Всё равно я буду возвращаться… Даже, если ты убьешь меня той табуреткой, на которой высохшая ЕЁ кровь. Буду бродить невидимой тенью рядом с НЕЙ, рядом с тобой... Может быть, тогда тебе не будет так одиноко. И вновь обрету вас двоих: одного живого, другую давно потерянную. Я не буду замечать той гадкой и хваткой женщины, живущей рядом с тобой.

 

…Не надо её бросать, не слушай меня. Есть только одна возможность не быть одному – быть рядом с кем-то, хотя бы на расстоянии телефонного провода. Ты хочешь подарить себе иллюзию – не терзайся, дари её. Мир иллюзий не так страшен, как чернота ночи в опустевшем доме. Даже, если в этой черноте мелькает белая кошка. Кошку в дом принесла та самая гадкая женщина. Любит она кошек…

Если бы она хоть чуточку любила тебя…

И в этот приезд я застала тебя одного в доме - кошка не в счет. Как всегда пустой холодильник, грязные рубашки в шкафу и бесконечные разговоры о прекраснейшей и умнейшей, гадкой женщине.

Рубашки, конечно, постирать не трудно, но зачем эта женщина одеяло последнее унесла? Внуку понадобилось…

И хлеб опять заплесневелый ешь, да, знаю, деньги понадобились ей для адвоката. Я привыкла, что её сын регулярно каждый год совершает аварию. И всегда, как раз перед моим приездом.

Ты говоришь, она красиво поёт… Ты знаешь, мои жабушки в том далеком доме, где я теперь живу, поют гораздо красивее. Почему - жабы? В доме нет плинтусов, вот и развелись. Да, ты прибил бы… плинтусы. Но я перестала жабушек бояться. Они вылезают и с любопытством лупят на меня свои глазки; на светло-серой их коже - изумрудики, сверкают как настоящие. Оказывается, они красивые и чистенькие, когда живут в доме. И поют красиво, мелодично и немного печально.

У тебя не живут жабы… Вопрос – будешь ли ТЫ жить в своем доме? Я обмолвилась: в доме гадкой женщины. Сколько лет, как твой дом - уже не твой. Столько – сколько лет назад умерла мама, или больше? В прошлом году эта женщина собиралась продать дом. А зачем он ей нужен, если она живёт в твоей квартире. Да, забыла про клубнику. Соседи, рассказывали, что она регулярно приходит забирать деньги от продажи ягод. Мне, конечно, нетрудно прополоть твою клубнику, только ты уже прости – особенно стараться не буду. И консервы тебе в этом году готовить не буду, сосед признался, что сам увез в прошлом году все банки ей. Так вот почему я нашла в морозильнике пару оставшихся банок: ты их спрятал от неё! Удивительно, что они не лопнули.

Ты мне написал, что и квартиру ей подарил. Вот поэтому она настаивает, чтобы ты к сестре уехал. Какая она важная заявилась к нам в гости, от калитки кричит: «Деньги неси побыстрей, с таксистом расплатись!» Медленно прошествовала к порогу. Хозяйка! Нелегко её было упросить прийти, когда денег у тебя нет. Говоришь, дарственную аннулировал. А разве можно без суда это сделать… Странная история, в финале которой маячит мой отец - бомж!

Я была в Регистрационной палате, и знаешь, что мне там сказали? Что владелец твоей, уже бывшей квартиры некто Мохов. Что я должна была подумать? Конечно то, что гадкая женщина продала квартиру! Раз ты ей подарил! И никакой суд тут ничего не сделает. Даже твой земляк-прокурор не поможет, неважно, что мы с ним наперегонки в детстве бегали. И орденами не брякай, звон денег их всегда заглушит. Поэтому и назвала её мошенницей и аферисткой.

Потом мы с тобой в этой Палате выяснили, что ты - всё-таки владелец квартиры. Как мы обрадовались, обнялись… Но документов я так и не видела, их не было у тебя.

