет! Все было чистое, свежее и современное.

Здание явно не так давно построили. Как потом выяснилось, курорт этот

создан был менее пяти лет назад.

Разложив вещи, пошел к Михалычу, поселившемуся через стенку. Словно

две капли воды, его номер был похож на мой, разве что стены выкрашены

другим цветом.

На стук никто не отозвался. Удивившись, вернулся к себе. Минут через

десять Михалыч пришел сам.

- И как тебе курорт?

- Слов нет!

- Вот и мне понравился. Я тут поболтал немножко с дежурной. Завтра будет

большой прием по случаю заезда. Большая дискотека совсем рядом с нами,

магазинчики и кафешки тоже, а до пляжа всего метров триста-четыреста.

Но главное - узнал кое-что интересное, что и хотел узнать. Километрах в

десяти отсюда есть маленький городок, а в нем – неплохой рынок! Ты

представляешь, как здорово! Это же всего пара остановок автобусом!

- Не понял… Зачем нам рынок? Что мы там…

- Ох, да… - прервал меня Михалыч, - Ты же ничего не знаешь! Дело в том,

что на румынских рынках всегда продается свежайшее бочковое пиво, но

главное – там всегда жарят на углях совершенно великолепное мясо! Такое

больше нигде найдешь, ни в одном ресторане не попробуешь! Настоящее,

парное, со специями и травками разными, с дымком! И все это – с любыми

овощами, которые тут же, на рынке и выберешь. Как тебе такое?

- Нет, определенно, у некоторых проблемы с совестью! А как я теперь

доживу до этого счастья, не захлебнувшись слюной, а? – ответил я, смеясь.

- Ничего, доживем! Собирайся, прогуляемся до ужина.

- Пять минут и буду готов.

- Хорошо, жду тебя внизу.

Курорт был действительно хорош! Великолепные тенистые аллеи с

множеством скамеек, устроенных гнездышком в густых кустарниках вдоль

аллей. Что делается на скамейке, можно было увидеть, только

поравнявшись с ней. Каждые двести-триста метров – кафе или небольшой

магазинчик.

Мы с удовольствием вдыхали свежий воздух, наполненный ароматом каких-

то цветов или трав и, поравнявшись с очередным кафе, не сговариваясь,

свернули к нему.

- По кофейку или по пиву? – спросил Михалыч.

- Только кофе, полжизни за чашечку хорошего кофе со сливками!

- Жизнь побережем для более подходящего случая, а кофе сделаем.

В кафе было шесть столиков и ни одного посетителя. Никого из работников

кафе также не было видно ни за барной стойкой, ни в зале. Мы сели,

ожидая немедленного появления официанта. Минут пять ничего не

происходило.

- Есть кто-нибудь живой, - спросил я громко. В ответ - тишина.

Михалыч громко сказал что-то на румынском. Из боковой двери вышла

женщина и недовольным голосом, не глядя на нас, что-то спросила.

Михалыч встал и показал мне на выходную дверь.

- Идем, Иваныч. Нас здесь не ждали.

На лице официантки - ничего, никаких эмоций. Увидев, что мы уходим, она

тоже повернулась и скрылась там, откуда пришла.

- Михалыч, хочешь эксперимент? – пришла мне в голову мысль, когда мы

уже стояли на крыльце перед входом в кафе в раздумьях – куда идти

дальше.

- Какой? Думаю, что сервис здесь такой же, как и у нас.

Экспериментировать с этим бесполезно.

- А давай, на бутылочку пива поспорим, что не бесполезно, и она винтом

будет крутиться вокруг нас?

- Нет, на три бутылочки!

- Идет! Значит, так. Мы заходим, и ты молчишь. Что бы ни случилось.

Договорились?

- Хорошо.

Мы вернулись в зал и сели за стол.

- Аnybody here? – громко крикнул я.

Из боковой двери немедленно вылетел молодой парень и нырнул за барную

стойку. К нашему столику подошла та же самая официантка, но с

широчайшей улыбкой на лице, явно не узнавая нас.

- «И это она в упор не видела нас пять минут назад!» - подумал я.

- Yes, Mister. Welcome.

- Two coffee, please.

Дальше все происходило как по нотам. Из колонок в углах полилась мягкая

музыка, кофе был абсолютно великолепным. Бармен лихо играл шейкером

и

протирал без того сверкающие бокалы, а официантка стояла у стойки и не

отрывала от нас своего ждущего взгляда, всем своим видом показывая

готовность немедленно кинуться исполнять любое наше пожелание. От

улыбки у нее должны были уже заболеть мышцы на лице.

- А расплачусь с ними все же я, - сверкнув глазами, сказал Михалыч, и у

меня не нашлось аргументов, чтобы лишить его этого удовольствия.

- Ты иди пока.

Стоя на крыльце, слушал, как Михалыч произносит свой прочувствованный

диалог на румынском.

- И как? Дошло?

- Ты что, на такое я даже и не рассчитывал! Всего лишь сделал то, что

хотел

сделать. Зато теперь мы поменялись. У нас отличное настроение, а у них

сомневаюсь, чтобы оно было хорошим.

- Что может быть приятнее, чем гадость, сделанная вовремя, - рассмеялся

я.

- Это тот случай, когда соглашусь, пожалуй, с таким утверждением!

Следующий день мы провели на пляже, поскольку вечером нужно было

идти на большой прием. Я не особый любитель пляжей, да и этот пляж по

сравнению с нашей, владивостокской Шаморой тех времен, например, был

совсем слаб. Мы привыкли к мельчайшим и чистым пескам в десятки метров

глубиной и несколько километров в длину, а на этом пляже вовсе не было

песка. Вместо него - мелкая галька, лежать на которой оказалось совсем не

в радость. Однако этот пляж отличался от наших наличием множества

киосков и тентов со столиками, где можно было и посидеть, и перекусить

тем, что готовилось тут же.

Прием получился на славу. Проходил он в большом, видимо специально для

этого созданном зале. Множество красиво накрытых длинных столов стояли

по окружности зала в два – три ряда. Каждый стол – одна группа. Посреди

стола стоял флажок страны, откуда прибыла группа.

В центре зала - большая площадка, на которой и происходило основное

действие. После официальных приветствий на разных языках, начался

концерт. Великолепные артисты представляли песни и танцы тех стран, из

которых были отдыхающие. Одной из первых была наша, русская часть, и

после «Подмосковных вечеров» почему-то пошла цыганочка. Все было бы

нормально, обычно, но…

То ли под действием вина, то ли по природному своему темпераменту, одна

из наших женщин вдруг вскочила с места и вылетела к пляшущим

артистам. Зал ахнул, какие-то администраторы зашипели на нашего

Василька, но было уже поздно. Артисты не растерялись, и к ней сразу же

подлетел один из мужчин в сапогах и косоворотке, обыгрывая ее

появление. Как же здорово она плясала! Это нужно было видеть! Сколько

силы, мощи и грации в движениях! Практически плясала уже только она с

партнером, а остальные артисты играли роль подтанцовки, фона. Гром

оваций раздался в зале, когда прозвучал последний аккорд. Все хлопали и

кричали «браво» и ей, и нашему столу. Русские были на высоте!

А потом с нашей легкой руки, во время танцев к артистам выходили те,

кому эти танцы близки. Кто-то делал это хорошо, кто-то похуже, но вечер

вместо официозно-концертного стал теплым, непринужденным и просто

великолепным, Думаю, даже администрация не могла этого не признать.

Все получилось настолько здорово, и народ так искренне веселился, что

прием вместо положенных по программе двух часов, занял четыре и

закончился далеко за полночь!

На следующий день мы с Михалычем отправились туда, куда мысленно

стремились последние два дня. В обшарпанном, еле дышащем автобусе с

открытыми окнами кроме нас ехало человек пять. Садиться на пыльные,

драные сиденья не хотелось, да и ехать-то было всего пару остановок.

Перебрасываясь фразами с людьми на улице, Михалыч уверенно вел к

цели.

Рынок - он и есть рынок, но только не для нас, живущих на другом краю

света, в Приморье. Изобилие всевозможных овощей, фруктов, специй, мяса

и птицы резко контрастировало с тем, что мы привыкли тогда видеть на

рынках Владивостока. Разинув рот, смотрел я на все это, но Михалыч

неуклонно тянул меня вперед.

- Ага! Есть! Я же говорил, что должно быть! – раздался его победный крик.