 

Извиняться? Нет, не буду! А разве она извинилась передо мной и перед тобой, когда мне кучу гадостей про тебя наговорила. И не замахивайся на меня табуреткой! Может это та самая табуретка, которой ты маму ударил? В присутствии той самой гадкой женщины…

 

Самое простое и правильное решение было бы уехать и навсегда тебя забыть…

 

Забыть, как ты пел «Бродягу» в маленьком тесном «газике», когда мы всей семьёй возвращались от бабушки. Хорошо, что никто не видел моего лица: я плакала – столько пронзительной грусти звучало в песне. Забыть, что чаще, чем мама, ты был рядом с нами – с детьми. И что мои первые школьные недоразумения решались именно тобой. Ты помнишь: я всегда была такая боязливая, наверное, страх родился раньше меня, и только потом я вселилась душой и телом в оболочку всегдашней своей неуверенности. Я боялась, что никогда не научусь читать, простейшие арифметические задачки вызывали у меня слезы растерянности. Что же потом случилось, как ты смог мне внушить ту блистательную уверенность, что позволила без труда занимать все призовые места на олимпиадах в городе? Не могу сказать, что тебе пришлось много сидеть со мной, скорей всего какие-нибудь две недели в начале моей учёбы. Какой волшебной ключик тебе удавалось подбирать ко мне, что я из забияки и непоседы превращалась в послушную дочь? А наши летние походы на заработки, в которых мне на правах старшей дочери всегда приходилось присутствовать? Как мы с тобой в деревне ворошили сено в валках, а ты меня все время поучал - по привычке своей учительской… Твои рассказы о войне, о том как тринадцать молодых парней из деревни ушли добровольцами на войну. В свои шестнадцать лет ты встал на пост в штурманскую рубку боевого корабля. И как немецкие «рамы» бомбили ваш корабль, в результате прямого попадания бомбы ты оказался за бортом в ледяной воде. Твои черные смоляные кудри спасли тебя – кто-то схватив за них, вытащил тебя из воды. Те самые кудри, которые ты подарил мне, только у меня они светлые, русые...

Наверное, во многом благодаря тебе наше детство было, если не счастливым, то беззаботным и безбедным.

Не заставляй меня, не могу я просить у неё прощения… не могу я вывернуться наизнанку, даже ради тебя.. Не могу позволить ей растоптать всё, что осталось у нас в этой жизни, не хочу видеть тебя таким жалким, ибо нет несчастнее человека униженного и гаже - человека унижающего другого. Поэтому уезжаю, вернее, было бы сказать – убегаю. Убегаю, когда ты ушел в баню успокоенный обещанием извиниться перед ней. Как воришка, украдкой собрав свои вещи. Накарябав на бумажной салфетке слова на прощание. Еще на полдороге от вокзала я увидела тебя бегущего за мной и, завернув за угол, притаилась в кустах. Меня душил страх и невозможность поверить в реальность происходящего. Я простояла часа полтора между домами напротив вокзала. Наблюдала тебя бегущего по железнодорожному переходу. Рубашка твоя пузырилась от ветра, и ты несся, не разбирая дороги, не видя никого вокруг… Кто бы поверил, что тебе уже 86-ой год…

Я подошла со стороны торговых рядов, чтобы была возможность затеряться в толпе на случай встречи с тобой. Крадучись, выглянула на автобусную площадку. Не увидев тебя, ринулась через неё и успела заскочить в автобус, уезжающий в соседний город. Водитель, доброжелательно улыбнувшись, спросил меня: «Успели. Только, что с поезда?»

Его улыбка вернула меня к реальной жизни. Страх исчез, и я с облегчением думала, что уже никогда не вернусь в этот город. Долго ли это продолжалось… Рука сама нащупала телефон… твой телефон молчал. И с этим молчанием нахлынула такая звериная тоска, что, не сдержав слез, отвернулась к окну. В памяти перемежаются картины: ты лежишь на диване, такой старый, худой и несчастный. Ты что-то бормочешь, жалуясь на гадкую женщину. Или сидишь на завалинке и тянешь свою тальянку. Бодро звучит матросское «Яблочко», а по щекам твоим катятся слёзы…