Перед нами открылся небольшой закуток, образованный несколькими

навесами. На площадке в середине закутка стояли длинные столы, грубо

сколоченные из толстых досок. Вместо стульев – чурбаки с торцами,

отполированные задами. Под одним из навесов было интересное

сооружение. Большой, примерно метр на два, мангал с частой решеткой над

ним. Крупный мужчина с раскошной, чуть седоватой бородой и с

полотенцем вокруг шеи, шевелил кочергой угли и раскладывал лепешки

мяса на решетке. Под другим навесом стояли большие дубовые бочки и в

одну из них вставлен ручной насос с длинной ручкой. Мужчина в белой

куртке, подкачав насосом, подставлял к крану одну за другой литровые

кружки и отставлял их в сторону, чтобы оседала пена. Готовые кружки

разносил парнишка лет пятнадцати. Он же брал у бородатого бумажные

тарелки с мясом и подносил к столу. На столе стояли бутылки с соусами,

высились стопки тонких лепешек и горы какой-то зелени на больших

подносах.

Михалыч заговорил с мальчишкой, и тот скороговоркой отвечал ему, а

потом

кивнул и убежал. Вскоре перед нами появились кружки с пивом. Оно

действительно, оказалось великолепным – свежее, с густым насыщенным

вкусом. Когда мальчишка принес по большому, толстому куску шипящего и

дымящегося еще мяса, наступил настоящий праздник! Мы просто

упивались, если так можно сказать о мясе, его потрясающим вкусом. Пиво

пилось как вода, и было совершенно непонятно, как оно там, внутри наших

организмов, размещалось в таких количествах. Вскоре оно попросилось

наружу и выяснилось, что и это хорошо и вполне цивильно продумано

здесь, на рынке.

Время текло совершенно незаметно и когда мы поняли, что больше не в

состоянии выпить ни одной капли пива и съесть ни одной крошки мяса,

выяснилось, что уже пятый час. Получалось, что мы провели здесь больше

пяти часов за приятной беседой и замечательным мясом! Это было что-то!

Тяжело словно утки, переваливаясь на ногах-колодках и странно булькая

всем телом, двинулись в обратный путь.

С большим трудом, еле двигая плотно сжатыми ногами, я доковылял до

номера и, сдерживаясь из последних сил, вставил плохо слушающимися

пальцами ключ в скважину… Есть, всеееее! Боже, как же это здорово, что в

моем номере есть все удобства!

Каждый день такое не вынести. На следующий день с блаженством валялся

в постели, отсыпался. Ни на завтрак, ни на обед не пошел. Ближе к вечеру

постучал к Михалычу. Как оказалось, он взял точно такой же тайм-аут и

спал весь день. Решили пойти в магазин и купить чего-нибудь перекусить.

Вино выбирал Степаныч. Это был «Мурфатлар». Я никогда не пробовал

этого вина, да и вообще, к сухим винам равнодушен, но попробовав это,

влюбился в него. Виноград, сыр и белые пресные булочки. Это была

совершенно необычная для меня закуска, но оказалось, что вместе с этим

вином она создает великолепную гармонию вкуса и ощущений. Мы

ограничились одной бутылкой, и решили вечером сходить на большую

открытую дискотеку напротив нашего корпуса, откуда по вечерам

доносилась музыка.

Набритый, намытый и наглаженный, на всякий случай сунул в карман

рубашки двадцатидолларовую бумажку и зашел за Михалычем. Он, Василе

и

еще какие-то незнакомые женщины что-то обсуждали, разложив на столе

бумаги.

- Иваныч, иди без меня. Видишь, мы тут…

- Все понял, Михалыч. До завтра!

Дискотека напоминала небольшой крытый стадион. Все бары, столики,

многочисленные диванчики располагались по периметру, под крышей, а

сам танцпол, метров двадцати пяти в диаметре – под открытым небом. На

сцене работала великолепно оснащенная рок - группа. Музыканты лениво

играли что-то медленное, фоновое. Как я узнал позже, на этой сцене часто

работали довольно солидные французские, немецкие, итальянские,

испанские группы, приглашаемые на сезон.

Людей было мало, и только когда стемнело, столы и диванчики стали

заполняться. Музыканты немного оживились. Я сидел за столиком и тянул

какой-то легкий коктейль через соломинку, разглядывая народ. Женщин

было намного больше, чем мужчин. Это радовало. Бармены летали как

шершни за стойками, фантастически ловко делая коктейли и успевая

обслужить всех желающих. Люди вокруг постепенно становились более

расслабленными, улыбчивыми. Публика явно подходила к состоянию

готовности к дискотеке. Оставалось только получить какой-то сигнал к

действию.

И сигнал этот прозвучал! Со сцены грянула недавно появившаяся тогда,

бессмертная «Шизгара», то есть «Venus» в исполнении Маришки Вереш и